Никбалу Нифмади сто пятьдесят девять. Он стар. Очень стар даже среди дедов. Глубокими землистыми морщинами просечено лицо его, выжжено и пропечено горным солнцем. Но глаза живые. Карими угольками они блестят под седыми бровями. Белая редкая борода гладко причесана. Рост у старца небольшой, и борода кажется немного длинноватой. А сам Нифмади говорит о себе: «Моя два рас дедуска». При этом он хитро смеется, мол знаем секрет, не проболтаемся. У него тридцать два внука. Они любят своего пра пра прадедушку. За свою долгую жизнь он не видел ни заводов, ни фабрик. Нифмади не построил ни одной баррикады, не расклеил ни одной листовки, ни на кого не нападал и ни от кого не защищался. Никбалу взмахнул рукой и показал на видневшуюся вдали гору:» Вон там конец земля моей родитель. Чего за гора делается неизвестно».
Мы долго разговаривали в тени чинары, попивая чай, настоенный на лесных травах, душистых и нежных. Чтобы быть кратким, вся длиннющая жизнь Нифмади делится на три периода. Первые пятьдесят лет он познавал жизнь, неторопливо, размеренно. За что и назвали его односельчане «наш великий лентяй». За вторые пятьдесят умерли почти все, кто называл его бездельником. И еще он научился читать и однажды увидел паровоз. А последние пятьдесят девять лет Нифмади Никбалу почтенный старец. Это знают далеко, далеко за горой, на которую показывал долгожитель.
Я смотрю на горные склоны, покрытые лесом. Только отдельными пятнышками выделяются ухоженные поля. В долине, там, где извивается торопливая речка, прилепились домики, окутанные цветущими садами. «Да, тяжела здесь земля, но отдает сполна»,- подумалось мне. Обращаюсь к своему собеседнику: «Вам много приходилось трудиться на своей земле?» "Нет, никогда моя много не работай. Земля седрий. Она любит целовек. Руски имеет кароси пословиц только не надо залесть, куда собака не совал.....» Я перебиваю старца. Мне вдруг показалось, что передо мной просто напросто старый лентяй. Он ни разу не ударил палец о палец и по воле случая родился в чудесном краю, и здоров как бык. «Знаете, почтенный, сделайте услугу, чтобы я не написал о вас плохо, ударьте указательным пальцем правой руки о палец левой. Нет, не так. Четыре остальных надо сжать, а большой палец прижат сверху. Вот так. Спасибо. Хорошо». Никбалу Нифмади смеётся, видимо, эта забава понравилась ему. Он смотрит на меня и говорит, что семьдесят лет назад его тоже просили сделать так. И с тех пор он не вспоминал об этой забаве. «Ты, дорогой, строци на бумага, - обращается он ко мне, - строци много. Моя не стесняйся. Много пройдет. Твоя пройдет. Моя останется есё много годов. Писи дорогой, много писи. Моя слысал про такой. Я на твоя не злись. Все целовек кароси, а суета много».
Июнь 1980г.