Мне беспричинно часто снятся чужие серые дома – обязательно обжитые, со странной, пугающе непривычной планировкой, пляшущей высотой потолков, обилием деревянных, даже бревенчатых, потемневших от времени, деталей интерьера; с сочащимися трубами и слезящимися углами, обилием дверей, коридоров, кладовок. В них, как в своих, я брожу из комнаты в комнату, поправляю пёстрые занавесочки, поглядываю уныло вверх (побелю, обязательно побелю, думается даже во сне, вот в следующие выходные возьму и побелю это чёртов потолок). Потом выглядываю в окно сквозь мутные стёкла на улицы – незнакомые, но точь-в-точь такие, которые будут наяву завтра, через неделю, через пару лет, наверняка будут, знаю. Потом готовлю еду, ломаю, не режу, а именно ломаю руками тёплый белый хлеб, и жду...
Я жду, а мой сон обязательно пахнет луком и жареной рыбой. Так густо и сытно, что даже на лице оседает пеленой вязкая копоть не-моей уютной серо-зелёной жизни...
Примечательно, что каждый такой сон начинается с пробуждения: якобы я лежу на боку в тёмной спальне и гляжу на круглое крепкое плечо незнакомого мне моего мужчины. Смотрю так долго, что от этого чувствую себя одновременно и обреченно-усталой, и умиротворенно–одинокой. Странно?
Странно ещё и то, что мне никогда не снятся наши дети: их будто нет. Как-будто я боюсь встретить чужие рано взрослые лица этих маленьких бабушек и дедушек. Боюсь, хотя наяву я очень люблю детей и очень хочу рожать. Родить сына... А можно сына и дочь, а потом ещё сына и ещё дочь.Да... Но во снах этого нет. Их - нет.
Но ведь однажды - был! Однажды, давным-давно, мне снился наш серьёзный улыбчивый крепыш, похожий на Тебя, названный Твоим именем. Тем самым именем, которое сейчас немо, и блекло, и безвкусно на моих губах, именем, которое болит внутри только потому, что его нельзя повторить Тебе и нельзя ничьим заменить.
Так вот, тогда был малыш. И не снились чужие дома, а снилась цветущая степь, звонкое небо – золото и васильки. Тогда я во сне умела летать, стремительно быстро плыть, ловить рыбу, хохотать. Часто, помню, я ловила большую блестящую рыбу у спокойной и прозрачной реки. Смеялась от счастья. И летала...
Я и сейчас иногда летаю во сне. Не дождавшись кого-то родного в том чужом сером доме, я в отчаянии выбегаю прочь. О, как нестерпимо!
Вылетаю во двор. Кто-то ловит меня за ноги, я вырываюсь, падаю, шлёпаюсь тяжело, как сытая курица, но тут же неуклюже встаю, подпрыгиваю, подпрыгиваю еще и еще, пока не отрываюсь от земли и не начинаю рывками карабкаться в небо, ощущая всё время опасную остроту падения о твёрдую холодную серую и чужую землю. Но вот это ощущение проходит и я радостно и трудно зависаю над крышами опостылевших мне домов. Лечу,дышу и просыпаюсь...
Удивительно, но с недавних пор я научилась заставлять себя просыпаться, чтобы вырваться, и теперь не боюсь больше чужого жилья и чьих-то цепких рук, потому что могу проснуться. Но просыпаться… просыпаться тоже… страшно.
Как я боюсь однажды открыть глаза и увидеть перед собой крепкое круглое плечо чужого мне моего мужчины! Боюсь медленно устало и спокойно встать, натянуть линялый застиранный халат на свое неузнаваемо оплывшее тулово, пройти по тёмному коридору в тёплую кухню, наполненную жёлтым затхлым уютом относительной чистоты,запахом вчерашнего семейного ужина, лука и рыбы! Боюсь разбудить неряшливо-хмурых, уже утомленных моей любовью, опекой и ворчанием детей! Боюсь, сытно покормив их и проследив за соблюдением утренней гигиены (чисти, чисти, сказала, зубы, свинота, хочешь чтобы вылетели нафиг, как у твоего папаши?умывайся как положено,кому сказала ?!),проводить их, закрыть дверь и оказаться у огромного зеркала в настоящей, своей, горчишно-карой прихожей. Подойти и узнать в нём лохматую заспанную женщину – себя, разучившуюся летать во сне и наяву.