Посвящается бывшим энергетикам.
Практиканта Гешу озадачивал тот скучающий вид, с которым Сергей Борисович, доктор Дзюба, расспрашивал пациента Шульца. Геша подумал, что не в первый раз ассистирует этому доктору, и тот никогда, вроде, не скучал. И практикант понял, что Эсбэ, как звали Дзюбу за глаза, напряжённо думает, оттого рассеян. "А может, давление так и не сбили? - обеспокоился Гоша, - получаса не прошло, как укол сделали. Эсбе совсем плох был… пожелтел… Не бережёт он себя совсем. Хоть бы пил поменьше…А то вчера наравне со мной, если не больше, а живёт далеко, значит, не спал почти. Пусть хоть великий Кецалькоатль ему поможет". Гоша тронул талисман майя у себя на груди.
Но Эсбэ не собирался рецидивировать гипертонический криз, просто его только что охватило беспокойство, предосознание чего-то важного. Мелькнуло, как прояснение, так ярко, что он чуть не вскрикнул - так вот в чём дело, но тут же и забыл, что именно прояснилось мгновенным интуитивным, эвристическим озарением. Но стало с этого момента медленно прорастать, свербить… осознаваться. Он, продолжая опрашивать больного, мысленно перебирал в памяти другие истории болезни, лихорадочно отбрасывая "не то" и жадно вгрызаясь во что-то запредельное.
- Та-ак… Вы всё-таки настаиваете на том, что было по-зимнему холодно?
- Да. Холодно.
- Но вас привезли неделю назад, это 2 июля.
- Возможно. Откуда я могу знать. Помню, холодно было. Я как раз шарфом закутывался, - тут пациент сделал пару взмахов от себя, как бы отгоняя дым, и сказал, - а вы бы не курили здесь.
А медики даже и не думали курить. Кто ж в кабинете курит. Эсбэ и Гоша переглянулись с профессиональным взаимопониманием, каковое обозначили академическими полукивками. Но доктор, как-то встрепенувшись, опять чуть не вскрикнул. Перед его мысленным взором легли, услужливо раскрывшись на нужных страницах ещё две истории болезни. В обеих дата происшедших несчастных случаев, записанных со слов больных, была та же, что и заявляемая Шульцем. 22 декабря. Хотя поступили они тоже недавно. Сергей Борисович написал на клочке фамилии, протянул его практиканту:
- Гоша, принеси эти истории, пожалуйста.
Гоша вышел, обиженно прямя все свои метр-девяносто. Доктор с досадой спохватился, что обещал называть его коллегой. И в такт гордым шагам в гулком коридоре повторял в наказание самому себе: "Коллега-коллега-коллега". И опять от него ускользнула эта ниточка с 22-м декабря. Совсем впав в прострацию, полез в карман за сигаретами, закурил, чего никогда себе не позволял в кабинете. Глядя сквозь дым на Шульца, спросил его:
- Но как же так, Альберт Германович, ведь ДТП произошло 20 июня. Свидетели хором уверяют…
- Свидетели только мы с вами. Если бы Георгий Пантелеевич не вышел, то и он был бы свидетелем. А этот китаец… кейс явно бронированный, вам не показалось?
- Свидетелем чего? А… позвольте… откуда вам известно его имя отчество?
- Ну… от вас.
"Ерунда какая-то, - подумал доктор, - я их определённо не знакомил", - и, спохватившись, наконец, загасил сигарету, суетливо разгоняя ладонью дым, подсеменил к окну и открыл форточку.
- Я не смотрю, - сказал Шульц, когда Сергей Борисович воровато выкидывал окурок на улицу. Доктор оглянулся, тот, вроде, и, правда, не смотрел, грузно поднимаясь из-за стола. Он тоже подошёл к окну и встал рядом с доктором.
- Сейчас, - сказал Шульц, пристально глядя на ещё дымящийся окурок, отчего доктор сконфузился, - сейчас он принёс только одну историю.
- Кто? Какую историю?
- Саркисян на флюорографии.
"Опять бред, - вздохнул доктор, - а я думал… по всем признакам логичность мышления уже …"
Под окном остановилась чёрная иномарка. Вышел водитель с «дипломатом», улюлюкнула сигнализация. Откуда-то из-под окна метнулась тень, человек, конечно, но так резко, что, белым днём, он показался тенью. Тень вырвала из рук водителя «дипломат», им же огрела его по голове и метнулась вон. У подворотни тень на мгновение замерла, оглянулась на оседающую еще жертву. Чёрные щелки глаз на жёлтом блине азиатского лица злорадно блеснули. В следующее мгновение грабитель окончательно исчез.
Онемевший доктор тупо смотрел на распластанное возле машины тело, под ним расширялось тёмное пятно, белая рубашка краснела. Доктор стал рвать на себя створки окна, но побледнел и ткнулся взмокшим лбом в стекло. Очнулся уже сидящим на диване. Суетился Гоша со стаканом, кричал в коридор - сестра, сестра.
