- Совершенно с вами согласен, Уотсон, - сказал Холмс, складывая газету и поднимаясь с дивана. - Препарат будет идеальным только в виде порошка.
Мы находились у себя дома на Бейкер-стрит, где с утра мой друг не переставая читал газеты и время от времени со скучающим видом откладывал их от себя. Я слонялся тут же, из угла в угол, раздумывая над только что открытым медицинским препаратом с экзотическим названием “анальгин”, просчитывая его "за" и "против", когда реплика Холмса отвлекла меня от этих размышлений.
- Так-то оно так, - устало откликнулся я, - только не кажется ли вам, дорогой Холмс, что эта ваша сверхъестественная прозорливость иногда дает обратные результаты, и заставляет человека, в мысли которого вы так бесцеремонно ворвались, испытать неприятное чувство? Как вы думаете? Будучи человеком деликатным, вы, конечно, не можете желать этого.
- Я всего лишь проверял исправность своего дедуктивного метода, - успокаивающе пробормотал Холмс. - Теперь вижу, что этот механизм не дает сбоев.
Холмс взял со стула пиджак и достал из кармана чистый листок, передал его мне.
- Я получил это сегодня утром, - сказал он. - Лестрейд никогда не выражается подобным образом, а это значит, что мы услышим от него сегодня занимательную головоломку.
Я повертел чистый листок в руке.
- Ничего не понимаю, Холмс. Тут ничего нет.
- Ах, да, - мой друг снова расположился на диване, набивая трубку. - Совсем забыл. Прогрейте его у камина, Уотсон. Через минуту вы все увидите.
Я так и сделал.
- Фунт табака, - прочитал я, - двенадцать пенсов. Два яйца всмятку - три пенса, отбивная с божьей помощью... Ничего не понимаю. Какой-то вздор. Холмс, это вздор.
- Уотсон, не будьте тупицей, переверните листок.
“Мистер Холмс, это совершенно непостижимо. Произошел невероятный случай с жильцом миссис Макби. Я буду у вас в четверть шестого.
Лестрейд.”
- Ого, у нашего друга спешат часы, - воскликнул Холмс, вынимая трубку изо рта. - Я слышу его шаги на лестнице. Сейчас только десять минут.
Я не слышал никаких шагов, но дверь все же распахнулась. К нам просунулась миссис Хадсон.
- Мистер Холмс, мистер Лестрейд...
- Просите, - сделав нетерпеливый жест рукой, обронил Холмс. - Я имел ввиду, что слышал его шаги на лестнице крыльца, - добавил он неопределенным голосом, мельком глянув в мою сторону.
Послышался шум, двери распахнулись, и Лестрейд, весь заснеженный и раскрасневшийся, очутился на пороге.
- Рад вас видеть, Холмс. Мое почтение, доктор Уотсон.
Мы приветствовали его. Он быстро прошел к камину и расположился в кресле.
- Дело совершенно необычайно, - торопливо заговорил Лестрейд, грея руки у огня. - Вы, конечно, знаете миссис Макби, она сдает комнаты в пансионате Тоттерхауэр, в Суссексе. Помнится, мы как-то вместе там что-то выискивали.
- Совершенно верно. Это было дело с подвесками. Правильно, Уотсон?
- Бриллианты старой графини... Не помню фамилии, - отвечал я.
- Ах, да, разумеется. - Холмс сделал понимающий вид. - Бриллианты. Бриллиантовые подвески. Продолжайте, Лестрейд.
- Подвески, насколько я помню, были алмазными, - не удержался я, останавливая Холмса рукой. - И не у миссис Макби. А бриллианты были сами по себе.
Холмс с удивлением воззрился на меня:
- Господи, Уотсон! Что с вами? - изумился он. - Неужели вы хотите сказать, что видите разницу между бриллиантами и алмазами?
- Дело не в этом...
- Нет, вы мне скажите. В чем, по-вашему, различие между тем и другим?
- Бриллиант - это ограненный алмаз.
Холмс с Лестрейдом переглянулись, а потом грянул их дружный смех. Мне была непонятна причина этого веселья и я немного заскучал. Однако спустя минуту Лестрейд уже вел свой рассказ, и я перестал сердиться на Холмса.
- ...Так вот, у миссис Макби есть постоялец, по крайней мере был до сегодняшнего утра, по имени Кларенс Браун. Насколько я понял, он являл собой совершенно неприметную личность, был богословом и дни напролет занимался изучением своих древних рукописей. У него там целая библиотека, вы увидите. Вчера в полшестого вечера он просил через миссис Макби, чтобы кухня его не беспокоила, ужинать он не собирается, после чего он удалился к себе наверх и запер за собой дверь. Когда утром прислуга явилась с завтраком, дверь по-прежнему была заперта, а на стук не последовало никакого ответа. Часом позже один из жильцов заметил, что в комнате распахнуто окно, а на столе чадит непогашенная лампада...
- Это было замечено с улицы? - спросил Холмс.
- Естественно.
- Но ведь Браун жил в верхнем этаже, так я понял?
- Да, он занимает две комнаты на пятом этаже.
- Как же этот жилец мог заметить чадящую лампаду на столе?
Пришла пора удивиться Лестрейду.
- Если вы помните, Холмс, Тоттерхауэр расположен на пологом месте, - сказал он возмущенным голосом, - и продуваем всеми ветрами. И, значит, когда мистер Демпси возвращался с утреннего поезда, он еще издали увидел открытое окно и огонек внутри...
- Давайте вернемся к Брауну, Лестрейд, - перебил его Холмс. - Что было потом? - Он поднялся с кушетки и принялся расхаживать по кабинету.
