– Нет, надо что-то менять, – рассказывал Санька. – Что пейзаж? Дом, дерево, вода, мостик. Или натюрморт: кувшин, цветы, арбуз. Неинтересно, не покупают. Новое что-то нужно. Ну, хотя бы обнаженку написать. И кандидатура есть, этажом ниже. (Я тогда квартиру снимал под мастерскую.) Фигуристая баба, и смотрит кокетливо. Решил: попробую. Звоню, открывает... она! Почти в рабочей форме: один халат накинут, и тот – условно. «Да вы заходите», – приглашает.
Смотрю: мужик на диване лежит – здоровый бугай, но отступать поздно.
Долго им мямлил что-то о красоте женского тела, а под конец вырвалось: «Заплачу!». Аж самому страшно стало: денег-то всего – последняя сотня осталась. Мужик, Яшей зовут, махнул рукой: «Соглашайся!» И ко мне пошли. Отмыкаю мастерскую и говорю, смущенно так, Якову: «Ты с этой стороны оставайся. Не могу работать под надзором. Только я и натура». (Имя у нее кукольное было – Лола.) Тот: «Сотню гони вперед!» Отдаю последнюю, а сам думаю: «Ну и жмот!» И только мы замкнулись, Лола тут же закокетничала: «Ой, как здорово здесь у вас, а где мне возлежать? Можно апельсин?..» – а сама уже кожуру счищает. Одной рукой халат сдернула и отрапортовала: «Я готова!»
Тут и я на нее посмотрел, тоже смутился. Ну и «ню»! Ниже живота... ну там, в общем – бантик привязан.
Лола взгляд перехватила – пурпуром вспыхнула:
– Ой, это мы с Яшей игрались! – и тот бантик вместе с пучком прически на стол швырнула. Он рядом с листом «торшона» – бумагой французской – приземлился. Стол у меня низкий, но довольно широкий. Это я все неспроста поясняю. Дальше вот что случилось...
– Мне лечь или стоя? Так или так? А может, так?
Недолго выкаблучивалась. Я и ахнуть не успел, как оперлась она на палитру, что только наполовину с этюдника свисала...
Большая палитра. Сколько я на нее красок надавил!.. Счистить не успел. Ка-а-к грохнулась на пол!.. Да не как бутерброд по всем законам, а краской вверх. Следом и Лола на нее приземлилась – корка апельсиновая помогла. Так всем задом и влипла.
Сидит, раскачивается, пытаясь отклеиться. Слезы, косметика поплыла.
Оторвал ее кое-как от палитры, а она, пятясь буквой «Г», так на стол и села, аккурат на «торшон».
– Ну вот, – психанул, – написал! Одних красок на твои ягодицы кило ушло. Иди домой, в другой раз порисую.
– Как же я пойду вся в краске? И поясницу не разогнуть...
– Ладно, – пожалел, – вставай с «торшона».
Отклеил от нее лист и остолбенел... Оттиск-то какой удачный получился – монотипия многоцветная, авангард! А подробностей сколько! Шедевр!
– Ну, что уставилась? – спрашиваю размалеванный зад, и веду горизонтальное туловище к дивану. – Вот так, – показываю, – на коленки станешь, а я почищу...
Стоит Лола послушно в партере, изучает цветастыми полупопиями паутину на потолке, а я мастихином краску с нею счищаю, да на палитру кладу.
– Ой! – стонет натура. – Какой он у тебя гладкий и гибкий! – Это про мастихин.
– Тише! – прошу. – Твой Яшечка сейчас обоими ушами к двери прилип, представь, что подумает!
А Яков, действительно, почуяв неладное, постукивать начал.
Ну да, думаю, сейчас открою, как же! Инстинкт к продолжению рода я в себе кое-как подавил, но к сохранению вида еще остался.
Принялся натурщицу тряпкой оттирать, но зеленая ФЦ так в кожу въелась! «Дай-ка, скипидаром потру...». Придет же такое в голову!
Может, тряпку сильно смочил, может, капля с нее не туда попала, только вопль Лолкин услышали на всех этажах:
– Садист, больно же! Нет, нет! Там не надо! Не так сильно!..
Яшка, видимо, приняв вопли за необузданный оргазм, не на шутку замолотил.
И только я дверь отомкнул, Яша – пулей к Лоле. Бухнулся перед диваном, голову меж колен ее просунул, чтоб лицом к лицу, и громко так зашептал:
– Чего разоралась? Муж вернулся, сюда поднимается!
Хотел у него спросить: «А ты кто?», да некогда. Стал разбирать коленно-локтевую композицию. Только успел Яшу, выдернутого из раскрашенного монумента, на ноги поставить, как в дверном проеме и супруг нарисовался.
Мужик, видимо, из работяг. И по виду простой, и по запаху перегара, но явно агрессивный и покрупнее Яшки будет. Последний уже принял независимый вид. Я, дескать, случайно здесь, но по делу.
– Это что?.. – растерянно прохрипел муж.
– Это? Это... это «боди-арт»! – выпалил я. Сам даже не ожидал. – Работа уже закончена, взгляните, – отпечаток ему показываю с ягодиц. – «Глютэус максимус» – называется. «Большие ягоды» – по-латыни.
Лолу, видимо, от нервного шока радикулит отпустил. Разогнулась, халат спешно набрасила. В рукав никак попасть не может.
– Петя, я по-по-по...
– Видел! – оборвал ее Петя. – Дальше!
– По-по-зировать пришла!
– Верно, – говорю, – позировать. Вот и заказчик на картину, – на Яшу показываю.
У того челюсть медленно отвисала, будто ее лебедкой оттягивали. А у мужа в глазах, наоборот, – живой интерес проснулся.
– И сколько заплатит?
– Сто! – брякнула Лола. Дура баба...
– Долларов, – уточняю, – сто ей и двести мне, – уверенно говорю, даже нагло, а сам Яшке глазами на бантик показываю: смотри, мол, у меня, заказчик!
Яша только головой кивает в знак согласия.
– Ну, так давай, гони! – протянул ладонь-лопату супруг Лолкин. – Сто так сто...
У меня аж сердце затарахтело, когда Яша бумажник раскрывал. Были доллары, были!
Петя деловито взял свою, вернее, Лолкину сотню, а я свои двести – выдернул. Затем свернул эстамп в трубочку и Яшке в руки сунул:
– Держи! Оформишь под стекло, дома повесишь.
Когда Яшка удалился на полусогнутых, заторопились и супруги.
– Спасибо! – шепнула Лола одними губами и подмигнула...
Я на следующий день ее видел. «Боди-арт» переместился на лицо, и глаз уже не подмигивал. Но тот, что не заплыл, смотрел с благодарностью.
И Яшку недавно встретил, счастливый такой. Из машины выскочил, руку мне трясет:
– Боди... как, говоришь?
– Арт.
– Вот-вот. «Арт». Я те «Ягодки» иностранцам продал! – и на иномарку с гордостью поглядывает. – Слушай, у меня сейчас такая баба... в смысле натурщица есть. Гимнастка! На шпагат с размаху садится. Представляешь? Может, привести, а?
Нет, надо что-то менять! Что пейзаж: дом, дерево, вода, мостик... Новое что-то нужно. Ну, хотя бы – «боди-арт»...