М-ру Шерлоку Холмсу
Бейкер-стрит 221-Б
Лондон.
Дорогой Холмс!
Как Вам уже известно, в начале сентября я был вынужден отправиться в местечко Алмондси-Лохсдорт под Эдинбургом для приведения в порядок имущественных дел престарелых родственников моей жены, вознамерившихся облагодетельствовать нас в своём завещании.
Неожиданно для самого себя я застрял здесь надолго, увязнув в бюрократическом болоте, но не могу сказать, чтобы такая задержка хоть сколько-нибудь меня опечалила. Погода все дни стоит великолепная – настоящая золотая осень. Прямо перед домом – большой тёмный пруд, обсаженный серебристыми ивами. В солнечные дни он кажется поверхностью зеркала, по которой маленькими ковчегами скользят золотые и багровые листья, а в пасмурную погоду в него можно глядеть, как в огромный таинственный глаз. Я могу часами просиживать на берегу, без устали любуясь этой красотой, и мне не надоедает.
Друг мой, умоляю Вас, оставьте Вы на недельку лондонскую грязь, приезжайте ко мне. Я обещаю, что Вам тут никто не будет докучать, и Вы прекрасно отдохнёте – тем более, что среди моих новых знакомых найдутся двое-трое, интересных Вам, как собеседники. Дело в том, что я свёл тут знакомство с одним из заводчиков бойцовых терьеров, неким Джеромом Мэрфи. Он ввёл меня в здешний охотничий и собаководческий клуб, и теперь я провожу в нём большую часть свободного времени. Вы должны меня понять – я очень люблю свою жену и ценю её общество, но переносить ежедневные рассказы тётушки Джейн о её многочисленных старческих хворях – Вы понимаете, что это вечная издержка моей профессии - выше моих сил, и я сбегаю, как только представляется возможность. Мэри обижается на меня за это, но, слава богу, не сильно. Кстати, она передаёт вам свой сердечный привет и тоже присоединяется к моему приглашению. Тут дело ещё в том, что в прошлую вашу беседу у нас за чашкой чая Вы рассказали ей очень много занимательного о составе эфирных масел и о смелых экспериментах Вашей знакомой в этой области. Сами виноваты - Мэри загорелась идеей, и теперь рассчитывает на вашу помощь, чтобы подвергнуть химическому анализу свою собственную парфюмерию. Умоляю, не провоцируйте больше эту увлекающуюся натуру – это моя к Вам личная просьба.
Так вот, о клубе... Компания подобралась самая занятная. Костяк клуба составляют трое – все они военные в отставке и даже, кажется, служили в одном полку в колониальных войсках в Индии. Вы понимаете, что у нас нашлись общие темы для разговора, хотя смотрим мы на них по-разному. Именно этой троице принадлежит идея использовать бойцовых терьеров в волчьей травле, и они активно заняты выведением особо свирепой породы.
Мне хочется поподробнее рассказать Вам о каждом из них, так что наберитесь терпения.
Первый, и самый старший – полковник Ред Доусон. Он холостяк, немного сноб, но при этом интереснейший собеседник. Объездил, кажется, весь мир и умеет рассказать обо всём, что видел. Женщины от него без ума до сих пор, хотя ему уже за пятьдесят. Но сам он как будто бы дал обет безбрачия. Мне кажется, даже разговоры о женщинах ему неприятны, хотя с ними он держится всегда в высшей степени учтиво – кого-то мне это, дорогой мой Холмс, очень напоминает...
Другой – майор Росс – лучший мой соперник и в бридж, и на бильярде. Он знает тысячи забавных историй и разбирается в любом виде оружия так, словно каждое из них изготовил своими руками. Он полжизни провёл в Египте, изучал основы древней письменности и мифологии – так, что теперь признан в клубе востоковедом, слова которого достаточно для решения любого спора на эту тему.
Третий – сам Мэрфи. Об этом человеке можно порассказать ещё больше, чем о Доусоне и Россе вместе взятых. Но при этом всё лишь предположительно. Он не говорун, и нравом отличается скорее угрюмым, нежели весёлым. Но в нём есть и нечто притягательное. Он, бесспорно, умён, прекрасно разбирается в искусстве и, как все циники, в душе сентиментален. Так, например, однажды он проговорился мне, что к сближению со мной его подтолкнуло моё внешнее сходство с одним из его прежних друзей-однополчан, погибшим при подавлении волнений в Кандагаре несколько лет назад. Что это, как не проявление сентиментальности? Ни Доусон, ни Росс не вспоминают о погибшем, хотя и были с ним близки. Другое, на мой взгляд, положительное качество Мэрфи – его любовь к животным. Излишне упоминать о том, что все члены клуба, разумеется, держат собак и стараются применять их необыкновенные качества на охоте. Но отношение Мэрфи к своему Грогни больше напоминает материнскую привязанность, чем хозяйскую властность.
Кстати, он и мне подарил трёхмесячного щенка из помёта супруги супруги Грогни. Я назвал его Чейзом и провожу с ним немало времени – Вы же знаете мою привязанность к этим тварям. Меня беспокоит только слишком уж воинственный характер щенка. Как я уже сказал, ему едва исполнилось три месяца, но он уже рычит и пытается атаковать всё, что подвернётся – от моих ботинок до соседских кур. «Берегитесь, Уотсон. – мрачно предупредил как-то Мэрфи. – Я видел, на что способны такие псы: однажды в Рангуне они растерзали на моих глазах двенадцатилетнего мальчишку в считанные секунды, а матери, кинувшейся к нему на помощь, откусили руку. Это бойцовые терьеры, с ними нужна определённая твёрдость». В тот день он был настроен особенно мрачно, но его рассказ расстроил меня больше, чем это могло бы показаться на первый взгляд.
