Долгий путь по недальней дороге...

         

Повесть

От станции Лыково до райцентра было ровно сорок километров, и по почти прямой, с хорошим асфальтовым покрытием дороге на машине этот путь можно было проделать минут за тридцать – тридцать пять. Рейсовому же автобусу, делавшему в пути с десяток остановок, требовалось на это полтора часа.
Впрочем, для его пассажиров, приехавших в Лыково на ночном московском поезде, это значения не имело: тем, кто ехал только до райцентра, спешить было некуда, а тем, кому надо было ехать ещё дальше, спешить было некуда и подавно: из Медянска автобусы начинали отправляться только утром.
Но многих встречали уже в Лыково; Виктор Викторович ещё в окно тамбура увидел десятка полтора легковушек и «уазиков», стоявших на едва освещённой одиноким фонарём привокзальной площади
«Вот и хорошо: меньше народу в автобусе будет», - подумал он, и, не касаясь пыльного, замасленного поручня, спрыгнул с последней ступеньки вагона на низкий, вровень с рельсами, перрон.
- Вы бы, девушка, поручни-то тряпочкой протёрли, что ли, - сказал он проводнице, оставшейся стоять в тамбуре. – А то, знаете ли, как-то… нехорошо: люди перепачкаются, а руки помыть им здесь негде…
Сказал – и понял: зря… Проводница лениво перевела на него безразличный взгляд заспанных глаз, хмыкнула и отвернулась, пробормотав что-то насчёт того, что вот, мол, доехал без билета, а ещё чем-то недоволен!
- Сервис… – буркнул под нос Виктор Викторович и пошёл к зданию вокзала, почти сразу же забыв о несостоявшемся инциденте.
- Тимур! Тимка! – услышал он позади себя визгливый женский голос. – Давай скорей к автобусу! А то, небось, опять касса на вокзале закрыта!
Мальчишка лет двенадцати, с трудом тащивший по перрону большой коричневый чемодан с металлическими углами, резко сменил направление и полез сквозь росшие вдоль перрона густые кусты в сторону привокзальной площади; чемодан безжалостно бил его по ногам, и казалось, что парнишка вот-вот его выронит.
- Да беги же ты скорее! – снова раздалось за спиной Виктора Викторовича. – А то будем здесь ночевать!
«Где уж тут беги, да ещё – скорей! – усмехнулся про себя Виктор Викторович. – Ну, мамаша! Нагрузила парня, как верблюда…»
Он в три шага догнал парнишку и подхватил готовую вывалиться из его худеньких рук поклажу; сказал, ободряюще подмигнув: 
- Давай, Тимур, дуй к автобусу! И на меня очередь займи, а то мне тоже не хочется на вокзале ночевать…
Мальчик, даже не попытавшись разглядеть в полутьме перрона лица своего нежданного благодетеля, отдал Виктору Викторовичу чемодан и бросился в сторону площади, ловко огибая стоящие по¬всюду группы встречающих.
«Ну, теперь точно уедем! - подумал Виктор Викторович и пошёл вслед за Тимуром, не без труда неся его поклажу. - Килограммов двадцать, не меньше. И как он его тащил?!»
Мест в небольшом «пазике» хватило всем, ещё и свободные остались.
«Зря тётка мальчишку гоняла, – подумал Виктор Викторович. – Это раньше здесь столпотворение было, а теперь… теперь…»
Он занял место у окна, и, пока водитель продавал билеты, а потом куда-то ненадолго отлучался, стал смотреть в окно автобуса. Поезд как-то незаметно ушёл, коротко гукнув на прощанье; машины  тоже по¬разъехались, и привокзальная площадь совсем опустела.
«А хорошо, что не удалось на машине поехать, - вдруг подумал Виктор Викторович. –Поехал бы – и не увидел бы всего этого…»
«На машине… - усмехнулся он. – Да если б ни следователь, далеко б я уехал…»

Четыре месяца назад, в начале февраля, вокруг холдинга, где работал Виктор Викторович, началась какая-то непонятная суета. По всем подразделениям одного из крупнейших предприятий страны косяк;м пошли разного рода комиссии, ревизии и проверки, зачастили на комбинат и налоговики.
- Теперь только Счётной палаты не хватает! – шутили служащие, ежедневно встречая в коридорах и кабинетах незнакомых людей в строгих костюмах или в форме сотрудников налоговой инспекции. Но когда однажды утром к парадному подъезду многоэтажного офиса подъехала чёрная «волга» с «мигалкой» и броской надписью «Прокуратура России», сотрудникам холдинга стало не до шуток...
То, что началось для Виктора Викторовича потом, было похоже на кошмар… нет, скорее на какой-то дурной сон – бредовый по своей сути и липучий, словно круто сваренный кисель. Виктор Викторович вдруг наяву очутился будто бы в густом, непроглядном тумане, сквозь который не было видно ничего, кроме каких-то неясных, тёмных и жутких масс – огромных, как ржавые многопалубные пароходы, которые так и норовили прорваться к нему сквозь этот туман, навалиться всей своей тяжестью и безжалостно раздавить.
Для начала Виктора Викторовича арестовали – не одного, а заодно с почти всем остальным руководством предприятия. Начались нудные, изнурительные допросы, поначалу довольно частые: бывало, его водили на них - под конвоем, с руками за спиной, - по два-три раза в день. Следователь Орлов - совсем ещё молодой, но самоуверенный, пахнущий дорогой парфюмерией парень, - вёл себя с Виктором Викторовичем так, словно все до единого ответы Виктора Викторовича были известны Орлову заранее: заглядывая в разложенные на столе бумаги, он кивал головой и ежеминутно нетерпеливо посматривал на свои шикарные наручные часы…
Однако спустя пару недель интерес к персоне Виктора Викторовича у следствия почему-то заметно поубавился, да и вопросы при каждой новой встрече Орлов стал задавать всё более непонятные и расплывчатые. Виктор Викторович даже, было, начал понемногу успокаиваться: думал так: разваливается у сопляка следствие, вот и начинает время тянуть, честь мундира спасая. Может, так и вовсе всё развалится, и отпустит его Орлов, или кто там ещё, на все четыре стороны. А может, ещё и извинится…
Но извиняться перед ним, как вскоре выяснилось, никто не собирался.
Впрочем, как и на волю выпускать…
Виктор Викторович, конечно, не мог не замечать, что в их конторе не всё чисто: что-то улавливал из разговоров, о чём-то догадывался сам… Кое-что иногда и Зоя говорила – так, намёками; она, помнится, даже ксерокопии каких-то документов время от времени домой приносила; правда, потом почему-то сразу же их сжигала….
Однако до ареста Виктор Викторович большого значения всему этому не придавал. Например, его не удивляло и, тем более, не тревожило, что большую часть зарплаты в холдинге выдают не в кассе, а в конвертах: почти везде так делалось - во всех знакомых ему фирмах, фирмачках и прочих конторах, с которыми Виктору Викторовичу так или иначе приходилось иметь дело. Впрочем, никто такого положения вещей особенно и не скрывал: а как же иначе выжить, при таких-то налогах? Были и другие нарушения, но они, как он считал, и вовсе его не касались: он делал свою работу, и им были довольны, а кто и как делает свою – этим Виктор Викторович не интересовался: не принято было в их конторе лезть не в свои дела…
Следствие шло ни шатко, ни валко, и время тянулось страшно медленно. Постепенно коллег Виктора Викторовича стали одного за другим из СИЗО выпускать: кого – под под¬писку о невыезде, а кого - и совсем, переводя из подследственных в свидетели. Содержание же под стражей самого Виктора Викторовича под разными предлогами раз за разом продлевалось, и к концу мая из всех арестованных по этому нашумевшему делу он остался единственным, кто продолжал тоскливо разглядывать безоблачное голубое небо через зарешёченное окно.
И вот тогда-то следователь вдруг повёл себя не просто напористо, а с нескрываемой убеждённостью в том, что единственный виновник и (что было для Виктора Викторовича самым неожиданным) организатор всех вскрытых в холдинге преступлений – именно он, зам генерального господин В. В. Шурков. И что, как без обиняков заявил Орлов, самым безболезненным для Виктора Викторовича вариантом развития дальнейших событий было бы взять всю вину на себя.
«Подставили, сволочи, - похолодел Виктор Викторович, твёрдо знавший, что никакой его вины во вменяемых ему махинациях нет и быть не могло. – Грамотно сработали! Но как?!»
Пойти на предлагаемый ему Орловым шаг Виктор Викторович отказался категорически, после чего три дня его на допросы не водили. А когда вновь вызвали, следователь в кабинете был уже другой – крупный, солидный мужик с круглым лицом, маленькими карими глазками и большими руками; Виктора Викторовича, помнится, тогда просто поразили пальцы следователя - толстые, как сардельки, и поросшие густыми чёрными волосами; представить, как такими пальцами можно держать ручку да ещё что-то ею и писать, было трудно.
«Видно, что-то где-то у них не сработало, - решил про себя Виктор Викторович, - а улик против меня нет. Вот и прислали гориллу… Запугать хотят, что ли?»
Однако новый следователь повёл себя вопреки ожиданиям Виктора Викторовича. Представившись Олегом Ивановичем, он предложил Виктору Викторовичу сигарету, закурил сам и потом несколько минут молчал, де¬лая вид, что читает документы в пухлой картонной папке; потом захлопнул папку, отодвинул её на край стола и спросил:
- Виновным на суд;… гм… себя признаете?
- Нет! – твёрдо ответил Виктор Викторович, глядя прямо в маленькие глазки следователя.
- Ну и правильно, - кивнул Олег Иванович. – Не в чем вам… гм… признаваться, теперь и дураку понятно…
И, наклонившись через стол к Виктору Викторовичу, тихо пояснил:
- Тут на днях к нам… гм… в контору…
- Какую контору? – недоверчиво прищурившись, перебил Виктор Викторович. – Конторы, знаете, разные бывают…
Олег Иванович, понимающе кивнув, достал из кармана пиджака и протянул Виктору Викторовичу красную книжечку.
«ФСБ» - увидел Виктор Викторович большие золотистые буквы.
«Серьёзная организация, - подумал он, возвращая документ. – Вон куда дело зашло…»
- Так вот, - продолжил следователь, - тут, на днях, один ваш... гм... доброжелатель некие документики нам… гм… передал. Вернее, ксерокопии… Такие, что… - Олег Иванович вдруг жёстко усмехнулся. – В общем, всё теперь будет не так, как кое-кто… гм… рассчитывает. Совсем не так… А вы – свободны. До суда.
Отпуская Виктора Викторовича, следователь, однако, взял с него подписку о невыезде.
– Чтобы не цеплялись…- сказал он, не объясняя, кто и к кому может цепляться – к Виктору Викторовичу или к самому Олегу Ивановичу. И как бы вскользь добавил:
- А за Зою Сергеевну… гм… не беспокойтесь: с ней и с Викой всё в порядке….
«Значит, это Зоя копии им принесла, - понял Виктор Викторович. – Ах, девочка моя, радость моя! Значит, не всё сжигала, не всё…»
- А вы… гм... уж поаккуратней там как-нибудь, - протягивая визитку, сказал следователь. - И сразу звоните, если что…
- Где – там? – не понял намёка Виктор Викторович.
- На улице, - усмехнулся Олег Иванович. – И вообще… гм… оглядывайтесь…
И ободряюще кивнул.
Спустя час после выхода Виктора Викторовича из следственного изолятора в него стреляли: едва он подошёл к двери своего подъезда и приложил к замку домофона "таблетку" кодового ключа, как в десяти шагах позади него, на пролегающей вдоль дома узкой пешеходной дорожке, послышался мягкий шелест шин подъехавшего автомобиля, а вслед за ним прозвучало пять или шесть пистолетных выстрелов. Пули, рикошетя, защёлкали по железной двери вокруг головы Виктора Викторовича, всего в нескольких сантиметрах от неё, но ни одна из них, к счастью, в цель не попала.
А может, и не должна была попасть?
Правда, об этом Виктор Викторович подумал уже потом, когда, поднимаясь на свой этаж в скоростном лифте, набирал дрожащими пальцами номер телефона Олега Ивановича. А тогда, когда это произошло, он на мгновение присел на корточки, машинально закрывая голову руками, а потом метнулся в густые кусты сирени, росшие под окнами многоэтажки.
– Ну, понеслось… - выслушав Виктора Викторовича, буркнул следователь. - Машина у вас есть?
- Да, - стремясь унять сбившееся дыхание, ответил Виктор Викторович. – «Опель»…
- Где она?
- Во дворе: я в тот день на работу поехал на служебной, а свою не успел в гараж поставить. Когда меня…
- И не угнали? – не дослушав, удивлённо хмыкнул в трубку Олег Иванович.
- Как видите, - усмехнулся и Виктор Викторович.
- У вас – пять минут, - послышалось в трубке. – Возьмите доку¬менты, деньги…
«Если они после обыска остались», - хотел  сказать Виктор Викторович, но промолчал.
- Из Москвы вам надо… гм… уехать, - продолжал Олег Иванович. - На время; подумайте, куда… И постарайтесь… гм… без чемоданов. Я через пару минут перезвоню, скажу, где… гм…  встретимся. Собирайтесь, а я пока … гм… придумаю что-нибудь…
И придумал: «опель» он спрятал в пустовавшем гараже своего приятеля («По машине вас запросто вычислят», - пояснил свои действия следователь), а самого Виктора Викторовича, узнав, где тот собирается укрыться, отвёз на своих «жигулях» на Ленинградский вокзал.
- Можно, конечно, до Лыково и на поезде доехать... гм... Например, «Москва – Псков», - размышлял Олег Иванович, разглядывая висевшую на стене схему железнодорожных путей. - Но… гм… не советую: в кассе придётся паспорт предъявлять, а вам… гм... светиться ни к чему. Хотя, думаю, и билетов сейчас не достанешь: лето… Так что вам лучше… гм… на электричке до Твери, а там… гм…  до Бологое: там тоже электрички ходят. А уж дальше…
- А оттуда до Старой Руссы раньше так называемые рабочие поезда ходили, - вспомнил Виктор Викторович. И улыбнулся воспоминанию: – Такие, что у каждого столба останавливались…
- Когда это – раньше? – спросил Олег Иванович.
- Ну… когда я пацаном был, - вдруг смутился Виктор Викторович.
- Э-э, нашли что вспомнить! - усмехнулся следователь. – То, дорогой вы мой, когда было-то? При царе Горохе… Сомневаюсь я, что теперь такие... гм... поезда есть…
Он оказался прав, и из Бологое Виктору Викторовичу пришлось-таки ехать на поезде «Москва – Псков». Но рисковать, покупая билет в кассе, он не стал: сунул проводнице плацкартного вагона пятисотрублёвую купюру - и ему даже не пришлось в тамбуре маяться: место для Виктора Викторовича нашлось сразу же.
Вот потому и приехал он в Лыково на том самом поезде, на котором раньше всегда туда и приезжал…

