4. Кронпринцы
Можно так же предположить, что здесь не совсем случайно и появление, ко дню дуэли в Петербурге, принца Карла Прусского. Предположить - исходя уже из исторического содержания «Пиковой дамы», главный смысл, которого, был, как вы уже знаете по первой книги, что именно англичане и немцы посадили, на российский престол, свою тайную марионетку: самозванку Екатерину II.
Николай I, исходя из только что выделенного, перед вами, обстоятельства, пригласил, - именно прусского принца! - быть «очевидцем» его расправы над Пушкиным. С тем, чтобы он, потом, подробно изложил всё, о пушкинской дуэли, кронпринцу Вильгельму Прусскому. Подобная информация не терпит, как вы понимаете, «любопытства почты».
А свидетельствует нам, об этом: как само присутствие принца Карла Прусского в Петербурге, так и письмо Николая I к сестре Анне от 3-го февраля 1837 года, тоже с подчеркиванием в нем, царем, фразы именно о «любопытстве почты». Вот как этот факт отражен самим П. Щеголевым и пушкинистами, комментирующие его книгу, но, разумеется, не осознан, ими, именно со стороны наличия царского заговора против нашего Гения.
По присутствию прусского принца в Петербурге именно в период свершения, Николаем I, тайно заказанной им, на 27-ое января 1837 года, дуэли Дантеса с Пушкиным: «Государь вечером 27-го января действительно был в Каменном театре вместе с гостившем в то время в Петербурге принцем Карлом Прусским». Запись дается в сокращении. Взята, нами, из пояснения, пушкинистами, книги П. Щеголева.
В письме же к сестре Анне он выделяет следующее: «Скажи Вильгельму, что на днях напишу ему. Мне надо многое сообщить ему об одном трагическом событии, которое положило конец пресловутого Пушкина, поэта; но это не терпит любопытства почты» (Запись дается - в сокращении.). Только что выделенное, вам, письмо царя, по умозаключению некоторых пушкинистов, было послано, Николаем I принцу Вильгельму Оранскому, с курьером, 22-го февраля 1837 года.
Комментарий В.Б. Скорее всего, что письмо царя, к принцу Оранскому, от 22-го февраля 1837 года, до сих пор, кстати, не найденное пушкинистами, описывает меры, Николая I, по барону Геккерну, а не дуэльную историю А.С. Пушкина. Н.Я. Эйдельман, опубликовавший пять ответных писем Вильгельма Оранского к Николаю I, от октября 1836 года по февраль 1837 года, «просвечивает» именно только что выделенное, выше, письмо царя, к принцу. Письмо, в котором, судя по ответным письмам Оранского, к царю, о дантесо-пушкинской дуэли не говориться - ни слова.
Письмо же Николая I к принцу Оранскому, с описанием в нём, царем, всех подробностей, и обстоятельств, дуэльной истории А.С. Пушкина («Мне надо многое сообщить ему…»), - если оно было послано царем! – должно датироваться - гораздо раньше письма, царя, к принцу Оранском от 22-го февраля 1837 года.
Об этом свидетельствует нам, кстати, его фраза в письме к сестре Анне Павловне: «Скажи Вильгельму, что я на днях напишу ему» («На днях», тоже, кстати, это, - максимум! – на этой недели, а не через 19-ть дней после 3-го февраля.). Так что Эйдельман, здесь, не совсем прав. Следует искать, - если письмо было послано царем «на днях»! – два письма царя к принцу Оранскому. Это – первое.
Второе, что хотелось бы обязательно выделить при нашем разговоре о главной дате николаевского заговора. И Вильгельм Оранский, - и Вильгельм Прусский! - приезжали, в Петербург, до свершения, царем, заказной дуэли Дантеса с Пушкиным. И оба знали, безусловно, зачем, с какой целью, Дантес появился в Петербурге.
Вильгельм Прусский был в Петербурге, как вы уже знаете, в 1834 году, о чем свидетельствует дневниковая запись поэта от 3-го июня 1834 года: «Здесь прусский кронпринц с женой». А Вильгельм Оранский был, в Петербурге, в 1835 году, о чем свидетельствует письмо Дантеса, к Геккерну, от 14-го июля 1835 года: «Принц Нидерландский тоже весьма любезен, он при каждом удобном случае осведомляется о Вас».