Впрочем, всё это - пустяки - простите, что занимаю Ваше время изложением столь незначительных вещей. Ещё раз настаиваю на своём приглашении, и. надеюсь, что Вы его примете. Как Ваш врач, должен предупредить, что длительное пренебрежение отдыхом и сменой обстановки ведёт к изнашиванию нервной системы.
Ваш Дж. Уотсон.
Доктору Джону Г.Уотсону
Алмондси-Лохсдорт
Шотландия.
К сожалению, вынужден ответить на Вашу заботу обо мне чёрной неблагодарностью. Дела удерживают меня в Лондоне. Передайте мой сердечный привет миссис Уотсон.
Ш.Холмс.
P.S. В отношение собаки: не тревожьтесь - у добрых хозяев не бывает злых псов.
Ш.Х.
М-ру Шерлоку Холмсу
Бейкер-стрит 221-Б
Лондон.
Мой дорогой Холмс!
Вы не можете себе представить, как меня огорчил Ваш отказ приехать. Понимаю, как Вы заняты сейчас – мы тут, слава богу, тоже, бывает, читаем столичные газеты – но не могу всё-таки избавиться от чувства досады. Впрочем, может быть, дело в том, что весь сегодняшний день у меня не удался. Сейчас уже четверть одиннадцатого ночи, все в доме спят, а я настолько расстроен нагромождением неприятных мелочей, что сна ни в одном глазу.
Всё началось с утра – Мэри поскользнулась во дворе и вывихнула лодыжку. Ничего страшного, конечно, но несколько дней ей придётся полежать, а все домашние заботы, как Вы сами понимаете, легли на мои плечи. Хозяйка дома слишком немощна, чтобы исполнять даже элементарную домашнюю работу, а от приходящей прислуги толку никакого.
Во-вторых, адвокат, занимающийся моим делом, внезапно выехал из Эдинбурга, так что моё пребывание здесь снова затягивается на неопределённый срок. Но это было бы ещё не страшно, оставайся погода по-прежнему солнечной и тёплой. Так нет же – во второй половине дня налетел совсем по-осеннему ледяной ветер, захлопал незапертыми рамами, а бегать по дому и спешно закрывать их пришлось опять мне, и сразу вслед за ним хлынул проливной дождь. Сейчас землю в саду развезло, пруд выглядит бесприютно, а последние тётушкины астры побиты струями ледяной воды.
Наконец, происшествие, окончательно лишившее меня душевного равновесия, случилось вечером в клубе. Самое странное, что по словам швейцара, в клуб не заходил никто посторонний.
В восемь часов, когда охотники и собаководы собрались, по-обыкновению, в курительной комнате, старший лакей клуба Бёрджей ворвался к нам с очень встревоженным видом и сообщил, что нашёл внизу, в кухне, убитого пса. Им оказался терьер полковника Росса Одди. Меня поразила неслыханная жестокость – собаке нанесли не меньше десяти ударов ножом. Росс плакал над трупом своего любимца, как ребёнок.
Бёрджей сказал, что спуститься в кухню его заставил какой-то неясный шум. В такой час никого в кухне не бывает – все кушанья приготовлены и поданы в буфет, и повара успевают уже уйти. А судомойки приходят и моют посуду позже. Поэтому шум насторожил лакея, и он спустился вниз, где и увидел жуткую картину.
Росс заявил, что не успокоится, пока не найдёт мерзавца и не отдаст его под суд.
Из-за случившегося вечер не удался – все чувствовали себя неуютно и вскоре разошлись. Мне искренне жаль полковника – похоже, пёс был единственной родной душой для него. К тому же он подавал большие надежды именно как охотник на волков.
Живодёр, по-видимому, не готовился заранее, потому что в качестве орудия преступления выбрал нож для резки хлеба с зазубренным краем – громоздкий и неудобный. Взял он его на кухне, а потом там же, на кухне, и бросил, но предварительно вымыл от крови и стёр отпечатки пальцев.
Следуя вашему методу, я тщательно осмотрел место происшествия, но ничего, что указывало бы на личность душегуба, найдено не было. Мясник был аккуратен – на полу осталось перепачканное кровью полотенце – похоже, он обернул им руку прежде чем наносить удары. Но это и всё.
А ведь в клубе в тот вечер было совсем немного народу. Почти у всех твёрдое алиби на весь вечер. Выходили из общего зала только сам Росс, Мэрфи, и ещё двое, о которых я вам пока не рассказывал. Это молодой Грин – наследник лорда Гаммерсмита, о котором вы, конечно, слышали; юноша учится в Эдинбургском университете, обожает охоту и собачьи бои. Он неплохой человек, но Мэрфи со свойственным ему цинизмом называет его «породистым щенком без должной выучки». Другой – Лоренс Боргард – по происхождению нечистокровный еврей. В клубе у него относительно дурная репутация, он бретёр и игрок, однако, никаких оснований для исключения его из клуба нет, и правлению и членам клуба приходится терпеть его общество.
Отвратительно сознавать, что это грязное дело может быть сотворено руками того или другого. Лично я больше склонен, конечно, подозревать Боргарда, но, разумеется, никаких выводов просто по первому впечатлению не делаю.
Довольно, впрочем, занимать Ваше внимание дохлым псом. Мы не виделись с полгода, а вы отписываетесь двумя строчками, и даже о перенесённом Вами тяжёлом бронхите я – Ваш, смею надеяться, пока ещё личный врач – узнаю из третьих рук. Так не годится, Холмс. Совсем не годится. Прошу Вас, пишите о себе больше – я всё-таки люблю Вас и всё-таки беспокоюсь. Не окружать же мне Вас, в самом деле, шпионской сетью!
Ваш Джон Х.Уотсон.
