СЫН
Сергей с ожесточением пнул пустую пивную банку и зашел в бар. Хмуро оглядел зал и сел за пустой столик. Заказал бокал сухого вина и, отпив глоток, достал сигареты. «Выбить только девяносто шесть очков из ста возможных – это позор. Для кого-то третье место на чемпионате страны по стрельбе из пневматической винтовки – успех, но не для меня», – корил он себя. Такого результата от него не ожидал никто: ни тренер, ни друзья по команде, ни он сам. Все пророчили Сергею Ковальчуку первое место, и теперь ему, в его двадцать девять лет, закрыта дорога в сборную страны. А это – прощай Олимпиада, чемпионат мира, привилегии, крупные денежные призы и многое, многое другое.
Спросив разрешения, за столик присел высокий крупный мужчина лет сорока и пристально посмотрел на Сергея. Отхлебнув вина, тот хмуро покосился на незнакомца.
– Не смотри на меня, как пес, которого ударили в момент, когда он начал мочиться. Знаю твою ситуацию: лучший для тебя вариант – тренер в детской спортивной школе. Оклад мизер, никаких перспектив. Можно, конечно, пристроиться в коммерцию, но по-крупному там уже все схвачено. И что же будешь делать, Ковальчук? Ни образования, ни специальности… Бананами торговать?
– Да я тебя сейчас… – Сергей занес руку для удара.
– Не надо, парень, – собеседник крепко схватил его за кисть. – Хочу представиться: подполковник десантных войск Николай Ромов. Давай сразу по-мужски, то есть прямо. – Он, наконец, отпустил руку Сергея. – Жить надо с расчетом, будущее начинается уже сегодня. Предлагаю тебе хорошо оплачиваемую работу – снайпером в Нагорном Карабахе за азербайджанскую сторону.
Сергей оторопело смотрел на нового знакомого.
– Убивать людей? За деньги?
– Жестокость всегда ходит рука об руку с социальной несправедливостью и национально-территориальными противоречиями. Вместе они проявляют нашу мораль, – подполковник закурил сигарету, – и если хочешь, создают войны. Поэтому никогда ни в чем не ищи истину, ибо она расколота на тысячу осколков и ни одному человеку не дано соединить их воедино. Научись сморкаться пальцами и будь проще. Убивать… За деньги…– он передразнил интонацию Сергея. – Кстати, таких денег ты нигде и никогда не заработаешь. Там война, а не убийство, причем, ты, практически, ничем не рискуешь: запрятался где-нибудь и щелкай их, как цыплят.
Сергей вертел в руках пустой бокал и тупо смотрел перед собой.
– Хорошо, я подумаю. – «Ведь у меня действительно нет другого выхода», – мысли путались у него в голове.
– Вот и молодец! Только дураки и покойники не меняют своих убеждений. – Подполковник поднялся из-за стола и протянул руку Сергею. – Ну, надеюсь, до скорой встречи. Вот мой номер телефона.
Ранним июльским утром вертолет с наемниками приземлился между Занзегурским и Карабахским хребтами в живописном устье реки Аракс. Встретил их знакомый Сергею подполковник Ромов. Двенадцать отличных стрелков со всей некогда могущественной державы, приехали убивать за деньги, таких же, как они сами, только завербованных другой стороной. Среди них были две девушки, говорящие с прибалтийским акцентом.
Командир построил их для короткого инструктажа. Обезличенные пятнистым камуфляжем, наемники внимательно слушали Ромова.
– Запомните, история – это бессмысленная цепь событий, действия, как правило, лишенные всякого смысла. Люди всегда убивали, убивают и будут убивать. Не вы, так другие. Власть и деньги – вот две правды всех войн человечества. Политические цели объяснять не буду – они и так всем понятны. – Подполковник подошел вплотную к шеренге и посмотрел в глаза каждому из них. – От себя хочу добавить: единственная свобода, которой вы здесь располагаете, – это свобода расстаться с собственной жизнью. Поэтому без приказа – ни шагу. – Он взглянул на часы. – Неделя на тренировки, осмотр местности, а затем вперед на боевые позиции. Вопросы есть?
Местное население встретило их хорошо, с истинным кавказским гостеприимством. Мужчины горячо доказывали свою правоту, ради которой сражались с противоположной стороной.
Хотя солдатам и контрактникам запрещалось общаться с местными жителями, в селении всегда можно было взять вино, сыр, овощи.