Кстати, частые осведомления нидерландского принца, о бароне Геккерне, это верный признак знания, им, о существовании николаевского заговора против Пушкина. Он часто осведомлялся потому, чтобы не только увидеть Дантеса, - как будущего убийцу поэта! – но и поговорить - именно с ним.
А до этого, то есть в 1833 году, при начале николаевского заговора против Пушкина (Смотрите, об этом, выше.), оба были задействованы, царем, именно для начала функционирования заговора. Принц Оранский (Фактический правитель Нидерландов.) дал Николаю I согласие на продолжительный, с первых месяцев 1833 года (Смотрите, об этом, выше.), отпуск Геккерна из Петербурга.
А Вильгельм Прусский (Он - тоже фактический правитель Пруссии.) не только снабдил Дантеса, - тоже видимо по согласованию с Николаем первым! – рекомендательным письмом к генералу Адлербергу, но и, даже, послал, - к проезжающему, мимо Берлина, Дантесу! – специального курьера. Курьера, доставившего Дантесу только что обозначенное, выше, рекомендательное письмо. Тоже смотрите, об этом, выше.
Другими словами, оба принца знали, с 1833 года, о тайно готовившемся заговоре, царя, против Пушкина. И здесь картина складывается, - хотя весьма и весьма неприглядная! – но - с очень отчетливым изображением - именно николаевского заговора против нашего Великого поэта.
Кстати, Вильгельм Оранский был задействован, царем, и для дачи, Геккерну, и второго, - вновь годового или, даже, больше! – отпуска в 1835-36 годах. Причем отпуска, связанного именно с усыновлением, Геккерном, совершенно уже взрослого Дантеса. Да, ещё, и при живом отце! И связанного с покупкой им, - за счет, как отмечают многие пушкинисты, контрабанды антиквариата из России, на которую царь смотрел – сквозь пальцы, земель во Франции. А это - чем вам не оплата, царем, именно будущих услуг барона Геккерна.
Об этом свидетельствует нам, кстати, и такая фраза принца Оранского, в его письме к Николаю I, как: «Здесь никто не поймет, что должно было значить и какую истинную цель преследовало усыновление Дантеса Геккерном». Фраза, которую пушкинисты прошлого, да и настоящего, времени, явно увлеченные неверной щеголевской концепцией, тоже, пока, не прокомментировали. Хотя именно она и важна в письме, так как вскрывает осведомленность, нидерландского принца, именно о заговоре, Николая I, против Пушкина.
И, кстати, осведомленность его не только о заговоре, но и, скорее всего, о самом содержании заговора, уже строящегося, Николаем I, именно по содержанию, или по мотивам, пушкинской потаенной «Пиковой дамы». Потому он и смело пишет, в письме к Николаю I, о том, что «здесь никто не поймет, что должно было значить и какую истинную цель преследовало усыновление Дантеса Геккерном».
Не поймет потому, что, - как мы уже объяснили выше! – «побочный сын» фигурирует, у поэта, именно в его тайной «Пиковой даме». И потому, что о «побочном сыне» прямо говорит, в своих «Записках», и Екатерина II.
Кстати, добавим здесь, об усыновлении Дантеса, бароном Геккером, и следующее. Названное усыновление имело в николаевском заговоре, - помимо сценичности! – практическое значение, ибо давало заговорщикам - именно тендем, или указанную нами, выше, «связку»: связку барона Геккерна с Дантесом. Для чего она была нужна царю в заговоре?
