Разостлав тонкое старенькое пикейное одеяло на горячем песке, Соня Отрадная лежала на животе, подставив своё тело нестерпимо жарким лучам южного батумского солнца.
Она почти задремала, как услышала незнакомый голос с акцентом:
- Дэушка, а дэушка, как тэбэ звать? Давай пазнакомимса. Мэнэ завут Гыви.
Соня отвернулась лицом в другую сторону, но тот же голос грузина продолжал приставать к ней. Ей очень захотелось окунуться в ласковые морские волны, и она побежала в синюю освежающую воду. Молодой грузин опередил её, подплыл к ней и продолжал заговаривать:
- Дэушка, какая ты красивая – вай мэ! Давай пайдом вэчэрам в кафэ, а? Сагласна?
Соня снова ничего не ответила, но сразу же вышла из воды, нисколько не поплавав, а только окунувшись. Она поняла, что придётся грубить, отшивать парня.
Невдалеке на старой выцветшей гобеленовой занавеске лежали две женщины, с лицом крестьянок, с грубой загорелой кожей, наверно, местные, похожие друг на друга – мать с дочкой. В следующий раз Соня пошла купаться, пристроившись к этим женщинам, одновременно с ними.
Как только они поравнялись друг с другом у самой воды, загорелая женщина спросила у Сони:
- Вы одна приехали сюда? Такая красивая! Разве можно одной… Здесь Вам местные не дадут спокойно отдохнуть… и не надейтесь. Купайтесь хотя бы с нами и придвигайте свою подстилку к нам! Как Вас зовут? Меня Шура, мою дочку Галина.
- А меня зовут Соней.
- Сколько же Вам лет? Наверно, не больше двадцати?
- Нет, уже тридцать. Просто я не замужем и всем кажется - молодо выгляжу. А вам сколько лет?
- Мне тридцать семь, а Галке – восемнадцать. А где же Вы остановились?
- Сняла койку за два рубля за ночь, да там столько людей живёт, что я лежу на проходе. Хозяйка, армянка, говорит, завтра освободится место у стенки. Я ей за десять дней вперёд заплатила.
- Ну что ж Вы так? Пойдёмте жить к нам – ни копейки с Вас не возьмём, да ещё кормить будем Вас бесплатно, ухаживать за такой хорошенькой. Я таких красивых на пляже не встречала никогда. Вы из Москвы? Как же Вы так наобум приехали? Ведь опасно одной, нам Вас просто жаль. Вам не дадут проходу грузины, разве Вы не знали об этом? Никто Вас не научил?
- Моя подружка научила меня, как ехать дикарём: прямо на вокзале тебя заберут, там все поджидают отдыхающих.
И верно: первая попавшаяся женщина увела меня с собой на квартиру.
- А далеко?
- Нет, тут близко.
- Сонечка, Вы же совсем сгорели… Одевайтесь! Пойдём, заберём Ваши вещи к нам, да и деньги за жильё - Вам пригодятся.
- Шура! Нет, боюсь. Армянка уже не отдаст деньги назад.
- Не бойтесь, пошли, я всё устрою.
Хозяйка долго отказывалась вернуть деньги, потом согласилась под напором Шурочки. Соня забрала свою сумку, и они втроём поехали на автобусе в рабочий заводской район, где находилась квартира новых знакомых. Так Соня, не задумываясь, перебралась из огня да в полымя.
Минут через двадцать-тридцать Соня Отрадная оказалась в квартире этих незнакомых, но очень гостеприимных женщин.
И действительно, Шурочка с дочкой души в ней не чаяли: помыли её в душе, намазали кефиром обгорелые места, накормили, напоили и спать уложили.
- У нас места достаточно, две комнаты, - ласково говорила Шура, - младшая дочка Лена на практике в пионерском лагере, заканчивает педучилище, а Галина уже закончила педучилище, с сентября начнёт работать в школе.
- А где их папа? – робко спросила Соня, испугавшись, что если появится мужчина, то и спать им всем будет негде.
- Был муж, да волки съели… Я давно с ним развелась. Он был таким извергом: бил меня табуреткой по голове. Я много раз лежала в больнице после его ударов с сотрясением мозга. Не хочется даже вспоминать…
Больше Соня ни о чём не спрашивала, а разглядывала квартиру. Ели они втроём, сидя на лоджии, которая соединяла большую комнату и небольшую семиметровую кухню. Полы везде были покрашены до блеска, нигде ни пылинки, чистота такая, что муха поскользнётся.
