Забор + Лампочка = Л
Язык
Николай стоял у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу и смотрел… нет, не вдаль. Он просто смотрел в окно. Ему было скучно. Уже часа два как. Не отрывая лба от стекла, он изловчился и дотронулся одной рукой до батареи – уфф, прямо кипяток! А второй открыл задвижку на форточке, впустив в кабинет зиму – хух, мороз, однако!
Из окна открывался не бог весть какой вид. Напротив здания поликлиники – троллейбусное депо и остановка, чуть правее - стоянка для автотранспорта сотрудников, где и куковал его новенький “renault”, а чуть дальше, через дорогу - несколько близко посаженных друг к другу пятиэтажек, имеющих один двор на всех.
- Коооля, домоой! – возопил из какого-то окна женский голос.
Николай даже вздрогнул, и откуда-то из глубин подсознания само собой вынырнуло: - Нууу, мам, щас! Еще пять минууут!
- Нууу, мааам! Еще пять минууут! Пожааалуйста! – отозвался из темноты двора охрипший мальчишеский голос.
- Домой! Быстро! – строго.
- Щааас, идууу! – недовольно.
Николай хмыкнул и закрыл форточку. Холодно. А ведь когда–то он любил зиму! И мама, порой, срывала голос и не в шутку грозилась ремнем, после нескончаемых “пяти минут” - до самой темноты, до насквозь мокрых сапог, до негнущихся пальцев на руках, до горящих “бурячных” щек…
Сколько там натикало? Николай посмотрел на стенные часы. Секундная стрелка нехотя ползла по кругу, тик… ти-ик… ти-и-ик, казалось, что она вот-вот заснет. Еще пол часа. Пол часа скуки.
- Пойти покурить, что – ли, - подумал он, но не пошел.
Даже это было лень. И Николай вдруг понял, что ему вообще все лень в последнее время. Днем, в суете, это было не так заметно, а вот вечером…
- Что же со мной такое? Ведь мне скучно жить… невыносимо скучно…
Тырр – тырр, завибрировал мобильник, лежащий на столе. Он взял его и прочитал сообщение: СПАСИБО!
Это от Ирочки, медсестры. Он отпустил ее сегодня пораньше, у нее свидание. Вот кому не скучно! Вот кому хорошо! Любооовь! Когда же закончатся эти бесконечные пол часа?!
- А пойду-ка я домой! Что я – “рыжий”, в конце концов, сидеть до упора!? Все уже разошлись!
И только он решил изменить своему правилу никогда не уходить раньше, чем закончится время приема – в дверь постучали.
- Черт, - чуть не сорвалось у него с языка.
Но, Николай сдержался, принял обычный свой серьезный вид, откашлялся, сел за стол и сказал:
- Войдите.
Дверь с табличкой “Отоларинголог” приоткрылась, и в кабинет просунулась коротко стриженная взъерошенная головка.
- Могна?
- Проходите. Давайте карточку.
Девушка вошла. Вид у нее был странный, если не сказать – нелепый. Щеки ее пылали, будто она только что пробежала стометровку, а слипшиеся волосы ежились во все стороны. Одной рукой она прижимала к себе дутую курточку, с наполовину вывалившейся из рукава пестрой шапкой, сумку и карточку, а другой прикрывала бурым от крови носовым платком рот.
- Вещи вообще-то надо в гардероб сдавать, не на вокзале. Что у вас?
- Ыгык.
- Что? – Николай переспросил, открывая карточку, хотя и так понял, что “язык”.
- Ыгык, - постаралась четче произнести растрепанная посетительница.
- Ясно… посмотрим. Садитесь сюда, - и он указал ей на кресло под лампой.
Девушка двинулась к указанному месту.
- Куртку оставьте на кушетке, - недовольно пробурчал Николай, надевая на голову лобный рефлектор, - Еще и без бахил…
Он хотел было сказать, что больные совсем уже обнаглели, но сдержался, поймав себя за кончик языка.
