Не то чтобы много, но кое-что случилось мне повидать на своём веку. В основном забылось, обсыпалось шелухой, что-то помнится получше, а вот два случая, даже, точнее два наблюдения особенно остро врезались в память.
Прочитайте и поймёте почему.
Первое воспоминание относится к поздней осени 1982 года. Был я тогда молодым инженером и, как шибкаумный, но социально-далёкий классовый враг, без конца бывал ссылаем на картошку, ударные стройки, отлов пьяниц, погрузки-разгрузки, уборку улиц.
Вот и очередной раз потребовалось спасать родину. Кушать все вы любите, а работать кто будет на селе?
Разнарядка пришла весной, в разгар посевной, но медленно мелют мельницы райкомов и пока заявка дошла до института, а оттуда до лаборатории, уже закончилась и уборочная, начался ноябрь. Но ничего не попишешь, продовольственная программа – дело всенародное и меня отправили.
В совхозе выяснилось, что нужен я сейчас, в ноябре, чуть меньше, чем прошлогодний снег.
Председатель долго и досадливо хмурился, но не пропадать же добру и меня сбагрили в помощники к совхозному кузнецу.
Прихожу, представляюсь.
Однако вся роскошь человеческого общения с кузнецом длилась не более десяти минут, после чего он, благословляя трудовые резервы, стремглав понёсся в направлении сельмага, где и сгинул. На прощание гефест быстренько обучил меня, как разбирать бороны, но ковать и затачивать их зубья мне не велел, приберёг творческую работёнку для себя, отложил на послезапойные времена.
Кузнец, как вы догадались, был зело подвержен чувствительному греху пианства, и я оказался предоставлен сам себе.
Вот так, на пару недель, выпало нам валять дурака в гордом одиночестве на совхозной кузнице.
А надо вам сказать, что кузница была единственным тёплым помещением в совхозе и служила чем-то вроде Country-club, где под всякими предлогами собирались и, как сказали бы теперь, тусовались местные работяги – механизаторы, скотники, агрономы и прочие сеятели земли русской.
Ноябрь стоял препротивный и ноги аграриев сами так и шли к стоящей на отшибе кузнице – погреться, посидеть, передохнуть, поболтать, а если повезёт, то и разжиться на халяву полстаканчиком мутноватого чайку.
В те времена люди упивались брендом "Грузинский №36".
Для всех этих тихих радостей, как будто специально на кузнице оказалась отдельная комнатёнка три на три. Стол-верстак вдоль одной стены да лавка вдоль другой.
Кроме этой немудрёной мебели, были ещё и коммунальные удобства – водопровод. Из земляного пола в углу хибарки на метр возвышалась Г-образная конструкция из полудюймовой трубы с краном не конце. Никакой раковины, слив прямо на землю. Простенько и со вкусом.
Прокладка в кране была, естественно, никакая и из него постоянно капало, даже, можно сказать, сочилось.
И надо же было так получиться, что капли падали в аккурат на конец скамейки. А надо же было получиться ещё и так, что земляной пол в будке имел слабый незаметный наклон, такой, что накапавшая вода текла не куда-нибудь, а строго вдоль трёхметровой лавки. Не стремительным горным потоком, а эдак тихонечко-тихонечко, издалека, долго.
Вот тут мы и подошли к самому торжественному моменту нашего повествования. Эта лавка с подмоченной репутацией служила любимым местом перекуров трудовых поселян и поселянок.
Кругозор их был широчайшим, а тематика бесед поистине неисчерпаемой. От позавчерашних пьяных похождений, до беспощадной критики всех и всяческих начальников. Но красной нитью через всё проходила тема жгучего негодования по поводу кошмарных условий быта работников агропрома, которые не имеют возможности даже посидеть минуточку на сухом. Вечная эта сырость, каково же по ноябрьской непогоде, чать, в мокрых-т штанах!
Больше всех доставалось гражданину Рейгану. И поделом, нечего звёздными войнами пробавляться, когда у народа промокают лучшие места.
Я тем временем тихонечко себе отвинчивал на верстаке гайки от борон, присаживаясь время от времени передохнуть на ящик от картошки, учтиво прислушиваясь к разговорам старших и скрипя сердцем сопереживал их нечеловеческим, неизбывным страданиям, к которым, увы, так привычна и в коих так закалена душа российского землепашца.
