Я занимался сексом с вокзальной проституткой прямо за рыбным павильоном. Но вдруг в голову полезли мысли о месте поэта в современном обществе, его гражданской позиции. Ясное дело, кончить так и не смог. Застегнув брюки, я пнул даму под жопу, купил «Литературную газету» и направился в филармонию. Там обещали дать концерт какие-то виртуозы. Увы… Виртуозы забили на наш город. Вместо этого в филармонии устроили музыкально-поэтический вечер «Тихо в лесу, только не спит барсук...», с участием городских поэтов. Честно говоря, автор я начинающий, написал то всего-то один достойный стих про бугорок на джинсах, который манит женщину. Разместил на одном из сайтов, и с удивлением узнал, что я графоман, голубой и гений литературного слова. Впрочем, не про это хотел рассказать. Местных литераторов я не знал, но раз предоставляется такая возможность… В общем, заплатил и пошел в зал. В вестибюле продавались поэтические книжки. Названия впечатляли: «Вкус рябины прост», «Кружевная Русь», «Мозг бобром зарос», «Фанданго мистрали». Для любопытства глянул на тиражи - самый большой достигал 100 экземпляров. Причем, потенциальным покупателем был я один. Странно. Судя по тому, что предисловия писали члены союзов, лауреаты конкурсов, авторы многочисленных сборников стихов (тираж, правда, был не указан), то книги должны были бы расходиться на ура. Из всех поэтических творений мне больше всего запомнился один:
Берега пологи у реки Короги.
Там бобры живут, скучают
Крики чайки их качают.
Ах, качают, ах, скучают,
Ничего не замечают.
Но тут раздался звонок, и всех пригласили в зал. Народу было человек 20. И, судя по всему, все поэты и поэтессы, так как в руках держали книги и рукописи на дешевой офисной бумаге. Принимая во внимание кляксы и пятна воска, часть до сих пор писала гусиным пером при свече.
Я сел на стул. Заиграл рояль… Но тут меня сморил сон. Как в тумане я слышал о мессианской роли поэтов, продолжателей дела…. Проснулся я оттого, что кто-то диким голосом заорал:
- Я не был понят своей страной, ну так что же. Я пройду ее стороной, как косой дождь.
Кричал приличного вида мужчине в дорогом пиджаке. Пришлось поинтересоваться у соседки кто это. Оказалось, специальный гость из далекой Австралии – Иван Барсуков-Анбергольц. «А что, он действительно, не был понят своей страной?», - спросил я у дамы. «В некотором роде, да», - ответила она и тут же процитировал пару строк:
О, доколе вы, собаки, будете Россию гнуть.
Не пришлось бы вам заплакать.
Мой народ вам не согнуть.
Лет десять назад поэт получил наследство и переехал в Австралию и уже оттуда призывал россиян к гражданственности, усвоению уроков прошлого и терпеливому труду на благо страны. Стихи, правда, писал уже редко, больше полагаясь на классиков, коих и читает время от времени, бывая на родине.
Мужик в пиджаке свалил, а его место занял дядька в жабо. Петр Буремов. Визгливым голосом он закричал:
Моя баба полосата,
Волосата и усата,
Но зато душа в ней есть
И дает всегда поесть.
Народ разразился воплями восторга. Одна дама кричала, что этот стих есть не что иное, как поэтический мистраль, подобный Гольфстриму. Другая орала про фанданго силлабо-тонического рисунка. В итоге они сцепились рядом со сценой, и разнимать их пришлось другой даме, назвавшейся Натальей Оболенской-Сидоровой. По ее словам, у Буремова есть стихи и получше. Сам Буремов вдруг засмущался, сел на стул и погрузился в чтение Пушкина, чья фамилия была гигантскими буками написана на обложке необыкновенных размеров книги, которую он достал из гигантского дорожного чемодана.
«Всегда при себе таскает. Говорит, что, мол, черпает вдохновение», - прошептала мне соседка. Оболенская – Сидорова начала читать стих Буремова:
Однажды встретил как-то Музу.
Пир духа был, стихи от пуза…
Окончания я не услышал, так как дико захохотал. Меня схватили два поэта и вытолкали из зала, назвав иудой и грозя пожаловаться какому-то председателю. За компанию вышвырнули соседку. Стоя изгоями у входа в зал мы видели, как на сцене появился некий мужик и представился Степаном Огурцовым. Достав из кармана пиджака бутылку портвейна, он отхлебнул и начал читать:
По траве мураве ходят люди и дети.
Недалече забытый ветрами погост.