Виктор Викторович смотрел в окно автобуса и думал о том, что всё пока складывается не так уж и плохо: по крайней мере, из Москвы он выбрался без приключений. А по причине того, что следователь не позволил ему удариться в бега на машине, Виктору Викторовичу представилась неожиданною возможность ещё раз увидеть то, что он видел сейчас; будто волшебный билет в детство купил…
На первый взгляд, всё здесь, на станции, было так же, как и много лет назад: тот же вокзальчик, правда, выкрашенный в другой цвет (голубой, а прежде он был жёлтым), та же площадь, те же кусты вдоль перрона. И даже одинокий фонарь показался Виктору Викторовичу тем же самым… Но что-то было не так: не хватало чего-то главного - такого, из-за чего он и прежде вспоминал свои приезды в Лыково с каким-то особенным благоговением, и что с неожиданным для себя жгучим нетерпением ожидал увидеть и теперь, едва вдали замелькали огни станции…
Раньше всё  было совсем по-другому – ярче, цветастее, шумнее: ещё задолго до прибытия поезда на перроне стоял гвалт, суета была волнующей и радостной, а атмосфера – праздничной, как на демонстрации. И на перроне, и у вокзала было невозможно протолкнуться, да и люди – и встречающие, и провожающие – чувства свои выражали открыто, не таясь и не оглядываясь на других.
Теперь всё было иначе - как-то буднично, размеренно, подчёркнуто спокойно; люди разговаривали между собой сдержанно, не повышая голоса, и так же сдержанно, с оглядкой на окружающих, здоровались с теми, кто их встречал; пожалуй, только дети не скрывали своих эмоций.
А тогда, во времена его детства, не только на перроне и привокзальной площади, но и в крохотном зале вокзала, как помнилось Виктору Викторовичу, с прибытием поезда разыгрывался целый спектакль; о, это надо было видеть!
Достать билет на единственный автобус, приходящий к московскому поезду из райцентра, было делом случая, и зависело это, прежде всего, от быстроты ног: те, кто успевал прибежать в числе первых, почти гарантированно получали возможность сразу покинуть Лыково; опоздавшим же грозила перспектива ночевать на вокзале.
Что творилось в такие минуты в тесном зале лыковского вокзальчика: крик, шум, брань! Выстроиться хотя бы в какое-то подобие очереди на «пятачке» перед билетной кассой было просто невозможно: попробуй наклониться к маленькому, только рука и пролезет, окошечку, пробитому в полуметровой  толщины стене, когда на тебя со страшной силой давит напирающая сзади масса жаждущих любой ценой заполучить вожделенный билет!
Но, купив билет на автобус, надо было ещё и назад как-то выбраться, умудрившись при этом не растерять свои чемоданы и прочую ручную кладь; билеты, бывало, в зубах несли, – и такое Виктор Викторович видел не раз.   
Его самого, правда, чаша сия обычно благополучно миновала: в Лыкове их с матерью обязательно встречал кто-нибудь из родственников с уже заранее - или у водителя автобуса, или в кассе вокзала, - купленными билетами. Когда же Витя подрос, и мать стала отправлять его на каникулы одного, он уже не нуждался во встречающих: что нужно делать для того, чтобы достать билет, Витя знал хорошо.
Конечно, бывало, что и ему с билетом не везло; но и тогда Витя умудрялся уехать: «свой» и «чужой» – понятия в деревне ну очень разные, а Медянск был селом небольшим, где все, от мала до велика, друг друга знали. Витю, двоюродный брат которого, Владик, тоже работал шофёром, водители автобусов признавали за «своего», и место даже в переполненном автобусе для него всегда находилось. Да и много ли того места нужно было худощавому пареньку с небольшим рюкзачком в руке?
В общем, ночевать в Лыкове, а по утру ловить поп;тку ему так ни разу в жизни и не пришлось. И, видимо, уже не придётся… 
Вспоминая всё это сейчас, Виктор Викторович вдруг подумал о том, что присутствует на каком-то странном спектакле, блестящую премьеру которого он видел когда-то давным-давно. Странность же ныне происходящего возникала из-за явного несоответствия того, что он хорошо помнил, тому, что видел теперь: декорации, как и название спектакля, оставались прежними, да и сюжет не изменился. Но занятые в этом спектакле актёры были совершенно другими: будто бы тех, прежних – весёлых, раскованных, ярких своей индивидуальностью и присущей только жителям этого края манерой разговаривать, – вдруг сняли с их ролей, всех сразу, и заменили статистами - более современными и лучше одетыми, но – статистами.
И спектакль умер…
Где теперь те, прежние актёры, легко и непринуждённо игравшие свои роли в удивительном действе, называвшемся «Прибытие московского поезда»? Их нет, и уже не будет: время их, увы, прошло… И ни Виктору Викторовичу, ни кому-либо ещё увидеть того замечательного спектакля, режиссёром которого была сама Жизнь, не суждено уже никогда.
- Ни-ког-да… - прошептал Виктор Викторович, и это ёмкое слово вдруг наполнилось для него очень конкретным и жестоким содержанием…   

- Ну, что, все сели? – обернулся к пассажирам водитель - молодой парень в яркой голубой рубашке. Не дождавшись ответа, блеснул белозубой улыбкой: - Ну, тогда с Богом!
- С Богом, сынок, с Богом… - размашисто перекрестилась пожилая дородная женщина, сидевшая впереди Виктора Викторовича. – Ты, сынушка, мне-от в Ямнике-то останови, возле магазина. А то мне от остановки-то больно далёко идти-то…
- Остановлю, мать, остановлю, - кивнул, не оборачиваясь, водитель, завёл  двигатель и выключил свет в салоне.
Вспыхнувший свет фар осветил привокзальный скверик, заросший густыми кустами пыльной сирени, и небольшие группы парней и девчонок, разбредающиеся с площади в разные стороны.
«Вот и все развлечения - танцы в клубе да вокзал, - подумал Виктор Викторович. – Да ещё девчонку до дома проводить, если повезёт… Впрочем, здесь всегда так и было…»
Автобус, обогнув лысую клумбу в центре привокзальной площади, выехал на ярко освещённую улицу посёлка и, набирая скорость, мягко покатился по асфальту. Двигатель гудел ровно, без натуги; воздух в салоне был свеж и прохладен – в отличие от липкой духоты вагона.
«Сколько же раз я здесь бывал? - подумал Виктор Викторович, глядя в окно на пробегавшие мимо автобуса дома. – Теперь, пожалуй, уже и не вспомнить, не сосчитать…»

