Глава 17
- Вы никому не откроете этот секрет, - сказала Мона.
Ее голос дрожал. Она крепко держалась за руку Квинна.
- Если вы его сохраните, то со временем я смогу всех навещать. Я имею в виду других членов семьи. Я буду понемногу узнавать о каждом из них. Так же, как Квинн знает обо всех на ферме Блэквуд. И у меня будет время, которое мне потребуется для отсутствия. Что ты хотела сказать, когда назвала меня «Кровавое дитя»?
Ровен посмотрела на нее через круглый стол. Потом с неожиданным раздражением стянула толстую пурпурную одежду и шагнула из нее, как из половинок ракушки. Напряженная фигура в белой хлопковой сорочке без рукавов.
- Давайте выйдем отсюда. – Ее глубокий мягкий голос зазвучал увереннее. Она чуть наклонила голову. - Пойдемте туда, где захоронены другие. Там Стирлинг. Я всегда любила то место. Давайте поговорим в саду.
Она направилась вперед, и только тогда я заметил, что она босая. Край ее сорочки заскользил по полу.
Михаэль поднялся из-за стола и направился за ней. Казалось, он избегает смотреть нам в глаза. Он догнал Ровен и приобнял ее. Мона тут же последовала за ними. Мы прошли через классическую буфетную комнату со шкафами, за длинными стеклами которых грудились изделия из красочного фарфора, потом проследовали через современную кухню, миновали французские двери, спустились по крашеным ступеням и вышли в выложенный камнями просторный внутренний двор.
Перед нами раскинулся огромный восьмиугольный бассейн, за ним горделиво возвышались кабинки. Протяженные известняковые балюстрады окаймляли садовые участки, взрывавшиеся тропическими растениями, а воздух неожиданно заблагоухал ночным жасмином. Слева с массивных изогнутых веток на нас пролился дождь. Громко пели цикады в гуще деревьев. Автомобильный шум мира извне до нас не доходил. Сам местный воздух казался благословенным.
Мона вздохнула, улыбнулась, встряхнула волосами и, быстро что-то бормоча, как колибри с трепещущими крыльями, нырнула в ждущие объятия Квинна.
- Тут все по-прежнему, так чудесно, даже еще лучше, чем в моих воспоминаниях. Ничего не изменилось.
Ровен остановилась, взглянув на проплывающие облака, словно хотела дать Моне время привыкнуть.
На секунду она уставилась на меня. Кровавое дитя. Папка с фактами. Потом на Мону. Потом снова на облака.
- Стоит ли здесь что-нибудь менять? – обращаясь к Моне, спросила она своим низким мелодичным голосом.
- Мы только хранители, - произнес Михаэль. – Когда-нибудь здесь поселятся другие Мэйфейры, когда нас уже давно не будет.
Мы подождали, подтягиваясь друг к другу. Очень взволнованный Квинн. Мона в состоянии нирваны. Я поискал глазами призрак Джулиана. Его нигде не было. Слишком рискованно, когда Михаэль может его увидеть.
Слева из черных железных ворот вышел Стирлинг, чтобы нас встретить. Как всегда – джентльмен в строгом льняном костюме, странно притихший. Ровен бесстрашно пошла вперед, босая, указывая на садик, из которого только что вышел Стирлинг.
На какой-то момент глаза Стирлинга задержались на Моне, для того, чтобы получить информацию, а затем он пошел за Ровен и Михаэлям, возвращаясь обратно.
Мы оказались в мире, непохожем на прежний - с итальянскими балюстрадами и камнями идеальной четырехугольной формы.
Кругом неистовствовали огромные листья со слоновьи уши и те же банановые деревья, под громадным старым дубом притаилась лужайка, на которой обнаружился железный стол и современные железные же стулья, которые, я подозреваю, были удобнее, чем реликвии в моем дворике. Высокая каменная стена окружала местечко со стороны, противоположной воротам, слева тисовые заросли заслоняли его от навеса для автомобилей, а двухэтажные домики прислуги прятали его от мира справа. Само же строение скрывалось от нас за плотно и высоко разросшейся бирючиной. В комнатах прислуги кто-то был. Спал и видел сны. Старая душа. Забудьте.
Влажная земля, случайно выросшие цветы, порхающие в густом летнем воздухе листья, все песни ночи, запах реки в восьми кварталах отсюда протекающей по Ирландскому каналу, со стороны которого слышался прорезающий ночь свисток поезда, предвещавший приглушенное рычание вагонов.
Внезапно умолкли цикады, в то время как лягушки продолжали свое пение, и послышались трели ночных птиц, слышимые только вампиру. Низкие огни по периметру зацементированной дорожки давали зыбкий свет. Такие же маячки были установлены и в других удаленных уголках сада. Прожектора, закрепленные на верхушке дуба, заполняли сцену мягким сиянием. Что касается луны, то она была полной, но таилась за розовой вуалью облаков. Таким образом, мы оказались в глубоком розовом полумраке, а вокруг нас жил и благоухал сад, готовясь впиться в нас тысячами микроскопических ртов.
Вступив на лужайку, я вдохнул запах таинственных существ. Тот запах, который уловил Квинн, когда был мальчиком и шел вслед за призраком дядюшки Джулиана. Я заметил, что Мона также почувствовала запах, благодаря своим усилившимся чувствам.
Ее передернуло, будто от отвращения, а потом она глубоко вздохнула. Квинн наклонился, чтобы поцеловать ее.
Стирлинг расставлял стулья вокруг стола, играя в гостеприимство. Он пытался замаскировать свое изумление при виде Моны. Когда при пугающих обстоятельствах он увидел Квинна в качестве вампира – это было чудом. А потом снова, в ту ночь, когда мы пришли к нему, чтобы сказать, что Меррик больше нет… Но Мона. У него просто не укладывалось в голове. Белая как снег сорочка Ровен скользила по грязи. Она не обращала внимания. Она что-то бормотала или напевала, я не мог разобрать ни слова, тем более понять их значение. Михаэль так смотрел на дуб, будто бы разговаривал с ним. Затем он снял свой измятый белый пиджак. Повесил его на спинку стула. И продолжал смотреть на дерево, будто желая закончить свою беззвучную речь. Этот мужчина напоминал скалу и был восхитительно сложен.
Стирлинг усадил Мону на ее стул и предложил Квинну присаживаться рядом. Я поджидал Ровен и Михаэля.
