Отрывок из романа "Совершая подвиг", глава шестая.
(...)
Иных видишь сразу и спустя время мнения своего не переменишь; некоторых разгадаешь, потом от выводов своих откажешься и даже устыдишься злого своего взгляда, но потом к первоначальному заключению, интуицией подсказанному, все-таки возвращаешься. Но иногда, очень редко, встречаются люди, в которых ошибешься так сильно, что осознание их доброты и признание их величия потребуют от тебя полной внутренней перемены, духовного взросления, почти подвига. Сначала покажется такой человек злым, недалеким, неприветливым, может быть даже неопрятным. Но, Боже мой, как велика ошибка! Так Моське представляется, что над нею качается низкий потолок и пришли в движение колонны, оттого лает она на слона самозабвенно, рискованно. Вырасти потребуется твоей душе, чтобы произошло соизмерение с превосходящим тебя человеком; так расширена должна быть перспектива твоего взгляда, чтобы охватить он смог все поле неузнанной поначалу личности…
Сара Блюмштейн. В ранней молодости она поменяла имя и рассекала как Пеппер Шварц. Черный Перец - душистый, першащий в носоглотке, вызывающий слезы досады и отчаяния, но и - хохот до слез, с коликами в животах. Подружки и парни из соседних ранчо – все без пола, без памяти; смешались в один клубок: чьи где руки, ноги – не разберешь; и она – смелее всех, раньше всех; и это при росте в метр сорок! Агрессия и отчаянная смелость. Как же! - при такой матери или помрешь или станешь героем. Она выбрала бесстрашие и секс. Секс был свободой, местью, броней; секс все оправдывал, все излечивал, за все вознаграждал...
Ее мать – из российских евреев, отец – из немецких, кажется (он уж и сам забыл). Они уехали, чтобы жить. Они встали на ноги, они процветали. Из унижений и путаницы, из пыли и подглядываний из-за плеча они выстроили собственное ДОСТОИНСТВО. И мать никому не позволит, даже собственной дочери, если до того дойдет, достигнутое столькими жертвами разрушить.
Но когда это свершается, когда Черный Перец, отряхивая с джинсов солому и пыль, выходит из амбара на солнышко, власть ее матери над всем домом, над всей семьей - а так всегда у настоящих евреев, у евреев плодовитых и до жизни жадных - превращается в ничто. Остается только небо - бесконечное, во всю ширь взгляда и легких, втягивающих уже разогревшийся на солнце, пахнущий землей, волей, весной воздух, остается только власть над трясущимся от страха и раскаяния, а может быть от озноба, долговязым парнем с красным лицом в желтых веснушках, остается лишь уверенность, что она все сможет, что ей все удастся, и что даже силу и злость ее матери, ее негодование – она возьмет с собой туда, в далекую, разливающуюся перед глазами, ожидающую с нетерпением ее прихода, жизнь, чтобы ПОБЕДИТЬ...
Она всю жизнь терпеть не могла слюнтяев и особенно – добропорядочных ссыкунов, которым и хочется, и колется. Она признавала только силу, бесстрашие; ей нравилось дразнить «протестанствующих» американцев, этих двухметровых истуканов в белых носках и шортах (даже зимой!), с мокрыми волосами после утреннего душа и паром, поднимающимся над их головами, когда они бегут к автобусу или садятся в машины, держа в одной руке связку из двадцати ключей с брелками и пультами, а в другой – железную пол-литровую кружку с кофе; с их вечным спортом и обеспокоенностью здоровьем и белизной зубов, необходимых для продления жизни со всеми ее удовольствиями, от которых они – вот парадокс! - отказываются, поскольку удовольствия сокращают жизнь...
