ч. 4, гл. 4. Просто Северная Атлантика

Флибустьер -Юрий Росс
ПОСЛЕДНИЙ ШЛАГ ВОСЬМЁРКИ

       Часть 4. СОЛЁНЫЕ ГАЛСЫ

       Глава 4. Просто Северная Атлантика

       Чуть южнее Исландии в Атлантике есть такое интересное место, где чуть ли не круглый год торчит один и тот же циклон, обусловленный влиянием вечного Гольфстрима и прочими гидрометеорологическими явлениями. Давление в его центре постоянно меняется, но всегда пониженное; сам центр немного смещается туда-сюда, но в целом циклон практически всё время находится примерно в одной и той же области. Это место называется Исландский минимум, и сейчас оно точно перед нами.
       Преодолевать циклоны можно по-разному; самый правильный способ преодоления – это уйти от циклона вообще, убежать, уклониться, удрать. Обойти гнусное место. Для штурманов существуют простые правила на этот счёт. «Апостолу» же необходимо попасть в Европу, а путь лежит прямо через Исландский минимум.
       Идти прямо через центр, через «глаз циклона» – значит обрекать себя на лишние приключения, обойти же его можно с юга и с севера.
       Южный путь ведёт к Англии и обещает штормовые, но попутные ветра. Северный путь – через Исландию, однако при этом придётся почти всё время идти против ветра. Штормового, разумеется.
       Сравнивать оба варианта и просчитывать результаты капитан начал уже давно, и, возможно, он выбрал бы южный маршрут, но, во-первых, была получена информация, что наш возможный заход в Исландию полностью согласован со всеми инстанциями, а во-вторых, как сказал Литау, «…иметь возможность зайти в Исландию и не зайти… надо быть полными идиотами. Когда ещё выпадет шанс?» Решено: «Апостол Андрей» идёт в Исландию по краю третьей и четвёртой четверти постоянного циклона.

       А вот и обещанный бейдевинд с усилением. К ночи шестого октября северная Атлантика устроила яхте и экипажу первую проверочку, для чего развела девятибалльный шторм. Писать про это не особо хочется – ну шторм и шторм, чего тут сообщать? Тем более что воспоминания о тех часах более чем отрывочные. Никто не укачался, только Витька ходил мутный и признался, что ему плоховато. Однако камбузной вахты не бросил и накормил команду до отвала. Потом прошло и у него. Идём под третьим стакселем и в пол-бизани. Грот убран, иначе от него останутся лоскутки (верхняя дырка-то так и не зашита!). Всё гудит, ухает и стонет.

Шторм! Шторм! Корабль трещит. Он бешеным рывком
Метнулся, прянул ввысь, сквозь пенный шквал прорвался,
Расшиб валы, нырнул, на крутизну взобрался,
За крылья ловит вихрь, таранит тучи лбом!
(Адам Мицкевич, «Крымские сонеты»)

       Встречная волна кувадлой стучит в носовую часть. В такие часы самое отвратительное – после вахты залезать в койку. Очень сложно попасть руками-ногами туда, куда нужно, никогда не получается с первой попытки. Поэтому синяки и шишки на коленях и локтях. Потом ещё надо как-то уснуть под эту канонаду.
       Но есть вещь ещё более отвратительная – вставать на вахту.
       Нет, дело совсем не в том, что ты мокрый, еле уснул и толком не выспался. Человек может привыкнуть ко всему, в том числе и ко сну в огромном тазу, которым методично шлёпают по неровной водной поверхности. Дело в том, что вылезать из койки верхнего яруса при асинхронной бортовой, килевой и вертикальной качке – особенно в носовой каюте – куда сложнее, чем влезать в неё.
       Долго и тщательно прицеливаешься, куда бы и как поставить ногу, сообразуясь с частотой и амплитудой непредсказуемых движений всего окружающего, потом переваливаешься через бок, выставляя ногу в облюбованное место, и вот уже почти поставил… в эту секунду яхту швыряет куда-то вниз и вбок, нога промахивается, попадая в пустое место, ты летишь, бьёшься обо что-то коленом, локтями и головой, судорожно хватая воздух руками, цепляясь за всё, что можно, и отрывая деревянную полку с собственными вещами. При этом губы в досаде бормочут разные увесистые слова, которые, по заверениям филологов, пришли к нам из татаро-монгольского ига. Замечу, что русскому яхтсмену с богатством русского языка куда легче, чем, скажем, англоязычному – у тех в обойме нет ничего, кроме жалких полулитературных «fuck» и «shit».
       Каждое вставание на вахту чревато травматизмом, и доктор кровожадно ждёт первых пациентов. Однако ему пока что некуда (вернее, не к кому) приложить свои эскулапские руки.