С малых лет, сколько Виктор Викторович помнил себя, увозила его мать на лето из Москвы в Медянск (погостить у бабушки в деревне, как она говорила), хотя Медянск был вовсе не деревней, а довольно большим селом, да к тому же ещё и районным центром. Так, до самого окончания школы, все летние каникулы он там и проводил.
В Медянске была вольница, да такая, о которой дома, в Москве, Витя и мечтать не мог. Бабушка и тётушки – родные сёстры его матери – в нём души; не чаяли, и потому Витеньке было позволено всё: и на рыбалке с местными ребятами целыми днями пропадать, и в лесу. А когда он стал постарше, то и гулять допоздна ему не возбранялось – не до утра, конечно, но и не до сумерек, как того требовала мама, девять месяцев в году державшая сына в ежовых рукавицах.
Ох, и полазил же он с местными пацанами по чужим садам! И больше всего – с лучшим своим другом Генкой Карповским.
Вот потому и рвался Витя в Медянск, как канарейка из клетки, а, едва вернувшись после каникул в Москву, уже через неделю-другую начинал страшно скучать и по Медянску, и по всем тем, кого он там оставил…
 Виктор Викторович смотрел на  мелькавшие за окном дома Лыково и улыбался, вспоминая те давние времена. И искренне удивлялся тому, что, оказывается, до мелочей помнит некоторые из своих тогдашних приездов сюда…
В шестидесятых годах – да, кажется, и в начале семидесятых - приезжавший к поезду автобус был не таким, как тот, на котором Виктор Викторович ехал сейчас: в те времена это был неуклюжий аппарат, созданный на базе грузовика «ГАЗ-51» и похожий скорее не на автобус, а на огромную бочку с окнами. Рассчитан он был человек на двадцать, но желающих уехать на нём, чтобы не ночевать в Лыково, всегда было гораздо больше. По этой причине народу в салон набивалось столько, что, пожалуй, только водитель да те немногие счастливчики, кому удалось занять места возле окон, могли считать себя сидящими. Все прочие ехали в страшной давке, одни - кое-как разместившись на чемоданах, мешках и баулах, горой наваленных в узком проходе между сиденьями, другие - всю дорогу висящими на прикрученных к потолку поручнях.
Асфальта в те годы в Медянском районе не было, и дорога – не нынешняя трасса, проложенная по новому, спрямлённому маршруту, а старая, петлявшая через все оставшиеся теперь далеко в стороне от новой дороги деревни, - была вымощена булыжником, и ям и колдобин на ней было гораздо больше, чем более или менее ровных участков. Перегруженный сверх всяких пределов автобус тащился по ней со скоростью едва ли в двадцать километров в час, бултыхаясь из стороны в сторону и с воем и скрежетом преодолевая даже небольшие подъёмы.
И никому в автобусе, в том числе и водителю, было неведомо, доедет эта развалюха до райцентра или всё же рассыпится где-нибудь посреди леса. 
Раньше эти поездки Виктор Викторович вспоминал, как бесконечно длящийся кошмар, но сейчас эти воспоминания отозвались в его душе какой-то щемящей грустью…
«Хорошо, когда есть что вспоминать, - думал Виктор Викторович, провожая взглядом последний лыковский дом, окна которого мерцали мертвенно-голубоватым отблеском телевизионного экрана. - Вот не спится людям!.. И зачем еду?»
Подумал так – и тут же ощутил, что мысль эта как бы и не его, а кого-то другого – какого-то чужого, совершенно постороннего Виктору Викторовичу человека, или какой-то другой его, Виктора Викторовича, сущности, которая, безжалостно подавляя в его душе, в его сердце, в его разуме что-то самое для него сокровенное, превалировала в Викторе Викторовиче ещё совсем недавно, всего несколько часов назад. Теперь же эта мысль казалось ему совершенно неуместной, даже кощунственной, а сомнения, выраженные ею, дурацкими.
«Как это – зачем еду? – усмехнулся он. – Затем и еду, что…»
Что-то сильно не совпадало в этих двух разных его ипостасях, разделённых, причём совсем недавно, невидимым временны;м барьером. Но когда это произошло? Когда он увидел из вагона приближающиеся огни Лыково? Или раньше?
И вдруг понял, когда…
Едва поезд отошёл от вокзала в Бологое, как Виктор Викторович невольно перенёсся мыслями туда, в Медянск, как-то разом выбросив из головы всё, что случилось с ним в Москве: и заключение, и допросы, и даже неудавшееся покушение – всё это осталось где-то там, за порогом вагона; хотя, если быть честным, неприятный холодок в груди Виктора Викторовича всё же ещё оставался - до самого приезда в Лыково… Теперь же, в автобусе, предавшись охватившим его воспоминаниям, он и вовсе перестал думать об обрушившихся на него бедах и неприятностях – как, впрочем, и о том, что ко всему этому ему ещё предстоит возвращаться.
«Как зачем еду? – снова подумал Виктор Викторович. – Затем и еду, что… больше некуда…»
Да, в той ситуации, в которой он оказался, ехать кроме Медянска, как он теперь понимал, ему было действительно некуда: если поначалу Виктор Викторович определил Медянск как место своего убежища скорее интуитивно, чем осознанно, то теперь он был просто уверен в правильности этого выбора. И объяснение этой своей уверенности он нашёл сразу.
Потому что не было больше места на всей Земле, где он смог бы почувствовать себя более защищённым от всех бед и напастей, чем этот, с раннего детства полюбившийся Виктору Викторовичу край – край бесчисленного множества больших и малых озёр, сосновых боров, дивных мелководных речушек с искрящейся под солнцем прозрачной водой, тихо журчащей в каменных перекатах…   
«Сколько же я здесь не был? – попытался припомнить Виктор Викторович. – Да лет двенадцать уже. Или тринадцать…»
Да, тринадцать: тогда он приезжал на похороны тётушки Насти – последней из его родственников, остававшихся в Медянске. И последней из предыдущего поколения могучего когда-то рода Шурковых.
А какая династия была! Теперь – никого: старики – на кладбище, а те, кто помоложе – двоюродные и троюродные племянники и племянницы – по всей стране: разъехались, семьями обзавелись и в родные края, скорее всего, давно уже и не показываются.
«Хотя, может, и приезжают, да мне-то откуда об этом знать? – горько усмехнулся Виктор Викторович. – Сам-то часто ли езжу? Да если б не эта беда, ещё б сто лет прособирался…»
А ведь как иногда ему хотелось приехать сюда - хотя бы на недельку! Да он и собирался - почти каждый год собирался, но… Отпуска персоналу холдинга давали только поздней осенью или зимой, когда в строительных работах наступал некоторый спад, а делать Виктору Викторовичу в такое время в Медянске было нечего: ни за грибами ни походишь, ни на рыбалку. На Новый Год же ехать ему было просто не к кому - разве только для того, чтобы в дом культуры на новогодний бал сходить; но, увы, возраст уже не тот, да и не узнает его никто…
Правда, в прошлом году Виктор Викторович совсем уж, было, собрался; даже с генеральным о недельном отпуске сумел, на удивление всем, договориться. Хотел на Троицу подгадать, чтобы, если повезёт, с кем-нибудь из родственников повстречаться: надеялся, что кто-нибудь из них тоже приедет на родовые могилы. Но внезапно заболела Зоя, и ему пришлось вместо поездки два дня с утра до вечера мотаться по всей Москве в поисках дефицитного лекарства. В общем, то одно, то другое, а там и Троица прошла…
Но своеобразный и неожиданный привет из Медянска – как бы в компенсацию за его несостоявшуюся туда поездку - Виктор Викторович прошлым летом всё же получил…
Когда Зоя выздоровела и немного окрепла, он отвёз её на Ленинградский вокзал и посадил на электричку до Клина, где жили её родители. Возвращаясь к зданию вокзала, он вдруг увидел на перроне… Генку Карповского.
Друг друга они узнали сразу, хотя и не виделись почти полтора десятка лет.
- На тебя смотрю я, словно в зеркало… - дурашливо продекламировал Генка, освободившись из объятий Виктора Викторовича.
- И что видишь?
- Заматерел ты, брат, заматерел! И респектабельным стал, как…
- … шкаф с антресолью, - закончил фразу Виктор Викторович.
- Дурак! Я хотел сказать – дипломат, - рассмеялся Генка. – И шевелюра у тебя всё такая же пышная…
- Ну да, - кивнул Виктор Викторович. - Только посивела малость.
- Эка беда - посивела; зато цела! А я, видишь, лысею потихоньку, - вздохнул Генка и пригладил редкие, едва прикрывавшие макушку светлые волосы.
- Так время пришло, Ген, - невесело усмехнулся Виктор Викторович. – Годков-то нам…
- Ха! Мне, значит, время лысеть пришло, а тебе – нет? – возмутился Генка. – А может, это у тебя парик? Ну-ка, дай дёрну!
Виктор Викторович позвонил своей секретарше и предупредил, что в офис сегодня уже не вернётся. Потом они с Генкой нашли небольшой ресторанчик неподалёку от вокзала, где и просидели за бутылкой хорошего коньяка и кофе почти три часа, остававшихся до отправления поезда, на котором Генка возвращался домой.
О себе Виктор Викторович рассказывал мало; впрочем, как оказалось, особенно и рас¬сказывать было нечего: учился, потом работал; женился, развёлся… Десяти минут хватило, чтобы поведать другу почти всё. Даже удивился краткости собственного повествования: и это что – вся жизнь?!
Зато Генку о Медянске и о своих старых знакомых он выспрашивал досконально.
- Чего не приезжаешь-то, Вить? – вдруг посреди разговора спросил слегка захмелевший Генка. – Дорогу забыл?
- Да я собирался недавно… - пожал плечами Виктор Викторович.
- Неда-а-авно! – передразнил его Генка. – Собира-а-ался! Собирался он… Если б всерьёз собирался, давно б приехал. А ты… Значит, так собирался…
«И то верно», - согласился Виктор Викторович, и, чтобы сменить тему разговора, спросил шутливо:
- Слушай, а в Москву-то ты зачем приезжал? За песнями?
- Да нужна мне твоя Москва! – хохотнул Генка. – А песен… песен, брат, у нас и своих хватает. И не таких, как ваша попса.
- Прям уж и попса! – хотел, было, заспорить Виктор Викторович, но, подумав, махнул рукой: – А впрочем, ты прав…
- А в Москве я проездом, - сказал Генка, разливая по рюмкам коньяк. – Из Тулы. А в Тулу я, Вить, ездил на внука посмотреть. Понял, старик? Внука мне сын родил, понял? Внука!.. А Москва мне твоя вон… - он кивнул на большой светильник над головой, - до лампочки. И как вы здесь живёте, в этом бардаке?
- Так и живём, - пожал плечами Виктор Викторович. - Как назвали-то?
- Кого? – захлопал слегка осоловевшими глазами Генка.
- Внука, пенёк непонятливый!
- Сам ты… - ухмыльнулся Генка. – А внука Андреем назвали. Андрюхой, понял?
- Ну, давай за его здоровье…
- А давай! – кивнул Генка. - Святое дело!
Выпив, помолчали, закусывая шоколадом.
- А почему один ездил? – спросил Виктор Викторович.
- Приболела Наталья, - вздохнул Генка. – Видно, после бани простыла… А тут – телеграмма! Ну, я и поскакал один… А потом, знаешь, дороговато вдвоём-то, при наших-то учительских копейках…
Он взял пустую рюмку, повертел в руках и поставил на стол.
- Налить? – спросил Виктор Викторович.
- А-а, давай по чуть-чуть, - кивнул Генка, - по грамульке…
И вдруг спросил:
- Так в Медянск-то когда приедешь?
Виктор Викторович помолчал, не зная, что сказать, посмотрел по сторонам, а потом, чувствуя подкативший к горлу горький ком, через силу выдавил из себя:
- Да к кому мне ехать-то, Ген? Нет там у меня теперь никого, померли все…
- Ну… ну… ну ты и скоти-и-ина! – вдруг рявкнул на весь ресторан Генка. - А я что – никто? Я что - тоже помер?!
Виктор Викторович вздрогнул от неожиданности и вдруг почувствовал в душе такое облегчение, будто после городского смрада задышал свежим воздухом.
Генка же снова стал так красочно расписывать медянскую жизнь, с такими подробностями рассказывать и о Медянске, и о своём житье-бытье, и о работе школе, и о рыбалке, на которую он каждую неделю ездил в какую-то приозёрную деревеньку с милым, но незнакомым Виктору Викторовичу названием Буковка (там у Генки была своя лодка с мотором и какая-то, как он её назвал, избушка на курьих ножках), что Виктор Викторович вдруг ему позавидовал, – по-хорошему позавидовал, от души.
«А ведь счастлив Генка. До умопомрачения, - думал он, слушая раскрасневшегося и от коньяка, и от собственных эмоций Генку. - Семья есть, сыновей вырастил; даже внук уже есть... Школа, по выходным - рыбалка на озере... И ничего другого ему в жизни не надо. А я? Я-то когда в последний раз на рыбалке был? И не вспомню…»
И не вспомнил…
Когда же поезд, увозя Генку в сказочную страну их детства, неслышно тронулся, Виктору Викторовичу вдруг нестерпимо захотелось запрыгнуть в вагон - вот так, без билета, бросив и работу, и Москву, и всё, что удерживало его здесь, - чтобы хоть одним глазком взглянуть на тот мир, по которому он так сильно, оказывается, соскучился.
Тогда он с большим трудом удержался от этого, хотя потом в душе и жалел, что не поехал с Генкой. Однако Зою, которая должна была вернуться в Москву через два дня, он вот так, запросто, бросить не мог. Не имел права.