Внезапно Ровен обернулась и заключила меня в объятия. Она прижалась ко мне так сильно, как может только сметная женщина, вся - льнущий ко мне благословенный шелк и мягкость, и шептала слова, которые я не мог понять. Ее взгляд быстро пробегал по мне, пока я стоял, замерший, как камень, а мое сердце неистово билось. Затем она стала ощупывать меня всего, распростертые ладони на моем лице, в моих волосах, затем взяла мою руку и переплела свои пальцы с моими. В конце концов, она поместила мою руку между своих ног и отстранилась, задрожав всем телом, отпуская меня и глядя мне прямо в глаза. Я едва не лишился рассудка. Есть у кого-нибудь ответ, как мне справиться с последствиями бури в моей душе? Я запер свое сердце в шкатулку. Я наказал его. Я выдержал. Все это время Михаэль не смотрел на нас. Он нашел себе какое-то местечко, спиной к дубу, лицом к Моне и Квинну, и он разговаривал с Моной, заведя старую отеческую пластинку о том, как она мила и прекрасна, и что она его дорогая доченька. Я мог видеть все это краем глаза, а потом, в порыве чистейшего малодушия, я сломал замок и выпустил себе на волю. Я схватил гибкую Ровен и поцеловал ее в лоб, целовал сладчайший бархат ее лба, а потом ее мягкие несопротивляющиеся губы и позволил ее свободным рукам выскользнуть, чтобы наблюдать, как она присаживается на стул рядом с Михаэлем. Тишина. Свершилось.
Я проследовал к другому концу стола и сел рядом с Моной. Я был самым печальным образом переполнен желанием. Не передать словами, что значит так желать кого-либо. Я закрыл глаза и стал прислушиваться к звукам ночи. Ненасытные омерзительные существа пели изумительно. И ходили по мягкой плодородной земле твари настолько отвратительные, что не берусь описать. И нескончаемо громыхали в прибрежной зоне поезда. И чудовищно завывала каллиопа на речной лодке, которая перевозит туристов вверх и вниз по водному пути пока они пируют, смеются, танцуют и поют.
- Сад зла, - прошептал я.
Я отвернулся, как будто ненавидел их всех.
- Что ты сказал? – спросила Ровен.
На мгновение ее глаза перестали лихорадочно блуждать.
Все, кроме поющих монстров, притихли. Монстров с крыльями и с шестью или восьмью лапами или вовсе без лап.
- Это просто фраза, которую я использовал, чтобы описать планету, - сказал я. – В старые временна, когда я ни во что не верил, когда я верил, что единственные законы, это эстетические законы. Но я был молод и едва рожден для крови, и глуп, потому что ожидал еще чудес. Пока я не понял, что мы все больше узнаем ни о чем и не узнаем ничего. Иногда я снова вспоминаю фразу, когда выдается ночь, как эта, такая же неожиданно прекрасная.
- А сейчас ты во что-нибудь веришь? – спросил Михаэль.
- Ты меня удивляешь, - сказал я. – Я думал, что ты ожидаешь, что я все знаю. Так обычно думают смертные.
Михаэль тряхнул головой.
- У меня ощущение, что ты постигаешь мир, ступень за ступенью, как большинство из нас.
Его взгляд перекинулся на банановые деревья за моей спиной.
Казалось, он тоже был поглощен ночью и глубоко страдал от мыслей, которых у меня не было надежды из него вытянуть. И он не собирался показывать, что страдает. Это ранило.
Просто его переживания стали слишком значительными, чтобы он мог их скрывать, и его сознание волновалось, едва не нарушая правила хорошего тона.
Мона боролась со слезами. Конечно же, это место, со скрытым садиком, хорошо спрятанным от улиц Садового квартала с его перенаселенными домами, было для нее священным.
Ее правая рука скользнула в мою левую руку. Ее левая рука находилась в ладони Квинна, и я знал, она ухватилась за него так же крепко, как за меня, снова и снова пытаясь обрести уверенность.
Что касается моего возлюбленного Квинна, то он испытывал жесточайший дискомфорт и неуверенность во всем. С чувством неловкости он изучал Ровен и Михаэля. Ему еще никогда не доводилось находиться в обществе такого количества смертных, которые знали, кто он. На самом деле он был с таким смертным лишь однажды, и этим смертным был Стирлинг. Он тоже чувствовал присутствие пожилой души в комнате прислуги. Это ему не нравилось.
Стирлинг же, правильно догадавшись, что разоблачение свершилось, что Ровен смягчилась и погрузилась в мысли, похоже, испытывал стреноженный гордостью страх.
Он находился слева от меня, на значительном расстоянии, и смотрел на Ровен.
- Во что ты веришь теперь? – нетвердо, но настойчиво спросила меня Мона. – Я хотела сказать, что если старая версия с садом зла оказалась неверной, что ее заменило?
- Верю в Создателя, - ответил я. – В того, кто соединил это все вместе, с любовью и смыслом. Как иначе?
- Аминь, - со вздохом сказал Михаэль. – Кто-то, кто лучше нас, должен быть, кто-то, кто лучше любого существа на Земле, кто-то проявляющий сострадание…
- Ты проявишь сострадание к нам? – спросил Квинн. Это было резко.
Он смотрел прямо на Михаэля.
- Я хочу, чтобы вы сберегли мой секрет так же, как и секрет Моны.
- Твоя проблема в том, что ты думаешь, что все еще человек, - ответил Михаэль. – Твой секрет в полнейшей безопасности. И именно так, как ты хочешь. Переждите ради на всякий случай некоторое время. Потом Мона может вернуться в семью. Абсолютно нет никаких препятствий.
- Тебе это кажется удивительно простым, - подозрительно сказал Квинн. – Почему так?
Михаэль коротко и горько рассмеялся.
- Вам необходимо понять, кто такие Талтосы и что они с нами сделали, - негромко сказала Ровен. – И что я сделала с одним из них, слишком быстро, слишком неосмотрительно.
Ее глаза затмились воспоминаниями.
- Я не знаю и не понимаю, - сказал Квинн. – Я думаю, Лестат подразумевал, что мы обменяемся секретами. Есть вещи, которые Мона просто не в состоянии объяснить. Они для нее слишком мучительны. В них замешаны вы. Получилось, что она будто связана клятвами и не может освободиться. Ясно лишь одно. Она хочет найти свою дочь, Морриган.
- Я не знаю, сможем ли мы помочь, - сказал Михаэль.
- Я теперь сама смогу разыскать Морриган, - запротестовала Мона. – Я теперь снова полна сил.
Ее рука сжала мою ладонь.
- Но вы должны рассказать мне то, что я должна знать. Два года я пролежала в постели, растерянная и безумная. Я до сих пор не пришла в себя. Я не понимаю, почему вы так и не нашли мою дочь.
- Мы пройдем через это снова, - сказал Михаэль успокоительно.
Ровен что-то бормотала себе под нос. Потом вернулась к реальности; ее взгляд, неуверенный и рассредоточенный, как по пустому пространству заскользил по столу.
- Я знаю о вас, - сказала она. Ее слова вырвались с шипящим звуком и прозвучали вкрадчиво. – Я имею в виду о том, кто вы – Кровавые дети. Охотники за кровью. Вампиры. Я знала. Это было не просто. И Михаэль знал. Знание приходило постепенно.