Потом Шурочка показала обе комнаты. Югославский спальный гарнитур с мягкой тахтой и большим трюмо - в одной комнате, удобная стенка и полки с сервизами и хрусталём, книжные стеллажи, большой цветной телевизор - в другой комнате - всё, что имелось тогда почти в любой непьющей зарабатывающей сто и выше рублей семье. В общем, такая идиллия, что Сонечка почувствовала себя будто она дома, у своей мамочки, тем более, что горячая вода есть, и можно принять душ после моря каждый день.
Вечером перед сном, лёжа на мягкой тахте одна – мать с дочкой легли в другой комнате – Соня думала о том, как ей везёт на хороших людей, и жизнь складывается очень удачно. Удивительно только, что Шурочка нивкакую не хочет брать деньги ни на питание, ни за жильё - деньги никому не лишние. Но Сонечка успокоила себя тем, что когда отпуск кончится, она перед отъездом просто сунет деньги за жильё в шкаф, а потом позвонит или напишет письмо, а лучше – скажет об этом Шуре на вокзале, когда та будет её провожать, тем более, что и билет обратно Соня купила ещё в Москве.
На следующий день они все втроём пошли к морю, загорали, купались, приятно беседовали. Когда покупали мороженое или пирожки, то Соня платила за всех, не давала Шуре кошелька раскрыть. Вечером дома Шура натирала ей спинку, приговаривая:
- До чего же у тебя фигурка красивая, как статуэтка. Сгоревшая в первый раз кожа всё равно слезет. Надо было закрываться в первый день.
Шура терпеливо смазывала кремом сгоревшие болезненные места на спине у Сони. А её Галочка как бы жила сама по себе, не лезла ни к матери, ни к Соне – всё больше отмалчивалась.
Такая идиллия длилась дней пять-шесть. Иногда они ходили загорать без Шуры: та ходила на базар, чтобы сготовить, что-либо вкусненькое, а готовила она очень хорошо. Соня только прихваливала и еду, и некрасивую хозяйку за всё, что та делала. Сама Соня работала в школе завучем по воспитательной работе и готовить не любила. В Москве готовила мама, а здесь Шурочка.
Потом приходя домой с пляжа, Соня всё чаще стала замечать, что Шура вместо ужина затевала уборку помещения, то мыла кафельки над плитой, то отставляла от стенки шкафики и протирала стену и пыль за шкафами. Она нервничала и очень сердилась. Сердило её не только приготовление пищи, а раздражалась она при всяком труде.
Будь бы она одна, то лежала бы в такую жару и ничего не делала. Соня тут же принималась помогать, но ей ничего не разрешалось делать, при этом Шура постоянно напрягала дочку, кричала на Галочку, говоря во множественном числе и о Лене – второй дочери:
- Лентяйки обе, ничего мне не помогают. Я же люблю работать, засучив рукава. Как приятно потом пройтись по чистому полу босой, ни пылинки, ни грязинки не чувствуя под ногами!
- Давайте и мне работы, я могу перемыть всю посуду в серванте, - ласково говорила Сонечка.
- Ну что Вы? Что Вы? Вы же гостья! Неужели я заставлю Вас у меня ещё и полы мыть.
Соня уходила читать книгу или с Галочкой смотреть телевизор, а сама думала: «Ох уж эта показушная, болезненная чистота! Неужели, чтобы навести порядок, надо поднимать такой тарарам, чтобы все ходили на цыпочках?» Её мать делала это всегда тихо, незаметно.
Может быть, Соня уже надоела им, и Шурочка выживает её теперь. Соня стала возвращаться с пляжа гораздо позже домой, если ходила к морю в этот день одна, поев где-либо в забегаловке. По дороге домой она покупала торт или ещё что-либо вкусное, чтобы сгладить своё пребывание, шла и вспоминала, что даже и в первый ужин Шурочка сумела всем испортить настроение:
- Галя! Ты что не видишь, что у Софьи Михайловны нет ложки? Она же у нас гостья, ты должна принести то, что отсутствует на столе. Почему ты хлеб нарезала на простую тарелку, а не в хлебную? Галя!… Галя!…Дай тарелки от сервиза!… Галка, пошевеливайся!
Затем она плеснула суп из поварёшки мимо тарелки на пол, тут же полезла за половой тряпкой и, двинув ножки стола, пролила из других тарелок суп на стол. Тогда эту неловкость Соня списала на нервозность первого знакомства, на желание понравиться гостье.