Семейная жизнь у Виктора Викторовича не сложилась. Женился он поздно, в тридцать два: после школы в армии служил, потом - в институте учился, в финансово-экономическом, затем - в аспирантуре, которую, правда, так и не окончил: сманил приятель, посулив интересную работу с более чем приличным окладом. О том, что пришлось бросить аспирантуру, Виктор Викторович не жалел – ни когда документы из института забирал, ни позже: времена для научных работников были не самые лучшие; впрочем, они и теперь такие же…
С женой, которая была почти на десять лет моложе, он прожил всего два года – до тех пор, пока ни понял, что никакой любви между ними нет, да, в общем-то, никогда и не было: так, познакомился на корпоративной вечеринке с симпатичной девушкой со сказочным именем Алёна и стал с ней встречаться по два-три раза в неделю. Для него всегда был накрыт стол, в однокомнатной квартире Алёны царили чистота и порядок, и казалось, что лучшей подруги жизни ему и искать не стоит. А потом, когда мама Виктора Викторовича умерла, Алёна перебралась к нему. Они сразу же расписались и стали жить вместе, но… лучше бы этого не делали: истинные качества Алёны как домашней хозяйки и её материальные запросы оказались вовсе не такими, какими их представлял себе Виктор Викторович до её переезда к нему. В конце концов, уразумев, что нужно было от него Алёне на самом деле, он подал на развод, с трудом отстояв в суде свою трёхкомнатную квартиру от не¬обоснованных претензий бывшей супруги.
Потом в его жизни появилась Зоя. Хотя нет, неправда: она всегда – все двенадцать лет, что Виктор Викторович работал в холдинге, - была где-то рядом с ним. Он встречал её по несколько раз на дню - то в юридическом отделе, где она работала и куда он иногда по необходимости наведывался, то в коридорах офиса с какими-то документами в руках, или в приёмной у генерального, или в кафе на девятом этаже, в котором обычно обедал. Видел – и… не замечал: так, одна из многих, довольно симпатичных, но обыкновенных женщин, каких в холдинге – десятки, а то и сотни. А уж во всей Москве – миллионы…
Но однажды им довелось обедать за одним столиком, и они понемногу разговорились – больше из учтивости: сначала - о мерзопакостной, слякотной погоде, хотя на дворе уже сере¬дина декабря, затем о том, кто из них и куда ездил в отпуск; в общем, ни о чём, лишь бы не молчать. Но обедать Виктор Викторович и Зоя закончили одновременно, и в свои отделы возвращались тоже вместе. И с того дня при встречах здоровались друг с другом уже как старые знакомые, а ещё через пару недель и обедать стали только вместе…
У Зои была дочь Вика – смешливая, с милыми ямочками на щеках девчушка десяти лет отроду, любопытная сверх всякой меры и большая выдумщица на разные проказы. Но и дипломатка ещё та: приняв, хотя и не сразу, не с первого дня и даже не с первого месяца, Виктора Викторовича в число своих друзей, она стала называть его не иначе как ВВ, а о родном отце в разговорах с ним не упомянула ни разу.
«Жили бы себе, не тужи;ли, если б не вся эта чехарда, - подумал он с горечью. – И ведь заварил же кто-то эту кашу!»
Зоя его любила: Виктор Викторович не просто понимал это, а чувствовал - ежечасно, ежеминутно; от прежней его жены такого глубокого, всеобъемлющего проникновения в его, Виктора Викторовича, сущность он и ожидать не мог. И он Зою любил – по-настоящему; такой взаимосвязи с ней, такого взаимного дополнения ими друг друга у него до той поры с женщинами не возникало никогда. Жаль, что окончательно понять это Виктор Викторович смог лишь оказавшись на нарах. Что ж, худа без добра не бывает; такую поговорку Виктор Викторович не раз слышал от своих медянских тётушек…