Но вот как-то раз, оставшись на кузнице один, я решил посмотреть, что там, чёрт возьми, творится с этой треклятой трубой. Честно говоря, я сильно робел, ведь всё же я городской, белоручка и маменькин сынок. Справлюсь ли я со сверхзадачей? Не испорчу ли чего? Но взяв себя в руки и выровняв дыхание я набрался смелости и подошёл к зловещей трубе поближе.
Дальше всё случилось само собой, я увидел это как бы во сне, со стороны, происходящим будто не со мной: руками, привыкшими только к золотым вилкам и хрустальной посуде, я взялся за горизонтальный участок трубы с краном, зажмурился и легонько повернул его в сторону. Немного, так только, чтобы капли падали мимо лавки.
О чудо! Ничего не произошло. Я ощупал себя – цел, всё на месте, мышцы не потянуты. Но тут приближающийся звук голосов вернул меня к жизни, заставил отойти, взять гаечный ключ и встать к верстаку.
В комнату вошли несколько человек, уселись на лавочку, закурили и принялись разговаривать. Затем состав постепенно менялся, менялись и разговоры, но красная нить теперь уже стала другой – как прекрасно посидеть на сухой лавочке в тёплом помещении, когда за окном белые мухи.
Напрасно говорят, что люди неблагодарны. Напрасно говорят, что они, особенно homo soveticus, не замечают и не ценят комфорта.
Мой пионерский поступок был востребован, признан и оценен соотечественниками.
И хотя мы тогда ещё не слыхивали таких мудрёных слов, как карма, эгрегор, ци, астрал, инь-янь и прочее, но благодарность и от высших сил тоже последовала без промедления.
Назавтра в кузнице появился торжественно одетый, подозрительно трезвый парторг совхоза и довёл до нас правительственное сообщение – умер вечный генеральный секретарь. Все приглашаются в правление смотреть новости.
Председатель подозвал меня и сказал, что сейчас нужно срочно готовить партсобрание по организации совхозного траурного митинга и ему уже точно не до меня, велел главному механику закрыть мне наряд, послал подписать в бухгалтерии, получить в кассе и – домой.
Вот справка, что отработал, число поставишь сам.
Так смерть вождя даровала мне свободу.
Прошло много лет, я уже перестал поражаться жуткой инфантильности, дебильности и иждивенчеству нашего народа-богоносца.
А всё же нет-нет да и промелькнёт бессонной ночью мыслишка, как жили бы дальше эти несчастные в мокрых штанах? Что если бы я тогда не вмешался? И если не я, то кто же?
Я много раз рассказывал эту курьёзную историю в компаниях друзей и всякий раз меня урезонивали. И нашей огромной неухоженной территорией и татаро-монгольским нашествием и засильем совбюрократии и гонкой вооружений и суровыми зимами и эхом войны и урезанием фондов и бог весть чем ещё.
Но никто, никто не мог внятно объяснить, какое всё это имеет отношение к мелочам нашего быта, зависящим от нас самих.
А что если нарочно пока татаро-монголы на пару с совбюрами под прикрытием матушки-Зимы терзают матушку-Россию, взять под шумок, да и повернуть легонько трубу, чтобы капала мимо? Просто капала мимо. Даже не надо кран чинить, чтоб совсем не капал, а только чуть повернуть в сторону.
Упаси боже потратиться на прокладку!
Депутаты жиреют, а мы ещё будем тратиться?
Начальство ворует, спаивает честный трезвый народ, а ты вот назло ему берёшь и сворачиваешь трубу чуть-чуть в сторону.
Это ли не пощёчина силе неправедной?
Как бы мы сейчас жили, если бы все трубы были свёрнуты набок!
–
Много позже, уже в самом конце века случилось мне побывать в Америке. К тому времени голливудские фильмы крутили здесь валом по всем программам местного телевидения и общее представление о жизни загнивающего империализма мы, как-никак имели. А благодаря успехам наших бесстрашных челноков, и удивить дефицитом нас стало уже значительно сложнее. По крайней мере, при виде витрин западных гастрономов в обморок не падали, держались из последних сил на ногах.
Теперь и в самом глухом зарубежном захолустье услышишь русский язык. И все русскоязычные, которые здесь готовы были загрызть друг друга за место в трамвае, там, измученные извечной российской ностальгией, жадно набрасываются и заключают в медвежьи объятия любого новичка. Конечно, только на первых порах.