Да для того, - если объяснить вам, её, очень просто! - чтобы:
- если Пушкин посылает Дантесу вызов (А он послал ему, в фальшивом ноябрьском дуэльном инциденте, именно вызов.), то является к Пушкину, - якобы для предотвращения дуэли! – именно барон Геккерн как его «приемный отец». В итоге, виноватым оказывается у Геккернов, - и, следовательно, у всего петербургского света! - только «бешено ревнивый» Пушкин;
- если же поэт пошлет Геккерну, - за его, и Дантеса, хамское поведение! – «ругательное письмо», то их ответная реакция должна быть, - и, кстати, стала! - такой. При получении, этими мерзавцами, оскорбительного письма от поэта! - посылает вызов Пушкину, на дуэль, - как оскорбленный сын оскорбленного, Пушкиным, «отца»! – именно Дантес.
Другими словами, посылается заранее подготовленный, Николаем I, чрезвычайно меткий стрелок, хорошо стреляющий - даже по движущимся мишеням. При этом и здесь поэт оказывается - именно виновным в возникновении дуэльного инцидента. Что нам прекрасно и продемонстрировал петербургский свет, - тоже, кстати, с прямой подачи царя! - именно в январском, 1837 года, истинном дуэльном инциденте.
Вот, хотя бы пока вкратце, о главных событиях начала николаевского заговора против Пушкина, так, или иначе, но, всё же, связанных - именно с главной датой николаевского заговора против А.С. Пушкина. Здесь еще, разумеется, непочатый край исследовательской работы по более полному раскрытию царского заговора против поэта.
Но фундаментальный задел, по этой работе, уже произведен, мною, именно в предлагаемой вам, сейчас, книге. Об обозначенных же, выше, дуэльных инцидентах, специально созданных, царем, в заговоре против поэта, мы еще надеемся поговорить в последующих отделениях предлагаемой вам, сейчас, работы.
5. Царская записка карандашом
Очень плохо, - в связи с не раз уже упомянутой нами, выше, щеголевской концепцией, при которой заговор царя, против поэта, как вы уже знаете, просто отсутствует! - проработан пушкинистами прошлого, - да и настоящего времени! – и сам день 27-го января 1837 года. А это, ведь, день исполнения, Николаем I, своего заговора.
Так, к примеру, - или в качестве первого! - у них, до настоящего времени, идет большая путаница по записке карандашом, Николая I, к раненому поэту, привезенная, - и сразу же увезенная! - доктором Арендтом после прочтения, её, Пушкину. Одни трактуют посылку её, царем, до свершения, над Пушкиным, религиозного обряда присмертного причастия; другие – почти одновременно с проведением церковного обряда: третьи – после обряда и к 23 часам вечера, или даже, по Жуковскому, в час ночи 28-го января.
В связи с этим П. Щеголев даже ставит под сомнение само существование записки, царя, к поэту, что – тоже неверно. А современный пушкинист Я. Левкович, комментирующий книгу П. Щеголева, тоже не придает только что выделенному, выше, обстоятельству - большого значения: «Совет царя исполнить «христианский долг» не имеет решающего значения. Записка Николая I только ускорила действие, на которое Пушкин уже дал согласие».
А, между тем, приход записки царя «до», или «после», свершения обряда над Пушкиным, имеет большое значение. Большое значение именно для понимания, нами, тайного осквернения, царем, уже смертельно раненного поэта. Если царская записка подошла, к поэту, до свершения причастия, или одновременно со свершением обряда, то Николай I, - именно через свой «совет» Пушкину «умереть по-христиански»! - в какой-то мере, уже, раскрывает себя.
Если же записка подошла, к поэту, после исполнения причастия, то Николай I отражает в своей записке карандашом, - смакуя, разумеется, и «играя в словесность»! – именно уже выполненный поэтом «долг христианина». Имея в виду, разумеется, только что состоявшийся, именно через церковный обряд, «судный день» над Пушкиным.
В общем, и в первом, и во втором, случаях записка царя, к Пушкину, это не долг вежливости императора перед Великим поэтом, - как трактуют сейчас, и трактовали её ранее, пушкинисты! – а очередное осквернение, Николаем I, уже смертельно раненного Пушкина.
Именно через совет «исполнить христианский долг» царь Николай I злорадствует, чуть ли не открыто, над «пресловутым», для него, Пушкиным. Именно эти слова, выраженные, им, в письме к сестре Анне, выражают истинное, - то есть крайне враждебное! – отношение, царя, к поэту.