P.S. Прилагаю к сему рецепт очень хорошего грудного сбора. Вы легко найдёте его в любой аптеке. И прошу – настоятельно прошу Вас, Холмс – не пренебречь этим моим советом. У Вас слабые лёгкие, хотя Вы и не хотите этого признавать. Смотрите, дело кончится эмфиземой. И старайтесь всё-таки хотя бы с месяц курить хоть чуть-чуть поменьше, прошу Вас!
Доктору Джону Г.Уотсону
Алмондси-Лохсдорт
Шотландия.
Дорогой мой личный врач!
Я чертовски тронут Вашей заботой – правда! Но Вы совершенно напрасно обо мне тревожитесь. Я погряз в работе – её много, но ничего опасного. Приедете – расскажу. Что до моего бронхита – интересно, кстати, кто обогатил вас столь точной информацией? - он, честное слово, не заслуживал вашего внимания, да и прошёл уже без следа. Тем не менее, я послушно пью отвар из Вашего сена. На редкость противно, значит, очень целительно. Ей-богу, больше мне совершенно не о чем рассказывать.
Ваше письмо об убийстве собаки полковника чрезвычайно заинтересовало меня. Происшествие не похоже на простой акт вандализма. Такого рода хулиганства редко происходят в охотничьих клубах. С другой стороны, собаки бойцовые – не исключено, что в дело замешаны денежные интересы – я имею в виду тотализатор. Но не стану теоретизировать на пустом месте. К сожалению. Вы не написали, где собака содержалась и как могла оказаться на кухне клуба. Если хотите, сами наведите справки у полковника и телеграфируйте мне. Кстати же узнайте у него, могла ли гибель собаки быть кому-то выгодна. Только, бога ради, не проболтайтесь, что сыщик Холмс занялся расследованием гибели собаки – это повредит моему реноме.
Искренне сочувствую миссис Уотсон, но надеюсь, впрочем, что травма её не слишком болезненна. Передайте ей моё почтение и пожелание скорейшего выздоровления.
Ш.Холмс.
М-ру Шерлоку Холмсу
Бейкер-стрит 221-Б
Лондон.
Т е л е г р а м м а.
Холмс! Я нуждаюсь в вашей профессиональной помощи! Вчера в клубе убит полковник Росс!
Уотсон.
Доктору Джону Г.Уотсону
Алмондси-Лохсдорт
Шотландия.
Т е л е г р а м м а.
К сожалению, не могу оставить Лондон немедленно, но если вы настаиваете, воспользуюсь первой возможностью. Пока же готов заняться вашим делом заочно. Сообщите подробности письмом. Не паникуйте. Меньше эмоций.
Холмс.
М-ру Шерлоку Холмсу
Бейкер-стрит 221-Б
Лондон.
Дорогой Холмс!
Прошу простить меня за несколько сумбурную телеграмму, но событие настолько потрясло меня, что я, боюсь, не в состоянии излагать всё это достаточно беспристрастно. Однако, попробую.
В четверг вечером мы все, как обычно, собрались в клубе. Этот вечер ничем не отличался от остальных – сначала обед, потом бридж. Полковник росс всё ещё лелеял стремление отомстить за Одди – об этом и зашёл у нас разговор. Мэрфи выглядел сумрачнее, чем обычно, быстро напился и вообще перестал принимать участие в беседе. Мы с ним чуть не поссорились из-за карточных правил, но, к счастью, у него всё же хватило здравого смысла внять моим доводам и отправиться на веранду покурить мировую. Мы отсутствовали минут двадцать – не больше, но когда вернулись, карты валялись в беспорядке, и никого из соперников в комнате не было. Следует упомянуть, кстати, о том, что Доусон играл в паре с Боргардом, а Росс – со мной. Мэрфи, хоть и спорил о картах до хрипоты, в игре не участвовал.
Так вот, когда мы вернулись, в комнате никого не было. Вскоре, правда, Боргард обнаружился в буфете, где пил шампанское. Мэрфи немедленно к нему присоединился, а я спросил, куда подевался Доусон, потому что хотел поиграть с ним в бильярд. «Они оба пошли смотреть коллекцию оружия, - отозвался Боргард. – Там, в комнате-музее».
Комната-музей представляет собой помещение примерно в тридцать квадратных ярдов, она пустая, только стены сплошь покрыты ковровой тканью, на которой во множестве висят пистоли, мушкеты, ружья – от древних времен до наших дней. Есть там и ножи.
Оставив Боргарда и Мэрфи, я спустился на первый этаж, где находится эта самая комната. Кроме нее там только службы. Я прошел мимо кухни, лакейской и лифта и оказался перед нужной мне дверью. Она была прикрыта, но не заперта. Рассчитывая застать там Доусона, я толкнул дверь и обмер: прямо посередине на полу лицом вверх лежал полковник Росс. В его смерти не было никаких оснований сомневаться – вся грудь, пол и даже низ стены краснели от крови, в животе торчал один из коллекционных ножей, а всё тело было буквально испещрено следами ударов.
Все-таки я приблизился к телу и пощупал его – трупное окоченение ещё не наступило, прошло слишком мало времени для этого, но кожа уже остывала. Оглядевшись, я увидел на полу нечёткий, довольно крупный кровавый отпечаток обуви. Похоже, след оставил убийца, но затем он вытер подошвы прямо об обивку стен – на высоте примерно трех футов – характерные мазки.
Я дёрнул шнурок звонка, и буквально через минуту ко мне прибежал Бёрджей. Я оставил его караулить тело, а сам поднялся в верхний этаж и послал за полицией. Кстати, должен Вам сообщить, Холмс, этот Боргард заинтересовался происшествием, на мой взгляд, чересчур живо: он вслед за полицейскими спустился в музей, сразу засыпал и меня, и их вопросами, пытался дотронуться до ножа, и тому подобное. Видя его такое рвение, я посоветовал полицейским снять с рукоятки ножа отпечатки пальцев, но оставленные следы кто-то пытался стереть, и они почти не поддаются идентификации.