Соня часто думала потом: неужели в угоду понравиться другим, нужно кричать на свою дочь. Шура всегда хвалила характер Сони, противопоставляя её своим дочкам. А Соня всё отмалчивалась и потому казалась очень скрытной, неискренней, высокомерной.
Однажды вечером когда Соня с Галочкой вернулись с пляжа, Шура сказала:
- Ой, вы уж меня извините, я варила щи, так до сих пор воняет этой квашеной капустой.
- Да что Вы? Всё прекрасно! Мне даже нравится этот домашний запах! – отвечала Соня.
- Сегодня я Вас научу, как печь хачапури. Берите ручку и бумагу, садитесь возле и записывайте всё-всё, что я буду делать. Галка! Дай Сонечке новую записную книжечку с этажерки и ручку, пусть она запишет, как я закатываю баклажаны тоже, вчера я их осолила и положила под пресс, а сегодня научу, что делать дальше.
Соня с большой готовностью села возле Шурочки на лоджии, готовая записывать всё, что та делала. Шура почему-то очень волновалась, стукнулась головой о раскрытую дверцу шкафчика над мойкой на кухне, долго чесала ушибленное место, рассказывая при этом про своего бывшего супруга, как тот бил её об стенку головой.
Через некоторое время суетливая, шебутная и болтливая хозяйка вспомнила про баклажаны, стала снимать гнёт, диктуя при этом, что делала вчера. Соня всё записывала за ней. Шурочка, попробовав и расстроившись, сказала:
- Ой, кажется, я пересолила.
- Шура! У Вас что-то горит – наверно, хачапури…, - закричала Соня.
Достав противень с хачапури из духовки и увидев, что один бок сильно сгорел, Шура вдруг начала швырять зарумянившиеся хачапури в стенку и кричать:
- Уйдите, Софья Михайловна, у Вас такой глаз, что у меня ничего не получается сегодня. Уйдите в свою комнату! Прочь! – в минуты волнения она называла Соню по имени-отчеству.
Соня бросилась бежать прочь из кухни. Комнаты расположены в квартире в виде вагончика. Миновав первую пустую комнату, она не обнаружила в ней Галю. Но когда раскрыла дверь во вторую дальнюю комнату, так и опешила, застыла от удивления: за дверью стояла тихая и всегда не выражающая чувств Галина с хрустальной вазой в обеих руках, поднятых высоко над головой. Та прикрыла ногой дверь и прошипела:
- Уедешь ты от нас наконец-то или нет, противная! Или я тебя прибью вот этой вазой.
Галочка, которая никогда не называла Соню на «ты», а только на «Вы», вдруг взбунтовалась таким образом. Кожа на лице Гали, вся в мелких шрамиках от выдавливаемых угрей, так побраговела, что пот выступил на лбу, а глаза-бусинки налились кровью, рот перекосило от сказанных резких слов.
Соня стала собирать свою дорожную сумку, дрожала от пережитого, но не плакала. О, как она пожалела в тот момент, что ушла со съёмной квартиры от хозяйки-армяночки! Гнетущая тишина воцарилась в квартире: казалось, что все умерли, и ни шороха не слышалось во всём доме. Какой жестокий урок на всю жизнь! Мой дом – моя крепость! Не суй носа между устоявшимися отношениями в чужую семью.
Она чувствовала себя так, как будто залезла в чужой карман. Соня боялась поехать на вокзал на ночь глядя, решила это сделать утром. Прилегла на тахту и долго думала о том, что правильно и делал муж Шурочки, что бил её табуреткой. Ещё немного - и они бы стали драться табуретками. Ну и характер у людей: сделают на миллион радости, а потом нагадят на копейку и всю душу отравят. Шуре надо было всегда жить одной: она сто раз угодит, а на сто первый - вся в гневе. Шура могла любое хорошо начатое дело испортить: сначала говорила льстивые комплименты, а позже - колкости, комментируя всех и вся.
Сонин отец с детства учил дочь: на ласку не сдавайся, а на грубость не обижайся. Соня тогда на пляже сразу же поверила в доброту и бескорыстие, «сдалась на ласку» этих психически неуравновешенных людей, пришла жить в чужой дом, и теперь пожинает плоды своего необдуманного поступка.