Автобус неспешно катился по ровному асфальту, а Виктор Викторович, словно боясь пропустить что-то очень важное, напряжённо вглядывался в зыбкую тем¬ноту одной из последних в этом году белых ночей. Но картина за окном почти не менялась. Только изредка, в промежутках между всплесками стремительно взлетавших в бездонную глубину усыпанного звёздами неба и тут же опадавших вниз придорожных елей и сосен, растущих на лесных пригорках, появлялись серые провалы просек и небольших полян, да перечёркивали светлыми песчаными пятнами бесконечную линию придорожного рва ответвления уходящих в сторону просёлочных дорог.
«Надо бы вздремнуть», - подумал Виктор Викторович и прикрыл глаза. Отдохнуть в поезде ему не удалось, хотя он на это и рассчитывал: духота в битком набитом вагоне стояла жуткая. В автобусе же было свежо и прохладно; через открытую в двери водителя форточку в салон врывались запахи леса; пахло хвоей и прелой травой, и ещё какими-то хорошо знакомыми, но давно позабытыми в городе ароматами. 
Но то ли эти самые запахи так взбудоражили Виктора Викторовича, то ли воспоминания, а спать ему вдруг расхотелось.
Время от времени автобус, поскрипывая тормозами, останавливался возле куцых однообразных бетонных павильонов. Виктор Викторович с непонятным самому себе удовольствием читал написанные на них знакомые названия деревень. Надписи, судя по всему, делались кем-то по трафарету, но очень неряшливо: буквы были корявыми, с наспех размазанными кистью подтёками.
«Халтурщик какой-нибудь мазал, не иначе, - усмехнулся Виктор Викторович. - Да и пьяный, наверное. Ну, хоть без ошибок…»
Он вдруг поймал себя на мысли о том, что помнит эти названия и даже сейчас может без труда перечислить их все по порядку – от Лыково и до самого Медянска. Ну, надо же! А ведь сколько лет прошло - можно было бы и забыть…
- Белый Ручей! – громко сказал водитель, и Виктору Викторовичу со своего места было видно, как он посмотрел в зеркало заднего вида: ни готовится ли кто из пассажиров к вы¬ходу?
Но никто не шелохнулся, и сбросивший было обороты двигатель автобуса вновь ровно загудел, продолжая свою монотонную дорожную песню.
«Белый Ручей, Белый Ручей…» - повторил про себя Виктор Викторович и живо представил себе эту живописную деревню, раскинувшуюся на высоком пологом пригорке. Её, как он помнил, всегда было видно издалека, с какой стороны к ней не подъезжай. Особенно красива она была летом, в солнечную погоду: разноцветные дома, чья яркая, бросающаяся в глаза окраска пробивалась сквозь пышную зелень садов, казались игрушечными на сочном фоне придорожного леса и пышной берёзовой рощи, кряжистым островом возвышавшейся посреди большого пшеничного поля.
И над всем этим – яркое, голубое, бездонное небо…
Загляденье! Да что там загляденье – сказка!
Появилась, правда, в начале семидесятых в Белом Ручье одна достопримечательность, изрядно эту изумительную красоту подпортившая. То ли колхоз в те годы невероятно разбогател, то ли кому-то из районного начальства захотелось вдруг заняться продвижением куль¬туры в массы, - неизвестно; только понагнали однажды по весне в деревню уйму разнообразной строительной техники и рабочих, да и отгрохали – именно отгрохали: другого слова и не подберёшь! – такой дворец культуры, какой далеко не каждому районному центру, и то и городу, даже в самых радужных снах пригрезиться не мог!
И вырос на самом высоком в деревне месте, напротив старого деревянного моста через тихо и ласково журчащую в камнях речку Белорученку, эдакий серый монстр из стекла и бетона, высотой с хороший трёхэтажный дом и с множеством таких же огромных помещений внутри – и под зрительный и танцевальный залы, и под библиотеку, и с массой кабине¬тов для разных кружков и тому подобное.
Поначалу этот очаг культуры привлекал не только белорученцев, но и жителей окрестных деревень – и своей новизной, и невиданной для сельской местности масштабностью. Стали сюда ездить с концертами и артисты районной художественной самодеятельности, особенно тогда, когда областное и всякое прочее начальство туда наведывалось. Молодёжь из Медянска – и местная, и те, кто, как и Витя, приезжал туда только на лето, – тоже одно время повадилась в Белый Ручей на танцы ездить. Правда, назад иногда и с фингалами возвращались: местные ребята пришлых не жаловали…
Вспомнилась вдруг Виктору Викторовичу и его белорученская симпатия Катюшка – золотовласая девчонка с зелёными глазами: такого необыкновенных глаз он больше никогда потом не встречал. Познакомились они в последнее лето Виктора перед армией: уже точно зная, что осенью его, как по старинке выражалась бабушка, забреют в солдаты, он взял на заводе, где работал сварщиком, две недели за свой счёт и поехал в Медянск, прощаться с друзьями и родными (правильно, надо сказать, сделал: бабушке было уже под девяносто, и он боялся, что до его возвращения из армии она не доживёт; так оно и вышло…). А за несколько дней до возвращения в Москву друзья зазвали Виктора наведаться в Белый Ручей на танцы – не столько для того, чтобы покадриться с местными девчонками, а для выяснения отношений с лыковскими, которые с некоторых пор тоже повадились туда ездить и в прошлый раз медянских малость побили. Трусом Виктор не был, и потому, естественно, поехал. Но драки не получилось: лыковские в доме культуры не появились, а местные в тот вечер были настроены вполне миролюбиво. Наверно, именно поэтому никто и не думал препятствовать Виктору, когда он, три раза подряд пригласив на медленный танец зеленоглазую Катю, предложил ей прогуляться к речке. О чём они тогда говорили, сидя под старой берёзой на крутом берегу Белорученки, он теперь, конечно же, уже не помнил, но сам тот августовский вечер, проведённый им с Катюшкой и затянувшийся до полуночи, встал вдруг перед глазами Виктора Викторовича так явственно, будто всё это было только вчера…
«Где теперь та Катюшка…» - с грустью подумал он, пытаясь разглядеть в темноте хотя бы какие-то признаки жизни в той стороне, где был Белый Ручей, но ни единого проблеска света в деревне так и не увидел. Наверно, потому, что теперь далеко она от новой дороги.
Зато вспомнил, как часто снилась ему Катюшка в армии - все два года снилась!
Так-то вот…
По своему  назначению, как рассказывал Генка Карповский, белорученский дом культуры проработал недолго - лет восемь-десять, не окупив за это время и малой доли вложенных в его строительство затрат. Интерес к нему со временем стал снижаться, а после начала перестройки и вовсе пропал: в прошлом богатый местный колхоз вскоре развалился, и дом культуры передали на баланс района. Однако затраты на содержание одного только огромного здания оказались столь велики, что хилый районный бюджет тащить на себе этот непомерной тяжести воз оказался просто не в состоянии. Вопрос, по словам Генки, стоял даже так: или закрывать в районе большую часть домов культуры и клубов, или сбрасывать с баланса этого белорученского монстра. И, как казалось поначалу, альтернативы в решении этого вопроса не было.
К концу девяностых кое-где из трещин, местами образовавшихся в стенах здания, стали прорастать хилые берёзки, а половина огромных окон оказалась заколочена не струганным горбылём. Однако (и об этом Виктор Викторович узнал тоже от Карповского) сменилась власть – и областная, и районная, - и дела постепенно пошли на поправку: директором назначили шуструю девчонку – выпускницу училища культуры, и здание потихоньку, помаленьку начали ремонтировать и приводить в порядок. И привели: теперь здесь и фильмы снова показывали, и дискотека работала, да и художественная самодеятельность воспрянула: видно, очень уж на¬доел людям телевизор с бесконечными сериалами и  Петросяном на всех каналах…
Ещё Генка рассказывал, что и в Медянске за последние полтора десятка лет многое изменилось. Например,  дотла сгорел старый дом, в котором находилась музыкальная школа, и теперь она вместе с художественной школой размещается в прекрасно отремонтированном здании бывшего интерната. Центр посёлка остался почти нетронутым, но по причине появления на близлежащих к центру улицах множества разнокалиберных магазинчиков облик его стал совершенно иным. В Комсомольском (так он назывался в прежние времена) парке, куда в юности они с Генкой ходили на танцы, снесли старую эстрадную площадку; и эта, последняя новость Виктора Викторовича почему-то очень огорчила…
«Ну, ничего: недолго осталось, - думал Виктор Викторович, нетерпеливо поглядывая вперёд, через лобовое стекло автобуса. – Ещё километров десять - и слева, за соснами, озеро появится: его издалека видно, от самой Глебовщины. А это, считай, уже и дома…»
Дома… Дома?!
«Жаль, что Зои здесь нет… - вдруг подумал Виктор Викторович. – Ей бы такое путешествие понравилось…»
Да, Зоя… Выходит, что это она его выручила: кроме неё некому было передать в ФСБ те документы, о которых говорил Олег Иванович; значит, не зря она снимала с них копии, да и сжигала, как видно, не все. Как чувствовала что-то. А может, знала?
«Ладно, потом разберёмся, - усмехнулся Виктор Викторович. – Чувствовала, знала – что уж теперь? Главное, что вот она – свобода! А там видно будет. После суда…»
Он, было, снова стал погружаться в невесёлые раздумья о своих московских проблемах, но тут, едва автобус выскочил на пригорок, как избавление от них, впереди по левую сторону вспыхнули долгожданные огни Медянска – ещё дальние, но показавшиеся Виктору Викторовичу такими родными и близкими, что у него вдруг перехватило дыхание.
И всё то, о чём он с тревогой думал ещё мгновение назад, сразу же бесследно исчезло, растаяв и в этих огнях, и в их зеркальном отражении на ровной глади Мосулинского озера…
«Вот оно! – приникая щекой к прохладному стеклу автобусного окна, подумал Виктор Викторович. - Вот! Наконец-то! Вот!..»

Дом Карповских даже в почти полной темноте полуночного Медянска он нашёл без труда. Нашёл - и удивился тому, что ни разу не ошибся, шагая по неосвещённым, но таким знакомым с детства улицам и переулкам посёлка - хотя шёл, по большей части подчиняясь лишь интуиции.
Генка приезду Виктора Викторовича будто бы даже и не удивился; обнял крепко, хлопнул по плечу и буркнул – нарочито сердито:
- Ну, наконец-то пожаловал… Давай, ополосни рожу с дороги – и за стол. А потом – спать! Завтра рано разбужу: на рыбалку поедем…
И будто не было долгих лет разлуки – ни с Генкой, ни с его гостеприимным, как всегда, домом, ни с Медянском. Виктор Викторович лежал на широкой тахте, стоявшей вдоль сплошного, во всю стену, окна веранды (лечь в доме он отказался наотрез), смотрел на чёткие очертания огромного ковша Большой Медведицы и слушал долетавшее из сада, неумолкаемое ни на миг стрекотание кузнечиков. Подушка и простыни приятно холодили голову и тело и почему-то пахли яблоками, а воздух, тихим невидимым потоком льющийся со двора через открытое окно веранды, был свеж и напоён густым, терпким ароматом недавно скошенной травы.
И кроме кузнечиков, слышно не было ничего - ни шума машин, ни лая собак …
И всё, что произошло, что случилось с ним за последние месяцы в Москве, теперь казалось Виктору Викторовичу каким-то тяжёлым, дурным, липким сном, который мог пригрезиться только нездоровому, мечущемуся в горячечном бреду человеку: никакого другого сравнения для оценки своего недавнего душевного состояния он не находил.
Виктору Викторовичу захотелось курить. Он на ощупь нашарил в кармане пиджака сигареты и зажигалку, но прикуривать на веранде не стал; надев на босу ногу резиновые шлёпанцы, которыми снабдил его Генка, тихонько открыл широкую дверь веранды, осторожно спустился по бетонным ступенькам крыльца во двор и сел на влажную от росы скамейку у колодца.
Ночь была по-летнему тёплой и, как казалось Виктору Викторовичу, какой-то необычайно ласковой; будто заботливо укрывая его непроницаемым и невесомым пуховым одеялом от всех прошлых, настоящих и, возможно, будущих неприятностей и бед, она оберегала его от них, прятала под своим покровом – прятала так надёжно, что Виктору Викторовичу подумалось: вот затуши он сейчас огонёк сигареты – и его вообще никто не увидит. Никто. И никогда не найдёт – ни сейчас, ни потом…
От этой мысли Виктору Викторовичу стало тепло и уютно; он даже заулыбался, – кажется, чуть ли не впервые за последние месяцы.
Спать ему не хотелось, и Виктор Викторович, наслаждаясь охватившим его покоем, может быть, так и просидел бы возле колодца до рассвета, но замучило комарьё. Вернувшись на веранду, он прикрыл окно, улёгся на заскрипевшую тахту и укрылся одеялом, натянув его до самого подбородка.
«Везёт же Генке! – вдруг позавидовал он другу. – Живёт себе в раю, как у Христа за пазухой, и в ус не дует. Может, и не осознаёт, что в раю, а… Да нет, осознаёт, конечно: вон он как мне тогда на вокзале про Медянск рассказывал – взахлёб!.. А я? А мне-то, собственно говоря, кто мешает так жить? Чем я-то хуже Генки – и Генки, и всех тех, кто здесь живёт?»
С этой мыслью он и уснул…
Утром поехать на рыбалку не удалось: старенькая Генкина «копейка» заводиться не пожелала – по словам хозяина, впервые за последние месяцы. И карбюратор они продували, и диафрагму в бензонасосе меняли – всё без толку: едва «схватив», двигатель после нескольких тактов сразу же глох.
- Накрылась рыбалка, - в конце концов, вздохнул Генка, щурясь на высоко поднявшееся над горизонтом солнце. – Теперь уж до вечера клёва не будет – это и к дяде не ходи…
- Да ладно, Ген, - посочувствовал другу Виктор Викторович. – Не последний ведь день…
- Да я её к вечеру сделаю, - кивнул Генка на машину. – Сын с работы приедет, и сделаем: он её капризы знает, разберётся.
- Тогда знаешь, Ген, схожу-ка я на кладбище, - сказал Виктор Викторович. – Сколько не был уже… Да и по Медянску пройдусь, посмотрю, что да как. Ты не против?
- Компанию составить? – предложил, было, Карповский, но тут же передумал: - Хотя нет: некогда мне, сам сходишь.
И с ехидцей добавил:
- Смотри, не заблудись…