Доусон показал, что он оставил Росса в одиночестве минут за десять до того, как мы с Мэрфи вернулись с веранды. Сличение времени показало, что убийство могло произойти в период с девяти тридцати пяти до без четверти десять, то есть в распоряжении убийцы имелось десять минут максимум. Алиби на это время не имеет никто. То есть, мы все вроде бы находились в обществе друг друга, но кто-то выходил в курительную комнату, кто-то – в туалет, а кто-то отлучался к стойке бара. Время же никто не засекал, не видя в этом необходимости. Даже я не могу точно утверждать, что возможности убить Росса не было у Мэрфи.
Разумеется, полицейские опросили и осмотрели всех, кто был в это время в помещении клуба, но ни на ком не нашли следов крови, хотя убийцу, конечно, не могло не обрызгать.
Полицейские сыщики записали все свидетельские показания, на чем дело пока и кончилось. Тело полковника перенесли в морг, где произвели вскрытие, подтвердившее очевидные выводы: смерть наступила от колотой раны сердца и последовавшей тампонады перикарда. Всего на теле обнаружено было около двадцати ран, большей частью посмертных. Полковник не был ограблен – деньги оказались в его портмоне, кольцо – на пальце, а часы с цепочкой – в жилетном кармане. Но нашлось и ещё нечто, имеющее отношение к делу, а именно, кроме часов, в жилетном кармане Росса полицейские нашли клочок бумаги с надписью: «... половине десятого. Бхарги». Несомненно, записка должна быть важна, коль скоро указанный в ней час совпадает с временем смерти, но, увы, большая её часть исчезла.
На настоящий момент это всё, о чем я имею хоть какое-то представление.
Уотсон.
Доктору Джону Г.Уотсону
Алмондси-Лохсдорт
Шотландия.
Друг мой!
Ваше письмо свидетельствует, все же, о значительном потрясении, от которого вы еще не оправились. Иначе бы Вы заметили, что почти не сообщили мне достоверных фактов. Например, Вы не упомянули даже о том, кто именно был в тот вечер в клубе. А тем более, был ли там «приятный юноша» Грин. Прошу ва также описать внешность Доусона, Мэрфи, Боргарда, Грина и Бёрджея как можно точнее, а также и внешность других лиц, бывших в тот вечер в клубе. Что говорят об убийстве в клубных кулуарах сегодня? Почему Доусон ушел из музея, так недолго пробыв там? Далее, полицейские вряд ли предоставят вам записку, найденную в кармане убитого, но пришлите мне хотя бы факсимиле. Хотелось бы также получить более ясное представление о характере и силе ранений.
Холмс.
М-ру Шерлоку Холмсу
Бейкер-стрит 221-Б
Лондон.
Дорогой Холмс!
Мне будет легче всего сразу же ответить на Ваш последний вопрос, ибо я настоял на том, чтобы мне самому позволили осмотреть тело. Так вот: насколько я понимаю. Смертельная рана в сердце была нанесена первой. Ее ширина соответствует ширине найденного клинка, глубина говорит о том, что лезвие вошло почти по рукоятку, но сама рукоятка раны не коснулась – на коже груди нет характерного отпечатка. А рукоятка не запачкана кровью. Судя по состоянию перикарда сердца, смерть наступила примерно через пятнадцать – тридцать секунд после нанесения удара, но сосудистый шок развился сразу, и, вероятно, сознание полковник потерял.
Далее, следующие два – три удара нанесены, видимо, для верности. Они значительны по силе, точны и поражают жизненно важные органы. Но потом целесообразность теряется – впечатление такое, будто убийца все больше и больше распаляясь, кромсал мертвое тело. Все удары, видимо, нанесены одной рукой, и это – рука мужчины – правши.
В клубе в момент происшествия находились семеро членов и десять слуг. Слуги мне не известны. Что касается членов клуба, это я сам, Доусон, Мэрфи, Боргард, Грин, лорд Бенджамен Гастингс и Барни Кроуфилд. Барни Вы можете сразу исключить из числа подозреваемых: он немощный паралитик и, конечно, не мог нанести тех страшных ударов. Что касается их внешности, я могу её описать довольно точно. Старший лакей Бёрджей – мужчина сорока пяти или около того лет, смуглый, черноволосый, с военной выправкой – по-видимому, раньше служил. У него нет особых примет, разве что легкая хромота, почти не заметная в ясную погоду, и довольно сильная в дождь. Да, сказав о нем «черноволосый», я имел в виду природный цвет; у него обильная седина, что в сочетании с безукоризненными манерами производит благоприятное впечатление и позволило ему быстро продвинуться по службе – он всего тир месяца в клубе, а уже, как я сказал, занимает должность старшего лакея. Боюсь, мне больше нечего о нем сказать, так что перейду теперь к господам.
Доусон - шотландец. Высокий, белокурый, полный, но не рыхлый. В нем чувствуется недюжинная сила, руки у него, как лопаты. Вообще, глядя на него, невольно вспоминаешь сказания о битвах старых родовых кланов. Он неповоротлив и, может быть, поэтому незлобив. Но остаётся только гадать, какая участь ждет несчастного, сумевшего его разозлить.
Мэрфи – смуглый, худощавый, я бы даже сказал, слишком худощавый. У него нездоровая желтая кожа и ломкие волосы тускло коричневого цвета. На первый взгляд он производит впечатление больного, но, как и Доусон, физически весьма силен. Мне случалось в шутку бороться с ним, так что могу авторитетно заявить: хватка у него медвежья. Глаза его глубоко посажены, голубовато-серого цвета и смотрят из глубины глазниц остро и подозрительно. Трудно сказать, что у него на уме. Улыбается он редко, но улыбка хорошая, умная.