       Вспомнил свой первый хороший шторм.
       1979 год, Эгейское море, учебный корабль «Смольный», курсантская практика после второго курса, ходили из Севастополя в Атлантику и обратно. 14 августа, как раз мой день рождения… матросы угостили бражкой из огнетушителя, пожелали на всю жизнь доброго моря. Летучие рыбки из-под форштевня, синее небо… идиллия.
       Вскоре развело волну. Свесившись через леер, я с интересом наблюдал за отчаянными тёмными птицами, смело выписывавшими замысловатые восьмёрки над самой водой – самым кончиком крыла они вспарывали вздымающуюся воду на крутых виражах. Потом до меня дошло, что это, наверно, и есть буревестники.
       А часа через два нам как дало…
       «Смольный» – корабль не маленький, но его швыряло, как игрушку, укладывало и пинало в борт. Шли против волны, нос всё время задирался в небеса, после чего с уханьем нырял куда-то вниз, в самые тартарары кипящей пены. Прозрачнейшая ещё вчера голубая вода превратилась в громоздящиеся тут и там серые горы; воющий ветер рвал с них гребни и путаными белыми полосами размазывал по склонам катящихся тысячетонных валов. Волна легко захлёстывала даже астрономическую палубу, самый верх, где капитан первого ранга дядя Яша Ковалёв тщетно пытался научить нас пользоваться секстаном; обалдевшее море остервенело кидалось водой (слава Богу, тёплой) и валило нашу братию с ног.
       Потом солнце скрылось в мутной пелене, и всё это дело превратилось в несусветный ночной кошмар. Как известно, человек укачивается гораздо быстрее, если его взгляд не имеет чёткой привязки к линии горизонта – измученный вестибулярный аппарат объявляет забастовку и пускается во все тяжкие… Там много чего смешного было. Описывать можно долго и со смаком (разумеется, не для дам), но это будет уже не приключенческая повесть, а книга о вкусной и здоровой пище наоборот.
       А к утру всё затихло, и выжившие выползли на ют покурить-продышаться, начали считать потери, вспоминать, хохотать... Слева параллельным курсом шёл американец, фрегат типа «Нокс», на правом борту которого толпился одетый в белые шорты бледнолице-темнокожий экипаж; янки сползали спинами по переборкам надстроек, держась руками за животы, щёлкали фотоаппаратами. Кажется, до нас даже долетал их надсадный хохот. И было с чего: бедняга «Смольный» был облеплен вчерашним меню от киля до клотика – огурцы, вермишельки, кусочки мяса, изюм и груши из флотского компота, какая-то каша (уж не помню, какая – кажись, ячневая) и всё такое прочее. Жуткие потёки известного цвета по бортам под каждым иллюминатором… а эти на «Ноксе» такие чистенькие, аж противно. Не иначе, им таблетки против качки выдают. Или они такие же были, но до утра успели помыть свои борта.
       Наш толстомясый старпом в звании капитан-лейтенанта (который ночью поскользнулся не скажу на чём, проехал на пятой точке опоры вдоль всего центрального коридора и грузным тюком свалился в люк машинного отделения) проревел срочную большую приборку, а через каких-то полчаса удовлетворённо показал янкесам увесистую фигу.
       Обиженные америкосы фыркнули, попрятали фотоаппараты и удалились. Средиземка снова стала Средиземкой – солнечной, голубой и прозрачной… это было двадцать три года и полтора месяца назад.