Она посмотрела прямо на меня, впервые с тех пор, как заговорила.
- Я видела одного из вашего племени. Он шел по кварталу. Это был мужчина. С черными волосами, очень красивый. Казалось, он ничего не замечает вокруг. Он будто бы кого-то искал. Меня охватило парализующее двойственное чувство: я чувствовала влечение к нему и в то же время я его боялась. Вы знаете мои силы. Они не развиты так, как могли бы. Я ведьма, которая не хочет быть ведьмой, безумный ученый, который не хочет быть безумным. Я хотела разузнать о нем. Я хотела последовать за ним. Это было очень давно. Никогда не забуду. Знать, что он не человек, но и не призрак. Не знаю, рассказывала ли я о нем кому-нибудь.
- А потом из Таламаски пропала та женщина. Ее звали Меррик Мэйфейр. Происходящая из той ветви цветных Мэйфейров, которые поселились в деловой части. Не могу вспомнить. Думаю, это была Лили Мэйфейр. Или Лорен? Я не выношу Лорен. У нее порочный склад ума. Лорен, которая рассказывала мне, что среди Мэйфейров есть немало цветных, но эта Мэррик не была близка ни с одним из них. У этой Мэррик были выдающиеся экстрасенсорные способности. Она знала о нас, о компании с Первой улицы, но действительно не хотела пересекаться. Большую часть своей жизни она провела в Таламаске и мы практически ничего о ней не знали. Мэйфейры ненавидят, когда они не знают о Мэйфейрах. Лорен рассказывала, что как-то, когда в доме проходил праздничный прием, пришла Мэррик, ты знаешь, тот бенефис в честь защитников, после того, как Михаэль все отреставрировал, после того, как прошли плохие времена и до того, как Мона действительно серьезно заболела. Эта женщина, Меррик, она проходила по Первой улице вместе с туристами. Только представьте, лишь для того, чтобы увидеть центр. Но нас там не было. Мы не знали.
При этих словах меня словно пронзил клинок. Я взглянул на Стирлинга. Он тоже страдал. Я вспомнил Меррик, как она восходила на алтарь, забирая с собой в Свет призрак, который преследовал Квинна всю его жизнь. И не вернулась обратно. Не ожила. Ничего нельзя исправить.
Но Ровен рассказывала о времени задолго до той ночи, когда Меррик исчезла навсегда.
Ровен рассказывала о том, как Меррик стала одной из нас.
- Потом она исчезла, - сказала Ровен. – И Таламаска пребывала в растерянности. Меррик пропала. Начались перешептывания о зле. Тогда Стирлинг направился на юг.
Она посмотрела на Стирлинга. Он смотрел на нее со страхом, но сохранял внешнее спокойствие.
Она снова опустила глаза, голос зазвучал негромко и мягко, как раз в тревожной близости к истерике.
- О да, - сказала она мне. – Я знаю. Временами мне казалось, что я схожу с ума. Я построила центр Мэйфейров не для того, чтобы превратиться в сумасшедшего ученого. Сумасшедший ученый способен справиться с тем, о чем не принято говорить. Доктор Ровен Мэйфейр была обязана быть хорошей. Я создала этот центр, чтобы призвать доктора Ровен Мэйфейр действовать во благо добра. Как только план стал воплощаться, у меня не осталось времени предаваться безумию, - мечтать о Талтосах, думать, куда они ушли, представлять странных существ, которых я видела, но потеряла их след. О дочери Моны. Мы сделали все, что было в наших силах, чтобы разыскать ее. Но я не могла прятаться в тени мира. Я должна была быть здесь, среди обычных людей, подписывающих контракты, намечающих планы, обращающихся по всему миру к докторам, отправляющихся в Швейцарию и Вену, чтобы взять интервью у медиумов, желающих работать в идеальном медицинском центре. В медицинском центре, с которым не сравнится никакой другой благодаря нашему оборудованию, лабораториям, персоналу, комфорту, правилам и проектам.
- Таким образом я пыталась удержаться в нормальном мире, достичь максимальных высот в своем служении медицине…
- Ровен, то, что ты сделала – действительно грандиозно, - сказал Квинн. – Ты говоришь так, будто сама не веришь в Центр, когда тебя там нет. Но другие – верят.
Но ее слова продолжали течь беспокойным потоком, будто она его не слышала.
- К нам приходят очень разные люди, - сказала она. Слова вырывались, будто она не могла их сдержать. – Люди, которые никогда не давали Талтосам жизнь; люди, которые никогда не видели призраков; люди, которые никогда не закапывали трупы в Саду Зла; люди, которые никогда не видели Детей Крови; люди, которым нет надежды хоть как-то соприкоснуться со сверхъестественным. Центр помогает всем, всех заключает в свои объятья, потому что он настоящий. Для них он настоящий, вот что имеет значение. Я не могу предоставить Центр себе, даже не могу спрятаться в своих кошмарах, предаться отчаянию, запершись в своей комнате; не могу подвести стажеров, и тех, кто работает там с основания. Не могу бросить свои исследовательские команды, и, вы знаете мою подноготную, своих нейрохирургов. Я ученый, по сути своей, и я каждой клеточке этого гигантского организма отдала частицу собственных изысканий. Мне не убежать, я не могу подвести, я не могу подвести сейчас, не могу отсутствовать, я не могу…
Она замолчала, закрыла глаза. Ее правая рука на столе сжалась в кулак.
Михаэль смотрел на нее с тихой грустью.
- Продолжай, Ровен, - сказал я. – Я тебя слушаю.
- Ты раздражаешь меня, - сказала Мона низким резким голосом. – Думаю, я тебя ненавижу.
Я был потрясен.
- Да, так и есть, всегда было, - сказала Ровен, поднимая голос, но не свои блуждающие глаза. – Потому что я не могла тебе помочь. И не смогла найти Морриган.
- Я не верю тебе! – сказала Мона.
- Она тебя не обманывает, - жестко сказал Квинн. – Вспомни, что ты сама только что говорила. Годами ты плохо себя чувствовала, была растеряна.
- Мона, дорогая, мы не знаем, где Морриган, - сказал Михаэль.
Мона прислонилась к Квинну, и тот обвил рукой ее плечи.
- Расскажи нам Ровен, расскажи нам все, что ты хотела, - сказал я. – Я хочу послушать.
- Да, да, - сказала Мона. – Продолжай эту сагу о Ровен.
- Мона, - прошептал я, наклоняясь, чтобы притянуть к себе ее голову, мои губы оказались у ее уха. – Это смертные. А со смертными мы должны проявлять спокойствие и бесконечное терпение. Ничего, из того, что ты устраиваешь. Возьми себя в руки. Оставь свои старые смертные обиды. Они здесь неуместны. Разве ты не видишь, сколько у тебя теперь сил, чтобы найти Морриган? Что действительно сейчас имеет значение, так это покой в твоей семье.