Соня пришла в отчаяние, такой безвыходной казалась эта ситуация. Стемнело, и она забылась коротким сном. Внезапно почувствовала, как кто-то проводит шероховатой ладонью по её щеке. Она вздрогнула и отдёрнула голову. На краю тахты сидела Шура, плакала и гладила её по щеке:
- Извини, прости нас, милая… Я не знаю, что творится со мной… Нервы сдают. Я же понимаю, что сдёрнула тебя с квартиры, сама позвала, а теперь превращаю твою жизнь в ад. Умоляю, только не уезжай! Я больше не буду так себя вести…
...Может, я тебе завидую: ты такая образованная, красивая, умная и характер - что надо! Я же хочу всё время пресмыкаться перед тобой, угодить, накормить получше, но ничего не получается. Душа бунтует… Наверно, я тоже лентяйка… Прости меня за неуживчивый, скандальный характер. Я устаю от самой себя, от такого перенапряга. Всё надо успеть. И только когда остаюсь совсем одна – успокаиваюсь.
- Шурочка! Ты ляг и лежи! Всё также будет сделано другими. А мне ничего не надо, пойми ты это… Я не ем – и нет проблем, только стройнее становлюсь. Если у меня нет того, что у других в квартире, то мне и не надо. Нет и не надо! Не умею приготовить еду, пойду куплю – я легко смотрю на эти вещи. Не надо никому стараться понравиться. Бывает грязно у кого хочешь в семье. Потом всей семьёй сделали бы генеральную – и всё. Главное, чтобы без нервотрёпки – нервные клетки не восстанавливаются. Успокойся, не стелись ни перед кем!
Ещё долгое время Соня успокаивала Шуру, просила посылать своих дочек к ней в Москву пожить. Деньги она оставит за пребывание у Шурочки. Вместо положенных двадцати дней Соня прожила у Шуры только десять дней, а ей показалось, что месяц.
На следующий день Шура вышла на работу: она, без образования, работала инструментальщицей на заводе много лет на одном месте. Квартиру получала от завода.
Соня, попросив прощения у Гали, оставила на столе денег в три раза больше, чем истратила бы на съёмной квартире. Она написала московский адрес и уехала на вокзал. Затем сдала свой билет с нижней полкой и купила взамен на тот же день.
Просила любое место, хоть стоячее, так что удивлённая и пожалевшая её кассирша продала ей чьё-то заказанное боковое место у туалета, так как билетов не было. Соня не могла дождаться отхода поезда и, хотя было ещё достаточно времени сходить на пляж, она никуда не пошла и дала себе зарок – никуда не ездить.
Адрес Шурочки она выбросила навсегда из головы, хотя через неделю в Москве получила слёзное письмо от Шуры:
- Золотая наша Софья Михайловна! Простите нас за плохое обращение с Вами! Зачем же Вы оставили столько много денег и понравившихся нам Ваших вещей! Я не заслуживаю этого – у меня вздорный нрав…
И ещё много чего изливала Шура в своём письме…
Ответа от Сонечки она так и не получила. Соня оставила все босоножки, разные красивые, понравившиеся девочкам, кофточки и сарафанчики – все эти вещи подходили дочкам Шуры, они меряли, когда были в хорошем настроении.
Оставив деньги и вещи в этой семье, Соня откупалась за то беспокойство, которое она причинила, вторгнувшись на чужую территорию. Соня, молодая, красивая, умная всё купит, а если не купит, так тоже ничего. Ей ничего и не надо, она жизнью довольна, у неё характер хороший, уступчивая, знает во всём меру, но обузой больше никому не будет.
А ещё она думала: «Они и так все страшненькие, бедненькие, неуклюжие, чтобы жить под одной крышей с такой мегерой-мамой – это несчастье, можно плохо кончить на нервной почве». Их мама Шура любое дело начинает за здравие, а кончает за упокой, жалеет о случившемся вдогонку…
Сделает или не сделает, а потом вдогонку жалеет и завидует. Жалеет, что некрасивая, без образования, с мужем развелась, дети некрасивые и тоже, как она, с плохим характером. Жалеет, что взяла жить человека, а денег взять не умеет, готовит и кормит, а отказать не может. Жалеет, что ухаживает, а хочет, чтобы за ней ухаживали. Хочет, чтобы ей помогали, а не даёт помогать. Жалеет, что не живёт в Москве, что, что, что…. В общем, стонет, жалится бедняжка - всё плохо, всё вдогонку. Но ведь добрый человек в своей сущности!
Как-то она сейчас живёт за границей в Батуми, в Грузии?