Когда мне исполнилось лет семь, я влюбилась. Не в мальчика, а в девочку. Аля Гостева – так ее звали – жила в нашем доме на первом этаже, почему-то не с родителями, а с бабушкой и дедушкой и младшей сестрой. Где находились ее родители и почему сдали ее на воспитание дедушке и бабушке, трудно сказать. Кажется, я их никогда не видела. Алин дедушка был единственным человеком в доме, кто еще держал,как он говорил, «палисад» – огороженный забором садик под окном. Что там росло, не помню, кроме одного – раскидистой и очень пушистой черемухи. Черемуха распускалась в мае и на неделю или около того наполняла двор запахом. Известно было, что черемуха распускается к похолоданию и, как только она распускалась, мы начинали этого похолодания ждать. А потом черемуха опадала, и мы собирали белые подвядшие цветы в кучки, похожие на маленькие сугробики.
Аля – светловолосая, светлокожая и очень красивая – существовала в моем сознании вместе с этой черемухой. Пока я не знала, как ее зовут, она была девочка из окна с черемухой. Когда мы познакомились, оказалось, что она прирожденный лидер. В нашей компании она принимала решения: во что играть, куда пойти и с кем водиться. Однажды она рассказала мне нечто потрясающее. Оказывается, темноты надо было бояться. Это никогда раньше не приходило мне в голову. Я ничего не боялась, и летом, когда родители брали меня в поход, могла темноте отойти одна от костра, чтобы пописать у ближайшего толстого дерева, или свернуть с тропинки, чтобы сорвать несколько ягод. Ничего этого было теперь нельзя. На свете были существа, кто они, Аля не говорила, но ясно, что страшные, и как раз в темноте они приходили. Страшно было выходить вечером во двор, на снег, освещенный желтым фонарем. Теперь эта знакомая картина казалась мне до того зловещей, что начинало ныть в груди. И страшно было возвращаться из школы после второй смены, часов в шесть. Но особенно страшно было спать, потому что тут-то, конечно, страшные могли застать меня врасплох.
Несколько дней промучившись, я рассказала об Алиных страшных отцу. Он постарался меня разуверить, и дал честное слово, что в темной комнате нет никого страшного. Мы заходили в комнату вместе, ухали и крякали, потом включали свет. Но мне все равно было страшно. Кажется, я даже пыталась устроить очную ставку между Алей и моим папой. Я звала Алю Гостеву в гости, поспорить с папой, который не верит в ее страшных духов, а она отказывалась. Но стояла на своем – они есть. Она была девочка простая, не привыкшая дискутировать со взрослыми.
Теперь по ночам я не спала, а тренировала волю под руководством папы. Сперва я шла умываться по темному коридору. Потом ложилась спать в темной комнате. С папой у нас был договор, что если мне станет страшно, я крикну, и он откроет дверь в соседнюю, освещенную комнату. Он советовал мне потерпеть, не кричать сразу. Или думай о чем-нибудь приятном, например, о цветах, - говорил папа мечтательно. – О черемухе? - хотелось мне спросить.
Обычно мне становилось страшно минут через пять. Я кричала, и между дверью и дверной проймой ставили мягкую игрушку – белую лошадь в яблоках. Мне не совсем этого хватало для чувства безопасности. Лучше всего было, если лошадь стояла в двери, падала полоска света, и я могла слышать, как в соседней комнате родители разговаривают или шелестят страницами.
Через несколько месяцев страх перед страшными Али Гостевой у меня прошел. Но уверенности в том, существуют ли они и какие, не было, и оттого рождалось очень странное чувство. Если они есть, то Аля молодец, что меня предупредила. Если их нет, а она об этом не знает, то значит, сама боится, и может, ее надо успокоить. Но что, если их нет, и она все это придумала, чтобы меня напугать? Так я никогда и не узнала, точно ли было предательством это первое в жизни предательство. Нашла коса на камень, – как говорил папа.