       …Качает, швыряет и долбит. Чтобы заступить на рулевую вахту, нужно одеться как следует, напялить обязательную страховочную сбрую (однажды в Антарктике она просто спасла Аркадию жизнь), прикурить сигаретку и как можно скорее выползти наверх, пока дым не потянуло по всей яхте с некурящим старпомом. Улегшись в кокпите спиной к хлещущей волне, можно блаженно насладиться аппетитным горячим дымком, а заодно оглядеться, осмотреть снасти и настройку парусов, то есть приготовиться к управлению кораблём. В это время уже неплохо быть пристёгнутым к чему-нибудь в кокпите. Потом окурок летит в месиво волн через подветренный борт; нужно отстегнуться и на карачках добраться до рулевого, пристегнуть себя и отстегнуть его, одновременно спросив компасный курс, после чего хлопок по плечу и руки на штурвал – следует мгновенная смена.
       И сразу ветер и ведро воды в рожу. А? Кто там хотел славы Лаперуза? Хо-хо!
       Сменившийся рулевой так же на карачках передвигается к люку, и тут нужно немного увалиться, чтобы в открытый люк не налило полтонны солёной влаги. Вот странно: при уваливании на бейдевинде крен «Апостола» не увеличивается, а уменьшается, и волна почти не заливает... Десять секунд – сменившийся рулевой мешком сваливается вниз, люк задвигается. Можно приводиться на курс и дальше получать солёный душ со всех сторон.
       Если очень исхитриться, то даже в таких условиях можно перекурить прямо за штурвалом. А что самое интересное – несмотря на все эти неудобства, на холодную воду и мокрую одежду, на затёкшие ноги (при крене не очень удобно стоять), душа испытывает какой-то особый кайф, который сложно описать. Я и так почти всегда песенки пою, стоя за штурвалом, а тут вообще...

       Замотанный в Тактояктуке люк постепенно разматывается. Армированный скотч очень плохо держит при пониженных температурах и отклеивается. Солёная вода тоже не добавляет положенных скотчу свойств. Но люк (тьфу, тьфу, тьфу) пока не течёт. И, тем не менее, всё мокрое: протекает подволок. Есть гипотеза, что виноват неиспользуемый нами металлический погон каретки второго стакселя – наверно, под ним всё напрочь проржавело и прогнило. Когда нос заливает встречная волна, вода гуляет по всему подволоку форпиковой каюты, обильно капая куда попало – смотря на какой борт крен.
       Увы, эту течь в походных условиях победить невозможно, придётся смириться. Спальник опять мокрый, матрас тоже. Лежащее на полках барахло если и не насквозь, то просто сырое. И обувь сухостью не радует. Выручает приём, подсказанный в своё время Киреевым: прежде чем совать ногу в сапог, нужно надеть на неё полиэтиленовый пакет, которых у нас на три кругосветки вперёд. Но куртка непромоканца всегда полна воды и пузырями оттягивает книзу. Воду из неё не выльешь никак.

       Шторм пролетел довольно быстро, и с утра успокоилось. Более того, откуда-то с юга потянул ровный тёплый ветерок, и яхта резво летит правый бакштаг.
       «Глобалстар» так и не хочет работать. Откуда этот патриотизм? Система работает только на российской территории! А в рекламных проспектах написано про «…устойчивый приём в высоких широтах вплоть до 70-й параллели…» Вообще-то, говорит Николай, при прохождении российской Арктики с «Глобалстаром» горя не знали – всё было хорошо и надёжно. Почему же сейчас не видно спутников? Да чёрт их знает. И снова приходится высасывать информацию через относительно медленный и дорогой «Инмарсат». А прогноз погоды нынче нужен не меньше, чем в Арктике ледовые карты. До Исландии осталось четыреста миль.