Мы пока придерживаемся здесь, исходя из осторожности самого царя, что царь уже был оповещен, доктором Арендтом, о готовящемся, над Пушкиным, обряде «присмертного причастия». Разговор, о котором, начался в доме поэта, вполне может быть, еще даже до ухода доктора Арендта, в первый раз, в Зимний дворец. И вполне может быть, что этот разговор был начат, тоже по заданию царя, именно П. Вяземский. Петра Вяземского, пославшего одного из слуг, Пушкиных, за священником Петром! - именно в Конюшенную церковь.
Придерживаемся, этого предположения, из сопоставительного анализа дневниковой записи А.И. Тургенева, от 27-го января. Записи, в которой, при первом его входе, в дом Пушкина, он уже видит: и доктора Арендта, приехавшего к Пушкину в первый раз; и доктора Спасского, написавшего, 2-го февраля 1837 года, свои «Записки». Смотрите дневниковую запись, Тургенева, выше.
Сопоставительного анализа, разумеется, с «Записками» самого доктора Спасского: «В восемь часов вечера возвратился доктор Арендт. В присутствии доктора Арендта прибыл и священник» и т.д.; - тоже смотрите, об этом, выше. Кстати, что царь уже был оповещен доктором Арендтом, или каким-то другим лицом, здесь тоже не исключено.
Ибо здесь не исключен, уже, и этот вариант, так как дуэль готовилась – заранее и, как вы уже тоже знаете, очень давно. Ибо доктор Спасский, домашний врач Пушкиных, действует в следующей последовательности.
Он выделяет, в своей «Записке», сначала - отъезд врачей. И только потом - свой разговор, с Пушкиным, о причастии. Уже, выделим, во второй приезд, доктора Арендта, из Зимнего дворца! Что может быть, как раз, и наоборот: Арендт, уезжая в первый раз, от Пушкина, во дворец к царю, уже услышал разговор окружающих, - например, Вяземских! - о причастии.
Немедленно рассказал, об этом, царю. Тот написал записку карандашом к поэту, с которой Арендт быстро и последовал к Пушкину. Где уже и встретил священника Петра из придворной Конюшенной церкви, вызванного, к поэту: князем Вяземским, или - его женой.
Записка царя, к поэту, - несмотря, в общем-то, на незначительные её смысловые вариации! - реальный факт, так как воспроизведена - в воспоминаниях многих людей, окружавших, в то время, уже раненного поэта. Дадим вам, её, хотя бы по Тургеневу, отразившего её содержание - тоже в двух вариациях (П. Щеголев, в своей книге, более точной считает дневниковую запись, А.И. Тургенева, под датой 27 января 1837 года.).
Вот как он передает, её смысловое содержание, в первый раз (В скобках мы дадим вам, как, в свое время и П. Щеголев в своей книге, отличие, её, от варианта в письме Тургенева к брату Николаю от 31-го января 1837 года): «Есть ли бог не велит уже нам увидеться (не приведется нам свидеться) на этом свете, то прими мое прощение и совет умереть по-христиански и причаститься (исполни долг христианина, исповедайся и причастись); а о жене и детях не беспокойся. Они будут моими детьми и я беру их на свое попечение».
А вот как он отражает, содержание николаевской записки, под датой 27-го января: «Есть ли бог не велит нам свидеться на этом свете, то прими мое прощение (которого Пушкин просил у него себе и Данзасу) и совет умереть христианином, исповедаться и причаститься; а за жену и детей не беспокойся: они мои дети и буду пещись о них».
Приводим же вам, её содержание для того, чтобы рельефно выделить, перед вами, примерно следующее. Что смысловое содержание николаевской записки «завязано», у царя-богохульника, не только на его, и других его сообщников, действия до проведения, 27-го января 1837 года, заказанной, им же, дантесо-пушкинской дуэли.
Но и даже завязано, у царя, на действия, заговорщиков, и после проведения дантесо-пушкинской дуэли. А богохульника потому, что он, в своем заговоре против поэта, - да и не только против него, но и против поэта М.Ю. Лермонтова! – будет многократно использовать: как саму церковь, так и её обряды.