Она неохотно кивнула. Она не поняла. Смертные страдания отдалили ее от этих людей. Только тогда я стал осознавать, как огромна разделившая их пропасть. Не имело значения, что практически каждый день они приходили в ее больничную палату. Ее рассудок был затуманен лекарствами, она едва ли что понимала, страдая от боли, и чувствовала себя одинокой.
Мое сосредоточенное внимание прервал мягкий шуршащий звук. Существо, дремавшее в комнате прислуги, проснулось и суетливо спускалось по деревянным ступеням. Хлопнула дверца, и зашуршала листва под чьими-то стремительными шажками.
Существо, появившееся среди папоротника и листьев, размером со слоновьи уши, вполне могло сойти за гнома. Но это была всего лишь очень старая женщина. Малюсенькое создание, с личиком, совершенно измятым морщинами. Черноглазая, с белыми волосами, заплетенными в две длинные опрятные косички, кончики которых стягивали розовые ленточки. На ней был плотный цветастый халат и нелепейшие пушистые розовые тапочки. Мона вскочила, чтобы поприветствовать ее, и выкрикивала: «Долли Джин!», затем заключила существо в свои объятья и закружилась с ней.
- Господи Боже! – кричала Долли Джин. – Так это правда, это Мона Мэйфейр! Благовоспитанное дитя, ты сейчас же поставишь меня на место и расскажешь, что на тебя нашло. Посмотри на эти туфли. Ровен Мэйфер, почему ты не сказала мне, что детка здесь? И ты, Михаэль Карри, дай-ка мне этот ром, думаешь, твоя мать не видит с небес, того, что ты натворил? Думал, меня можно не принимать в расчет. Я знаю, не надейся, что не знаю. И посмотри на Мону Мэйфейр, что ты впихнул в нее?
Мона не понимала, что со всей своей вампирской мощью раскачивает женщину в воздухе, и не отдавала себе отчета, насколько ненормально это смотрится. Зрители лишились дара речи.
- Ах, Долли Джин, это так долго продолжалось! Так ужасно долго, - всхлипнула Мона. – Я даже не могу вспомнить, когда последний раз тебя видела. Я была заперта и связана, и погружена в сон. И когда мне сказали, что Мэри Джейн Мэйфейр снова убежала, я будто впала в ступор.
- Я знаю, моя детка, - сказала Долли Джин. – Но они бы не пустили меня в комнату, у них свои правила. Но не проходило и дня, чтобы я не молилась за тебя. И в один из этих ясных дней Мэри осталась без денег и вернулась домой, или закончила в морге, с биркой на пальце. Мы найдем ее.
К тому времени мы все уже были на ногах, кроме Ровен, погруженной в свои мысли, как будто ничего не происходило. Михаэль быстро забрал у Моны, по-видимому, абсолютно невесомую Долли Джин и поместил ее между собой и Ровен.
- Долли Джин, Долли Джин, - всхлипывала Мона, пока Квинн пытался усадить ее обратно на ее место за столом.
Ровен ни разу даже не бросила взгляда ни на Мону, ни на Долли Джин. Она продолжала бормотать, в ее голове, не давая ей покоя, непрерывно рождались слова, а ее глаза безнадежно пытались пробить темноту.
- Прекрасно, присаживайся, Долли Джин, и ты, Мона, и дайте Ровен выговориться.
- А ты еще кто такой?! – воскликнула, обращаясь ко мне, Долли Джин. – Откуда, Пресвятая Дева, ты явился?
Ровен неожиданно повернула голову и уставилась на Долли Джин с видимым удивлением.
Потом снова ускользнула в себя и погрузилась в воспоминания. Пожилая женщина притихла и не двигалась.
Потом пробормотала:
- О, бедняжка Ровен, она снова не в себе.
И опять уставилась на меня, широко раскрыла рот, закричала:
- Я знаю, кто ты!
Я ей улыбнулся. Не мог удержаться.
- Пожалуйста, Долли Джин, есть дела, которые нам надо уладить, - сказал Михаэль.
- Господи Иисусе, Мария и Иосиф! – кричала Долли Джин, уставившись теперь на Мону, которая торопливо вытирала свои недавние слезы. – Моя детка, Мона Мэйфейр, - Кровавое дитя!
Потом ее глаза занялись изучением Квинна. И раздался новый вскрик, перешедший в вопль:
- Так ведь это тот, черноволосый!
- Нет, это не он, - заявила Ровен сердитым сдавленным шепотом, вновь поворачивая голову в сторону женщины. – Это Квинн Блэквуд. Ты знаешь, он всегда любил Мону.
Она заявила это таким тоном, словно сообщала ответ на все вопросы во вселенной.
Долли Джин мелко дернулась в своем стуле и, после пары наклонов и покачиваний головой, принялась вдумчиво разглядывать Ровен, которая смотрела на нее, сверкая глазами, будто впервые видела.
- Ах моя девочка, моя бедная девочка, - сказала Долли Джин Ровен. Она протянула свои маленькие ладошки к Ровен и погладила ее по голове.
- Моя дорогая девочка, не переживай ты так. Все время за всех переживаешь. Такая уж ты у меня, моя девочка.
Ровен долго смотрела на нее, будто ни слова, из того, что говорила Долли Джин не понимала. Потом отвернулась, глядя в никуда, частью думая, частью грезя.
- Как раз сегодня в четыре часа, - говорила Долли Джин, продолжая гладить Ровен по голове, - эта бедная душа копала себе могилу в этом вот саду. Я вижу, как хорошо ты ее запрятал, Михаэль Карри, ты думаешь, что можешь запрятать все. Когда же я подошла к ней, чтобы спросить, что она делает здесь, посреди грязной земли, она попросила принести лопату и закопать ее, пока она дышит.
- Сиди спокойно и помалкивай, - прошептала Ровен, уставившись куда-то в даль, будто пыталась увидеть ночные звуки.
- Пришло время взглянуть на вещи шире. У нас появились новички, и это касается только самых близких. Будь достойна этой чести, Долли Джин. Храни молчание.
- Хорошо, моя девочка, - сказала Долли Джин. – Тогда продолжай говорить, как говорила до этого. И ты, моя ослепительная Мона, дни и ночи, я молюсь за тебя, и ты, Квинн Блэквуд. И ты, светловолосое, прекрасное создание. Ты думаешь, я не знаю, кто ты, но я знаю!
- Спасибо, мадам, - сказал я невозмутимо.
Заговорил Квинн.
- Итак, все вы будете хранить наш секрет? С этого момента мы подвергаемся большой опасности. Что из этого выйдет?
- Секрет может быть сохранен, - сказал Стирлинг. – Мы можем это обсудить. В любом случае уже ничего не изменишь.
- С чего ты взял, что мы собираемся убеждать всех Мэйфейров в том, что Кровавые дети существуют?