       Ночью восьмого октября ветер начал издеваться и гулять туда-сюда – то зайдёт, то отойдёт. Экипаж только и занимается тем, что перенастраивает паруса. Прямо не океанский переход, а прибрежная гонка.
       С неба один за другим валятся метеоры. Всем известно, что если успеть загадать желание, пока звезда падает, то желание непременно сбудется. Но попробуй, успей что-нибудь пробормотать за те полсекунды, пока метеор чертит по небосклону свой яркий след! Поразмыслив, я иду на военную хитрость: шепчу одно и то же желание беспрерывно, сканируя взглядом небо и не забывая про компас. Ну! Где? Ага, есть! Падение метеора в точности совпало с произнесением желания. Отлично. Сбудется. Формулируем следующее.
       Я понимаю, что это не совсем честно, но зато все условия соблюдены. С этого момента будем ждать «сбытия мечтей».

       До Исландии осталось уже триста миль. Несмотря на то, что яхта снова идёт курсом норд-ост, явно чувствуется накатывающее волнами тепло. Наверно, дыхание Гольфстрима – а иначе откуда теплу взяться?
       Триста миль – это немного, это примерно три дня, но в памяти ещё живёт образцовая лавировка перед Нууком, а потому триста миль – это не показатель. Главное – не разрешать Анатолию Семёнову высказываться по поводу оставшегося пути, и тогда придём вовремя.
       А днём разъехался шов на гроте, чуть ниже первой полки рифов. Вот так нахально разъехался, и всё. Новая дырка, ура.

       Интересная штука Атлантика – если говорить об облаках, ветрах и погоде. Вроде светит солнышко, но всё вокруг окутано в этакую прозрачную (не сказать – призрачную) дымку, тут же сияет радуга. Палуба мокрая и немного парит. Горизонт со всех сторон одет в белые клубы туч; а отдельные тучи движутся, как кажется, каждая в своём направлении. Под тучами – прямые или чуть наклонные тёмно-серые полосы. Это льёт дождь.
       Очередная туча норовит пересечь «Апостолу» курс по носу, и рулевой размышляет – пересечёт? Или, может быть, нужно чуть увалиться?
       Принимать холодный душ никому не хочется, но приходится, хотя здесь налицо несправедливость распределения подарков природы. Козлами отпущения стихия почему-то выбрала старпома и боцмана. Стоит Аркадию Ильичу принять руль, как яхта тут же попадает под тучу, и на него выливаются вёдра воды. Принимает руль Витька – и всё нормально, светит солнышко, тучки далеко… Выходит наверх Анатолий – и его тут же засыпает отборным градом, похожим на военный пайковой горох, только белого цвета.
       Мало того. Из-под каждой тучи выстреливает шквал. Это не тот шквал, к которым мы привыкли в Беринговом море. Там шквал видно издалека, он движется, обозначая себя тёмной полосой на воде и словно предупреждая. А здесь яхту ни с того, ни с сего кренит; она либо приводится, либо уваливается (в зависимости от галса и настройки парусов), и рулевому приходится мгновенно принимать решение, как принимать атаку очередного шквала, сохраняя при этом заданный курс. Следом за шквалом налетает дождь или град, который больно бьёт по кончику носа и щекам. Всё это быстро проходит, наступает передышка (как раз тут время Витькиной вахты), но на яхту уже готова наехать следующая туча. Что под ней – дождь, град? В какую сторону и с какой силой ударит шквал, не знает никто, и рулевой заранее съёживается.

       И снова нет КВ-связи. Антенна на месте, но связи нет. Есть такое понятие: «нет прохождения». Что-то буйное творится в атмосфере, и красочные полярные сияния тому подтверждением. А вот прогноз погоды скачался быстро – обещается заход ветра «в морду» и усиление. Снова шторм, что ли?