Сама, только что выделенная записка Николая I, к поэту, является, у царя-«сценариста», - как вы уже, наверное, догадываетесь по нашему предыдущему материалу, и лично убедитесь в этом – по последующему материалу! – всего лишь очередным сценическим эпизодом, или фрагментом, заговора. Вновь лично «поставленного» царем-«сценаристом», - «поставленного», им, за счет резонанса, которая имела у, окружающих в то время раненного Пушкина, людей записка царя к поэту! - именно по мотивам знаменитой пушкинской повести.
Вот, кстати, и сами истоки николаевской записки к поэту, взятые, царем–«сценаристом», именно из пушкинской тайной «Пиковой дамы». Где у поэта, при «похоронах», им, Екатерины II, в пятой главе повести, тоже фигурирует именно «христианская кончина», сатирично выделяющая у поэта, кстати, и богохульство самой Екатерины II (Богохульство Екатерины поэт выделяет через слово «праведница».):
«В простых и трогательных выражениях (Простые, и тоже «трогательные», выражения выделяет, нам, и сам царь в своей записке к поэту; – комментарий В.Б.) представил он мирное успение праведницы, которой долгие годы были тихим приготовлением к христианской кончине».
Кстати, "умереть христианином", «умереть по-христиански», и т.д., то есть именно о пушкинской пиководамовской «христианской кончине» (Смотрите, выше, пушкинское предложение.), вспоминает не только А.И. Тургенев! Но и вспоминает, к примеру: В.А. Жуковский (У него, по П. Щеголеву: «кончить жизнь христиански».); П. Вяземский (У него, по тому же автору, «умереть христианином».).
Вот так мы постепенно и выделили перед вами, собственно, новую реалию николаевского заговора против Пушкина, вновь почерпнутую, царем, именно из тайной пушкинской повести. И реалию, совершенно не выделенную, разумеется, пушкинистами прошлого времени. И реалию, уже недалеко стоящую, как вы, наверное, догадываетесь уже и сами, от николаевской “свадьбы мертвецов”. «Свадьбы мертвецов», тоже “позаимствованной”, царем-богохульником, из тайной пушкинской “Пиковой дамы”.
Они, кстати, при своих исследованиях, - по царской записке к поэту! - основное свое внимание уделили: была ли, названная записка, царским рескриптом. Хорошо, что, хотя бы здесь, пришли к правильному выводу (А некоторые, кстати, до сих пор не пришли. Например, один из «пушкинистов», из Феодосии, до сих пор считает, записку императора к поэту, именно царским рескриптом, или царской милостью, к поэту.).
Записка, разумеется, не была: ни тем, ни - другим. Другими словами, не была: ни царским рескриптом; ни, даже, знаком внимания, - и вежливости! - царя к уже смертельно раненному поэту. Хотя царь показушно преподносил её, общественности, именно с этой стороны.
А была, она, именно тем, что мы только что объяснили, вам, выше. Другими словами была - очередным николаевским сценическим фрагментом. Фрагментом, созданным, царем: как на основе самого её появлении в доме уже смертельно раненного поэта, так и на её смысловом содержании. Она была основана на смысловом содержании, явно «позаимствованным, Николаем I, из «Пиковой дамы».
Здесь же уже специально выделим, перед вами, что царь-«сценарист» на этом, разумеется, не успокоился. Явно понравившуюся, ему, мысль о «христианской кончине» поэта, взятую им, еще раз выделим, именно из пушкинской повести, он очень ярко выделит - и в своем разговоре с В.А. Жуковским. Выделит, её, перед Жуковским. Он придёт к царю, чтобы ходатайствовать, перед ним, о «царских милостях» к семье поэта.
«Пристегнув» туда, кстати, и явно нелюбимого им, как вы уже знаете по нашей первой книги, знаменитого историка Н.М. Карамзина (Так он «дополняет» себя, собственно, уже именно по Истории России, что – тоже очень важно для нас.).