Боргард – типичный еврей. Узколицый, кудрявый, довольно приятный внешне. У него красивые, по-женски томные глаза, но в них сидит бес. На месте представительниц слабого пола я бы его остерегался. Он прекрасно сложен, спортивен, подтянут, всегда подчеркнуто аккуратен6 прическа – волосок к волоску, щёки глаже воска. И все же в его внешности есть некоторая небрежность, неуловимая, но несомненная. Обращают на себя внимание слишком тонкие руки, впрочем, раны Россу, думаю, он мог нанести.
Грин высок – выше шести футов ростом. Он представитель англосаксов – синеглазый, белокурый аполлон с манерами светского льва, лишь слегка завуалированными юношеской скромностью. Кстати, чемпион университета по фехтованию. В клубе он едва ли не самый молодой член. Но его бойцовые терьеры – из лучших.
Лорд Бенджамен Гастингс – дозревший светский лев. Он восточного типа, и всё время невольно спрашиваешь себя, не переодетый ли это эмир. Очень смуглый, волосы цвета воронова крыла, глаза темно-кофейные, движения вкрадчивые, как у кошки или пантеры. Я испытываю к нему необъяснимую антипатию. Он прекрасный игрок в шахматы, но при этом молчалив и неохотно завязывает новые знакомства.
На паралитике, полагаю, останавливаться не стоит. Но, чтобы не отказать Вам в просьбе, пожалуйста: пятьдесят восемь лет, худ, близорук, плешив, не встаёт с кресла, и клуб посещает, будучи владельцем крупной псарни в Эдинбурге.
Что касается Доусона, о причине своего ухода из музея он сообщил лишь, что они с полковником слегка повздорили, но причину ссоры отказался назвать наотрез. Мне это представляется подозрительным, но не могу же я обвинить в убийстве человека на основании столь незначительных фактов, как отказ указать причину ссоры. Не исключено, что речь просто шла о вещах, оглашение которых может повредить репутации самого Доусона – вот он и молчит.
Далее, вы спрашиваете, что говорят об убийстве в клубных кулуарах. Эту тему, правда, усиленно обсуждают, но догадок столь много, а часть их столь фантастична, что я просто не знаю, что и выбрать для сообщения Вам. Поэтому просто постараюсь суммировать наиболее расхожие версии:
1. Убийство совершил Доусон при ссоре, из-за чего и молчит о её причине – логично, не правда ли? Если исходить из такой логики, можно заключить также, что, сообщи он причину ссоры, подозрение с него следовало бы незамедлительно снять.
2. Убийство совершил я, после чего нарочно поднял тревогу «для отвода глаз». Мотивы при этом варианте остаются неизвестными.
3. Убийство совершил человек, зарезавший Одди, после того, как Росс вывел его на чистую воду.
4. Убийство совершил человек из общества, поэтому деньги и вещи на месте.
5. Убийство совершил кто-то из слуг, но не успел совершить кражу, спугнутый моим появлением.
6. Убийство совершил кто-то ещё.
Как видите, налицо самый широкий спектр мнений. Единственно, что я могу добавить, так это то, что мой приятель Мэрфи, принявший смерть Росса довольно близко к сердцу, а также и Доусон, пока что ниединым словом не приняли участия в обсуждении. Причём, если Мэрфи выглядит подавленным, то Доусон, кажется, исполнен возмущения.
Что касается записки, найденной в кармане Росса, мне не удалось ее добыть – полицейские крепко держатся за эту единственную улику. Но факсимиле, как Вы и просили, привожу.
«... половине десятого. Бхарги»
Почерк, несомненно, мужской. Бумага обыкновенная, дешёвая, такую можно купить в любой мелочной лавке. Край оборван неровно, и где недостающая часть листка, бог весть. Может быть, Вам удастся извлечь из этого еще что-нибудь.
Ваш Джон Г. Уотсон.
Доктору Джону Г.Уотсону
Алмондси-Лохсдорт
Шотландия.
Благодарю за дельное письмо. Оно помогло мне очертить круг подозреваемых. Как и Вы, полагаю, что паралитика можно отбросить. Скорее всего, не при чем также ваш светский лев, раз его не было в клубе во время убийства собаки. Я уверен, что две эти смерти связаны между собой, и версия, представленная Вами под номером три, заслуживает права на существование.
В то же время, обвинение против Доусонва выглядит серьёзно. Нет сомнения, в приведенной записке полковнику назначено место и время встречи. Они примерно совпадают со временем и, возможно, местом убийства. Но, как мы знаем, Росс провел свои последние минуты в обществе Доусона. Это не противоречит утверждению о том, что сам Доусон и есть автор записки, остальную часть которой он мог забрать из кармана убитого и уничтожить, не заметив недостающей части. Правда, множество ран и последовавшее кровопролитие указывать на совсем другое лицо, но, может быть, тут я и ошибаюсь. Во всяком случае, продолжайте меня информировать обо всем, что бы ни происходило.
Холмс.
P.S. Телеграфируйте, в каком полку служил Росс в Индии.
Холмс.
М-ру Шерлоку Холмсу
Бейкер-стрит 221-Б
Лондон.
Т е л е г р а м м а.
Сто двенадцатый Бомбейский. Странная история – еще одна собака – пес Доусона – найден дохлым в бассейне фонтана в клубе.
Уотсон.
Начальнику полицейского управления
Алмондси-Лохсдорт
Шотландия.
Т е л е г р а м м а.
Прошу немедленно принять меры к охране мистера Доусона, майора сто двенадцатого полка в отставке, члена клуба заводчиков охотничьих бойцовых терьеров в Алмондси-Лохсдорт.
