Когда в ноябре 1982 года, меня призвали в ряды Советской Армии я, валяясь на нарах областного сборного пункта думать, не гадал, куда попаду. Гадать было бесполезно. За неделю пребывания на пункте меня вводили в состав убываемых команд, затем в последний момент выводили, перебрасывали в другие команды и к вечеру оставляли на месте. Настоящая рулетка судьбы – кто-то сразу уезжал к месту службы, а кто-то долго куковал на жестких нарах в 2 этажа, иные по несколько недель. Я не стал десантником, танкистом, связистом, бойцом железнодорожного батальона и кем-то еще, сейчас по прошествии многих лет уже и не помню кем. Наконец меня определили в группу, командовал которой офицер с голубыми погонами ВВС. Нагруженные коробками с сухпайками мы отправились в аэропорт Домодедово и меньше чем через двое суток очутились на Дальнем Востоке.
Еще через несколько дней мы уже находились в карантине гарнизона при одном крупном военном аэродроме, название которого из-за сохранившегося до сих пор уважения к советской секретности я упоминать не буду. Карантин мне запомнился холодом, тяжелым привыканием к солдатской малокалорийной еде (хотя надо признать порции были здоровыми) и бесконечными драками с солдатами-узбеками, воровавшими из наших тумбочек все подряд. Через полтора месяца все триста молодых воинов карантина приняли присягу и нас раскидали по разным подразделениям. Мне выпало стать стрелком роты охраны. Об этой роте ходили мифы и легенды местного значения, веселые киргизы-сержанты руководившие карантином узнав, куда нас определили, подмигивали и зловеще намекали: «Вешайтесь духи». Они, конечно, куражились и развлекались нагоняя жути, но как выяснилось потом опытным путем, зимнее стояние в карауле, на посту действительно настоящее испытание для зеленого непривычного новобранца. Один раз в три часа ночи, обходя по периметру склады ГСМ я на ходу, не прекращая движения уснул и долго потом выбирался из глубоких сугробов далеко в стороне, метрах в 40 от того места, где мне надлежало нарезать круги. В другой раз, обезумевший от ночного холода часовой, призванный из теплого Азербайджана чуть не расстрелял разводящего и меня. Сдуру ему что-то померещилось, не обращая внимания на крики своего земляка-разводящего он, передернул затвор автомата Калашникова, и произвел выстрел над нашими головами. За что потом был жестоко бит земляком руками по роже и ногами в сапогах по заднице. А представьте себе мучения караульного, которому крупно приспичило ночью, в 30-градусный мороз, а до смены еще полтора часа. Существует выражение – невыносимая легкость бытия, замените легкость тяжестью, и вы получите представление об этих полутора часах. Все мы, молодое пополнение роты быстро научились спать в любых условиях. Обширное караульное помещение находилось в 15 метрах от рулежной дорожки, ни с чем несравнимый рев двигателей истребителей, легко проникающий через стены, не имел никакого значения, все кому положено в данный момент спать, похрапывая, спали. Рота охраняла непосредственно сам аэродром, всевозможнейшие склады, цистерны со спецтопливом, замаскированный командный пункт (ЗКП) и автопарк. Но был еще за много километров от гарнизона, в сопках, нависающих над крупным населенным пунктом таинственный 3-й караул - бомбохранилище, расположенное внутри квадрата - 1,5 на 1,5 километра, со всех сторон окруженное высоким двойным забором из колючей проволоки. В первой половине февраля сподобился, и я туда попасть. Диковатое место. Плоское плато в сопках, далеко-далеко внизу мотодром, за ним асфальтовая дорога, за ней 5-этажное здание сельхозинститута, дальше кладбище, большой поселок (название забыл), еще дальше поля и деревни. Вся панорама как на ладони. Оборачиваешься спиной к цивилизации и видишь иную картину. Колючий забор во все стороны, серые крыши складов, охранные вышки и все это на фоне угрюмого вида темного леса карабкающегося вверх по холмам. И перед складами, над самым краем уходящего вниз крутого спуска притулился небольшой деревенский обшарпанный