       В этот раз прогноз не наврал. Ветер действительно стал сильным и противным (в прямом и в переносном смысле), а в пять пополудни девятого октября лопнул грот по нижней дырке, оторвало здоровенный  кусок, который хлопает и обещает дорвать измученный парус до конца. Пришлось убрать этот грот до лучших времен: сейчас зашивать его не время, менять на старый пузатый – тем паче.
       Яхта идёт по самому краю четвёртой четверти Исландского минимума, так что о попутных ветрах можно забыть, и «мордотык» будет продолжаться до самого Рейкьявика. Волна тоже встречная, метров шесть-восемь, хоть и не очень крутая. Главное не высота волны, а её длина, то есть расстояние между соседними гребнями. Чем оно меньше (при одной и той же высоте), тем злее волна, тем тяжелее идти любому кораблю, не только яхте.

       Ночью вышел на вахту и принял у Анатолия руль. Особых изменений в погоде нет, всё по-прежнему. Через пару минут наверх вылез док и после перекура начал невозмутимо накладывать шлаги наветренного стаксель-шкота на лебёдку.
       – Чё такое, Дим?
       – А кэп сказал: сейчас скрутимся, галс сменим.
       Ясно: настала пора лавировки… но додумать мысль я не успел – так же, как и Дмитрий не успел приготовиться к повороту оверштаг. Звук, похожий на пистолетный выстрел, раздался откуда-то спереди и сверху, в ночной темноте что-то грузно ухнуло и свалилось вниз, заплескалось слева по борту. Тут же загремел сдвижной люк, и наружу высунулся озабоченный Николай.
       – Что ещё стряслось?
       – А чёрт его знает, кэп! Что-то там упало… сломалось… на носу. Не видать! Я ж не могу штурвал бросить и пойти посмотреть!
       Димка уже бросился на бак. Я включил салинговые огни (точнее, салинговый огонь, поскольку работает только одна лампочка), а капитан, как был, кинулся к Диме.
       Ну да, так и есть. Порвался один из форштагов, лопнул где-то наверху, около мачты. Стаксель-фал не выдержал резко увеличившейся нагрузки и тоже лопнул. Парус упал за борт и радостно там купается. Ребята быстро вытащили его, тяжёлый и мокрый, на борт, освободили и закрепили остатки фала. Потом Дмитрий принял у меня руль, я свернул сбитый форштаг в бухту и закрепил у грот-мачты. Ослабевший ахтерштаг пришлось притянуть линьком к бизань-вантине левого борта.
       Военный совет был краток по причине того, что выбора особого нет: с одним форштагом в сильный бейдевинд много не поездишь – того и гляди, он тоже не выдержит, и тогда мачта просто рухнёт назад. Мало того, что мы остались без грота – теперь и без переднего парусного треугольника. А на одной бизани против ветра «Апостол» вообще не поплывёт. Остается что? – правильно, запускать дизель.

       Дизель работал ровно четыре минуты – яхта только успела набрать ход. Судорожно чихнув, он заглох надолго. Пока Николай колдовал в машинном отделении, яхту сдрейфовало на полмили обратно.
       И пошёл цирк. Против свежего ветра и крутой высокой волны «Апостол» разгоняется максимум до двух-трёх узлов, а то и меньше. Ровно час дизель нормально работает, после этого (как по расписанию) глохнет. Яхту разворачивает лагом к волне, и она печально дрейфует назад к мысу Фарвел. В это время в машинном отделении идёт бой быков. В роли быка дизель «Iveco», тореадорами – Николай с Виктором. Остальные члены экипажа поочередно в роли зрителей и пикадоров, поскольку в дизелях ни бум-бум. Что-то с топливными фильтрами, хотя сами они чистые; начались бесконечные переключения с одного танка на другой в попытках понять причину остановки дизеля с помощью логики, заодно залили соляркой кормовую каюту левого борта и провоняли там всё. Однако логика помогать отказывается, и в ход пускается метод «научного тыка». Как потом скажет капитан, они с Виктором за эти трое суток выпили солярки больше, чем все «апостолы» спиртного за две кругосветки.
       Сложно сказать, как оно будет дальше. Порванный грот убран совсем, старый и видавший виды заведён на гик и мачту, но поднимать его, конечно, не стали: поднимешь – мачта упадёт. Солнце весело играет искорками в веере брызг из-под форштевня, когда «Апостол» наскакивает на очередную здоровенную волну (вернее, наоборот – волна наскакивает на яхту, потому что скорость яхты меньше скорости волны). Ветер усиливается, до Рейкьявика сто двадцать миль. Под парусами – сутки ходу. Под дизелем при данных условиях – лучше не загадывать.
       Дизель по-прежнему работает по своему странному расписанию: сорок пять минут работы – пятнадцать минут забастовки и дрейфа назад к Гренландии.
       Согласно прогнозу, последующие три-четыре дня не будет никаких изменений ни в лучшую сторону, ни в худшую. Спасибо и на том. Крейсерский яхтинг – экстремальный вид спорта, и во время нудной дизельной долбёжки против ветра и волны почему бы и не порассуждать об этом.