Правда, последнее время она стала уставать. Эти бесконечные перелеты: работа в Сиэтле и в Нью-Йорке; два раза в неделю по двенадцать часов в воздухе через всю страну - жалко было отказываться от прекрасного места в Brown University; у мужа появилась пассия; это очевидно, ее не проведешь, она сама специалист по сексуальности и всю жизнь внушала отчаявшимся, что измена – это ничего страшного, да еще в таком возрасте; дочь – эта вечная зубная или головная или спинная боль: все тело болит и ноет; от нее ли? от артрита ли на пальцах левой руки? а может это сердце?; нужно заканчивать монографию, семья Гор, отказавшихся (после победы семьи Буш) от суетной жизни, снова зовут к себе; как тогда – тишина, уютный дом, полный покоя и цветов, и двадцать страниц в день перед окнами в долину…
Теперь ей как-то не до секса. Хотя их с Артом спальня на втором этаже, с бассейном и огромными джакузи, кроватью, зеркалом на потолке, плазменными телевизорами по всему кругу – это такое счастье, такой отдых! …
Последнее время дух ее отяжелел. (Какое самодовольство – думать, что разум независим от тела, и что это он, ум, поставляет аргументы, а не молодое, разрываемое энергиями и соками тело.) Это не то, что в молодости, когда от любого толчка, дуновения ветра это перышко взмывало ввысь. Теперь эта птица – Дух погрузнела, стала похожа на голубя, из тех, что ходят по площади и не взлетают до самого последнего момента, и кажется, что сейчас наступишь и раздавишь…
Ей нужно было что-то стоящее, что-то реальное, что-то прочнее материи, что-то из вечного. Но чтобы это не было связано с религией; нет, иудаизмом и христианством она наелась сполна, увольте…
А может быть и не вечного. Но чего-то надежного ей хотелось, внятного, определенного… После прозрения насчет Арта мир как-то поехал. Третий брак у ведущей самого популярного в Интернете сайта, где она знакомила меж собой желающих познакомиться, и так – всегда! – удачно, что все заканчивалось счастьем и потоками благодарностей, – это уже слишком, это вредит работе, наводит тень. Чувствуешь себя неуверенно, начинаешь привирать на телевизионных ток-шоу (Опра всегда ее зовет, хотя она так устала и уж не рада этим приглашениям, не то что раньше): ну зачем, скажите, нужно было врать, что родители до сих пор делают домашнюю работу за своих детей-студентов? Ну да, была тема «Честность в быту и на работе», одна женщина сказала, что всегда проверяет, как сын выполнил задание, и однажды даже заполняла за него экзаменационные тесты, а ее возьми и потяни за язык: родители до сих пор выполняют задания за своих детей. - И никаких заданий она не проверяет, и вообще на семинаре редко кому удается вставить слово – так она сама строчит и тараторит (всегдашний ее недостаток).
Господи, как хочется чего-нибудь нового, неизведанного, даже не знаю чего. Ну оттого и не знаю, что этого здесь нет… И ничто уж по-прежнему не трогает. Какие-то все карлики вокруг. И всегда устаешь, всегда как взмыленная лошадь. Все урывками, все в напряжении, все раздражает. И всю жизнь так – все время кому-то что-то доказываешь, с кем-то борешься, достигаешь чего-то... А вот матери уже нет. Арт уйдет, всё к тому, всё к тому; и не стоит переживать, ты же сама в этом специалист. Купер уедет в колледж. Ненси ушла к этому отвратительному Бучеру... И зачем я разрешила? Сама повела ее к врачу, настояла, чтобы сделали укол – два года гарантии от беременности. Выходит, сама поощрила. Ведь был бы урок, если бы что. В пятнадцать лет? Нет! Пусть лучше уж так…
Мысли крутились, повторялись. Так серебристая точка - самолет снова и снова заходит на круг, оставляя после себя белую, расползающуюся на конце - как в воде вата - спираль. Мысли подтачивали ее изнутри как жуки-короеды; невидимая мельница молола жизнь в муку: хлюпали и шваркали по воде широкие темные деревянные лопасти: сначала загребали, потом сбрасывали с себя тягучие водяные потоки; взбивали розовую, зеленую, серую пену; протискивались в глубину; выныривали наверх, к воздуху, к солнцу; снова тонули...
Сара, ты вся, и внешне, и внутренне, соткана из противоречий. Ты - бешеное честолюбие и благородная скромность, любовь к популярности и - колоссальная работоспособность, высочайшая ответственность, тщательность в отделке каждого предложения и - коверканье слов ради оригинальности и эффекта, потрясающая глубина социологических познаний и - пугающая однобокость политических взглядов, любовь к деньгам и - легкость в благотворительности, уверенность в себе и - регулярные скачки по прериям с риском сломать шею и остаток жизни провести в инвалидной коляске. Тебе еще предстоит понять… ты еще только на пути к … но скоро, скоро…