Минут через десять Сергей Борисович окончательно пришёл в себя. Рефлекторно подумал: "Завязывать надо". Извинился. Шлёпнул пониже спины напуганную медсестру - длинноногую блондинку, неведомо как и с какого подиума заплутавшую в районной психушке.
- Ну, вот и славненько, - пропела она, - узнаю вас теперь! Что-то вы… в отпуск вам надо.
- С тобой, Галочка, только с тобой!
- Да я с удовольствием, - не отстранялась девица.
- Представляешь, Гоша, - начал рассказывать доктор, - стоим мы с ним у окна, вдруг… - он рассказал всё подробно.
- Ничего там такого нет, - сказал Гоша, открыв окно и чуть из него не вываливаясь.
Доктор тоже подошёл. Двор был пуст. Пятно? Пятно присутствовало.
- Как же так? - повернулся доктор к Шульцу, - Альберт Германович, хоть вы скажите.
Шульц молча пожал плечами да ещё демонстративно очи горе возвёл.
- Вы же смотрели в окно. Вы же видели, что… что вы видели?
- За окном… ну… эти в оранжевых жилетах… китайцы…
- Ну-ну! Китаец!
- Нет, не китайцы - таджики… эти, как их… а! Дворники!
- Какие дворники?!
- Не знаю. Дворники. Мыли. Пятно.
- Сергей Борисович, - вскинул брови Гоша, - что вы хотите, посттравматический синдром, амнезия…
- Да-да, - закивал доктор, - амнезия… синдром. Вы, Го… коллега… Георгий Пантелеевич, истории болезни…
- Да, вот, пожалуйста. Но, Сергей Борисович, только Тищенко. А Саркисян…
- Неужели на флюорографии?
- Да. А что такого?
- Флюорография. Бронированный кейс. Китаец.
- Да нет, Сергей Борисович, гляньте в окно. Больной на этот раз прав. Не китайцы, а таджики. Я их всегда узнаю. Хоть в оранжевом, хоть в полосатом.
Доктор подошёл к окну. Внизу дворники суетливо перекатывались тремя апельсинами на буром блюде пятна. Шульц подошёл и тоже выглянул из-за спин медиков.
- Что б я так жил, - хмыкнул он.
- Как? - не понял Гоша.
- Как. Или вы не видели, как они приехали?
- Как могут приехать дворники? На великах?
- На роликах, - буркнул Шульц.
- Так. Больной, сядьте на место, - взялся за порядок доктор.
- Сергей Борисович! - вскрикнул Гоша, - смотрите!
В течение последующей минуты все заворожено наблюдали, как в их проходной двор въезжали поочерёдно, один за другим три ролс-ройса, причём в каждый из "роликов" степенно садился один из дворников с ведром и прочими причиндалами, при этом оранжевый жилет перекидывался через руку, а другая рука грациозно поправляла зелёную бабочку над белоснежным фраком. После чего автомобиль величественно отбывал. Медики, включая медсестру, довольно долго держали немую сцену. Шульц же в этом не участвовал. Он, немного потоптавшись, вернулся на место.
Сцену первым озвучил Эсбэ, сказав:
- Я ж говорю.
- Ой, девчонки, - вторила ему Галочка, а Гоша украсил всё это задумчивым свистом.
Все расселись, никакие. Доктор спросил:
- Ну, что вы на это скажете? - обращался он к Шульцу.
- Ну, что… вы правы: без бутылки не разберёшься.
- Я не говорил этого, Альберт Германович. Я этого не. Говорил.
- Говорили. А девушка сразу вернулась с мензуркой, а потом вышла. Вы меня напоили.
- Откуда вер… что вы мне голову морочите. По поводу дворников что вы думаете? Откуда вы знали, на чём они приедут? И что кейс бронированный?! Вы заранее знали.
- Заранее? Что за вздор? Какие дворники? И вообще, доктор, вы меня не лечите, а только всё время спрашиваете. Выпишите мне что-нибудь.
- Выпишу. Только скажите мне, чем вас так волнует 22 декабря?
- Как чем? Это первое, что мы все помним. Свет… и всё стало разворачиваться.
- Доктор, - прошептал внезапно севшим голосом Гоша, - я пока шёл, прочитал…
- Знаю. И Саркисян тоже.
- И я тоже, - вздохнула Галя.
- Ты? Что ты тоже?
- Я тоже помню, как 22 декабря всё свернулось и стало светиться.
Она прогнулась и магически повела перед собой руками. При этом глаза её широко распахнулись, тоже и вырез белоснежного халатика, под которым всё развернулось и засветилось. Все мужчины, включая Шульца, шумно сглотнули. Доктор, кашлянув, подытожил:
- Убедительно. И ты, Галочка, знаешь что… слетай-ка. Тут, я вижу, без бутылки не разберёшься.
Галочка аппетитно юркнула за дверь, а Гоша произнёс:
- Ну вот, опять по Шульцу вышло. Впрочем, это не трудно угадать, да? - спросил он прорицателя.
- Что? - опять задурковал тот.
- Ну, что доктор скажет.
- А что он скажет?