       Итак, что же это такое – экстремальные виды спорта?
       Термин появился не так давно – с развитием горных лыж и сноуборда, когда чокнутые сорвиголовы типа Пьера Тардивеля начали свои свободные спуски с вершин. Потом была пропета ода роликам и скейтборду, горному велосипеду, сёрфингу-виндсёрфингу, кайтингу…
       Новые виды спорта растут, как грибы. Принцип несложен: нужно попробовать проехать по чему-нибудь на чём-нибудь таком, на каком по этому чему-нибудь никто раньше не ездил (все были «нормальные»). Или изобрести спортивный снаряд, являющийся гибридом двух других. Например, воткнуть парус в сноуборд. Или прицепить воздушный змей к скейтборду без роликов, а гонять по воде.
       Теперь экстремалы везде. На воде, на снегу и на асфальте. Чего стоит только закадровый комментарий к передаче «Русский экстрим». Это экстремально! – кричат новомодные журналы. Экстремальная музыка! – это обязательно «Offspring» или что-то типа. Это престижно. Это уже экстремальная субкультура, и к ней запросто можно прислониться, потому что у неё уже есть классическая атрибутика и связанный с ней бизнес. В итоге теперь получается так: чтобы стать «экстремалом», достаточно надеть широкие штаны, взять в одну руку сноуборд, а в другую банку пива. И показывать «козу» под «Offspring». Можно даже не уметь кататься – в тусовке ты свой.
       Говорят: если есть риск для жизни, то такой вид спорта уже является экстремальным. Ну да, некий шахматист от умственного перенапряжения получил кровоизлияние в мозг, но ведь почему-то никто не считает шахматы экстремальным видом спорта. Или вот – здоровье. Как-то раз я получил воланчиком в глаз. Ergo, бадминтон – экстрим?
       Нет, ребята. Всё немного не так.
       Мне представляется несколько другая градация экстремальности в спорте. Я не вижу ничего экстремального в расслабляющем воскресном катании на горных лыжах по закатанной ратраком трассе, пусть даже на «самых экстремальных» типа «К2». Другое дело – скоростной спуск или супергигант. Скажем, головокружительные старты «нон-стоп» в Китцбюэле. Или свободный спуск – фрирайд – откуда-нибудь с гималайского семитысячника, когда рядом никого, и никто тебе не поможет. Кажется, уже понятно, к чему клоню?
       Вся экстремальность зависит от двух вещей: смотря что и смотря для кого. Кому-то простое катание на велосипеде – сумасшедший риск, экстрим. А другого даже спуск с Монблана на маунт-байке не сильно возбудит, и он только пожмёт плечами: «Адреналин? Какой адреналин?» И всё же, даже это не главный критерий*.
       * Что? Кто-то там сказал: «Фёдор Конюхов»? Хм... ладно, не будем.
       Мне думается, что если, взяв старт, человек не имеет возможности вот так разом взять и прекратить (мало ли по каким причинам – надоело, устал, заболел, что-то сломалось), и продолжает бороться за свою жизнь, здоровье или поставленный результат, то такой вид спорта может называться экстремальным. Например, альпинизм. Или парашютный спорт. Сиганул с самолета – всё. Ты не можешь сказать: «Стоп, стоп, ребята… одну минуточку… тут у меня ремешок отстегнулся…»
       Риск присущ многим вида спорта. Когда фигуристы прыгают тройной ритбергер или выполняют параллельное вращение в «ласточке» – разве это не экстрим? А вспомнить пробитую коньком партнёра голову Елены Бережной?
       Экстремальность – не абсолютное понятие, а относительное; всё дело в степени риска и его продолжительности, в относительной возможности (либо невозможности) прекратить это рисковое занятие в любой подходящий момент. В новом олимпийском виде спорта кёрлинге я экстрима не вижу вовсе. У крутящего тройное сальто с двумя пируэтами гимнаста экстрим длится секунду; у каякера в горном потоке – минуты; у скалолаза – часы, у яхтсмена-одиночки, идущего вокруг света – чуть дольше.
       При желании риск тоже можно разложить на критерии, но это уже тема для дипломной работы, а не для рулевой вахты, тем более что дизель снова остановился, яхта опять встала лагом к волне и уныло дрейфует обратно, сильно качаясь. Нужно поставить рычаг газа в нейтраль и ждать, пока не затарахтит двигатель. Потом в люке покажется голова капитана: «Ага, Юрка, давай понемногу... добавь ещё… ещё чуть-чуть… во! Поехали».
       И тогда можно ложиться на прежний курс.