Через неделю пристрелок по мишеням настало время выходить на боевой рубеж. Облаченный в маскхалат, Ковальчук ползком добрался до небольшой возвышенности на берегу реки, откуда были видны позиции противника. На небе тускло (было полнолуние) мерцали зеленые звезды. Резко и тревожно кричали ночные птицы. Сергей лег на траву и через оптический прицел винтовки стал осматривать местность. Река тонула в голубом тумане, не дававшем разглядеть ее противоположный берег. Крестик прицела щупал размытые кусты, деревья, небольшие холмы.
Вдруг снайпер увидел смутные силуэты трех мужчин, которые сидя на земле, о чем-то разговаривали друг с другом. Сергей выбрал среднего. Тот, энергично жестикулируя, что-то доказывал своим собеседникам. Они, зажав в ладонях зажженные сигареты, внимательно слушали его, изредка согласно кивая. Ковальчук прицелился в голову говорившего и положил палец на спусковой крючок. Какая-то мысль, неясно-тревожная, возникла на пороге сознания. «Сейчас я лишу жизни человека…Нет, я его убью… Я… Господи, что со мной?» В виски стучали сотни металлических молоточков. Сергей опустил винтовку и дрожащей рукой вытер холодный пот со лба. «Кто мне дал на это право? Подполковник Ромов? Министр обороны? Президент? А у них есть такое право?» – Снайпер опустил голову на траву и почувствовал запах прошлогодней листвы. Пахло чем-то родным и знакомым. Земля пахнет одинаково: и на Кубани, и в Подмосковье, и здесь, в Карабахе. Пахнет жизнью и вечностью.
Вдруг рядом прогремел взрыв. Затем еще один. И еще… Противник начал минометный обстрел их позиций. Сухие ветки, камни, комья земли посыпались на голову Сергея. « Боже, ведь меня сейчас могут убить», – в горле его пересохло, сердце учащенно билось в груди. Он снова посмотрел в оптический прицел. Те трое, передавая друг другу бинокль, рассматривали обстреливаемый участок и по рации корректировали точность попадания. Сергей снова прицелился в среднего и плавно нажал на спусковой крючок. Выронив бинокль, тот, словно от толчка, упал на спину. По телу снайпера пробежали «мурашки», его трясло, будто в ознобе. Дрожащими руками он взял винтовку и пополз в свое расположение.
Зайдя в блиндаж, Сергей выпил стакан водки и забылся в беспокойном, тревожном сне.
Танковая атака на рассвете отбросила силы противника километра на два. Развороченная от взрывов земля грязными пятнами покрывала изумрудный ковер травы. Поваленные деревья жалобно шелестели еще не успевшей завянуть листвой.
Ковальчук сел на пенек и закурил. На душе было муторно. Он поднялся и пошел на свою вчерашнюю позицию. По примятой траве и использованным гильзам снайпер быстро нашел это место. Посмотрев в бинокль, он увидел, что убитый им неприятель все еще лежал на земле – видимо, что-то помешало его товарищам забрать тело погибшего. Какая-то неведомая сила тянула Сергея к его жертве.
Преодолев вплавь речку, он ползком подобрался к трупу и взглянул в застывшее лицо. Широко раскрытые удивленные глаза смотрели в небо, рот был приоткрыт, словно человек силился что-то сказать. Ковальчук нагнулся над убитым и залез рукой во внутренний карман его куртки. Достав газетный сверток, он развернул его – к ногам мертвеца посыпались доллары из распечатанной пачки. В целлофановом пакете лежал потрепанный паспорт. Сергей прочел фамилию: Абрамян Левон Степанович. С фотографии на него доброжелательно и открыто смотрел молодой темноглазый человек. Ковальчук сунул паспорт в карман, поднял доллары и побрел назад. «И все-таки это произошло… А ведь и не могло быть иначе – я знал, на что шел. Не будет мне никогда прощения». «От кого?» – кто-то другой, более сговорчивый, пытался реабилитировать его. «Как это – от кого?!» – едва ли не вслух возмутился Сергей. «От будущей жены и детей, от родителей, от …» – от себя-а-а-а…– заорал он, подняв лицо к небу. – И от НЕГО, – Сергей неумело, собрав пальцы в щепоть, перекрестился. «Такие, как ты, не должны ходить на войну», – вздохнув, ответил тот, другой. «Знаю, да что уж теперь говорить… Поздно». – Ковальчук опустил голову. «Нет, не поздно. Поздно будет, когда ты умрешь. Тебе надо…» – и вдруг умолк.