Я к нему приплыву в этом странном рассвете
И задам лишь один очень четкий вопрос:
Не ведет ли дорога сия на помост?
Зал зашелся от восторга.
«Два года писал эти строки. Искал ритмический рисунок», - скромно пояснил Огурцов. Зал ахнул: «Какая тщательность, бесподобно отшлифовано».
По словам соседки, Огурцов возглавлял одно из городских поэтических объединений. На работу ездил на «мерсе», хорошо одевался, а вот на собрания поэтов приходил в рваном пиджаке и шарфе и, читая свои творения, с нескрываемым отвращением пил портвейн. Все думали, что он косит под Рубцова, но автор уверял, что в его лице олицетворяется вся неприкаянная поэтическая интеллигенция.
В конечном счете, мне надоело наблюдать за литераторами и я убрался на улицу. Пару часов слонялся у реки, наблюдая плавное течение вод, а потом решил заглянуть в кулинарию, где сожрал два беляша, запил их стаканом кофе с молоком и поплелся домой. Но по дороге меня дернул черт поглядеть в бескрайнее, усыпанное звездами небо и в нем я прочитал, что мне 28 и в этом возрасте Лермонтов уже написал все свое лучшие творения и даже вроде успел умереть. А я? Что сделал я? Ответ был прост. Ничего. Рассказы мои никто не печатал. Единственный отзыв, который я получил на них в интернете, был загадочен: «Прочетал Покс». Иногда я представлял этого Покса и мне казалось, что этот умудренный жизнью человек да мне какую то путеводную нить, которую я, по своему тупоумию, не могу понять. Коллеги по литературному объединению мне вообще ничего не говорили, отделываясь фразой: «Работайте батенька над стилем и содержанием».
Плюнув на коллег, Покса и все на свете, я решил взобраться на крышу пятиэтажки, надеясь, что приблизившись к звездам, я увижу в них еще что-то нечто важное и поразмышляю над этим в одиночестве. Но не тут то было. Забравшись наверх, я увидел, что небо затянуло тучами, а на крыше сидит пресловутая Наталья Оболенская-Сидорова и с невероятной скоростью строчит что-то в блокнот. Только я собрался уйти, как вдруг понял, что беляши сыграли со мной злую шутку, что мне срочно нужно в туалет и что добраться до него не успею. Крикнув Сидровой, чтобы она отвернулась, я спустил штаны с трусами я сел на край крыши. Но наглая и безнравственная дама отказалась, заявив, что в моем поступке нет ничего постыдного и, дескать, она использует полученные впечатления в своем новом рассказе «Пажити». О дальнейшем я знаю со слов соседа Мишки, который бухой валялся в песочнице. Заметив мою жопу в звездном небе, он хотел было упрекнуть меня в безнравственности, но по слабости своей смог лишь пискнуть жалко и тихо. А потом, во двор на кой то хер, выполз очевидец взятия Шипки, Родопи и других сигарет с фильтром ветеран Иосиф Гогиевич Иванов. Потом появилась ветеранка Глафира Петровна. Эта дура, стуча палкой, заявила, что вот, дескать, жить стало лучше и веселее, а дальше, мол, еше лучше будет. На это идиотское заявление Иосиф Гогиевич ответил, что, мол, как же, говна только от чиновников дождешься, держи карман шире и натурально оттопырил карман пиджака. Ну а тут, натурально, оно сверху и прилетело прямо в этот карман. Ветеран, по словам Мишки, глянул на это дело, криво усмехнулся, крикнул, что–то неразборчивое и натурально склеил ласты. А ветеранка вытащила из кармана телефон и принялась звонить в скорую. Через пару часов приехали врачи. Перво-наперво они поинтересовались у ветеранки, от чего от покойника так разит говном. Не добившись от дуры никакого толка, они ощупали Иванова и пульса не нашли. Зато обнаружили полный карман дерьма. Тут к ним подполз Мишка и заявил, что ветерану в карман насрал малоизвестный местный поэт Мышкин. Врачи повязали несущего околесицу алкоголика и отвезли его в дурку, где несчастному искололи всю жопу шприцами. Через пару дней выйдя из дурдома Мишка приплелся ко мне и рассказал всю эту историю, о которой я совершенно не знал, буду занят сочинением диадемы сонетов. Я, конечно, порастраивался, но не долго. Не фиг было ветерану шататься по двору, оттопыривая карманы. Я бы забыл про эту историю, но судьбе было угодно распорядиться иначе. На следующий день ко мне пришли два милиционера, надели наручники и отвезли в отделение.
Продолжение следует