Отрывок из романа "Совершая подвиг", глава седьмая.
(...)
Однажды Валерия шла по кукольным улочкам Веджвуда с полными пакетами продуктов на неделю. Воздух был влажен и чист. Подмораживало. Подернутая зеленой травкой земля под деревьями была ровной – ни бугорка, ни ямочки. Высокие старые деревья с тонкими длинными ветками, торчащими вверх, словно непослушные волосы древнего великана, натужно поскрипывали при каждом нападении на них расчески-ветра. Дома, гаражи, крохотные спортивные площадки перед ними, не подавали никаких признаков жизни. Неужели в баскетбольное кольцо с вылинявшей веревочной корзиной кто-то когда-то забрасывал мяч?
Из-за поворота медленно выехала машина. Она сравнялась с Валерией, но не обгоняла, а двигалась вслед. В полной пустоте улиц соседство это было неприятно и странно.
Машина остановилась. Приоткрыв дверцу, пожилая женщина – черные, пополам с сединой, длинные волосы, некрасивое сильно изношенное лицо, тревожный и словно бы не уверенный в собственном смысле хищный и одновременно робкий взгляд подведенных черным карандашом глаз - что-то несколько раз крикнула Валерии из глубины салона, указывая на тяжелую ее ношу. Чтобы разобраться, в чем дело, пришлось подойти ближе. Американка предлагала подвезти ее до дома. Дом был близко, погода прекрасная, в помощи Валерия не нуждалась, но охваченная внезапным приступом благотворительности пожилая американка не отставала. Валерия уступила.
Так познакомилась она с Ширли Гуттерсон, 80-летней жительницей Сиэтла, родители которой, спасаясь от еврейских погромов, еще до октябрьской революции уехали из России. Ее муж был адвокатом, она же занималась домашним хозяйством, бегала на лекции в вечерний университет, плела ковры, состояла в клубе любительниц чтения, еженедельно собирающемся на квартире одной из сорока читательниц, да к тому же время от времени ухаживала за очередным внуком, приехавшим на каникулы.
На момент знакомства их было у нее двадцать, от семерых взрослых и давно покинувших дом детей (четыре правнука еще не в состоянии были путешествовать и ожидали прабабушку и прадедушку к себе летом). Гуттерсон с гордостью говорила обо всех своих отпрысках, заметила, что ни один из четверых ее сыновей ни разу не был разведен.
Все стены большого двухэтажного дома (спустя недолгое время Валерию туда пригласили) были увешаны фотографиями членов этой огромной Семьи: одна над другой, одна за другой. По меньшей мере сотня Гуттерсонов жили по всей Америке – врачи, адвокаты, архитекторы, актеры; знаменитый писатель; известный художник; банкир; директор фирмы; глава корпорации… «У нас до сих пор с Мюрреем – desire!» сказала Ширли, задержавшись во время экскурсии по дому в темно-бардовой спальне, чтобы продемонстрировать гостье дополнительные душ и туалет, подобно наряженным к выходу звездам дожидавшимся заветного супружеского часа за бесшумно разверзающейся стенкой.
Плодитесь и размножайтесь - Ветхий Завет.
В одиннадцать ночи с видом сытого и отдохнувшего барса вернулся с работы муж. Со спокойным достоинством домохозяина сел он за стол, внимательно, хотя и без особого любопытства слушая, не торопливо, с вежливо скрываемой неохотой поедая привычное домашнее блюдо. Уже перед самым уходом Валерии он вдруг подмигнул ей, и было это одновременно неожиданно, и, в то же время, так соответствовало его истинной, тактично от старой жены скрываемой, сущности, что Валерия невольно улыбнулась в ответ.
После ужина Мюррей Гуттерсон отвез Валерию к ее дому, дождался, когда она закроет за собой дверь. Все молча, вежливо, с равнодушным спокойствием человека, жизнь которого и состоялась, и удалась.
Плодитесь и размножайтесь - Ветхий Завет.
Валерия переодевалась ко сну. Взбудораженное хождением в гости воображение перебирало торопливо засыпанные в коробку памяти детали-впечатления, пытаясь ускользнуть от зарождающихся смыслообразов, один из которых уже становился на ноги, уже расправлял плечи, уже готовился гоняться за ее сном всю ночь напролет...
Она засыпала, но еще не спала. Какой-то смысл, или образ ворочался в мозгу, наполовину залитом мутными зелеными водами сна... Пережитые сцены искажались… или, может быть, наоборот, открывали свое истинное значение…
В полумраке спальни, в неудачной геометрии световых лучей, лицо Ширли Гуттерсон – старое, страшное. Теперь, когда не слышны голоса и звуки, заговорили ее глаза. Маленькие, слезливые глазки алчут, молят, желают. Они впиваются в Валерию, присасываются к ее красоте, к ее молодости, здоровью. Они хотят втянуть ее в себя, затянуть в глубину этой старой, но еще не сытой плоти – Валерия видит обширный, как шар земной, зад; он разбухает, тело дыбится животом, разрастается грудью; но глаза-веревки волокут Валерию в туннель, в конце которого – в розово-бардовых, с синими кружевами, перинах покоится Великая Матка. Матка - Гуттерсон пульсирует, дышит, разевает рот. Она похожа на рыбу и одновременно на иллюстрацию из энциклопедии («Репродуктивные органы человека») - ненасытная, плодовитая, работящая. Рыба открывает рот и заглатывает в себя все, что натаскали для нее в этот подземный аквариум веревки-глаза – смыслы, впечатления, события. Матка волнуется… трясется бардово-синее желе в нетерпении приступить к работе… Распахивается кожаный кошелек, готовясь из одной монеты произвести две, три, сто…
И вот уже теряющее ориентиры, путающееся в смыслах и образах воображение Валерии превращает Матку в огромную пчелу, вокруг которой копошатся, шуршат мириады маленьких желто-полосатых жизней. Ее, такую большую, пульсирующую желанием, окружили они, обезумев от близости, исходя наслаждением. Лезут они по головам, чтобы быть к ней поближе, торопят, отталкивают излившихся и умерших от счастья…
Ползли, шелестели шершавые гады; и душились, и жали… Но матка-Гуттерсон не успокаивалась, не уставала заглатывать их нетерпение и жар, чтобы беспрерывно и доблестно исполнять единственное и главное свое Призвание, высшую свою миссию – миссию Размножения...