Это было похоже на путешествие в детство. Нет, не на путешествие - на возвращение. Виктору Викторовичу хотелось, чтобы всё это и выглядело именно так - на это он себя и настраивал, выходя из калитки дома Карповских. Но настраивал, как вскоре понял, напрасно: именно так, возвращением в прошлое, всё и обернулось…
С трудом заставляя себя идти не спеша, он шёл по знакомым медянским улочкам к центру посёлка, посматривая по сторонам и то и дело узнавая когда-то хорошо знакомые, но за давностью лет подзабытые дома, деревья, мостки через поросшие травой придорожные канавы, одинокую разлапистую ель у дома Гринёвых («О! И фамилию помню!» - изумился Виктор Викторович); даже изгибы узкой песчаной дороги посреди широкой улицы казались ему знакомыми - хотя, скорее всего, они были совсем не там, где прежде… Это было как наваждение, подкрепляемое свежим, без привычного Виктору Викторовичу городского смрада, деревенским воздухом – ещё по-утреннему прохладным, с неповторимым, не поддающимся на разложение по отдельным составляющим, но будто помнившимся всю жизнь и ничуть с тех давних пор не изменившимся особым ароматом. Людей на этой, окраинной улице посёлка видно не было вовсе, но именно это обстоятельство, как понял Виктор Викторович, и усиливало его ощущение того, что он вернулся в прошлое…
В центре посёлка всё было иначе: пока Виктор Викторович, любуясь огромными липами и стараясь не смотреть туда, где когда-то стояла летняя танцевальная площадка с покрытой полу-куполом сценой для оркестра, шёл по тропинке, наискосок пересекавший Комсомольский парк, людей, как и на окраинных улицах, видно не было. Но стоило ему выйти из парка, как всё изменилось: в глаза сразу бросились яркие вывески десятка небольших магазинчиков, выходящих разукрашенными окнами и витринами на площадь, множество снующих по ней или припаркованных возле магазинчиков автомобилей и – люди, люди, люди… Поначалу Виктору Викторовичу показалось, что их много, слишком много для маленького Медянска; не столько, конечно, как на столичных тротуарах в час пик, но… И только минуту спустя он вдруг осознал, что на самом деле на довольно обширном, залитым ярким светом июньского солнца пространстве и самой площади, и прилегающих к ней начал (или окончаний?) улиц он видит одновременно от силы человек двадцать, ну, может быть, тридцать, не больше. И понял, что многолюдной площадь показалась ему лишь после совершенно пустынных в ранний час окраинных улиц посёлка и такого же пустынного парка: по пути к центру посёлка ни одного человека Виктор Викторович так и не встретил…
«Хватит на сегодня! - одёрнул себя Виктор Викторович, за четверть часа (и только из любопытства) обойдя все до единого выходящие на площадь магазинчики. – Хватит! Надо что-то и на потом оставить…»
С трудом сдерживая жгучее желание сразу же, в одночасье, обойти ближние к площади улицы, с которыми Виктора Викторовича в прошлом связывало не просто многое, а, пожалуй, самое сокровенное, – в том числе и первые свидания, и самая первая, юношеская любовь, - он отправился на кладбище и пробыл там полдня, обходя, а порой - и долго отыскивая могилы многочисленных родственников.
И при этом часто, слишком часто натыкаясь взглядом на фотографии людей, которых когда-то знал…

В дом Карповских Виктор Викторович вернулся лишь к обеду.
- Ты где бродишь целый день, потеряшка? – набросился на него Генка. – Я уж тут не знаю, что и думать!
- И не целый, - возразил Виктор Викторович, расстёгивая пуговицы насквозь мокрой рубашки. – Во жара, блин… Дай-ка попить, а то сдохну сейчас…
- А вон, - Генка кивнул на стоящее возле колодца ведро, - только достал.
- Ну так шайку дай какую, что ль, - стаскивая с себя рубашку, буркнул Виктор Викторович.
- Не барин, и так попьёшь, - хохотнул Генка. – Иль разучился? Пацанами-то, помнится, без шаек обходились, без кружек – так, через край…
- Да это я так, в целях гигиены, - присаживаясь перед ведром на корточки, сказал Виктор Викторович; он припал к краю ведра и, стараясь не стучать зубами по металлу, стал мелкими глотками пить ледяную прозрачную воду; пил долго, не отрываясь и время от времени мыча от удовольствия.
- Смотри, не простудись, - сказал Генка. - Вода-то в колодце – ключевая; иль забыл?
- Отстань, ирод, - на секунду оторвавшись от ведра, сказал Виктор Викторович.
- Давай, давай, - проворчал Генка. - Вольному – воля, дураку – рай…

Обедали во дворе, под старой берёзой, которую Виктор Викторович помнил с детства: пацанами они с Генкой не раз лазали на неё – на спор, кто выше, пока однажды, после дождя, Генка ни свалился, поскользнувшись на мокрой коре. Хорошо, что выше залезть не успел, – со второй от низа ветки свалился, да в траву, а то бы…
В тени берёзы было немногим прохладнее, чем в доме, но обедать в такую погоду под крышей не пожелал никто; для Виктора Викторовича же трапеза на свежем воздухе выглядела прямо-таки экзотикой – сидеть за столом вот так, в майке, в подвёрнутых до колен спортивных штанах и босым ему давно не приходилось.
- А я тебя, Виктор, помню, - разливая по глубоким тарелкам окрошку, сказала Наталья, Генкина жена. – Ты с мальчишками к нам на третью мельницу купаться ходил. Это когда тебе лет двенадцать-тринадцать было… Помню, вы на камнях всё в карты играли да папиросками дымили. Как большие! - рассмеялась она. - Курите, а сами по сторонам глазами так и зыркаете: а нет ли взрослых кого?
- Будешь зыркать, - усмехнулся Виктор Викторович. – Вдруг кто увидит да тёткам заложит? Погулял бы тогда, покупался…
- А помнишь, как ты с маской нырнул, да об камень? – спросил Генка. – Стекло разбил, так без маски и остался… А хвастался!
- Ладно хоть глаза осколками не выбил, а ты – маска, - отмахнувшись ложкой от мухи, ответил Виктор Викторович. – Да хрен с ней, с маской… А тебя, Наташ, я правда не помню; ты уж извини…
- Да как тебе упомнить, если нас, пигалиц, что гороху на пляже было? Что на пляже, что в воде… Только визг стоял, когда брязгались… - Она снова рассмеялась: - А вы – взрослые, с папиросками!
- А я вот в те годы не курил, - с сожалением вздохнул Генка.
- Чего ж ты? – улыбнулась Наталья.
- А батю боялся: он не курил, батя-то, никогда, так меня, если что, враз бы унюхал… Это Витьке здесь вольница была: мать – далеко, а здесь бабка да тётки; вот он и выпендривался, с табаком-то.
- Ох, спасибо, Наташ! - Виктор Викторович положил ложку в пустую тарелку и откинулся на спинку скамьи. – Хороша окрошка – сказка!
- Давай ещё-то подолью, - засуетилась Наталья. – Что мужику одна тарелка?
- Не-не-не-не-не! – Виктор Викторович замахал руками. – Уволь, матушка: некуда…
- Брось его, мать, - махнул рукой Генка. – Он одним нашим воздухом и сыт, и пьян.
- Ну, как хотите, - Наталья пожала плечами; спохватилась вдруг: - А что это вы посуху обедали-то? И по стопке не приняли, за встречу-то? Чего не предложил, Ген?
- Да мы вечером на рыбалку поедем, - сказал Генка, – в Буковку; там и заночуем. Вот там, после рыбалки, да под ушицу… А сейчас… За рулём-то кто поедет – ты, мать? Тогда давай, наливай!
- Да нужна мне ваша рыбалка! – рассмеялась Наталья.
Она принесла тазик, сложила в него грязную посуду; потом свернула скатерть и вытряхнула из неё хлебные крошки за загородку, курам.
- Тётушка моя тоже так, - сказал Виктор Викторович, когда Наталья ушла в дом. – Крошки на ладонь смахнёт – и цыплятам…
- А то, - кивнул Генка; не утерпев, по привычке съехидничал: - Сельская жизнь – не городская: у нас тут мусоропроводов нету - добро переводить.
Посидели, помолчали. Виктор Викторович закурил и задумался, а Генка вдруг начал клевать носом и тихонько посапывать.
- Иди-ка ты приляг, - сказал Виктор Викторович. – До вечера ещё далеко, так что покемарь пока, Ген. А я разбужу, когда скажешь
- В семь буди, - зевнул Генка. – Сейчас-то сколько?
Виктор Викторович посмотрел на часы.
- Четверть третьего. Иди, иди давай; придави часика четыре... А то уснёшь в лодке – да и за борт; лови тебя потом…
- Дурак, - незлобиво буркнул Генка, поднимаясь со скамейки. – А сам-то прилечь – как?
- Я днём не сплю, - пожал плечами Виктор Викторович. – Не приучен.
- Да я тоже, - Генка снова зевнул, - не приучен. Но прилягу…
Он ушёл в дом, а Виктор Викторович посидел ещё немного во дворе и отправился в сад.
В детстве ходить босиком он не любил, да, честно говоря, и побаивался: кожа на ступнях его ног, девять месяцев в году вынужденных быть обутыми (по Москве босиком не очень-то походишь!), ни в какое сравнение с дублёными подошвами босоногих деревенских мальчишек и идти не могла; так и бегал всё лето в лёгких сандалиях на босу ногу, разве что на пляже обходился без них. А позже, когда подрос, ему, городскому, вроде бы уже и неудобно было без обуви по Медянску ходить, особенно перед девчонками, а тем более - перед девчонками местными; зазорно, как говорила Витина тётушка. Наоборот, всячески хотелось подчеркнуть, что он – парень городской. И откуда только этот фарс дурацкий брался?!
Зато теперь, бродя босиком по большому, ухоженному саду Карповских, Виктор Викторович ног своих будто бы и не чувствовал. Нет, он их, конечно же, чувствовал, но совершенно иначе, чем будь они обутыми хотя бы в тапочки: он словно ощупывал ступнями каждый, невидимый с высоты его немалого роста бугорок и даже самый мелкий из попадавшихся под ноги камушков, в то же время ощущая и податливую мягкость нежной июньской травы, и тепло земли, нагретой жарким полуденным солнцем… Это было как… как лёгкий, невесомый, плавный полёт над землёй, на самой-самой малой, в миллиметр, высоте над её поверхностью. И это было так здорово, так непередаваемо чудесно, что Виктор Викторович вдруг подумал с искренним сожалением: «Зря я этого в детстве боялся – зря! Ну, ничего: теперь нахожусь. Вволю…»
Нет, это не в туфлях целыми днями - неделями, месяцами! – по коридорам холдинга топать: топ-топ-топ-топ-топ-топ… Или по заплёванным московским тротуарам: за день так находишься, что к вечеру вообще никаких ощущений уже не остаётся. Только в последние три месяца он ходил меньше обычного, – правда, не по своей воле…
«Как там Зоя? – вспомнив о своих московских неприятностях, вдруг забеспокоился Виктор Викторович. – Хоть и говорил Олег Иванович, что всё в порядке, но… Как бы эти уроды до неё ни добрались: узнают, кто копии в ФСБ передал, и… Я вот природой тут наслаждаюсь, а она? Жалко Генку будить, но придётся…»
Он вернулся во двор, но прежде чем зайти в дом, вдоволь напился из стоявшего на скамье возле колодца ведра; вода успела немного нагреться, но свежесть её осталась всё такой же родник;вой.
- Ген, мне мобильник нужен, - бесцеремонно растолкав друга, сказал он.
- Что, уже семь? – открывая глаза, спросил Генка.
- Нет ещё. Ты спи, спи; только дай мобильник позвонить. Очень надо.
- И ради этого ты меня разбудил? – возмутился Генка. – Изверг! С-с-с-собака серая! Да бери; вон, на комоде лежит…
Он снова откинулся на подушку и потянулся. И вдруг спросил:
- А твой что, сдох?
Виктор Викторович на секунду замялся.
- Ну… считай, что так.
Увидев, что Генка пристально смотрит на него, пояснил:
- Временно, Гена, временно…
- Да по мне – хоть постоянно; только спать больше не мешай, а?
Виктор Викторович, взяв Генкин телефон и отыскав в кармане висевшего на веранде пиджака визитку Олега Ивановича, ушёл в самый дальний угол сада, к бане; сев на низкий порог, принялся набирать длинный номер, но не тот, что значился на лицевой стороне визитки, а другой, написанной карандашом на её обратной стороне.
«Конспирация… - усмехнулся он, тыкая пальцами в кнопки телефона, светящиеся противным мертвенно-зелёным цветом. – Да лишь бы польза была…»