Сергею еще не раз приходилось выходить на боевые задания, но он уже старался не принимать результаты этих вылазок близко к сердцу и не вспоминать диалог с самим собой. Иногда это удавалось. Список его жертв приближался к двадцати. По ночам ему снились кошмары и, зачастую, во сне приходил первый убитый, каждый раз повторяя, что его ждет отец. Сергей пытался объяснить – сделал он это не преднамеренно – война все-таки. Да и если б не артобстрел, то он бы не решился на выстрел. Но слова у Ковальчука получались невнятные, неубедительные, словно говорил их не он, а тот – другой. Убитый осуждающе качал головой и почему-то пятясь, уходил от него.
Однажды на рассвете Сергей, вернувшись с задания, увидел, что в блиндаже никто не спит.
– Удачно поохотился? – спросил кто-то из бойцов.
– Пошел ты… – Сергей бросил винтовку в угол.
– Не злись, сегодняшний – это твой последний. С завтрашнего дня контракты наемников прерываются.
– Значит, завтра домой? – Ковальчук медленно опустился на табурет. Но радость почти мгновенно улетучилась, он тихо застонал и побрел к своей постели.
Чем отчетливей Сергей ощущал содеянное им, тем сильнее сгущалось то саднящее, тяжелое, что уже превращалось в камень, нести который становилось всё невыносимее.
Получив приличную сумму, Ковальчук отправился домой.
Холодные капли дождя текли по лицу Сергея, но он не обращал на них никакого внимания. Увидев родной дом с голубыми ставнями, он долго не решался зайти, несмело касаясь рукой заветной калитки.
Родителям Сергей не говорил, где он был на самом деле – просто длительная командировка. Но отец, подойдя вечером к его кровати, спросил:
– Сынок, ты был там?
– Да, батя.
– Ты стрелял? – отец вздохнул и присел на край постели.
– Поверь, это было нелегко, – Сергей потянулся к пачке с сигаретами.
– Знаю, мне тоже доводилось стрелять…
– Я поехал туда почти случайно. – Бледная круговерть ароматного дыма неспешно плыла к незамысловатой люстре. – Неудача на чемпионате, скорее всего, была причиной этой авантюрной поездки, – вздохнул Сергей. – И когда я должен был выстрелить в человека, то понял, что не смогу это сделать. Лишь угроза для моей жизни заставила нажать на спусковой крючок. Теперь я не могу забыть этого парня, батя. Он приходит ко мне по ночам! – Сергей стал шарить по карманам, полез в сумку, достал паспорт и отдал его отцу. Тот долго и внимательно рассматривал фотографию, затем прочел:
– Абрамян Левон Степанович. – Потом вдруг побледнел и еще раз взглянул на карточку. – Сынок… Сереженька, что же ты наделал!? – Отец обхватил голову руками и раскачивался из стороны в сторону, словно от нестерпимой боли. – Степа! Я сейчас к тебе приеду. Слышишь, Степан ? – Старик закрыл глаза и затих.
ОТЕЦ
Вверху качнулась ветка, и на начищенный до угрожающего блеска ствол автомата упало несколько капель росы. Алексей поднял голову. Желтогрудая синичка деловито сновала среди багряно рдевшей осенней листвы. «Будто и войны нет», – вздохнул он и поправил сползшую на глаза каску.
Отступая к своим границам, немцы становились всё более ожесточенными. Они взрывали заводы, железнодорожные станции, сжигали деревни, убивали местных жителей. Но ненависть делает человека неосторожным. Враг проваливал одну стратегическую операцию за другой и к середине осени 1944 года был оттеснен к Белоруссии.
Несмотря на сопротивление противника, занимавшего выгодные позиции на высоком западном берегу Днепра, наши части форсировали реку и овладели этим сильным опорным пунктом гитлеровцев. И сейчас сюда стягивались силы с других участков, чтобы нанести основной удар и выдворить врага за пределы страны.
Вынужденная передышка пошла на пользу нашим бойцам, измотанным до предела в непрерывных наступательных боях.
Из замаскированного танка, стоящего под деревьями, вылез заряжающий Степан Абрамян. Он поежился от утренней свежести и с кавказской безапелляционностью заявил:
– Леша, иди отдыхай.
– Так мне еще полчаса караулить.