- Во что я превращаюсь? - подумал он о себе с сожалением, - В мерзкого, недовольного своей жизнью участкового врача, который ненавидит своих пациентов…
- Я хотела бахилы купить, но аптечный киоск уже закрылся, - сказала поздняя посетительница, разглядывая грязные лужицы, натекающие с ее сапог на линолеум, - И в гардероб уже не принимают…
Николай посмотрел на часы. Осталось пятнадцать минут.
- Девушка, побыстрее, пожалуйста. Прием вообще – то уже закончен. Или вы хотите прийти завтра?
- Нет, я завтра не хочу. Я сегодня хочу. Извините.
Она села в кресло и отняла от лица платок. Николай включил лампу, вымыл руки, надел перчатки, взял со стерильного столика ларингоскоп. Все это он делал на “автомате”, быстро, четко, не задумываясь. Так же механически он повернулся, склонился над посетительницей и… замер. Что это? Обычно пациенты и их физиономии не выражают ничего похожего на радость, их лица скорее напоминают древнегреческие маски скорби. Больные, как ни как. А тут… улыбка! Да еще какая! Ее глаза, губы, все ее перепачканное кровью лицо светилось! Это неожиданное сияние сбило его, почти обескуражило. На одну лишь секунду – но все же…
- Хм, удивительно, - подумал про себя Николай и, взяв себя в руки, сказал: - Открывайте рот.
Девушка послушно исполнила приказание строгого ЛОРа.
Николай начал осмотр: - Таак, посмотрим. Что тут у нас?
Сама полость рта была в полном порядке. Зубы прекрасные, кажется даже не пломбированные, что в наше время большая редкость. И сама собой завертелась на языке цитата: “Если у женщины красивые зубы – она все находит смешным”. А ведь и правда – находит, по-видимому. Смешно, однако. А вот язык ее представлял собой жалкую картину, окровавленный, рваный, как будто - бы с него чулком сняли кожу…
Николай снял с головы рефлектор и подошел к столу.
- Присаживайтесь, - указал он девушке жестом на стул у стола.
- Ага, - сказала девушка, слезая со смотрового кресла, - А можно мне умыться?
- Да, конечно. Раковина там, - и Николай указал за ширму.
Пока девушка приводила себя в порядок, он изучил заглавный лист карточки, где указываются данные больных. Карточка была тоненькая, из чего следовало, что к услугам бесплатной медицины Ольга Леонидовна Бережная 28 лет от роду обращалась не часто. Ольга Леонидовна, значит... Работает в филармонии. В графе профессия – певица. Певица…
Девушка вышла из-за ширмы и присела на край стула. Николай “косанул” на нее исподлобья. Улыбается… Ну, надо же! А вообще – симпатичная.
- И чему мы так радуемся? – спросил он серьезным голосом.
Она пожала плечами и прыснула:
- Весело просто.
- Поделитесь радостью.
- Ну…
Николай поднял глаза и посмотрел в ее смеющееся личико.
- Какова природа травмы?
- Что? – девушка подняла брови.
- Что в карточке писать будем?
- А-а, можно написать, что я чаем обожглась…
- Ольга Леонидовна… Не тяните резину. Как вы получили травму?
- Я?
- Ну, не я же! – Николай начал сердиться.
Издевается она, что ли?
- Я… я… я забор лизала.
- Что лизали, простите?
- Забор! – девушка заерзала на стуле, занервничала, - Мне не надо больничный, мне бы просто рецепт, лекарство какое–нибудь, чтобы зажило поскорее… У меня концерт в воскресенье…
- Концерт… Зачем же вы заборы лижете, в таком случае?
Девушка вдруг покраснела, а потом улыбнулась и… засмеялась.
- Это долго объяснять… Очень надо было!
- И как… понравилось?
- Ага, - сказала девушка, - Очень!
Николай пожал плечами и взял бланк для рецепта.