       Это длится уже третьи сутки. Рядом с яхтой проходит одинокая косатка. Мы её абсолютно не интересуем. Она хозяйка океана, она не боится никого и ничего. Сталь несъедобна, и она прекрасно это знает. Да и не едят косатки людей. Ещё не зафиксировано ни одного случая, но люди упорно именуют их китами-убийцами и снимают дурацкие фильмы вроде «Смерти среди айсбергов». А за что? А не за что.
       Предлагаю отменить английское «killer whale» (кит-убийца) и именовать этих славных и милых викингов океана красивым русским словом «косатка». Или, на худой конец, есть латинское название «orca». Тоже ничего. Кто за? Я один на палубе, я – «за»; «против» – никого; воздержавшихся нет. Принято единогласно.
       О! Двигатель заурчал – поплыли дальше.

       Пятница, одиннадцатое октября. Последние мили до Исландии. Снова мимо проходит косатка, может, всё та же. Высокий плавник то виден, то заслоняется гребнями волн; он похож на пиратскую яхту, идущую под чёрным стакселем.
       Вечереет. Слышен шум самолёта, в темнеющем небе видны его отличительные огни. Самолёт куда-то заходит на посадку, курсовой угол – сорок пять. Это, конечно, Кефлавик – аэропорт и военно-морская база НАТО. Не успел он сесть, как на посадку заходит следующий. Ничего себе интенсивность.

       В лоции написано, что по всему побережью Исландии через определённые промежутки установлены специальные домики для потерпевших кораблекрушение. Домики окрашены в пожарный красный цвет, и в них есть абсолютно всё, что необходимо человеку, спасшемуся на море: мебель, топливо, электричество, одежда, еда-питьё, видео, радио. Отсидевшись первое время после спасения в этом домике и придя в себя, незадачливый мореплаватель может сообщить о себе властям и получить всю необходимую дальнейшую помощь. Домики постоянно открыты, а я подумал – вот долго бы такой домик простоял не ограбленным у нас в России, в любой её части? Да от силы полдня.

       Совсем стемнело. Впереди и справа – море огней, от Кефлавика до Рейкьявика. Множество маяков и светящих знаков; нас обгоняет большое судно – то ли танкер, то ли сухогруз. Волна стала короче и злее, ветер никак не унимается. Всю ночь яхта еле ползёт, но главное – стараниями капитана и Виктора дизель работает ровно и больше (тьфу-тьфу-тьфу) не глохнет. Хотелось бы, чтоб он продержался до того момента, когда будут поданы швартовы. Мы сдаём вахту команде Аркадия и идём отсыпаться.
       А когда утром встаём на смену, усталый «Апостол Андрей» уже подходит к изящным волноломам порта Рейкьявик. Здравствуй, Исландия! Уф…