– Ничего, иди. Что-то мне надоело сидеть в «чугунке», – он кивнул на танк и полез в карман за кисетом с табаком.
Алексей с благодарностью посмотрел на Степана и нырнул в открытый люк. В чреве боевой машины раздавался громкий храп. Наводчик сибиряк Николай Павлов досматривал свой короткий сон. На его круглом лице блуждала невоенная улыбка. Командир танка Борис Веденский что-то чертил, склонившись над раскрытым планшетом.
– Замерз, Ковальчук? Ложись немного отдохни, а то скоро выступаем.
– Заснешь тут – канонада, как под Сталинградом, – проворчал Алексей, покосившись на наводчика.
По броне танка постучали чем-то металлическим.
– Командиров танков срочно к комбату! – прокричали снаружи.
В открытый люк залез Степан и, потирая озябшие руки, сказал:
– Эх, как я хочу сейчас гранат и стакан чистого виноградного вина.
– От вина не отказался бы и я, но зачем тебе граната? – недоуменно произнес проснувшийся Николай.
– Дорогой, ты не знаешь, что такое гранат? – Степан в неподдельном возмущении поднял вверх руки. – Он такой спелый, красный, сочный… Леша, ну скажи ему!
– Это фрукт такой южный, – пояснил Алексей, зевая.
– Что гранат, у нас сейчас кедровые орехи собирают, – наводчик прищурился от едкого дыма махорки и тяжело вздохнул. – Уже, наверное, снежок выпал, на белку идти можно.
Алексей прикрыл веки и облокотился о броню. Лазурное небо прочерчивает розовый клин журавлей, летящих к югу. Пьянящий аромат спелых яблок смешивается с сизым дымом костров, вяло жующих разноцветную листву. Невесомое серебро паутинок мягко скользит над киноварью черепичных крыш. «Господи, как хочется домой!», – тоскливо подумал Алексей.
– Не грусти, дорогой, скоро фрицев добьем, – Степан положил ему руку на плечо, – и поедем по домам.
– По местам! Леша, заводи, – в люк свесилась голова лейтенанта, а затем и он сам спустился в танк. – Наш батальон будет атаковать Бобруйск с северо-западной стороны. При подходе к городу разворачиваемся в линию и, – он обернулся к заряжающему, – Абрамян, только успевай подавать снаряды.
Боевая машина взревела и двадцать танков батальона, выстроившись в колонну, двинулись по направлению к городу.
К полудню после начала наступления танки пошли в прорыв. Они ринулись по дорогам, которые пехота не дала немцам заминировать, переправлялись по мостам, которые фашисты не успели взорвать. В течение нескольких часов марш был закончен – группировка немцев, отступавшая под ударами наших пехотных дивизий, была отрезана от главных сил противника и заняла оборону в Бобруйске.
Показались первые хатки окраин города. В то же время вражеские орудия открыли огонь по приближающимся танкам.
– Разворачиваемся в линию! – по рации скомандовал комбат.
– Абрамян, заряжай! – прокричал лейтенант. – Коля, видишь цель?
Прицел нащупал пушку противника, и Борис нажал на гашетку. Прогремел взрыв и искореженные куски металла вместе с землей, боеприпасами и артиллерийским расчетом взлетели на воздух. Боевая машина, сминая останки орудия и людей, устремилась вперед.
– Командир, орудие справа! – прильнув к триплексам, закричал наводчик.
– Степан, снаряд!
Вдруг танк сильно тряхнуло. Он, словно в агонии, прополз несколько метров и остановился.
– Суки, гусеницу перебили, – Алексей расстегнул кобуру и снял пистолет с предохранителя.
– Заряжающий и механик-водитель, немедленно устранить повреждение, – скомандовал лейтенант.
Через люк днища Степан и Алексей спустились на землю. В создавшейся ситуации шансы экипажа были ничтожны: неподвижная боевая машина – отличная мишень для вражеских орудий. Абрамян вставил металлический прут в трак гусеницы и они, вдвоем с Алексеем, потащили ее к каткам танка. Вдруг что-то сверкнуло, и это нечто подбросило их вверх и мягко опустило на землю. Стало тихо-тихо, до звона в ушах. Ветка, густо усеянная яблоками, качается над Алексеем. Над ним ясное голубое небо. Яблоко срывается и падает ему на голову. Второе также попадает в голову. Очень больно! Третье – тоже… Боже, как больно! Он пытается защититься руками, но они очень тяжелые и их невозможно поднять. Снова падает яблоко. Ковальчук стонет.