- Чего только не насмотришься, - думал он, пока писал, - Но чтоб забор лизать, да еще так радоваться при этом…
Он взял печать, дунул на нее и с силой вдавил в правый нижний угол бланка.
- Зайдете в аптеку, купите мазь и порошок, дозировка указана. Придете на прием в пятницу, я посмотрю, как у вас дела.
- Хорошо, спасибо.
- Не за что. Выздоравливайте. Но, я бы вам не рекомендовал лизать заборы на двадцатиградусном морозе, Ольга Леонидовна.
Девушка взяла рецепт, сгребла в охапку свои вещи и уже от двери сказала таинственным голосом:
- А не на морозе нет никакого смысла. Спасибо, доктор. До свиданья.
Николай взял сигареты, подошел к окну и открыл форточку. Закурил. Ничего, до утра выветрится. Удивительное дело! После этой лохматой улыбчивой девушки у него поднялось настроение, он уже не чувствовал той тягучей, приторной, как сгущенное молоко скуки, которая в последнее время текла по его венам вместо крови. Очаровательное создание! Но, вот зачем она это сделала? Наверняка был какой-то мотив… Но, какой может быть мотив у взрослого человека заборы лизать? Он затянулся и стряхнул пепел в форточку. Потом посмотрел на часы. Ого! Пол восьмого! Заработался! В окно была видна хорошо освещенная троллейбусная остановка. Николай пригляделся. Точно! Она. Стоит, ждет троллейбуса. Он щелчком выпульнул сигарету в форточку, быстро собрал со стола свои вещи, поправил стопку с карточками на столе медсестры Ирочки, быстро надел куртку и, выключив свет - выскочил из кабинета. Он не стал дожидаться лифта и, перепрыгивая через две ступеньки, мигом спустился с четвертого этажа. Девушка все еще стояла на остановке, увлеченно ковыряя лед носком сапога. Николай подошел сзади, кашлянул:
- Ольга Леонидовна, простите…
Она обернулась.
- Ой! Это вы? Напугали!
- Я на машине. Давайте я вас подвезу.
- Ну, что вы, я и на троллейбусе доеду. Вот он уже разворачивается, - она махнула головой в веселой шапке с помпоном в сторону медленно приближающегося неповоротливого “рогоносца”.
- Мне будет приятно.
- Ну - у, тогда – давайте!
- Николай, - сказал Николай, протягивая руку.
- Оля, - сказала девушка, пожимая ее варежкой, и захохотала, да так заразительно, что Николай тоже не удержался и рассмеялся.
- Пойдемте, Оля, что мерзнуть. Заодно и в аптеку заедем.
- Пойдемте.
Николай давно не чувствовал себя так легко. Рядом - почти совсем незнакомая девушка, а у него чувство, будто - бы он знает ее всю жизнь! Так тепло с ней, уютно, радостно! И сердце, как будто бьется быстрее и зимний вечер уже не кажется серым и бессмысленным.
- Сильно болит?
- Уже нет.
- Думаю, до воскресенья все будет в порядке. В ротовой полости быстро все заживает, главное, чтобы инфекцию не занесли. Домой придете – обработаете мазью, потом на ночь повторите и утром обязательно. Горячего – холодного, правда, нельзя категорически.
- Спасибо, Николай. А, может на “ты”?
- С удовольствием! – Николаю стало почему-то еще теплей.
- И я с удовольствием! Мы ж вроде еще не совсем старые. На “ты” – проще.
- Согласен. Оля, а ты мне про забор расскажешь?
- Если пообещаешь не смеяться – расскажу.
- Клянусь! – ответил Николай и засмеялся.
Дырка
- Ну, мам… пожалуйста!
- Нет!