Ещё на Ленинградском вокзале, провожая Виктора Викторовича, следователь жёстко проинструктировал его по поводу способа связи.
- Звоните только… гм… по этому номеру, - сказал он, написав на оборотной стороне визитки необычно длинный номер. - И не со своего телефона. Ни в коем случае! Ясно? А свой… гм… вообще выключите. Ясно?
- Да ясно, ясно, - кивнул Виктор Викторович. – А если мне кто-нибудь захочет позвонить?
- Думать надо… гм… что захотят, - усмехнулся Олег Иванович. – Вопрос – кто?
Виктор Викторович понятливо кивнул и тоже попытался усмехнуться, но усмешка вышла кривой: кому приятно осознавать, что за тобой могут охотиться? Да, скорее всего, и будут: иначе не стал бы следователь ни «опель» его в чужом гараже прятать, ни самого Виктора Викторовича из столицы так спешно выпроваживать.
- Назовётесь… гм… Яном Яновичем, - продолжал тем временем Олег Иванович. – Говорите коротко и… гм… по делу. И никаких имён, никаких фамилий! Ни своей, ни моей… ни чьей. Ясно?
- Что, всё так плохо? – ощутив неприятный холодок, вдруг возникший в груди, спросил Виктор Викторович.
- Бережёного, знаете ли… гм… Бог бережёт, - ободряюще улыбнулся следователь. – Нам сейчас надо… гм… время выиграть. А потом уж наша… гм… песенка начнётся… 

Виктор Викторович набрал номер и прильнул ухом к трубке; ответили сразу же.
- Говорите!
- Э-э… - услышав женский голос, Виктор Викторович на мгновение растерялся. - Здравствуйте! Это Ян Янович…
- Что-то случилось?
- Нет… Я хотел узнать про… жену… - промямлил он, мысленно ругая себя за то, что ни к разговору как следует не подготовился, ни к тому, что ответить ему может не Олег Иванович, а совершенно незнакомый человек, и даже женщина.
«И какая Зоя мне жена – для них, если мы с ней не расписаны?! - подумал он. - Вот спросит эта тётка сейчас: какая такая жена? Вы же не женаты! И что я скажу? Как объясню?! Идиот!»
Но объясняться не пришлось.
- Ваша жена здорова, передаёт вам привет, - услышал он из трубки. – У неё всё в порядке…
И – через едва заметную паузу:
- Всё, как у вас… Что-нибудь ещё?
- Нет-нет! Спасибо, - вытирая выступившую на лбу холодную испарину, выдохнул Виктор Викторович. Он уже хотел попрощаться, как женщина вдруг спросила:
- Я смогу найти вас по этому номеру?
- Да, да, конечно! – закивал Виктор Викторович; не сдержав любопытства, робко спросил: - А что, могу понадобиться? -
В трубке раздался короткий смешок.
- Но ведь когда-нибудь-то понадобитесь… - ответила женщина, и Виктор Викторович не понял, утверждением была эта фраза или вопросом…
«Значит, Зою с Викой Олег Иванович и вправду прикрыл, - размышлял Виктор Викторович, возвращаясь к дому. – Молодец, постарался! Но где? Как? Может, просто спрятаться им помог, и всё? Хотя… где ей прятаться - в Клину, у родителей? Смешно: там её сразу бы вычислили… Значит, сами фээсбэшники и спрятали…»
И вдруг подумал: вот куда надо было попросить Зою с Викой переправить – сюда, в Медянск! Кто их здесь найдёт? Да никто! И никогда, потому что…
Потому что никто, ни единый человек во всём холдинге не знал, что у Виктора Викторовича есть на Новгородчине родственники. Вернее, были… Не знал, потому что… не мог знать. А не мог знать потому…
Потому что ни разу за все годы работы в холдинге (даже ещё тогда, когда он и холдингом-то не был – так, небольшая фирма по сбыту стройматериалов; это потом уже они так высоко взлетели, позже…) не встретился Виктору Викторовичу такой человек, которому бы он захотел хотя бы вкратце рассказать о себе, особенно – о своём детстве, а значит – и о Медянске. Никого, кроме Зои, не допустил он в мир своего прошлого – своего отрочества, своей юности, своих первых мальчишеских тайн и открытий. Было для Виктора Викторовича в том его прошлом, в том его заповедном времени что-то такое, к чему он не хотел и не собирался никого допускать: это было только его прошлое, это был только его мир, и дорога туда для посторонних была закрыта, завалена буреломом, забетонирована, замурована так, что попасть в этот мир без разрешения и без приглашения самого Виктора Викторовича было невозможно. Только Зое, да и то далеко не сразу, он приоткрыл – лишь приоткрыл, а не распахнул настежь! – дверцу в этот свой удивительный мир.
От внезапно пришедших мыслей Виктор Викторович даже остановился. Выходит…
А то и выходит, что, оказывается, за все эти годы не нашлось в его окружении такого человека, которому Виктор Викторович пожелал бы рассказать о Медянске и обо всём, что было у него с ним связано. Не нашлось… Пока была жива мама – да, с ней они часто Медянск вспоминали. А не стало мамы, и… и все воспоминания остались внутри Виктора Викторовича – в душе, в сердце, в памяти, для всех прочих закрытые, заваленные, замурованные, забетонированные то ли его обострённой недоверчивостью, то ли людской не заинтересованностью в его прошлом, то ли просто беспорядочным нагромождением сотен и тысяч дней, прожитых им, за редким исключением, почти одинаково…
«Хорошую же, чёрт бы меня побрал, я жизнь прожил! – выругался Виктор Викторович и со всей силы стукнул кулаком по стволу старой яблони. Яблоня вздрогнула от удара, но даже не покачнулась. Он спохватился и осторожно погладил шершавую кору. – Прости, родная…»
Он вдруг вспомнил, как ходил сегодня утром по кладбищу и, отыскав очередную – или новую, но с до боли знакомым лицом на фотографии – могилу, вот так же шептал: «Простите… Простите… Простите…» - как будто был в чём-то перед ними виноват. А может, и был? Или только перед собой он виноват, да так, что за эту, пока не понятую, до конца не осознанную им вину нет ему прощения?
«Что-то я запутался, - подумал Виктор Викторович. – Совсем. Как пьяный в трёх соснах…»
Может, ему и вправду выпить? А то голова от всех этих, невесть откуда навалившихся мыслей гудит как катящаяся с горы пустая ржавая бочка.
«Вот пойду и выпью водки, - решил он. – Стопку. Нет, стакан… В холодильнике стоит, на дверце. Холодненькая! И огурцом с грядки закушу. Не мне, в конце концов, за рулём на рыбалку ехать: пусть Генка рулит, а я и дороги-то не знаю…»
Виктор Викторович поискал глазами грядку с огурцами; нашёл, наклонился… Но огурцов на грядке не было – только листья и завязи.
- Эх ты, агроном хренов! – пробормотал он. - Какие огурцы? Июнь на дворе…
Выпить Виктору Викторовичу вдруг расхотелось, а вот случайная мысль о том, кто поедет за рулём, почему-то вспомнилась.
И ещё вспомнилось ему, как ночью, когда он ехал на автобусе из Лыково, вдруг захотелось ему проехать по этой дороге ещё хотя бы раз, но днём, на машине, и не по этой, новой дороге, а по той, старой, проходившей через все деревни. Проехать не торопясь, с остановками, чтобы увидеть то, что так остро вспомнилось ему ночью…
- Ген, мне машина нужна, - снова растолкал он друга.
Генка сел на кровати; спросил, озабоченно нахмурясь:
- Случилось что?
- Да нет, нет… - Виктор Викторович нетерпеливо, как мальчишка, переступил с ноги на ногу. – А в общем… да, случилось. Потом объясню.
- С Зоей что?
- Да нет, с ней всё нормально… Как бы тебе…
- Не врёшь?
- Про что?
- Про Зою!
- Да не вру, не вру! Как бы это…
- А никак! – расслабился Генка. – Надо – так бери. Ключи в машине…
Он встал и с хрустом потянулся; бросив взгляд на громко тикающий на комоде будильник, вкрадчиво, ласковым голосом спросил:
- Вить, ты поспать любишь?
- Ты это к чему? – с усилием заталкивая в узкие карманы брюк портмоне с документами и объёмистый кошелек, уточнил вопрос Виктор Викторович.
- Узнаешь, - ехидно улыбаясь, сказал Генка. – Скоро…
- Ты о чём, Ген?
- Барсетку мою возьми, а то портки; моднявые порвёшь, - хмыкнул Генка. – Она там, в машине… Ты надолго?
Виктор Викторович пожал плечами.
- Часа на два. А что?
- Да хоть на три. Но к семи вернись, иначе на вечерний клёв опоздаем. И учти: «копеечка» моя – не «опель», так что не гони. А то привык, небось, на иномарках по столицам гонять…