домик – тот самый 3-й караул. В карауле постоянно живут два солдата – повар-туркмен и собаковод по фамилии Браун (немец из Казахстана). Каждые сутки на плато приезжает караульная машина, привозит новую смену и забирает в казармы старую. Смена состоит из 3 часовых и 2 сержантов-командиров. Уникальная ситуация, ни одного офицера, только редкие проверяющие из гарнизона. Семеро солдат сами себе командование, связь с «большой землей» исключительно по телефону. Печь, которую топят дровами, кухня с плитой, сносная еда, играющая старая радиола, вид из окна на равнину и запахи деревенского дома. Но приходила ночь и все менялось. Часовой на посту ощущал себя как в дикой тайге. Огни в нижней долине гасли, и ее накрывала тьма и вообще все вокруг накрывала тьма. Ты стоял посреди сугробов словно слепой, со страхом слушая отвратительные для человека оставшегося один на один с ночным мраком шумы и звуки пустого зимнего леса. Единственный во всей вселенной фонарь висел у центральных ворот периметра и конечно часовой вместо того чтобы как положено мерить шагами пространство торчал под фонарем и ждал смены. И вот начинается ключевая часть этого рассказа. Речь пойдет об огромных караульных тулупах, прошу заметить не полушубках, а именно тулупах. Они имели крайне странный вид. Каждый грязно-белого цвета тулуп напоминал шкуру леопарда, на каждом стояло в хаотическом порядке не меньше 30 больших (в ладонь величиной) печатей. Каждая печать гордо гласила – «РО», что означало рота охраны. Спросите, зачем все это? Очень все просто, что бы солдаты ни пропили тулупы, прецеденты в прошлые годы бывали. В 3-ем карауле тулупы имели еще более странный вид, чем в гарнизоне, они напоминали сильно изорванную леопардовую шкуру. Ночью я понял, отчего тулупы порваны. Стоя под тускло горящей над воротами лампой я просто-напросто вырубался и несколько раз падал на землю. Потом плюнул на все, подошел к колючей проволоке и сам себя повесил спиной на колючки. Тулуп толстый, а под ним шинель, боли никакой. Слегка, подогнув ноги, с автоматом на шее я висел и сладостно кемарил в пол глаза. Неизъяснимое блаженство. В морозном воздухе отчетливо слышны все звуки. Под влиянием ночи, холода, усталости, одиночества, первобытных страхов и вообще необычности места и момента со мной происходили удивительные вещи. Буддисты называют подобное состояние просветлением. Я видел сам себя со стороны. Вот погруженный во мглу и стужу край большого континента, а вот часовой, висящий на проволоке. Он спит и не спит, видит и не видит, слышит и не слышит. Он раздолбайски нарушает устав, однако рука его вцепилась в оружие. Он трусит страшного леса за спиной и в то же время готов всадить пулю в противника. Он находится на грани отчаяния и проклинает собачью жизнь, а когда взойдет солнце и уйдет сонная одурь, он вновь станет относительно весел и бодр. Он ждет не дождется смены, но если она не придет, так и будет висеть на колючках, слушая ночь и не покидая пост. Смена пришла, еще издалека услышав скрип шагов по снегу, караульный полностью проснулся и соскочил на тропу, оставив на заборе несколько небольших кусков «леопардовой тулупной шкуры».
Русский человек существо диалектическое во всех своих проявлениях. Что есть, к примеру, идеальный страж Европы в немецком понимании? Рыцарь-сверхчеловек, стоящий на часах, воплощение воинского духа, суровый персонаж, крепкий как камень. А что есть русский идеальный часовой Евразии. Не поверите, но это я, собственной персоной. Я горжусь тем, что дико устав, в ту далекую февральскую хладную ночь висел там, у края Земли и не позволял себе полностью провалиться в сонный омут. Рука моя намертво держала АКМ, а другая рука крепко прижимала рваный подсумок, дабы не дай бог не выскочил на снег запасной магазин. Кто знает, может быть и сейчас висит в Приморском крае на проволоке молодой солдат, балансируя на грани яви и сна. И если все так именно и происходит – спите спокойно граждане громадной страны. Вы в безопасности, враги не пройдут, у Евразии есть часовой.