Ответ не принимает возражений и мне ничего не остается, как смириться. Я иду гулять не вдвоем с подружкой со второго подъезда, как задумывалось, а еще и с младшим братом, которого мне постоянно всовывают в нагрузку. Мы с Викусей уже совсем взрослые барышни, нам по десять. А брат – милюзга, ему – четыре, он нам не компания. Уже спускаясь по лестнице, он начинает хныкать. Я прижимаю его к стенке между вторым и третьим этажом и, грозя кулаком, приказываю:
- Чтоб не ныл! Понял? А то… - кулак красноречиво касается его сопливого носа.
- Я хотел на санках, - жалобно пищит он.
- Нет! – отрезаю я.
Он надувается и замолкает.
На улице зима. Настоящая. Со снегом. Но, детей во дворе, кроме нас нет, и нам – скучно. Мы обошли с дозором двор по кругу, сначала туда – потом обратно. Раза три. Ничего нового. Потом попытались раскрутить замерзшую скрипучую карусель. Не интересно. Лениво покидались снежками, но снег такой рыхлый, что они рассыпаются, не долетая до цели. И наконец, так и не найдя себе достойного занятия – скисли, пристроившись на лавочке, где обычно сидят на газетах дворовые бабуськи. Даже посекретничать мы не можем нормально, по взрослому, потому как брат ходит за нами, как пришитый. Вот же противная малявка!
- Давайте на санках, - опять заводит он свою пластинку.
И от скуки я бы уже и на санках не прочь, но при Викусе надо держать марку. Я ж старшая сестра, сказала “нет” – значит “нет”. Что бы такое придумать? Что? И вдруг меня осеняет!
- А пойдемте в детский садик за “круглым” домом! Там дырка в заборе есть!
Летом я лазила туда с мальчишками, они и показали потайной лаз в заборе за беседкой, а зимой еще ни разу. Кто ж откажется залезть в дырку? Дураков нет!
- Пойдем! – решительно говорит Викуся.
- А мама сказала только во дворе гулять, - противным писклявым голосом канючит брат.
- Ну и сиди во дворе, а мы пойдем!
- А я маме расскажу!
- Ну и рассказывай, ябеда – корябеда! Предатель! – я полна решимости оставить его одного, не смотря на угрозу.
Но, Викуся вдруг проявляет чудеса дипломатии и, обхватив его по дружески за плечи, заговорщицки так говорит:
- Лёсик, в дырку лазят только самые смелые и самые взрослые ребята. Я думала, что ты уже большой, а ты, оказывается…
- Я большой, я не предатель, - почему-то шепотом отвечает ей брат, - Я тоже в дырку хочу.
Зимний вечер наступает внезапно. Вот только что было светло, но вдруг – щелк, и как будто кто-то взял и выключил день. И пока ты окончательно не перешел в мир взрослых, для которых ночь всего лишь время суток, ты можешь растягивать темноту по своему усмотрению, во времени и в пространстве. Пока они – большие зевают, смотрят новости, пьют вечерний чай и чистят зубы – ты проживаешь целую жизнь, наполненную невообразимыми событиями, раскрашенную самыми яркими красками.
Одно дело зайти на территорию детского сада днем, через главные ворота. Ты увидишь то же, что и все остальные: квадратные площадки для выгула детей, обнесенные низеньким разноцветным забором, голенькие кустики, одетые в снеговые шубки, открытые беседки, пустые и унылые, хоть на них и нарисованы веселые Чебурашки и Карлсоны, карликовые горки, и совсем уж глупые микроскопические корабли и машины, с намертво припаянными рулями, штурвалами и колесами.
Совсем другое дело – проникнуть туда через дырку. Почти ночью! Во-первых – этого нельзя, потому что детский сад уже закрыт и на воротах висит большущий замок! Во-вторых – этого никак нельзя, потому что уже поздно и гулять разрешено только в своем дворе! И, в-третьих – это просто категорически запрещено, потому что проникнуть куда-то через дыру в заборе – это настоящее преступление!