Вот как всё это выглядит, у того же П. Щеголева, через выделение, им, письма А.И. Тургенева к Нефедьевой от 1-го февраля 1837 года: «На это государь отвечал Жуковскому: «Ты видишь, что я делаю все, что можно для Пушкина и для семейства его, и на все согласен, но в одном только не могу согласиться с тобой: это в том, чтобы ты написал указы как о Карамзине. Есть разница: ты видишь, что мы насилу довели его до смерти христианской (Разумея, вероятно, совет государя исповедоваться и причаститься; - разрядка самого П. Щеголева.), а Карамзин умирал как ангел».
П. Щеголев и здесь, разумеется, не прав в своем, только что выделенном нами, выше, пояснении к письму А.И. Тургенева. И здесь, то есть в разговоре с Жуковским, царь делает упор - именно на пушкинскую пиководамовскую «христианскую кончину» или смерть. «Пристегивая» туда, то есть в свой разговор с Жуковским, уже и Карамзина.
И явно играя, при этом, именно в «словесность». В словесность, тоже «позаимствованную» им, кстати, из пушкинской повести. Играя в словесность, главный смысл, которой, у царя, кстати, прямой: «мы (то есть именно царь!) насилу довели его до смерти христианской».
В заключение же нашего разговора об обозначенных, выше, явно сценических эпизодах николаевского заговора еще раз выделим, что отношение царя даже к уже мертвому поэту остается - крайне враждебным. Об этом нам свидетельствует не только презрительное николаевское «пресловутый Пушкин», данное им, как вы уже знаете, в письме к сестре Анне от 3-го февраля (Смотрите, его, выше.), но и многие другие высказывания царя о поэте.
Вот что нам пишет, к примеру, все тот же П. Щеголев, передавая высказывания царя уже о мертвом поэте, дошедшие, до него, через П. Вяземского. Кстати, и сама выдержка из книги П. Щеголева весьма оригинальна. Поэтому приведем вам, её, почти полностью:
«К этому следует добавить слова Д.В. Дашкова, который передавал князю Вяземскому, что государь сказал ему: «Какой чудак Жуковский! Пристает ко мне, чтобы я семье Пушкина назначил такую же пенсию, как семье Карамзина. Он не хочет сообразить, что Карамзин человек почти святой, а какова была жизнь Пушкина».
Если бы все происходило так, как описывают Вяземский и Жуковский, то вряд ли бы в императоре могло возникнуть такое нехорошее мнение о последних минутах жизни Пушкина! Ясно, таким образом, что рассказам Жуковского и Вяземского нельзя доверять. Эпизод с запиской государя и исполнением христианского долга для нас остается темным и весьма недоуменным; но можно, кажется, утверждать, что в действительности события развивались не так, как изображено у друзей Пушкина».
Комментарий В.Б. – Хоть здесь П. Щеголев чуть-чуть реабилитировал себя, «перегнув, правда, палку» о Жуковском и Вяземском. В реальности же события развивались - «действительно не так». Развивались они – по плану николаевского заговора против Пушкина, что мы вам постепенно и раскрыли.
В выше же приведенных словах Дашкова уже прямо присутствует неприязнь, - и ненависть! - царя - даже уже к мертвому поэту. И присутствует, практически, почти ничем не прикрытое раздражение, царя, и против самого Жуковского. Поэта, посмевшим хлопотать, перед царем, за Пушкина и его семью. Другими словами, ничем не прикрытое раздражение, царя, которое вскоре выльется, у царя-жандарма, тоже в ничем не прикрытое недоверие - и к самому Жуковскому.
Заканчивая же разговор об обозначенных, выше, эпизодах николаевского заговора против Пушкина, еще раз выделим, что они напрямую связаны, в заговоре, и с предыдущими действиями царя, - и его сообщников! - против поэта. Это мы надеемся показать, вам, именно в этой книги (Часть только что обозначенного, перед вами, показа мы уже исподволь осуществили, перед вами, в наших предыдущих книгах.).