Долли Джин рассмеялась и стукнула обеими ладошками по столу.
- Это даже забавно! Мы не можем заставить их поверить в Талтосов. Этот блестящий доктор, вот она, не может даже заставить их поверить в гигантских моллюсков. Она не может убедить их избегать связей, чтобы не обзавестись еще одним ходячим младенцем! И ты думаешь, нас будут слушать, если мы попытаемся скормить им историю о Кровавых детях? Милый, да они и к телефону-то не подходят, когда мы звоним.
На мгновение мне показалось, что Ровен вот-вот примется бредить. Она уставилась на Долли Джин. Ее ужасно трясло. Лицо побледнело, губы зашевелились, бесполезно силясь произнести хоть слово. Потом Ровен очень странно рассмеялась. Мягкий свободный смех. Ее лицо сделалось девичьим и даже довольным.
Долли Джин пришла в экстаз.
-Ведь ты же знаешь, - прокричала она Ровен. – Ты не можешь убедить их в существовании пневмонии, в том, что есть грипп!
Ровен кивнула, а смех медленно, но мирно затих, преобразившись в улыбку. По правде, никогда еще я не наблюдал у Ровен подобных эмоций и любовался ею в новых проявлениях.
Мона плакала, одновременно пытаясь говорить.
- Долли Джин, пожалуйста, успокойся, - сказала она. – Нам надо кое-что уладить.
- Тогда налейте мне рома, - сказала Долли Джин. – Ради бога, сходи за ним сама, ты знаешь, где его искать. Нет… Лучше принеси мне Аморетто, немного – на донышке. Вот что сделает меня по-настоящему счастливой.
Монна тут же покинула нас, чтобы пересечь лужайку, направившись в сторону бассейна и жалобно цокая каблучками, когда под тяжестью поручения они касались камней.
Михаэль покачал головой.
- Вот еще рому в довершение ко всему выпьешь, и почувствуешь себя нездоровой, - пробормотал он.
- Я родилась нездоровой, - сказала старая женщина.
Стирлинг разглядывал Долли Джин как нечто безусловно ужасное. Я едва не рассмеялся. Ровен продолжала улыбаться Долли Джин. Это было мило, честно и немного загадочно.
- Пожалуй, я волью тебе этот Аморетто в глотку, - нежно сказала Ровен своим хриплым интимным голосом. – Я утоплю тебя в нем.
Долли Джин принялась подпрыгивать на своем стуле, прыская от смеха. Она взяла лицо Ровен в ладони и крепко сжала.
- Ну вот, я таки рассмешила тебя, с тобой все в порядке, моя гениальная девочка, мой доктор, моя госпожа, хозяйка дома. Я люблю тебя, и я единственная во всем семействе Мэйфейров, кто тебя не боится.
Она поцеловала Ровен в губы, а потом отпустила ее.
- Ты просто продолжаешь заботиться обо всех, такую уж миссию возложил на тебя Господь, понимаешь. Заботиться обо всех.
- А я разочаровываю его снова и снова, - сказала Ровен.
- Нет, нет, дорогая, - сказала Долли Джин. – Открой новое крыло в госпитале и не волнуйся ни о чем, моя хорошая девочка.
Ровен вновь сжалась на стуле. Она выглядела растерянной. Ее глаза закрылись.
Через лужайку к нам легко, будто порхая, шла Мона, держа в руках серебряный поднос, уставленный ликерами и сияющими бокалами. Она водрузила все это на железный стол.
- Так, посмотрим, - сказала она. – Среди нас три человека, - она поставила бокалы напротив Стирлинга, Михаэля, Долли Джин и Ровен. – О! Нет, у нас тут четыре человека. И теперь у каждого из вас по бокалу.
Я подумал, что Квинн сейчас умрет от досады. Меня передернуло.
Михаэль выбрал ликер «Айриш Мист» и налил себе немного. Долли Джин завладела бутылкой Аморетто и сделала хороший глоток из горлышка. Стирлинг накапал себе сияющего коньяка и едва его пригубил. Ровен не приняла участия в дегустации. Повисла тишина, во время которой Мона устраивалась на своем прежнем месте.
- Ровен, - сказал я. – Ты пыталась объяснить, как узнала о нас. Ты рассказывала о Меррик Мэйфейр. О том, как она исчезла из Таламаски.
- О, это хорошая история, - сказала Долли Джин, отхлебнув еще Аморетто. – Это интересно. Давай же, Ровен, если уж ты решила наконец заговорить, то и я хочу послушать. Продолжай, как будто я и не появлялась здесь, чтобы тебя позабавить.
- Вы должны понять, что для нас значит Таламаска, - сказала Ровен. Она сделала паузу. Потом продолжила, понизив голос и совершенно успокоившись: - Таламаска знает семейство Мэйфейров в течение всех тринадцати поколений. Мона понимает. Квинн, не знаю, понимал ли ты это когда-нибудь, но им можно рассказывать обо всем. Они все знали о Талтосах. Они знали. Я будто пришла на исповедь, когда посетила их. Они придерживаются твердости и соблюдают тайну исповеди, подобно католической церкви.
И Стирлинг – он был так терпелив. Мона любила его.
- Не говори о нас так, будто нас здесь нет, - сказала Мона.
- Терпение, Мона, - сказал я.
Ровен продолжала, словно ничего не слышала:
- И у нас же была еще Долли Джин, наша восхитительная Долли Джин с плантации Фонтевро, которая утверждала, что Меррик Мэйфейр стала одной из Детей Крови. «Будьте уверены! Это именно то, что с ней случилось!» Долли Джин знала об этом. Она связалась с Танте Оскар. Танте Оскар все ей рассказала.
Ровен улыбнулась Долли Джин, которая кивнула и сделала еще один хороший глоток Аморетто.
Ровен наклонилась, как и Долли Джинн, и они прижались друг к другу лбами, а потом нежно поцеловались в губы. Выглядело так, будто эти женщины были любовницами.
- Теперь ты отдашь мне должное, - предупредила Долли Джин. – Или я рассержусь на тебя. Только, по правде, я точно не помню, как было дело.
- Помолчи,- мягко сказала Ровен, ласково улыбнувшись.
Долли Джин кивнула, вновь отхлебнув Аморетто.
Ровен села обратно и продолжила:
- Долли Джин попросила Генри отвести нас с ней на большой машине в деловую часть к Оскар. Это был французский квартал в стороне от проторенной дороги. Танте Оскар – пожилая цветная Мэйфейр, которая живет на третьем этаже в квартире с балконом. Откуда открывается вид на реку. Ей на тот момент было около ста лет. И сейчас примерно столько же.
Речь Ровен стала ускоряться.