Вот она, дырка! Сердечки наши стучат, адреналин уже выбросил нужную дозу в кровь. Я лезу первая, за мной Лёсик, Викуся замыкает. Сначала топчемся у забора. Страаашно! Вражья территория, как ни как! Но, потом – смелеем, “метим” незнакомое пространство ёлочками следов, расширяем границы захвата чуждого, а может и смертельно опасного мира. И вот, не обнаружив никакой опасности, почувствовав себя настоящими героями и первооткрывателями, мы с жадностью и упоением ныряем в неизведанное, по настоящему провалившись в “Дыру”, как Алиса в кроличью нору!
Все здесь не такое, как там, по ту сторона забора. Снег – лепится, качели – не скрипят, крошечные деревянные домики – изнутри шире, чем снаружи! И уже совсем не важно, что брат – “мелочь пузатая”, а мы – почти взрослые. Мы – уже не “мы”!
- Поднять паруса! Приготовиться к бою!
- Есть, сер!
- Юнга к штурвалу!
Лёсик ведет наш фрегат, а я - капитан, отражаю атаку! Снежками по неприятелю! Безжалостно!
- На абордаж! – Викуся штурмует правый борт.
- Тысяча чертей!
Викуся коварно подкравшись с тыла, хватает Лёсика за ногу!
- Человек за бортом!
Ах, так! Рукопашная! Не на жизнь, а на смерть! Юнга “намылен” снегом, но он не плачет, хоть снег и попал ему за шиворот и в рот. Он изрыгает страшные ругательства и изо всех сил отбивается, как стреноженный жеребенок. Но, час расплаты близок! Викуся атакована бесстрашным капитаном и закопана в сугроб!
- Проси пощады! А не то, мы вздернем тебя на рее!
- Скормим ее акулам! – вопит истошным голосом юнга.
- Русские не сдаются! – орет Викуся, пытаясь укусить кого-нибудь за что-нибудь.
- Молись перед смертью!
Викуся поет сорванным голосом патриотические песни:
- Их было тооолько двадцать восемь, а зааа стеной была Москва!
И совершенно не важно, почему мы пираты, а она – уже “панфиловец”.
- Пятнадцать мертвецов на сундук мертвеца, ё - хо-хо, и бутылка рома! – мы с братом торжествуем победу.
Нам так весело, что мы не замечаем, как в здании детского сада зажегся свет, и в темноту зимнего вечера вгляделось заспанное недовольное лицо, выискивая источник беспорядка. Мы реагируем только на звук:
- Ну, я вас щас! – кричит в форточку злой голос, - И рому вам щас дам и милицию! Хулиганы!
Все вдруг замерло, потемнело, скукожилось.
- Это… пришельцы!
- Мааама! – на лице отважного юнги неподдельный ужас.
Дырка далеко, совсем в другом конце садика, мы ведь исследовали так много! Что делать?
- Айда, через забор, - предлагает Викуся.
Нам некогда думать, и мы бежим туда, где ближе дать дёру. Забор не такой уж и высокий, как-нибудь сдюжим!
И вот он, первый в моей жизни фильм ужасов! Дверь отворяется и из нее выскакивает толстый – претолстый, гигантской ширины страшный пришелец. У него в руках огромная метла, но мне кажется, что это не метла вовсе, а ружье, и что оно сейчас выстрелит, прямо мне в сердце. Мы бежим, со всей мочи, но ноги как ватные, еле двигаются. Скорее, скорее! Забор уже совсем близко! А страшный пришелец приближается, медленно, из-за своей необъятной толщины, как в рапиде, но все – же неумолимо, размахивая метлой – ружьем над головой.
Забор! Я подсаживаю Викусю, и вот она уже с другой стороны. Теперь надо перекинуть брата! Но, что это? Пока мы возились с Викусей, он… он сделал непоправимое! Он лизнул забор! Всем языком! Не кончиком, а всем своим дурацким малявочным языком!