- Миссис Макби забеспокоилась, когда услышала об окне и лампе, поэтому вызвали констебля, который взломал дверь. Внутри все оказалось именно так, как и видно было снаружи: распахнутое окно, чадящая лампада. Единственное, кого ни было видно ни снаружи, ни внутри, так это Кларенса Брауна. Он исчез, Холмс, пропал. Улетучился без остатка. Прислуга обыскалась его в этих двух комнатах, но ничего не нашла.
Холмс энергично потер ладони друг о дружку.
- Продолжайте, Лестрейд.
- У меня все.
- Как? Все?..
- Все.
Воцарилось недолгое молчание.
- Помилуйте, Лестрейд, - заговорил Холмс с нотками веселья в голосе, - и этот банальный случай вы преподнесли нам как захватывающий и невероятный? Что же в нем такого необычного? Поищите этого Брауна где-нибудь в сугробе под окном или прочистите трубу, обещаю, вы его там найдете...
- Э нет, мистер Холмс, - Лестрейд состроил загадочную физиономию. - Вся необыкновенность этого происшествия именно в том, что мы не нашли абсолютно никаких следов, не говоря уже о самом отце Брауне. Я применил целый букет дедуктивных методов, и все с нулевым результатом. Единственное, что имеет след, так это раскрытая Библия на столе, у нее подчеркнута одна строка карандашом, и это, наверное, все, что осталось от Брауна...
Лицо Холмса выразило непреклонную решимость.
- Едем, - сухо сказал он и ушел в другую комнату одеваться.
На следующее утро мы выбрались из саней рядом с Тоттерхауэр и зашагали по направлению к дому.
Подойдя к фасаду, Лестрейд вошел вовнутрь, Холмс, вооружившись сильной лупой, кинулся на занесенный снегом газон, прицениваясь взглядом к каждой снежинке, а я остался стоять на гравийной дорожке и не знал, куда себя деть. За версту было видно, что снег не тронут, но мой друг, видимо, вознамерился изучить следы всех гномов и эльфов, набедокуривших здесь этой ночью, и потому заставил себя ждать около получаса.
Наконец, неудовлетворенный Холмс покинул лужайку.
- Ничего, совсем ничего, - глухо пробормотал он, проходя мимо меня.
Поднявшись наверх, мы обнаружили в комнате Брауна Лестрейда и тощего констебля, которого Холмс бегло опросил, но узнал лишь о существовании у пропавшего Брауна сестры, которая двумя годами ранее имела несчастье скончаться. Достав лупу, мой друг вновь начал применять свои приемы по всей площади помещения, долго возился у окна, открывая и закрывая раму, а потом остановился у стола, и лицо его впервые за утро выразило интерес.
- Нет, вы только посмотрите, - услышали мы его голос. - “И ходил Енох под Богом и не стало Еноха. Потому что Бог взял его”, - прочитал он. - Почему он подчеркнул эту строфу?
Мы сгрудились у стола.
- Линия проведена карандашом с синим грифелем, - рассказывал Холмс, - твердо-мягким, марки “Бигус”, продается в Стрэнде и у того же Бигуса, толщина...
Холмс умолк, задумавшись.
- Он у вас в руке, - заметил Лестрейд.
- Ах, да, - Холмс поднял карандаш и внимательно оглядел. - Толщиной не больше мизинца.
Мы еще немного потолкались перед книгой, а потом мой друг объявил, что здесь делать больше нечего, и что он не прочь возвратиться в Лондон.
Так мы и поступили.
Три дня подряд, размышляя над этой проблемой, Холмс курил такой дешевый и крепкий табак, и столько его выкурил, что в комнату не то что ввалиться, - тараном невозможно было войти. Огонь в камине угас за полнейшим отсутствием кислорода, а внизу дежурила наготове пожарная команда с брандспойтом, готовая к любому повороту событий.
Наконец дело было решено. Холмс поднялся с кушетки, отворил окно и вытряхнул всю эту сажу вниз, предварительно повыдергав оттуда все топоры, что я предусмотрительно понавешал во время этого грандиозного перекура.
- Эврика, Уотсон! - были его слова, обращенные ко мне.
- Вы нашли, Холмс? Да? Я просто не могу поверить... Нет, нет, совсем не могу...
- Уотсон, он вознесся на небо!
- Как?! Что? - У меня подогнулись колени.
- Вы, конечно, помните, что Библия была раскрыта на том самом месте, с отчеркнутой строфой о вознесении Еноха на небо? Точнее, там сказано: “For God took him”. У меня сейчас нет сомнений, что нечто подобное свершилось и в отношении Кларенса Брауна.
- Холмс, вы сошли с ума!
– Судите сами, Уотсон. Никаких следов, никаких мотивов для похищения, ни одна пара глаз его не видела... Это идеальное преступление, Уотсон, в своем роде исключительное. Но, должен вам сказать, что идеальных преступлений не бывает. Всегда что-то остается. Какая-то нить, какой-то волосок, микроб... А тут - ничего! Совсем, совсем пусто. Ноль. Никс. Вакуум. Я не перестаю поражаться и в то же время вижу Его простертую длань...
- Послушайте, Холмс... Надо было посмотреть на крыше...
– Говорят, что вера горы двигает, - назидательно произнес мой друг, распаковывая скрипку и учиняя на ней какой-то диковинный взрыв-пассаж. - Как писал архиепископ Кентерберийский в письме Сайрусу Эвансу...
Визгливые арпеджио, понесшиеся из дальнего угла нашей гостиной, заглушили мудрые мысли достопочтенного архиепископа, и оставили меня в неведении относительно своей связи со случаем Кларенса Брауна, причины исчезновения которого пребывают для меня темной лошадкой по сей день.