- На Танте Оскар было много одежды, одно платье натянуто на другое, и где-то четыре забавно выглядевших шарфика, обмотанных вокруг шеи, а в довершении всего на ней был длинный бордовый плащ с золотистым мехом на вороте. Я думаю, лисий, маленькие такие лисицы с головами и хвостами, не знаю… А на каждом костлявом пальце было по кольцу. Лицо ее напоминало вытянутый овал, волосы были черными и блестящими, а огромные в форме яиц глаза были желтыми. А еще там было много прижатой друг к дружке мебели, сразу три буфета в ряд, три письменных стола, а также три обеденных, и всюду диваны и стулья и ковры, покрывающие один другой… и маленькие столики с салфеточками статуэтками и фотографиями в рамочках, а куда ни посмотри – всюду предметы из серебряного чайного сервиза. Шкафы ломились от одежды, и все было вперемешку.
Долли Джин захихикала, вкусив еще порцию Аморетто, а Мона негромко рассмеялась.
Ровен продолжала, будто она этого не слышала:
- Всюду сновали прелестные ребятишки лет двенадцати, которые угощали нас кофе и пирожными, приносили почту и сбегали вниз за газетами. В каждой комнате стояло по телевизору, от его жизнерадостного гомона закладывало уши. Никогда еще в Новом Орлеане я не видела таких красивых детей. Оттенки их кожи просто не поддаются описанию. Танте Оскар подошла к холодильнику, который она называла «ледяной шкаф» – надо сказать вещь оказалась новехонькой, - открыла дверь, чтобы показать нам, что внутри, среди пакетов молока, йогуртов и банок с вареньем, стоит телефон. Оказывается, что когда позвонила Долли Джин, Танте Оскар услышала звонок через дверь, догадавшись, что это Долли Джин. Потому-то она и ответила.
- Танте Оскар рассказала нам, что Кровавые Дети обитают в квартале уже около двухсот лет, питаясь кровью всякого сброда, а теперь и Меррик Мэйфейр стала одной из них. Это было предрешено. Дядя Меррик Мэйфейр, старый Вервен, предсказывал, что его дорогая маленькая Меррик Мэйфейр однажды последует за Кровавыми Детьми, о чем он и поведал одной только Танте Оскар. Дядя Вервен был великим доктором-вуду, все его уважали, но когда он разглядел будущее Меррик, его сердце разорвалось. Танте Оскар сказала, что теперь Меррик Мэйфейр будет жить вечно.
Я вздрогнул. Если бы мне только удалось увидеть Свет… Но много ли шансов оставил мне Господь?
- Конечно же, дядюшка Джулиан пытался предотвратить эту трагедию – думаю, это его плата за грехи – бесконечно скитаться по земле.
- Мне это кажется очень правильным, - ввернул я, не успев остановиться.
Ее рассказ продолжался:
- Танте Оскар объяснила нам. Дядюшка Джулиан явился во сне Великой Нананне, когда та умирала, и велел ей отвести Меррик Мэйфейр в Таламаску. Но Танте Оскар сказала, что проклятие дядюшки Джулиана в том и заключается, что любое его вмешательство в судьбы живущих заканчивается провалом.
- Она действительно так сказала? – спросил я.
Михаэль улыбнулся и тряхнул головой. Он посмотрел на Мону, а Мона смотрела на него… Ровен продолжала свою историю:
- Когда я описала черноволосого, того, которого я как-то видела прогуливающимся, Танте Оскар его узнала. Она назвала его Луи. Она сказала, что Крестное знамение способно оказать на него сильнейшего воздействие, хотя и не имеет над ним власти. Он просто исполнен уважения к жесту. Она сказала, что опасаться следует блондина, со странным именем и который «разговаривает, как гангстер, а выглядит, как ангел». Я никогда не забывала этих слов. Мне они показались очень странными.
Она обратила на меня взгляд. Я растворялся в ней.
- А потом годы спустя и всего несколько дней тому назад появился ты, на ферме Блэквуд, в большой гостиной, и Жасмин называла тебя «Лестат», и ты разговаривал, как гангстер, а выглядел, как ангел. В самой-самой глубине своей души я знала, кто ты, хотя и не хотела знать. Но я знала. Я помню нафталиновый запах жилища Танте Оскар и то, как она говорила: «Черноволосый не станет пить, если натолкнется на сопротивление, но блондин… Он может сделать с тобой нечто ужасное. Вот кого следует бояться».
- Это не правда, - мягко сказал я. – Даже проклятые способны учиться. Не так, конечно, как об этом говорится в молитвенниках. Но даже ангелы и вампиры способны усваивать уроки бытия. Должно быть, Бог, ко всему прочему, всепрощающий Бог. Нет тех, кому закрыт путь к искуплению.
- Искупление, - прошептала она. – Какое может быть для меня Искупление?
- Дорогая, не говори так, - произнес Михаэль.
- Эту девочку невозможно любить так, как она того заслуживает, - сказала Долли Джин. – Каждое утро, едва проснувшись и съев завтрак, она отправляется в ад. Я клянусь в этом.
Ровен улыбнулась мне. В бледном свете она действительно выглядела очень юной – с тонкими нежными чертами, мягким взглядом ненадолго успокоившихся глаз. Ах, твои губы и твоя любовь – для меня много желаннее твоей крови. Повисла пауза. Ее законный супруг так расстроился, что ничего не замечал, а взгляд Ровен слился с моим.
Прости меня.
- Но я все брожу вокруг да около, - сказала она. – Это же не обычная история? Правда?
Она посмотрела по сторонам, как будто удивляясь саду и темноте, поблескивающим в свете прожектора бутылкам и ласковому сиянию бокалов.
- Продолжай, Ровен, пожалуйста, - сказал я.
- Да, я продолжаю, - сказала она. – И там-то и затерялся ее след, да, - она кивнула, - И, в конечном счете, как вы понимаете, я рассказала Михаэлю обо всем, что слышала и что мне довелось увидеть самой. И Михаэль выслушал меня, как он всегда делает, когда речь идет о страшных вещах - с этой его очаровательной кельтской невозмутимостью, которая все яснее в нем проявляется год от года. Но когда я поговорила со Стирлингом, то по его лицу догадалась, что он понял все. Он захотел встретиться с Танте Оскар. Что он и сделал. И рассказал, кроме прочего, что они потеряли Меррик Мэйфейр. И только.
- Затем Лорен, вы знаете – она адвокат в компании Мэйфейр и Мэйфейр, которая знает все очевидные вещи и поэтому не знает ничего, она вбила в свою пустую маленькую голову, что должна все разузнать об исчезновении Мэйфейр, которой, должно быть, просто не хватало ее белой семьи. Вот дерьмо.
- Точно, - сказала Долли. Она снова отхлебнула из бутылки.
- Лорен нацелилась найти Мэйфейр, кем бы она там ни оказалась, в Таламаске, которую она недолюбливала.