Пришелец все ближе, а Лёсик, прилипши к забору - орет! Да так, что кажется, будто сработала “воздушная тревога”. Я пытаюсь отодрать лёсиков язык с этой стороны, а Викуся – с той. Но, все бесполезно! Он прилип намертво! Все! Хана!
- Твою мать! Чтоб вас, так - перетак! – матерится жуткий толстяк, страшно, не при детях – бы так. Но, контролировать он себя не может, растянувшись всем своим огромным телом на ледяной дорожке. Это нас спасает, выкроив те самые нужные секунды, в которые включается мозг и, не смотря на стресс, принимается единственно верное решение. Дышать! Дышать на язык! Горячим воздухом! Лёсик продолжает орать, истошно, так что закладывает уши, из его рта льется кровь, а мы с Викусей дышим! Дышим, как целая стая ездовых собак, прямо ему в рот! Жаром и страхом!
- Хха! Хха! Терпи, Лёсичек! Терпи, маленький! Сейчас! Уже отлипает! Хха! Хха! Совсем чуть-чуть осталось!
И вот, мы вырываем брата из мертвой хватки ледяного забора. В последнее мгновение, я поднимаю его и передаю в дрожащие Викусины руки, сама подтягиваюсь и, буквально, выскальзываю из страшных лап разъяренного пришельца, все же получая метлой по спине и лишаясь шапки. Но, я уже вне досягаемости! Я – по ту сторону забора! Мы хватаем Лёсика за руки и бежим, тащим его, бедного, окровавленного, по снегу. Подальше! Подальше от жуткого инопланетянина, разрушившего целый мир!
Опыт
- Оленька, ты замечательно рассказываешь!
Ее маленькая ладошка, сначала такая холодная, хрупкая, будто стеклянная, оттаяла в его большой теплой руке, - А потом что? Дома влетело, наверное?
- Еще как! Мы с Викусей ему мордочку снегом оттерли, думали, что незаметно будет. Я ему пообещала золотые горы за молчание: свои календарики, шоколадного зайца, который хранился у меня на полке с Нового года, пылесосить в его очередь, ну, много чего еще…
- Не согласился?
- Согласился, что ты! Но, когда мы пришли домой, то наш план не сработал. Лицо мы ему оттерли, а пальто – не догадались… Что тут было! Да еще я без шапки!
- Ремня дали?
- Ага! Мне! По первое число!
Оля засмеялась, откинулась на подголовник.
Удивительная! Николай не мог налюбоваться на нее. Сколько в ней всего, сколькими гранями она играет!
- Знаешь, все эти годы, чертов забор, не давал мне покоя! Каждый раз, проходя мимо, мне хотелось это сделать… Ты считаешь меня ненормальной?
- Нет, Оля, ни капельки.
- Понимаешь, я помню его глаза. Лёсика. И еще… я же потом с ним говорила об этом, - теперь ей было не легко формулировать свои мысли, потому что они были не совсем мыслями. Ощущениями, скорее.
- Не торопись, Оленька, а хочешь – не рассказывай, - он погладил ее ладошку.
- Целая гамма чувств! Сначала – желание, неосознанное, когда понимаешь, что нельзя, но ничего не можешь с собой поделать – и делаешь! Потом – удовлетворение, очень коротко, пока не понял, что попал в западню. Дальше – страх. Беспомощность. Когда твои руки - ноги целы, но толку от них - никакого. Полная потеря себя. Боль. Затем освобождение. Прострация. Осознание. Что-то новое в тебе, потому что испытал в короткий промежуток времени столько сильных эмоций. И, как следствие – внутренний рост! Да – да, не удивляйся! От того, что ты совершил нечто такое, чего никто не делает! Ты - вне правил, ты сыграл свою игру! Видел бы ты, каким он героем ходил потом! С какой гордостью показывал всем свой раненый язык!