Частный детектив
Шерлок Холмс.
Доктору Джону Г.Уотсону
Алмондси-Лохсдорт
Шотландия.
Уотсон!
Сразу по получении Вашей телеграммы я, в свою очередь, телеграфировал в местное полицейское управление. Надеюсь, предпринятые ими меры предотвратят новую трагедию – в противном случае, не говоря уж о ценности человеческой жизни, мне предстоят неприятности со Скотланд-Ярдом по поводу моей осведомленности. Напишите, бога ради, как обнаружена убитая собака, и передайте мои предостережения майору Доусону. Попытайтесь убедить его в том, что скрытность при угрожающей опасности – плохая тактика, и, если ему известно имя Бхарги, ему лучше все без утайки рассказать – если не полиции, то, хотя бы, Вам.
Холмс.
М-ру Шерлоку Холмсу
Бейкер-стрит 221-Б
Лондон.
Дорогой друг!
Ваше предостережение, увы, запоздало. Доусон убит. Однако, начну по порядку.
Через день после убийства Росса я снова пришел в клуб, чтобы по Вашей просьбе прислушаться к разговорам, ведущимся «в кулуарах». О результатах моих наблюдений я уже сообщил Вам в прошлом письме, но не упомянул о своем разговоре с Мэрфи в тот вечер. Начну с того, что он был совершенно пьян. Кстати, у Вас могло сложиться превратное представление о нем, как об опустившемся пьянице. Я Вас уверяю, что это не так. До того вечера, в который был убит полковник, я ни разу не видел его даже подшофе. Но с тех пор он пьет третий день подряд без отдыха. Разумеется, это обстоятельство не могло меня не насторожить и я постарался вызвать его на откровенный разговор.
- Что, - спросил я, - Вы, видно, сильно горюете по своему другу, Мэрфи?
- По своему другу? – казалось, он не сразу понял, о чем идет речь. – А, Вы, наверное, имеете в виду полковника... Что ж, мне жаль, что он умер. Хотя я не уверен, что мировая общественность понесла в его лице тяжелую утрату.
- Почему вы так говорите? Разве Росс не был вашим другом?
- Знаете, Уотсон, - задумчиво и неожиданно серьезно проговорил он. – В жизни человека всегда, рано или поздно, наступает такой момент, когда старые друзья начинают тяготить, как старые упреки. Разве что Вы всю жизнь умудрились прожить с чистой совестью. Боюсь только, что такого не бывает вовсе.
- Но, Мэрфи!
- Да, да, мой дорогой. Вы человек порядочный, Вы себе, наверное, и не представляете, какие мрачные тайны могут храниться на дне человеческих душ. Впрочем, Вы ведь тоже воевали...
- Очень недолго. Комиссован по ранению после Майванда.
- Ну, значит. Вас это просто не успело задеть. Когда живешь по военным законам, бывает, забываешь мирные. А потом просто становишься машиной смерти. Но рано или поздно, за все это приходится платить.
Я почувствовал, что он говорит не просто так, и спросил прямо в лоб:
- Вы знаете, кто такой Бхарги?
Мне показалось, что он вздрогнул, но ответ прозвучал совершенно равнодушно:
- Бхарги? А, это тот, который в записке? Думаю, это чье-то имя или прозвище. Я ведь не во все дела Росса был посвящен.
Я понял, что больше мне из него ничего не вытянуть, и уже собирался уйти, как вдруг услышал с веранды взволнованные голоса и шум. Мэрфи вскинул голову:
- Что там ещё?
В это время с веранды вбежал бледный взволнованный Доусон. Руки у него так и прыгали.
- Мой Жусти! – вскричал он, увидев нас с Мэрфи. – Кто-то убил моего пса!
На этот раз Мэрфи вздрогнул явственно.
- Что случилось с Жустеном? – тихо спросил он.
Доусон только махнул рукой, но за него охотно ответили другие:
- Его труп плавает в бассейне фонтана.
- Сначала его ударили чем-то тяжелым. А потом утопили.
- Кухарка нашла его и позвала Бёрджея, а уж Бёрджей остальных.
- Такая жалость, такой был славный пёс.
Покуда все ахали и восклицали, я оставил общество и спустился в кухню. Я не ошибся – Бёрджей был здесь. Он сам допрашивал краснолицую дородную особу, и я присоединился к нему.
- Да откуда мне знать, что это Жустен? – пожимала округлыми плечами кухарка. – Я этих господских кобелей не разбираю. Вижу: ах ты, гадость какая, ну и позвала мистера Бёрджея, потому, что он мой начальник.
- Я Жустена сразу узнал, - продолжал Бёрджей. – С ним вряд ли было легко справиться. Так что я сразу осмотрел его голову и нашел, что искал – след удара. По-моему, это тростью, а, может быть, кочергой. Я, кончно, сразу позвал мистера Доусона, а уж вместе с ним пришли и другие господа – мистер Грин, мистер Боргард и милорд.
- Лорд Гастингс, Вы его имеете в виду? - уточнил я.
- Его, сэр. Он хоть и важный господин, а уж так расстроился из-за Жустена. Словно это его собственный пёс.
- Ну а мистер Доусон?
- Скажете тоже, сэр! Мистер Доусон чуть все волосы себе на голове не вырвал от расстройства. Он сказал, что жив быть не хочет, а негодяя этого отыщет. И будьте покойны, сэр, он так и сделает, потому что уж кто-кто, а мистер Доусон в собаках понимает.
- Послушайте, Бёрджей, - поросил я. – Поговорите со слугами – может быть, кто-то из них что-нибудь слышал?
Он кивнул, а я вернулся туда, где оставил кипящие страсти. Доусон ещё не унялся – размахивая руками, он грозил злоумышленнику всеми карами земными и небесными. Остальные, собравшись возле, слушали.