- Она знала дом, где родилась Меррик Мэйфейр, - сказала Ровен. – И она навела справки и убедилась, что Меррик по-прежнему его владелица. Она направилась в деловую часть. И что-то там ее напугало. Она позвонила мне, сказала: «Он выглядит, как дворец среди подозрительных хибар, а обитатели этих хибар боятся к нему приближаться. Я хочу, чтобы ты пошла со мной». Итак, я согласилась. Я все еще была под впечатлением от общения с Танте Оскар. Я подумала, почему бы мне не сходить в деловую часть? Мне и осталось-то только разобраться с больницей и исследовательским центром. Кто я, чтобы жаловаться на занятость?
- Долли Джин утверждала, что с нашей стороны это было глупо – не следует приближаться к Кровавым Детям, тем более, если знаешь, кто они, но если уж нам так необходимо идти, то делать это нужно после наступления сумерек. Кровавые дети выходят только ночью. Кроме того Долли Джин настояла, чтобы мы подошли точно со стороны главных ворот и постучались в парадную дверь, и чтобы вели себя пристойно – иначе можно спровоцировать кровавых детей на нас напасть.
Во время этой речи Долли Джинн беспрестанно кивала и хихикала.
- Затем мы созвонились с Танте Оскар, которая услышала звонок через дверь холодильника, и вновь прозвучала та же история. Лорен все это стало утомлять, как она любит говорить. Она заявила, что еще до совершеннолетия была сыта по горло повальным сумасшествием Мэйфейров. И предупредила, что подаст в суд на любого из нас, если мы еще раз произнесем что-то в духе «Кровавых детей». Тогда я, естественно, предложила: «Ну хорошо. Почему бы тогда нам не называть их вампирами?»
Мона расхохоталась, как и Долли Джин, которая так тряслась от смеха, что ее левый кулачок с силой стукнул по столу. Она чуть не подавилась. В конечном счете, Мона нашла утешение в хихиканье. Михаэль жестом призвал их к тишине. Ровен терпеливо ждала.
Наконец, она продолжила, обратив на меня глаза, но потом отвела взгляд.
- И вот мы вошли туда. Я не видела более заброшенной трущобы. Плиты, устилавшие садовую дорожку, плавали в грязи, само строение утопало в строительном мусоре, а сорняки так разрослись, что напоминали пшеничные поля. И тут мы увидели классический коттедж, окрашенный свежей белой краской, и ухоженный сад. Коттедж окружала высокая изгородь, были и ворота, а также звонок, в который мы позвонили, взойдя на крыльцо. Нам открыла высокая босая женщина, за ее спиной мерцал свет коридора. Это была Меррик Мэйфейр. Она знала кто мы. Это пугало. Она похвалила мой медицинский центр и поблагодарила Лорен за то, что та когда-то навещала Великую Нананну, когда та была еще полна сил. Она держала себя с нами очень мило, но не предлагала войти. Она заявила, что с ней все в порядке. Что она никуда не исчезала, а просто полюбила уединение. Я пыталась хорошенько разглядеть ее, но на меня словно нашло наваждение. Я зачарованно прислушивалась к тембру ее голоса, любовалась манерой двигаться – но все это воздвигало между нами стену. Однако опасность исходила не от ее холодного достоинства, как это могло бы быть со смертной женщиной. Дело было в ее голосе – музыкальном и сильном. Сама она будто пряталась в нем.
- Разумеется, Лорен убедила свой неподражаемо банальный ум, что все в порядке. Жалкая идиотка. Она набросилась на Таламаску, которую она предложила «вывести за черту Луизианы». Затем она разразилась обвинительной речью, перечисляя бесконечный перечень их юридических компаний в Нью-Йорке и Лондоне, что, мол, управление этих контор настроено против нее, взять, к примеру, меня и Михаэля, заклеймила нас всех сектантским сборищем, не забыв упомянуть мою неадекватность, и стала настаивать на необходимости запереть Танте Оскар дома. Тогда я схватила ее и грубо встряхнула. Это вышло случайно. Я ни с кем так раньше не обращалась. Это было ужасно. Но когда она посмела задеть Танте Оскар, я вышла из себя. Просто вышла из себя. Я сказала ей, что если она только посмеет тронуть кого-нибудь из Мэйфейров, неважно цветных или белых, я ее убью. Думаю, у меня было что-то вроде временного помрачения рассудка. С какой стати она вообразила, что имеет право так поступать? Я отскочила от нее. Я испугалась, что… сделаю с ней что-нибудь еще более ужасное. На этом все и закончилось. С тех пор она держится от меня подальше.
- У меня было так много дел в Центре, что не представлялось возможным ночи напролет беседовать с Долли Джин о Кровавых Детях, о том, что они делали или не делали. И все же кое в чем я не смогла себе отказать – вместе с Долли Джин мы вновь наведались в квартиру Танте Оскар. Но они стали обсуждать «ходячих младенцев», зарождавшихся на болотах. Для меня было очевидным, что они имеют в виду именно детенышей Талтосов, и попытки ужаснувшихся Мэйфейров, живших на тех болотах, их уничтожить. Мне стало не по себе, и я ушла.
- И вот мы добрались почти до недавних событий. Неожиданно умирает любимая тетушка Квинна, мисс МакКуин, все ее обожали, а похороны заставили нас собраться вместе, но Мона была так слаба, что ее даже не поставили в известность. Похороны проходили в старом Новоорлеанском стиле, и вот, на скамье, в церкви Пресвятой Девы Марии, я увидела тебя, Квинн. И тебя, Лестат. А также эту высокую женщину с повязанным вокруг головы шарфом. Тут к ней подошел Стирлинг, который называл ее «Меррик», и я знала, наверняка знала, что она и была той самой женщиной, которую я уже видела, но теперь-то я не сомневалась, что на самом деле она – не человек. Только я не могла сосредоточиться на этой мысли.
- Был момент, когда она обернулась, подняла солнечные очки и посмотрела прямо мне в глаза. Я подумала – и что? Чем мне это грозит? Она улыбнулась, а я почувствовала сонливость и не могла больше сосредоточиться ни на чем другом, кроме того, что тетушка Куин умерла, а все другое рядом с этим не имеет значения.
- Я решила не смотреть на Квинна. Решила, что не буду думать о том, как изменился его голос, когда он говорил со мной по телефону – это волновало меня год назад, когда я впервые заметила в нем разительные перемены. В конце концов, я могла ошибаться. Да и что дает знание о подобных вещах? Ну и пусть белокурый парень, сидящий на скамье рядом с Квинном, похож на ангела. Разве могла я догадаться, когда встретила его всего лишь день или два спустя в гостиной Блэквуд Мэнор, что он «похитит» Мону и будет разговаривать, как гангстер? – у нее вырвался прелестный интимный смешок. – У меня был мой Медицинский центр – моя миссия в реальном мире. Тогда же я присутствовала на похоронной мессе и, закрыв глаза, принялась молиться. А потом Квинн вышел на кафедру и говорил такие хорошие слова о тетушке Куин, и с ним был маленький Томми Блэквуд. Ну разве тот, кто не жив, смог бы так себя вести?