Она говорила. А Николай держал ее за руку, и ему хотелось, чтобы эта маленькая ладонь приросла, прилипла к нему, как лёсиков язык к забору. И чувств он испытывал не меньше, чем маленький четырехлетний мальчик много лет назад, когда его язычок прикоснулся к чему-то холодному, чужому, но манящему непреодолимо, наперекор здравому смыслу. Притяжение разнозаряженных частиц, плюс и минус, лед и пламень, день и ночь, инь и ян!
- Оленька… я так рад, что ты пришла именно сегодня! Я так рад, что ты пришла!
- Знаешь, Коля, я тоже! Очень – очень рада тебе! До завтра?
- До завтра! Я позвоню. Не забудь – мазь, перед сном и утром!
- Есть, сер!
Николай вышел из машины, открыл дверцу, помог выйти Оле, и проводил ее до самого подъезда. Она набрала код и, помахав ему рукой и помпоном на веселой шапке, скрылась из виду. До завтра. До завтра! Целая вечность в ожидании завтра!
Он посмотрел в небо. Какое чистое, иссиня - черное, усыпанное созвездиями, как золотыми монетами!
- Как же давно я не смотрел в небо, оказывается! Я и забыл, что оно такооое! Красивое! - ему казалось, что он может погладить руками его зеркальную поверхность и взять себе столько золота, сколько уместится в его ладонях. Но, он не стал нарушать небесный покой, он смотрел и впитывал то, о чем почти забыл. А сегодня – вспомнил! Ведь ночь – это же не просто время суток, а что-то намного большее!
***
Николай не спал. Он лежал в темноте и думал. Обо всем сразу. О том, как он завтра наберет номер, который уже выучил наизусть и услышит ее голос, а потом они пойдут гулять. О начищенных до блеска ботинках, стоящих женихами в прихожей. О том, что надо вытереть пыль с книг, которая обнаружилась в изобилии, когда он вдруг вспомнил, что сто лет не перечитывал свой любимый “ Понедельник, который начинается в субботу”. О Лёсике, которого теперь наверняка никто не зовет Лёсиком. О том, как у одноклассника Димки жил дома настоящий тарантул и мадагаскарский таракан, а его из-за этого не любили и боялись девочки. И о том опыте, что он мечтал повторить после неудачи друга Славки, но так и не решился. А ведь как хотел! Струсил…
Николай резко сел в кровати, решительно сбросив одеяло. Дотянулся рукой до шнурка ночника, включил свет. Посидел минуту с закрытыми глазами, послушал, как волнуется ожившее сердце. Это он тогда струсил! И потом, и всегда… Но, не сегодня!
Со стороны любой бы сказал, что мотива у Николая нет. Никакого. Абсолютно. Но, это только со стороны, потому что мотив был! Да не простой, а с должком перед собой и своим непреодоленным страхом.
Он стоял перед зеркалом. В руке у него была лампочка. Обычная лампочка на 100 V. Известных вариантов было два. Первый – неудачный, Славкин. Второй - классический. И оба – не годились. У Славки лампочка попросту лопнула во рту, искромсав ему весь язык. По легенде же – вытащить ее обычным способом было не возможно, что Николай и собирался опровергнуть опытным путем. Он улыбнулся своему отражению. В конце концов, у него есть бонус! Не зря же он отоларинголог!
Николай широко открыл рот и поднес лампочку ко рту…
Л
- Оленька, здравствуй!
- Привет! Как хорошо, что ты позвонил!
- Как твой язычок?
- Все инструкции выполнила согласно рецепту и личной консультации доктора! Лучше уже, заживает!
- Молодец! Люблю послушных больных! Надеюсь в воскресенье насладиться твоим чудесным голосом на концерте!
- Приглашаю лично!
- Оль… а, как на счет того, чтобы вечерком сходить куда-нибудь?
- Ух – ты! Я – за!
- Во сколько мне заехать за тобой? А то мне не терпится тебе кое-что рассказать…
- Коль, а может, не будем ждать вечера? Приезжай сейчас!
- Уже лечу, Оленька!