Наташа с мужем живут в Штатах уже лет пять. Там подросла их дочка, ей восемь. Тяжко приходится вживаться, грустно, одиночество на миру, поговорить не с кем, но всё же как-то адаптировались, бормочут с грехом пополам по-английски, помыкались, оба нашли работу, муж погрязнее, на стройке, она почище, внештатным корреспондентом в эмигрантской газетёнке, где хотя и платят скупо, но зато много свободного времени, хорошо, можно больше заниматься с ребёнком.
А та уже ходит в американскую школу, говорит свободно, даже заговаривается, вместо нам-ням говорит йам-йам, уже стопроцентная американка, не знает, как выглядят метр с сантиметром.
Наташа очень рада свежему человеку с родины. Не хочет меня отпускать. Сегодня, в мою честь, на ужин исконно русская еда – картошечка из Айдахо, лучок из Огайо, селёдочка из Сиэттла, пивко из Милуоки, а вот зато чёрный хлеб и вобла, что я протащил через три границы, объегорив американских таможенных собак – волжские, самарские.
Пиршество духа.
Что дома нового? Красные не вернутся из-за дефолта?
Слёзы в глазах, тоска в голосе, разговоры только о том, как, наконец, поднакопят, разделаются со всеми делами-долгами и вернутся домой, туда, где настоящая наша жизнь.
Край наш чистый, ясный, родной.
За каким сам-то сюда? Ну и правильно, посмотришь и домой. Да сиди ты, не поздно, куда спешить, отвезу я тебя в гостиницу. После пива-то? Здесь можно, это же не рашка. Пустят, не боись. Пускают здесь и после одиннадцати и всю ночь. А завтра как проснёшься, сразу звякни, мужа на работу, дочку в школу заброшу и за тобой, покатаемся по городу, в магазины хочешь? Тебе чего заказывали? Как? И в банках уже продают, не только разливуха? И жвачки полно? Джинсы любые? Прямо в Самаре? Не надо возить из Москвы? Блин! И чего припёрся?
В Америке слово-дело, хочешь не хочешь, а изволь следовать, даже у русских так. В полдевятого Наташа подруливает к моему отельчику, высаживаем дочь в школу, дальше обзорная экскурсия по городу, хайвэи, магазины, подумаешь, у самих добра такого завались, перекус у китайцев, кругом улыбки, при входе в супермаркет на специальной витрине диковинки хайтека следующего тысячелетия – цифровой фотоаппарат и ноутбук, американцы почтительно пялятся – ещё не знают, как надо реагировать, пляж, купание в студёной двадцатипятиградусной воде январского океана, кофе из автомата со множеством сливок, сиропов и сладостей. Пора бы уже дочку забрать, ничего, что с нами поездит? Нет, здесь уроков учить не надо, потом вернёмся пообедаем, только пивка прихватим. Ну и окей, а вот и школа. Давай тоже пошли, увидишь их наробраз.
Заходим в школу, такая же знакомая сутолока, только богато всё, справно. Дети везде дети, несутся, орут, мамаши рослые, дюжие, что твой омоновец, дородные, рот до ушей, все тридцать два родные, кругом окей, окей, окей, ай лав ю дарлин, долларс, долларс.
Последний урок, как водится, физкультура, спортс по-ихнему. Без бассейна и душевой немыслим. Вот мы стоим прямо перед выходом из раздевалки девчачьей, дверь то и дело распахивается и очередная девочка-подросток прыскает в объятья очередной же мамаши.
Встречают, как с войны.
Полный хеппиэнд, воссоединение семей.
Сколько раз клялся себе, что не буду смотреть в открытые двери, особенно раздевалок, тем более девичьих, но это сильнее меня.
Взглянул и обомлел!
Не заснули? А то мы как раз опять подходим к торжественному моменту рассказа.
За дверью была комната для сушки волос. Последняя стадия предпродажной подготовки детишек. Там девочки уже накупанные, одетые, садятся на лавку (deja vu) и подставляют шевелюры под привинченные к стене воздушные сушилки.
И угадайте, от чего я лишился последнего ума?
Не угадаете! Давайте сам скажу, только сперва сглотну.
СУШИЛКИ БЫЛИ ПРИВИНЧЕНЫ НА РАЗНОЙ ВЫСОТЕ!
Убей меня бог! На разной!!!!
Это как же надо глубоко ценить удобства и рациональность, как же надо все свои хромосомы пропитать чувством комфорта, качества жизни, чтобы догадаться повесить их и не абы как, на двух шурупах вместо четырёх, чтобы только этот козёл-прораб подавился, а именно на разной высоте.
На разной высоте.