- А мне нужно было возвращаться в Центр, к Моне, лежавшей в кровати, исколотой иглами, в бинтах и повязках, истерзавших ее кожу, и убеждать, что Квинн здоров, доволен и чувствует себя превосходно, к тому же подрос еще на четыре дюйма после длительной поездки по Европе. Что ее возлюбленный… - она снова остановилась, словно поток слов иссяк. Она смотрела перед собой в пустоту.
- От твоих историй нам нет никакой пользы, - сказала Мона жестко.
Я испытал шок.
Мона продолжала:
- Зачем ты рассказала нам все это? Не ты главная героиня произошедших событий! Ну хорошо, итак ты боролась за мою жизнь все эти годы. Вместе тебя это бы делал какой-нибудь другой доктор. И здесь ты выкапывала трупы Талтосов, и что?..
- Перестань, нет, - прошептала Ровен. – Ты говоришь о моих грехах, о моей дочери!
- Вот о чем идет речь! Я не могу! – закричала Мона. – Вот почему ты не могла поступить иначе! Но ты тут рассусоливаешь…
- Итак, ты тоже дала жизнь одному из них? – нежно спросил я Ровен. Я протянул через стол руку и накрыл ее ладонь своей. Ее рука оказалась холодной, но Ровен тут же сжала мои пальцы.
- Предатель! – сказала мне Мона.
- Бедная малышка, - сказала Долли Джин, которая была уже пьяной и задремала. – Нарожала этих ходячих детей, которые разорвали ей матку.
При этих словах Ровен затаила дыхание. Она убрала руку, а ее плечи сжались, как будто в попытке спрятаться в себя.
Михаэль был сильно встревожен, как и Стирлинг.
- Долли Джин, эта тема не обсуждается, - сказал Михаэль.
- Ровен, ты можешь продолжить? – попросил я. – Я понимаю все, что ты говоришь. Ты как раз объясняла, как и по какой причине ты готова хранить наш секрет.
- Верно, - сказал Квинн. – Ровен объяснила, почему она готова мириться с тем, что мы есть.
В глазах Михаэля отразилась сильнейшая боль, нечто глубоко личное, с чем он оказался почти один на один с собой.
- Да, это и есть правда, - сказал он вполголоса.
- Я родила двоих, - сказала Ровен. – Я дала волю злу двенадцать поколений спустя. Вот, что хочет услышать Мона. Вот секрет, которым мы можем с вами обменяться.
- О да! – саркастически вскричала Мона. – Продолжим выслушивать сагу о Ровен! Я желаю услышать о собственном ребенке! И человеке, который ее забрал.
- Сколько раз я должна говорить тебе, что не могу их найти. Я вновь и вновь предпринимала поиски.
Я рассердился на Мону. Мне пришлось глубоко вздохнуть. Я придвинулся к ней, вырвал ее из оберегающих объятий Квинна и повернул лицом к себе.
- Теперь послушай меня, - тихо сказал я. – Перестань оскорблять свою силу. Перестань забывать, что она у тебя есть. Не забывай о неизбежных ограничениях, когда ты с родными! Теперь у тебя есть такие возможности для поисков дочери, о которых Ровен и Михаэль не могли и мечтать! Мы с Квинном здесь, чтобы выяснить, кто такие Талтосы, потому что ты не могла нам толком рассказать о них! (Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами, в которых промелькнула тень ужаса). Как только мы спрашивали тебя о них, ты начинала заливаться слезами! На самом деле, за последние тридцать шесть часов ты рыдала больше, чем любой новорожденный вампир, с которым мне приходилось иметь дело! И это уже становится онтологическим, экзистенциональным эпистемологичеким интерпретационным занудством.***
- Как ты смеешь высмеивать меня?! – прошипела она. Она сделала глубокий вдох, чтобы совладать с собой. – Отпусти меня сейчас же! Ты вообразил, что я буду подчиняться тебе в каждой мысли, слове и деле! Размечтался! Я не какая-то жалкая шлюшка, за которую ты меня держишь! Я была гордостью и наследницей всей семьи Мэйфейров! Я знаю, что значит самообладание и сила! И ты не выглядишь для меня, как ангел, и разрази меня гром, если я вижу в тебе хотя бы толику обаяния настоящего гангстера!
Я оторопел. И отпустил ее.
- Я сдаюсь, - сказал я с отвращением. – Ты просто наглая маленькая невежа! Делай, что хочешь.
Квинн схватил ее, развернул и заглянул ей в глаза.
- Пожалуйста, успокойся, - сказал. – Пусть Ровен говорит так, как ей удобнее. Если ты хочешь снова стать Моной Мэйфейр, нужно мириться с этим.
- Мона, это действительно так, - сказал Стирлинг. – Помни. Перед тобой раскрывают душу, идет обмен исключительной откровенностью.
- О! Давайте начистоту, - сказала Мона. - Я победила смерть, а мы собрались здесь, чтобы выслушивать личные переживания Ровен Мэйфейр?
Долли Джин, дремавшая в обнимку с бутылкой, внезапно обнаружила признаки жизни, стала раскачиваться, наклонилась вперед, ее маленькие, окруженные морщинками глаза тяжело уставились на Мону.
- Мона Мэйфейр, прикуси язычок, - сказала она. – Тебе хорошо известно, не важно, как ты была слаба, что Ровен очень редко говорит, а уж если говорит, то у нее имеется, что сказать. Ты и твои восхитительные друзья узнают о семье Мэйфейр, и каким образом, скажи, это может причинить тебе боль? Как твоим красивым спутникам понять тебя? Замолчи.
- О! Ты просто присоединилась к общему хору! – резко ответила Мона. – Пей свой Амаретто и не трогай меня!
- Мона, - сказал Квинн, как мог любезно. – Есть вещи, которые нам необходимо выяснить ради твоего же блага. Неужели так тяжело слушать Ровен?
- Ну хорошо, - несчастным голосом ответила Мона и уселась обратно на стул. Она вытерла лицо одним из тысячи своих платков. Уставилась на меня. Я уставился на нее, потом перевел взгляд на Ровен.
Ровен наблюдала всю сцену с отстраненным выражением, ее лицо было еще больше расслабленным, чем за весь вечер.
Долли Джин сделала еще глоток Амаретто, уселась обратно и закрыла глаза. Михаэль изучал нас троих. Стирлинг ждал, но наши резкие слова его зачаровали.
- Ровен, - сказал я. – Ты можешь нам рассказать, кто же такие Талтосы? Мы ничего о них толком не знаем. Можешь объяснить подробнее?
- Да, - ответила она послушно. – Я могу рассказать не больше, чем любой другой.