Звонила Алка. Она днем в больнице оформителем подрабатывала, а по вечерам – дежурной нянечкой. Интересовалась, где у Александра перелом.
– А что он в больнице делает?
– Рентген. Ему какая-то ненормальная сломала гипс. Декольте сзади вырезала, чтобы ягодицы оголить; палец на ноге чиркнула, а так – ничего. Что за извращенка с секатором, не знаешь?
Николай пришел раньше, ходил по мастерской и ворчал:
– Где Санька? Опять сачкует...
Я решил ничего не говорить. Будь как будет. Вскоре и Татьяна прибежала зареванная.
– Ну, как? – спрашивает Грушин. – Все обошлось без катастроф?
– Нет, не обошлось.
– Завернулась-таки зараза двенадцатиперстная! Гипс не запачкал?
– Нет, я ему сзади вырез сделала, – всхлипывала журналистка. – Он в туалет на одной ноге поскакал, как на праздник. Вышел сияющий...
– Как унитаз...
– Стала ему срезать гипс, – продолжала Татьяна, не слыша колкости, – со стопы начала, а он вдруг как закричит: «Вава!»... А потом – ничего, терпел. Стонал только. До самого паха дошла, вдруг слышу – хрусть! Будто торс перерезала. Глянула на стопу, а гипс в крови. Уже сверху донизу натекло. Тогда и я закричала – крови боюсь. Саша побелел, глаза закатил...
– Снова умер? Это уже привычка.
– Потом открыл на секунду. «Скорую», – прошептал и опять – в обморок. Сейчас лежит в палате, почти не разговаривает, словари какие-то учит. Ой, ребята, неужели я его калекой сделала?
– Ясное дело, – загоревал Грушин, – инвалид Санька. Ему теперь и жить неинтересно. А ведь как детей хотел, с шестого класса.
Татьяна так завыла, что Бобик во дворе дуэт ей поторопился составить.
– Да не реви ты, – успокаивает Грушин, – все еще отрастет. – Уверенно так говорит, будто про зуб молочный.
– Как там наш, – спрашиваем у Даниловой, – не скучает?
– Нормально все. Лежит, читает словари.
– Сильно его того... укоротили?
– Да нет, параметры те же.
– А вы что, прежние знали? – сощурилась Татьяна.
– С трех лет, – таращится на нее Алка удивленно. – На моих глазах... отрастал. Да что вы волнуетесь, чуть-чуть шкурку оттяпали с мясом, а так – ничего.
Санька читал. Его залысина, плавно переходящая в пробор, демонстрировала тесноту мысли. И поздоровался как-то странно, благородно даже:
– Здравствуйте, друзья... – так и сказал.
– Ну что там, Шурик? – проникся жалостью Грушин. – Заживает?
– Да нет уже ничего, – Подмалевич был на удивление спокоен. – Заросло почти.
– А много отрезали?
– Хотите, покажу?
– Я отвернусь! – с готовностью объявила Татьяна, а сама из глаз рентгеновские лучи в центр одеяла излучает.
– Мы тебе, Шурик, на слово верим, – скорбно сочувствует Грушин. – И сколько?
– Пустяки – меньше сантиметра.
– Осталось?
– Отрезано...
– Крайнюю плоть, – растолковал Грушин.
– Чего? – Санька на словари стал тревожно поглядывать.
– Идиш!.. – понимающе закивал Колька.
– Инглиш.
– Идиш интересней. Иврит тоже бы не помешал, – мягко настаивает Колька. – Тебе бы еще картавить научиться, они картавить любят.
– Кто они? – Сашка уже с нескрываемым страхом смотрел на Николая.
– Ну, эти... евреи.
– А я здесь при чем?
– Ну как же... Обрезание, как-никак. Да ты не волнуйся. В Израиль поедешь, вызов нам сделаешь. Мы там такую выставку забабахаем! Потом опять перейдешь в нашу веру. Я все продумал.
– Дурак ты, Груша! То обрезка, то обрезание. Какое обрезание, гипса, что ли? Видишь! – Санька сдернул одеяло. – Левый палец большой ноги, больше ничего. Танька мне только от него отщипнула. Да, больно. Заорал от неожиданности. А когда Танька закричала, сам перепугался. Зато потом терпел, я же мужчина...
– А я думала – уже нет, – призналась журналистка.
– И в мыслях такого допустить не мог! – мгновенно перестроился Николай. – Чтоб Санька отдал то, что ему самому нужно? Да ни в жисть! Но... Таня сказала – «хрустнуло», думала – трос... – Грушин плохо скрывал зависть.
– Трусы. Я их в рульку скатал, не снял перед гипсованием.
– Понял. А словари? На кой они тебе?
– Да так, – замялся Подмалевич. – В Америку поеду с врачом на симпозиум. Он говорит, что такой случай – первый в медицине. Сросшийся перелом, а на снимках – никаких следов.
– Так ведь и не было перелома, – говорю. – У тебя что, Сань, с крыши закапало?
– Правда? Точно не было! А я сказал, знахарь гипсовал в горах, а где – не помню, – удивился Санька, а сам на дверь смотрит.
Поворачиваемся, а там врач стоит, ухмыляется зловеще. И Алка из-за его спины выглядывает:
– А перелома чердакау тебя не было? Сейчас будет! А ну-ка давай выметайся! И благодари ее, – кивнул доктор на Данилову, – это она уговорила в суд на тебя не подавать, все услуги оплатил бы...
– Придумает тоже – «трос», – брюзжал Грушин.
Бобик нас встретил неистовым лаем, а Подмалевича даже укусить пытался. Целый день псину не кормили, озверел.
– Пшел вон! – пнул его Грушин. – Не гавкай!.. Антисемит...