Выехав из Медянска, терять время на любование Мосулинским озером Виктор Викторович не стал: решил, что потом посмотрит, на обратном пути – с той стороны оно и виднее, и смотрится лучше, во всей красе.  Первые две деревни (здесь при строительстве дорогу почти не спрямляли - так, по старой, и строили) он проехал, не останавливаясь, лишь сбросил скорость до положенных шестидесяти. Третьей же по счёту, насколько он помнил, был Белый Ручей; до него оставалось километров десять или двенадцать, и Виктор Викторович, почему-то очень торопясь её увидеть, притопил педаль газа. Но «копейка» вдруг заартачилась, как рассерженная грубым понуканием лошадь, и стала дёргаться.
- Эдак я вообще никуда не доеду, - пробормотал Виктор Викторович, резко сбрасывая газ. – Будет мне от Генки по ушам…
Двигатель пару раз чихнул и на малых оборотах снова заработал устойчиво и надёжно.
«Да, не «опель», - усмехнулся Виктор Викторович. – Ну и правильно: не на ралли…»
Машину он оставил возле магазина, что возле дома культуры; барсетку на всякий случай сунул под водительское сиденье (деревня - не город, здесь всё на виду; да кто его знает…), а с собой взял только пачку «парламента» с двумя оставшимися в ней сигаретами и зажигалку. Закрыв машину на ключ, направился, было, к дому культуры, но ещё издалека разглядел на его дверях здоровенный замок.
«Наверно, только вечером откроют, - подумал он. – А жаль: хотя б одним глазком глянуть…»
Вздохнув, Виктор Викторович направился к речке; перешёл через мост на другой берег и сразу же увидел ту самую берёзу, под которой он когда-то сидел с зеленоглазой Катей-Катюшкой. Он спустился по крутому берегу к журчащей у прибрежных валунов воде, постоял с минуту, наблюдая за шустрыми пескарями, гревшимися на солнышке возле камней, и пошёл к берёзе. Шёл – и пытался со стороны представить себя и Катюшку сидящими у её наполовину обнажённых корней; представить такими, какими они тогда и были – юными, не целованными. Пытался, но не смог…
Просидел Виктор Викторович под заветной берёзой минут пятнадцать. Белорученка сильно обмелела: раньше, помнится, даже взрослые купались прямо здесь, в деревне, и ходить никуда не надо было. А теперь только малышня брызгалась метрах в пятидесяти вниз по течению, в небольшом омутке, а здесь, ближе к мосту, речку можно было перейти, не снимая брюк; подвернул штанины до коленей – и топай себе, если лень на мост подниматься…
Он и не заметил, как одну за другой выкурил обе остававшиеся в пачке сигареты. Запихнув окурки под камень, он скомкал пустую пачку и засунул её туда же. Потом встал, бросил взгляд на часы, вздохнул и зашагал обратно. На мосту Виктор Викторович остановился, оглянулся на берёзу, снова вздохнул и направился к магазину – купить сигарет.
«Вряд ли у них тут «парламент» есть, - подумал он, подходя к магазину. – Ладно, куплю что будет…»
Покупателей в магазине не было, а продавщица – полная женщина в аккуратном, приятного салатного цвета халате, занятая перекладыванием из ящика на стеллаж ярких марокканских бананов, – на шум открывшейся двери даже не обернулась. Виктор Викторович с минуту стоял, с тоской разглядывая разложенные прямо на прилавке, перед кассой, разноцветные сигаретные пачки; ассортимент, мягко говоря, был очень скромным, и «парламента», естественно, в этом ассортименте не было. Возможно, что и никогда…
- Вам какие? – спросила подошедшая к кассе продавщица.
Виктор Викторович, не поднимая глаз, пожал плечами.
- Прямо и не знаю, - побормотал он. – Что полегче…
- Тогда вот эти возьмите, - продавщица положила пухлые пальцы (на безымянном блеснуло широкое обручальное кольцо) на одну из пачек. – «Лайт», лёгкие. У нас их, правда, одни девчонки курят, - она добродушно рассмеялась.
- Что ж, давайте, - кивнул Виктор Викторович. – Поверим вкусу ваших девчонок. И вашему…
Он поднял глаза…
- Двенадцать пятьдесят, - сказала продавщица, протягивая ему сигареты и улыбчиво глядя на Виктора Викторовича необыкновенными зелёными глазами.
Он вдруг засуетился, стал шарить в карманах брюк, не сразу вспомнив, что кошелёк – в барсетке, а барсетка – в машине, а машина – там, на улице.
- Я… это… простите… у меня деньги… в машине… - забормотал он. – Сейчас принесу!
И опрометью бросился прочь из магазина, едва не сбив с ног входившую в дверь старушку.
- О, оглашенный! – крикнула ему вслед старушка. – Разуй глазы-то, ирод! Чуть ни уронил… 
И уже от машины услышал, как старушка громко спросила у продавщицы:
- Слышь, Катюш, муку-то нонче опять, что ль, не привезли? Вот ироды, а? Ну ироды – и всё тут! А маслица свеженького?..
За сигаретами он, конечно, вернулся; напустив на лицо строгость, хотел молча положить деньги, взять с прилавка пачку и тут же уйти, коротко кивнув на прощанье. Но продавщица, разговаривая со старушкой, держала пачку в руке; видно, в ожидании клиента так её из руки и не выпускала. Поэтому Виктору Викторовичу волей-неволей пришлось получать товар, что называется, из рук в руки. 
- Вот, пожалуйста, - передавая ему сигареты, улыбнулась Катерина. – Заходите ещё!
И вновь смешливо полыхнули изумрудами её поразительные глаза.
- Непременно, - Виктор Викторович натянуто улыбнулся. И, не сумев удержаться, добавил: - Спасибо, Катя…
Он повернулся и, не позволяя себе оглядываться, направился к выходу.
Потому, конечно же, и не увидел, как внимательно и задумчиво, не слыша сетовавшей на отсутствие муки старушки, смотрит ему вслед Катя…
«Хорошо, что всё у неё сложилось, - думал Виктор Викторович по дороге в Медянск (в сторону Лыково после встречи с Катей он не поехал – и так впечатлений, что называется, выше крыши! Решил, что потом съездит, попозже: не все же радости в один день…). – Замужем, и радостная, улыбчивая… Значит, всё у неё хорошо. Ну и слава Богу!.. А что меня не узнала, так это… тоже хорошо. И незачем старое бередить. Да и было ли оно, старое-то? Это ведь она мне два года в армии снилась, а не я ей… Ну и ладно, ну и хорошо… Дай ей Бог!..»

Вечером они вернулись с рыбалки и сидели на берегу озера, в нескольких шагах от Генкиной избушки. Высоко в матово-синем небе висела не успевшая разгореться в полную силу луна. Свет редких звёзд, только-только начинавших высыпать над темнеющей гладью озера, тоже был ещё тускл, и потому отражения их в воде видно не было. Горел костёр; над огнём в казанке, булькая и распространяя давно забытый Виктором Викторовичем аромат, варилась щучья уха.
- С работой у вас тут как? - вдруг спросил Виктор Викторович.
Генка едва заметно усмехнулся и подбросил в костёр пару коротких осиновых поленьев. Потом глянул внимательно на насупившегося Виктора Викторовича и сказал:
- То-то я смотрю: то ты звонить, то – сорвался куда-то, а приехал – рот до ушей! А на рыбалке молчишь, молчишь… будто не в настроении… А ты, значит, всё уже решил…
- Да ничего я, Ген, не решил, - смутился Виктор Викторович. – Пока… Так спрашиваю…
- Ты, Вить, знаешь, другому кому… А мне – не надо: всё я понял…
- Ну, а раз понял, чего спрашиваешь?
- Да я и не спрашиваю, а, так сказать, констатирую факт…
Виктор Викторович мотнул головой, но промолчал, а про себя подумал, что никогда у него в жизни не было таких друзей, как Генка: приятелей, называвших себя друзьями, - хоть пруд пруди, а таких, как Генка – нет, не было. И не будет.
- Ты с судом своим сначала разберись, - сказал Генка, разбивая сучковатой палкой головешку в костре. – Чтоб для тебя всё нормально закончилось. А работа… работа, Витя, для умных людей всегда найдётся. Тем паче - для финансиста твоего уровня… Зарплаты у нас, правда, не ахти;, но так мы ж – не столица…
- Да причём здесь зарплата, - буркнул Виктор Викторович. – В ней ли суть?
- Суть, само собой, не в ней, - кивнул Генка. – Но, с другой стороны, и в ней, собаке…
Он махнул рукой, нарочито по-стариковски покряхтывая, поднялся с расстеленной на траве плащ-палатки, зачерпнул деревянной ложкой из казанка булькающей ухи и, подув на ложку, попробовал ароматное варево. Сказал деловито:
- Ещё чуток подсолить – и в самый раз…
- Да меня если и посадят, то я потом всё равно в Москве не останусь, - сказал Виктор Викторович. – Отсижу, если надо, - и всё! Не могу я там больше, Ген: обрыдло всё… Вот прошёлся сегодня по Медянску – и понял, что полжизни дураком прожил: всё положение старался повыше занять, денег побольше заработать… А зачем? Чего ради? Что с них радости-то, если разобраться?
- Ты, друг любезный, прежде всего с судом разберись, - снимая с рогатин поперечину с казанком, сказал Генка. – И с Зоей реши: как она… А мы тебе всегда рады, хоть через месяц ты приедешь, хоть… Ну, без разницы… Чего сидишь? Хлеб давай режь: готова уха!
И, вздохнув, добавил:
- Видно, правду говорят: хоть и не далека порой дорога, да путь по ней иногда… больно уж долог…