В последнее время его жизнь превратилась в пытку.
Жена вдруг начала худеть и молодеть, погрузившись в мир волшебных препаратов и чудодейственных процедур. Денег на «самое необходимое» катастрофически не хватало, она психовала, брала подработки и сидела ночами в ворохе бумаг, что не лучшим образом сказывалось на омоложении. Она снова психовала, и каким-то непостижимым образом виноватым во всем оказывался именно он.
Мать, недавно похоронив отца, стала слезливой, капризной и велеречивой. Каждый день изводила его частыми звонками и долгими разговорами. На любые попытки уклониться от общения тяжело обижалась, дрожала голосом и срочно собиралась на кладбище.
Сын-студент вступил в тот возраст, когда молодым людям кажется, что уж они-то, с их умом и талантами, обязательно добьются в жизни гораздо большего успеха, нежели их родители-неудачники. Он стал груб и насмешлив, изводил мать неумными подколками. Она срывалась, но не на сына, а почему-то опять на него.
На работе началось то, чего он так боялся и что, по большому счету было неизбежным после долгого периода жестокой экономии – «железо» начало сыпаться в массовом порядке. Он, конечно, предупреждал, что так оно и будет, но все равно оказался крайним.
Кто б сомневался! Ему порой казалось, что именно в этом – быть крайним – и состояло его жизненное призвание.
Но самое страшное начиналось ночью. Каждой ночью. Каждый раз, когда он засыпал.
… Большая комната с дощатым полом, серый бок террикона за зарешеченным окном, школьные парты в углу. Он сидит на стуле или валяется на липком от собственной крови полу. Это допрос. Это пытки. Он должен выдать подпольщиков. Ему очень больно и он уже давно бы все рассказал, но, черт побери, что может выдать системный администратор, живущий в 21-м веке? Пароли к серверу?
Его мучителей двое. Грыцько - тюфяковатый парень с щегольскими усиками на нечистой физиономии и дядько Васыль - свороченный из крепкого мяса мужик средних лет.
Периодически еще заходит «пан Гонс» - невероятно аккуратный, почти карикатурный офицер-фашистик с тонким лицом. Он с брезгливой тоской осматривает все происходящее, на очень ломанном русском тихо переговаривается с Васылем и скоро уходит, оставляя за собой запах одеколона и другой жизни. Грыцько каждый раз мечтательно смотрит ему вслед и, вздымая палец кверху, произносит одну и ту же фразу «От же ж культурна нация!»
- Вас нет! Отстаньте от меня! Вы же мне просто снитесь! – кричит он окровавленным ртом.
- Опять придуряется - укоризненно вздыхает в ответ Васыль, засучивает рукава и задумчиво осматривает нехитрый, но ужасающий набор пыточных инструментов перед собой.
Страшней всего – небольшой напильник. Когда им пилят зубы, его мозг просто взрывается цветными пятнами. И еще несколько иголок, воткнутых в пошлое шелковое сердечко на краю стола. Это для ногтей.
- Немцы проиграют войну! В 45-м! Вас всех повесят! – рыдает он.
- Ну, повесят нас или не повесят – это еще вопрос – рассуждает Василь. – А то, что тебя через неделю повесят, если молчать будешь – так это точно.
Дополнительной дневной пыткой стал катастрофический недосып. Стремясь сократить время ночного допроса, он старался ложиться как можно позже и до утра тупо пялился в телевизор.
Голова стала большой и ватной. Мысли разбухли и слиплись, как переваренные склизкие макароны. Порой ему казалось, что он не живет, а смотрит нудное кино про сходящего с ума компьютерщика.
Как мало мы знаем о боли – медленно думал он. - Боль это целый мир. У нее миллионы оттенков и миллиарды нюансов. Она бесконечна, как музыка. Она способна сделать с человеком все, что угодно.
К врачам он не обращался, как-то сразу решил, что его случай не вписывается в рамки медицины. Чувствовал, что дымящаяся пропасть безумия уже совсем рядом. Понимал, что так долго продолжаться не может, не имел сил для сопротивления и просто ждал хоть какого-то разрешения.
Момент истины наступил, когда он по просьбе матери пришел помочь ей разобрать отцовы вещи и документы. Снова пришлось выслушивать тягостный рассказ о страшных болях, терзавших отца в последние годы. О том, как он, сходя ума от страданий, грыз руки, и потом, кладя в гроб, пришлось надевать на них перчатки.
Слушать это было тем более невыносимо, что он теперь очень хорошо знал, что такое боль.
Среди почетных грамот, удостоверений, дипломов, фотографий, писем и квитанций обнаружилась тонкая картонная папка. Внутри - всего две бумаги.
Одна - вырезка из какой-то газеты гепатитного цвета на украинском языке. В статье, как он с трудом понял, шла речь о подпольной организации, которая действовала во время немецкой оккупации, и которую предал, не выдержав пыток какой-то «зраднык». Этот самый зраднык уже после войны, под угрозой разоблачения покончил жизнь самоубийством. Тут же, в отдельной колонке, были напечатаны имена погибших героев.
Второй бумагой было многостраничное письмо от неизвестной ему тетки Анны с подробным рассказом о самочувствии каких-то бесконечных родственников. И лишь в конце обнаружилось то, ради чего отец письмо сохранил.
«А что ты спрашивал за Галину Сергеевну, маму Костика, - писала Анна - так не держи это возле сердца. Что она прокляла отца твоего, моего брата, аж до седьмого колена, так это не от злобности. Женщина она была хорошая и добрая. А то от большой печали по Костику и в помутнении ума. Так что ты не расстраивайся и себя ни в чем не вини. И отца тоже не вини, потому что никто ж не знает, какие он муки терпел, и кто бы как себя вел на его месте. Тут ничего не поделаешь, то судьба».
Уже по дороге домой он вдруг с ужасом понял, что случилось самое страшное. Он запомнил все фамилии преданных дедом подпольщиков. Они насмерть впечатались в его память. И теперь рано или поздно он просто не выдержит боли и всех предаст.
Он остановился, вдохнул кусок влажного воздуха, посмотрел на бледные городские звезды и почувствовал, что мир вокруг него как бы застыл в нерешительности, в возможности качнуться и двинуться в другую сторону, застыл в ожидании его поступка, который впервые за всю его обыденную жизнь может приобрести высокий смысл и жертвенное значение.
***
Через неделю, когда его хоронили, шею пришлось замотать шелковым шарфом. Чтобы скрыть след от веревки.