Второе. Не выделили пушкинисты прошлого и совещание, проведенное Николаем I сразу же после возращения его, с прусским принцем, из Каменного театра. Только к настоящему времени его слегка обозначила С. Абрамович в своей книге: «Пушкин. Последний год жизни», не указав, при этом, даже самого основного: его направленности и предназначения. А это – третье, по значимости, событие выделяемого, здесь, дня. Первое событие – дуэль. Второе событие – это то, что Пушкин, пока еще, жив, но он уже, по оценке врачей, безнадежен.
Светлана Абрамович пишет, что «на совещание были приглашены граф Нессельроде, командир Кавалергардского полка, в котором служил Дантес, и дивизионный генерал». И что «на нем было принято решение о возбуждении следствия по дуэли». С. Абрамович здесь, безусловно, права. Однако, не абсолютно права (Или права, но - не во всем.). Да, уже в ночь, на 28-ое января 1837 года, механизм следствия по дуэли, - в который сразу же попал, как в жернова, и смертельно раненный Пушкин! – царем был запущен.
Однако думается, совещание, на этом, не закончилось. Можно смело предположить, что после ухода, с совещания, двух последних названных, выше, лиц, Николай I и Нессельроде, как тайный практический руководитель заговора, уточнили, для себя: как план, так и свою тактику - и стратегию! - на дни после 27-го января. А об этом нам прямо свидетельствуют - именно главные события только что выделенных, выше, дней.
Так царь, и Бенкендорф, именно в эти дни: «наводнили» Петербург, - и квартиру поэта! – шпионами; ввели в Петербург, во время «болезни» смертельно раненного Пушкина, целый корпус жандармов; сделали военный смотр войск с целью недопуска, русского народа, к прощальной панихиде по поэту. Царем, Нессельроде и Бенкендорфом, был тщательно разработан, и продуман, и план их действий после смерти Пушкина.
А прямо свидетельствует нам, об этом: и чрезвычайно быстрый вынос, тела Пушкина, из его кабинета в «ближайшую горницу». Вынос тела поэта - всего через сорок пять минут! С последующим, выделим, опечатыванием кабинета. И, потом, так называемым «посмертным обыском», жандармами, бумаг поэта.
И практически тайный вывоз тела поэта, в полночь с 31-го января на 1-ое февраля, в придворную Конюшенную церковь (Смотрите данную нами, выше, дневниковую запись, А.И. Тургенева, от 31-го января 1837 года.). И - панихида в Конюшенной церкви, в «десять часов 30 минут начавшаяся», 1-го февраля 1837 года. Панихида, скопированная, царем, кстати, тоже с пушкинской «Пиковой дамы». Более подробно, об этом, несколько ниже.
После чего произошел, тоже тайный, перенос, тела поэта, в подвал церкви. В подвал, где царь с благоговейным трепетом хранил чучело лошади, на которой император Александр I въехал в Париж – как «победитель Бонапарта». И тоже практически тайный вывоз гроба Пушкина, в первом часу ночи 4-го февраля 1837 года, в сопровождении Тургенева и жандармского офицера, из Петербурга в Святогорский монастырь.
И, особенно, резолюция Николая I на докладе ему, Бенкендорфом, о мерах, принятым жандармским управлением именно во время «болезни» и николаевских «похорон» нашего Великого поэта. Если не забудем, то приведем её, и, разумеется, сам доклад Бенкендорфа царю, несколько позднее.
Точно так же подробно мы могли бы описать, вам, и другие даты, - и дни! - николаевского заговора. Но, увы, объем книги – неумолимо увеличивается. Поэтому поговорим, о них, совсем коротко, больше обращая внимания, при этом, уже на сценические фрагменты заговора. А в заговоре существуют еще – екатерининские, павловские, александровские и, даже, николаевские даты и числа.
Начнем, пожалуй, с екатерининских, рядов. Рядов, через которые Николай I и выделил: как сам «екатерининский мотив», так и, во фрагментах и в эпизодах, тайное содержание исторической, острокритической и биографической «Пиковой дамы». В этом, - и через: сценические фрагменты о Екатерине II, об её «белом платье»; о С.В. Салтыкове, и т.д.; - смотрите, об этом, в предыдущих наших книгах! - их главный смысл в самом николаевском заговоре против Пушкина.