– Лешенька, терпи, дорогой. Сейчас мы доберемся до леса и отдохнем.
Алексей открыл глаза. В дочерна темном небе сияли желтые звезды. «Где я?». Острая нестерпимая боль пронзила тело и остановилась в голове.
– Степа, где ребята, где машина? – спросил водитель.
Заряжающий молча расстелил шинель и положил на нее Алексея. Любое движение приносило тому неимоверные страдания.
– Где ребята? – тихо повторил он вопрос.
– Нет ребят больше, Леша. Прямое попадание… Нас спасло то, что мы были не в танке. Тебя вот только ранило, – он посмотрел на свою окровавленную руку, – и меня немножко. – Абрамян вздохнул, – а нашим пришлось отступить.
Заряжающий здоровой рукой взял рукав шинели и, упираясь ногами в землю, принялся тащить Алексея к лесу. Через несколько минут обессилевший Степан уронил голову на траву. Немного отдохнув, он снова взялся за свою ношу, но преодолел лишь десяток шагов. Раненная рука плетью висела вдоль тела.
– Степа, – пересохшими губами прошептал Алексей, – положи меня в воронку, доберись к нашим, а утром меня подберете.
Боль яростно металась по его телу. Он время от времени терял сознание и беспрестанно стонал. Покидали силы и Степана. Слезы отчаяния и беспомощности текли по смуглым небритым щекам. Вдруг глаза его зло сверкнули, он что-то сказал по-армянски и взял зубами край шинели, здоровой рукой, цепляясь за ветки и стебли травы, стал ползти вперед. Он стонал, хрипел, рычал, но двигался! Капли пота заливали ему глаза, по искаженному от неимоверного напряжения лицу изредка пробегали судороги, но он двигался, двигался! Когда до леса осталось несколько шагов, заряжающий перекатился на спину и расхохотался. Смех его, столь нелепый и непонятный, вскоре перешел в рыдания; он сжимал рукой землю с такой силой, словно она была виновата в их страданиях.
В белые стены назойливо и бестолково тыкалась муха. Алексей с раздражением наблюдал за ее хаотичными и беспомощными движениями. Вот и он уже четвертый месяц находится в госпитале, а о выписке не идет и речи – тяжелое ранение в голову надолго вывело его из строя.
– Ковальчук, к вам гости, – в палату заглянула медсестра.
– Кто там? – Алексей с трудом повернул голову.
– Гвардии рядовой Степан Абрамян, – от белозубой улыбки гостя в палате стало светлее.
Они обнялись, и однополчанин рассказал другу последние фронтовые новости, и что его, – Алексея, – давно ждут в батальоне.
– Степа, ответь мне на один вопрос, только честно.
– Зачем обижаешь, дорогой, хоть на сто отвечу.
– Что ты сказал тогда по-армянски, когда тащил меня на шинели?
Степан полез в карман за кисетом, но вспомнив, где он находится, положил руки на колени.
– Сказал, что ты мой брат и я должен донести тебя к своим.
– Кому сказал? – не понял Алексей.
– Себе.
Ковальчук взял руку Степана в свою ладонь и посмотрел ему в глаза. Этот взгляд двух мужчин многого стоил – кто однажды понял человека в себе, тот поймет его в других.
Отец неподвижно сидел на кровати. Сергей взял сигарету и вышел на улицу. Дождь уныло шелестел по крыше. В небе послышался журавлиный плач. Птицы, прощаясь с родной землей, улетали на юг.
С дорожной сумкой в руках, из дома вышел отец, на ходу буркнув:
– Меня несколько дней не будет.
Не глядя под ноги, старик шел к станции, часто повторяя:
– Степа, я тебе все объясню. Он не знал. Он не хотел, Степа.
Окошко кассы было еще закрыто, и Алексей Ковальчук в ожидании присел на лавочку. Он закурил и прислонился к стене. В глазах вдруг потемнело. На грудь навалилась какая-то тяжесть, дышать стало трудно, лоб покрылся испариной. Старик прилег набок и закрыл глаза. От резкой боли он тихо вскрикнул. На грудь посыпались красные спелые яблоки. Подбежал Степан и принялся укладывать его на старенькую шинель. Алексей взглянул на него и прошептал:
– Не надо, Степа. Прости нас, брат.