В этот миг ко мне подошел Мэрфи, казавшийся ещё пьяней, чем был:
- Уотсон, Вы не одолжите мне сто пятьдесят фунтов? – тихо, даже торжественно спросил он, теребя меня за рукав.
- Сто пятьдесят фунтов? Это большая сумма, Мэрфи. Я не могу её вот так просто вытащить из кармана.
- А я подожду до завтра, - быстро согласился он. – Мне очень нужно. Во мне, знаете ли, открылась страсть к путешествиям. Хочу уехать на пару недель.
- Вы чего-нибудь боитесь?
Он деланно засмеялся:
- С чего Вы взяли? Да ничего подобного! Просто я... Знаете, мне что-то так все надоело...
Больше мне не удалось ничего из него вытянуть. Врпочем, повторюсь, он был очень пьян. Оставив его в сомнамбулическом состоянии в одном из клубных кресел, я отправился искать Доусона, уже успевшего выговориться и смолкнуть.
Майор сидел в одиночестве в курительной комнате. Возбуждение, владевшее им на людях, сменилось теперь мрачной угрюмостью. Подперев щеку рукой, он смотрел в жерло камина на слабо тлеющие угли.
- Я Вам сочувствую, - негромко проговорил я, войдя.
Мой голос, видимо, прозвучал для него неожиданно,Ж он вздрогнул и обернулся ко мне:
- Уотсон, Вы меня напугали!
- Приняли меня за Бхарги? – наудачу спросил я.
Реакция превзошда мои ожидания: Доусон вскочил, как ужаленный:
- Какой Бхарги? Почему Бхарги? Кто такой Бхарги?
- А помните, какую записку нашли у полковника?
- Господи, при чем же здесь я? – его голос стал плаксивым. – Почему не хотят оставить меня в покое? Ничего я не знаю, ничего. И никакого Бхарги тоже не знаю.
- Ну хорошо, я сейчас уйду, - пообещал я. – Но подумайте, Доусон, не напрасно ли вы умалчиваете? Между прочим, Одди тоже убили прежде, чем его хозяина...
Я Вам клянусь, Холмс, тогда у меня и в мычлях не было, насколко я попаду в цель. Меня просто разозлило то, что и он, и Мэрфи заметно нервнисают. А делают такой вид, будто происходящее для них ещё большая загадка, чем для меня. Но, так или иначе. Разговор не состоялся, хотя я и выполнил заранее инструкции, полученные позже от Вас. Доусон предпочел промолчать – возможно, предвосхитив этим свой конец, и в тот вечер мы с ним больше не увиделись.
Ваше письмо я получил в девятом часу утра – и вовремя, потому что ровно в девять мне нанес визит воинственно настроенный инспектор местной полиции:
- Я получил странную телеграмму из Лондона, требовательно заявил он. мне ничего не оставалось, как банально спросить: «Ну и что?».
Этот невинный, в общем-то, вопрос буквально высек искры из служителя закона. Он так и набросился на меня:
- Быть не может, чтобы Вы не знали, о чём идет в ней речь. Я требую объяснений!
Я полюбопытствовал. И он показал мне телеграфный бланк.
- По-моему, - заметил я, - всё написано предельно ясно.
- Но что за этим стоит?
- Почему же Вы спрашиваете меня, не я же отправлял телеграмму?
- Не пытайтесь меня надуть, - разъярился он ещё пуще. – Всем известно, что Вы с Холмсом заодно. Вот я сейчас Вас арестую, как подозрительное лицо, а потом...
- А потом Вы немедленно пожалеете о своей опрометчивости, - спокойно предупредил я. – Сделайте лучше, как Вам советуют, и обеспечьте безопасность указанного лица. Полагаю, мистер Холмс вскоре не откажется дать объяснения, но пока что я не в силах Вам помочь.
Ещё немного поворчав, инспектор удалился, а я решил ещё раз нанести визит Доусону и попытаться вызвать его на откровенность. Однако, меня ожидало разочарование: пожилой слуга сообщил, что хозяин «ещё поутру уехал в Эдинбург» и что перед отъездом у него был «этот пронырливый господин из полиции». Я узнал словесный портрет своего знакомого инспектора и, надо признаться, разозлился: похоже было, своей назойливостью полицейский встревожил Доусона больше, чем нужно, и оставалось только гадать, когда он теперь вернется в Алмондси-Лохсдорт, и вернется ли вообще.
Времени у меня до вечера оставалось больше. Чем нужно, я не знал, куда его девать. Я крутился по улицам и, незаметно для самого себя, оказался перед домом Мэрфи.
Грогни встретил меня в дверях суровым рычанием, но узнал, и тут же его обрубок завилял изо всех сил.
- А говорите, эти собаки опасны, - улыбнулся я, потрепав его по спине. – Да он у вас добрейшее существо!
Мэрфи пребывал в мрачном расположении духа.
- Прикажи я ему растерзать вас, - проворчал он, - это «добрейшее существо» в одну минуту превратит ваше тело в груду обглоданных костей. Правда теперь они уже не те – вот раньше. Когда я держал настоящих бойцовых терьеров, на меня могли десятеро напасть, и то, помогай им бог. Но это, увы, давно все кануло в небытие – бойцовые терьеры доживают последние дни; их превратили в охотничьих собак, в рабочих, сторожевых – у них уже не тот характер, не та кровь... Вы, Уотсон, зачем пришли?
- Пришёл высказать свое мнение: на мой взгляд, не считаться с угрожающей опасностью слишком дорогая глупость. Гибель Росса открыла на что-то глаза вам обоим – и Доусону, и Вам самому, Мэрфи. Я вчера пытался поговорить с ним, но безрезультатно, а сегодня я его не застал.