Ведь дети взяли такую моду – расти. И растут они почему-то не строем. Одна вдруг вытянется, как глиста коломенская, а другая всё ещё зародыш Дюймовочки. Это потом они подравняются и вольются в шеренгу статных, дебелых и зубастых американских женщин, матерей Америки. А сейчас к ним надо относиться более трепетно, учитывать их индивидуальность, чтобы, год сэйв, не поранить нежные детские души, ещё не совсем твёрдо знающие свои гражданские права.
Вот где суть дела. Вот корень величия западной цивилизации. Не эти вульгарные горы колбасы и джинсов, поражавшие воображение изголодавшихся плебеев. Тьфу на них, на эти шмотки и барахло. Ну отъелся после блокады, заменил лохмотья, а дальше?
Когда барахло есть, оно сразу же теряет свою мистическую привлекательность и начинаешь понимать его истинную цену. Это же всё в унитаз.
Нет, не поэтому Запад лидирует в мире.
Даже у нас, помнится, лишь только ленинская гвардия попрятала партбилеты, как откуда ни возьмись сами же совковые граждане всего этого дерьма тут же из Турции навезли.
А потому запад стал мастерской мира, что там общество построено – с думой о человеке, человек мерило всех вещей, звучит гордо, всё во имя человека.
Именно этой думой о человеке отличается от линейно измеряемого параметра "уровень жизни" загадочный и до сих пор неведомый нам неизмеримый и эфемерный критерий "качество жизни", когда главное не то СКОЛЬКО ты сожрёшь, а ЧТО и КАК будешь кушать, удобны ли посуда и стул, какая обстановка, не дует ли, чисто ли, красив ли узор на стенах, в тон ли занавески, дружелюбен ли психологический климат. Всё то, что трудно исчисляется в деньгах, но безошибочно показывает живёшь ты, как скотина арестантская или как человек.
Конечно, по большому счёту, разговоры о качестве жизни без сколько-нибудь приличного уровня жизни смешны. Но даже несмотря на все ухищрения властителей России, мы худо-бедно не голодаем и вполне можем подсуетиться хотя бы по мелочам насчёт качества своего жития. Для начала хотя бы своего, не дядивасиного.
Ведь есть, есть, есть множество моментов, когда мы, просто относясь к своему же обиходу без закоренелого неандертальского наплевательства, легко и без затрат можем понемногу, но заметно улучшить расхристанную, расхлябанную, обшарпанную нашу жизнь. Помните, как я одним поворотом трубы всего градусов на 20 заметно улучшил качество жизни целого совхоза?
Скажете, мало улучшил? Тогда для сравнения пройдитесь по холоду два раза: в мокрых штанах и в сухих.
Нет, вы не отмахивайтесь, а пройдитесь!
То-то!
Жизнь состоит из мелочей.
И именно ими, а не свершениями пятилеток, она определяется.
Конечно, по возвращении меня распирало и я поспешил поделиться впечатлением с первым же приятелем.
Что ж тут удивительного, сказал он, у них же столько денег.
Мне не о чем больше говорить с этим приятелем.
Триста тысяч чертей!!! Да при чём тут деньги!!! Какие нужны деньги, чтобы додуматься повесить сушилки на разной высоте? Каких нам нехватает денег, чтобы вывернуть мусорное ведро в контейнер, а не на газон? Понятно, что мусорные пакеты это брешь для семейного бюджета, о деньгах здесь помолчим, кощунственно их транжирить, когда нехватает на портвешок. Но какие нужны деньги, чтобы сантехник, залатав трубу, сначала включил воду, чтобы проверить свой сварной шов и только после этого уносил на горбу ацетиленовый баллон, а не наоборот, несясь с ним тут же, как ошпаренный назад и проклиная дерьмократов за двойную работу?
Не припомню, чтобы я брал у кого-то деньги на поворот трубы. С распиской никто не приходил.
В каких-нибудь наших санаториях нефтяников или столичных школах золотой молодёжи тоже денег вбухано недуром, Америка столько за раз в руках не держала. Но уверен, готов поклясться, что сушилки там подвешены строго по горизонтали. Соборность, равенство, братство. Филиппок тянется, баскетболист корячится. Зато духовность. Строем, дружно, с песней.
Вот и вся история.
А если станете странствовать, окажетесь случаем в наших краях и захотите поворачивать трубы, то не стесняйтесь, это легко, бесплатно и вообще приветствуется.
Только, пожалуйста, поворачивайте их на чуть-чуть разные углы, под конкретную лавочку, дело-то индивидуальное.