- Он будет вечером в клубе, - сказал Мэрфи. – Обещал...
- Да ведь и Вы знаете, кем был убит Росс! – не выдержал я.
Лицо Мэрфи стало непроницаемым.
- Такие вещи не бросают на ветер, Уотсон. Их доказывают. Ведь фактически Вы сейчас обвинили меня в соучастии убийству.
- Вы правы, - со вздохом признался я, - доказательств у меня нет. Но я боюсь, что они вскоре будут Вам предъявлены и помимо меня.
Мэрфи закусил губу – я понял, что попал в яблочко. Но и на этот раз он промолчал – также как промолчал накануне Доусон.
Снова я увиделся с обоими вечером в клубе. Я немного опоздал и пришел уже к бриджу. Компания обосновалась за столом в клубной гостиной. Те, кто не был занят непосредственно в игре, развлекались тем, что наблюдали ее со стороны, сделав для пущего азарта ставки на игроков. Доусон участвовал в игре, против него сидел лорд Гастингс, а слева Боргард. Я поставил на Боргарда десять фунтов и присоединился к наблюдателям. Да! должен кстати заметить, что при виде меня Доусон словно бы несколько встревожился, но я не заговорил с ним, и он успокоился.
Наблюдая за игрой, я оставался спокоен – Доусон был здесь, и ему как будто бы ничего непосредственно не угрожало. Около девяти часов он поднялся с места и, извинившись, вышел в туалет. Его не было, наверное, с четверть часа, а, может быть, и дольше – боюсь, увлекшись игрой, я не слишком следил за временем.
В гостиную вошел Берджей и остановился у камина, протянув руки к огню.
- Холодный вечер, сэр, - проговорил он, увидев, что я на него смотрю. – Я пришел узнать, все ли хорошо себя чувствуют, сэр? Только что стало плохо мистеру Грину, и он поспешил уйти. Может быть, в пищу попало что-то недоброкачественное?
- Джентльмены, - обратился я к соклубникам, - все ли из вас здоровы? Берджей говорит, что Грин внезапно почувствовал расстройство пищеварения. Больше ни у кого нет похожих симптомов?
- А Доусон? – вспомнил вдруг Боргард. – Ведь он так и не выходил?
- Нет.
- Ну, значит, ему и стало плохо. Вот что: я пойду и хотя бы окликну его через дверь.
Он прошёл мимо нас, приоткрыл дверь туалета и тут же закричал:
- Сюда, скорей! Похоже, здесь убийство!
Действительно, было похоже, да ещё как! Весь пол в туалетной был залит водой, до краев полон ей и умывальник, а майор Доусон не стоял, не лежал, а, скорее, висел – голова его находилась в умывальнике под водой, тело неловко привалилось к сточной трубе, а подогнувшиеся ноги нетвёрдо упирались в пол. Я ухватил его за мокрый воротник, и он опрокинулся навзничь. Самое ужасное в том. Что глаза его были закрыты неплотно, а в углу левго – застрявший кусочек розового мыла.
- Он мёртв, - сказал я, - пусть Берджей вызовет полицию.
Дотошный инспектор не замедлил явиться. Около часу он упорно выспрашивал, не заметил ли кто-нибудь из нас чего-то подозрительного, но в том-то и дело, что никто ничего не заметил. Доусон пробыл в туалете минут тридцать, заходил ли туда кто-то ещё, никто точно не знал. Даже я не мог бы в этом поклясться, потому, что на две-три минуты вынужден был отвлечься, делая ставку, а потом дверь от меня загородил вошедший из кухни Берджей, он же показал, что больше никто из слуг в гостиную не входил.
Таким образом, следствие по своему обыкновению, временно зашло в тупик, свидетелей отпустили по домам, исписав предварительно груду бумаги, а мёртвое тело увезли в морг. И уже возвращаясь домой я внезапно вспомнил факт, ускользнувший от меня в клубе, а именно, что молодому Грину внезапно стало плохо, и он поспешил уйти. Я даже удивился, как прошёл мимо этого сразу, но лучше поздно, чем никогда. Я решил ещё раз увидеться с Мэрфи, надеясь, что после смерти Доусона он, может быть, станет разговорчивее, но был уже поздний час, так что визит пришлось отложить.
Однако, не успел я уснуть, как он сам заявился ко мне собственной персоной с лицом бледным и перепуганным.
- Уотсон, Грогни пропал!
- Да Вы что!
- Говорю Вам! Понимаете Вы, что это значит?
- Что значит? Вам, Мэрфи, известно лучше, чем мне, что это значит. Вы напрасно таитесь.
- Бросьте, Уотсон, мне известно не больше, чем Вам, - поморщился он.
- Может быть. Это так, а, может, и нет. Во всяком случае. Сейчас я ничего не могу для вас сделать, не располагая достаточными данными. Разве что посоветовать вам уехать...
- Уехать? – встрепенулся он. – Да, да, Вы правы, это выход! Уехать!
Тут только я заметил. Что он опять пьян.
- Мэрфи, - сказал я, - вы знаете, как я к Вам отношусь. И Вы знаете ещё, что я не слепой. Хотя и слепой бы разглядел, что у обоих убийств одна подоплёка. Вы знаете, какая. Но Вы, по-видимому, или не знаете, кто убийца, или, может быть, знаете, но не надеетесь с ним справиться. Я был бы рад помочь Вам самым действенным образом, вплоть до личной Вашей обороны, но не могу я блуждать при этом впотьмах. Словом, времени у Вас – до завтрашнего утра. Подумайте.
На этом мы и расстались. Так что теперь я очень надеюсь на его откровенность. Мне кажется, что он уже был готов к ней, но что-то его всё-таки удержало в самый последний момент. О Грогни больше никаких слухов.
Д. Уотсон.