- Ну, что без бутылки…
- Доктор без бутылки? Вы извините, не знаю, как вас по имени отчеству… но вы хоть у коллеги своего спросите… вам скажут, что у меня амнезия… В свою вы всё равно не поверите.
- Свет, говорите? – Эсбе слегка щурясь, смотрел в какую-то такую даль, где только и мог таинственно разворачиваться непостижимый Свет, - кстати, 22 декабря День энергетика. Я это хорошо запомнил. Мы его в прошлом году так творчески отметили с наладчиками. Они у нас электрошокерную монтировали… Отметили до… до полной амнезии, а вот ведь помню ещё.
- Не только это, коллега. Ещё и самый короткий день в году. Да и День Рождения… Светоча.
Впорхнула Галя, в одной руке неся два помидора, в другой - запотевшую мензурку.
- Вот всегда, Галочка, она у тебя холодная! Наверное, потому что ты такая горячая, - сострил доктор, старый ловелас.
- Нет, просто я всегда её в холодильнике держу наготове, - Галочка, склонившись над столом, скальпелем нарезала лопающиеся мордастые помидоры. Халатик на её поигрывающем крупе тоже, казалось, лопался.
И пошло. За прояснение обстоятельств… между первой и второй… дай, бог, не последнюю…
Эсбэ дымил, Шульц дремал, Гоша учил Галю пить ректификат не разведенным, девушка пускала по прелестному подбородку иссушающие струйки, ухажёр их страстно слизывал. Шульц встрепенулся:
- Что, тоже? - спросил он доктора.
- Что - тоже?
- Тоже 22 декабря? Ну, Гусь, он же тоже это заметил?
- Какой, к чёрту, гусь! Опять ты за своё.
- А я-то подумал… нет, у вас у всех определённо амнезия…
С треском распахнулась дверь. На пороге возник лысый здоровяк с двумя пакетами. Он зашумел:
- Вам бы только целоваться! Тут такое надвигается!
- Гусь! - вскочил доктор, - ой, извини. Это, ребята, однокашник мой, Семён Макарыч, прошу любить и… наливать… из областной клиники…
Дым коромыслом. Молодые уже не целовались. Собутыльники, замирая от ужаса, перебивая друг друга, горячечно создавали гипотезу. Нет - Теорию.
- У меня их тоже было трое, когда я обратил внимание, - гудел Макарыч. - Первый - месяц назад, потом всё больше, чаще… по 2-3 в день. Вчера - пятеро! И все одно и тоже талдычат: 22 декабря, свет, свернулся… развернулся…
- Так и я же думаю, как так… он что, вперёд помнит, что ли? Вот ты мне скажи: Альберт Германович - это кто такой? … Сень, ты извини… я только спрошу, отвечать не буду… ты представляешь, он мне перед твоим приходом сказал… ну, как мы тебя звали в школе… а вот сейчас, смотри: Германыч, скажи нам, кто такой Гусь? А? Во! Видишь, не знает! Потому что я только раз тогда сказал… назвал тебя. А это для него было прошлым, перед тем, как он спросил. А потом оно стало будущим для него. Это для нас прошлое, а ему наоборот.
- Серёга, ты гений! Всего через три факта систему разглядел! Я-то месяц думал…
- А я слышу это: двадцать второе, двадцать второе… и вдруг на календарь глянул: сейчас год-то 12-й! Мама моя, вот тебе и майя! Великий Кецалькоатль, спаси и сохрани!
- Ну да, и в Писании сказано: настанет предел времён…
- Да, время кончится. Кончится и пойдёт вспять. И всё на круги своя… и мы будем жить обратно. Не опять, а обратно!
- А эти, кто в коме побывал, амнезия… память-то у них стирается. Мозг чист. Tabula rasa. А эта дата, предел времён, всё ближе. Сказано: достигнет Полного Числа. Его влияние всё сильней. А мы живём сейчас туда, а потом поживём обратно. И мы все будем помнить то, что для нас было, т.е. то, что для нас нынешних только будет. Но у нас память… мозг заполнен прожитым, а у камотозника чист, и он заполняется, по мере выздоровления, памятью о будущем, хотя бы потому, что она короче - всего несколько месяцев. А его нет - ни прошлого, ни будущего. Вернее, они меняются местами, перетекают. Когда живём туда, вперёд… потом… потом Апокалипсис, и мы все - свидетели Ему… Мы все, как рыбы в аквариуме, плывём по реке времени вперёд, пока не упираемся в стекло Конца Света и видим за ним Бога. А после этого… никто не может видеть Бога… перезагрузка… прошлое стёрто… его нет… время пошло вспять… тотальная, нет, вселенская контрамоция. Мёртвые восстанут! Мы все в декабре уже не будем помнить, как хорошо сидим сейчас… это станет для нас будущим!
- И я понял! Второе Пришествие будет тогда же, когда и Первое! Он сойдёт сначала с небес… потом со Креста…
- Не богохульствуй. Лучше его послушаем. Как там у вас… у нас… у вас, Германыч, расскажи. Ты когда родился?
- Я? Ну… возник я в 2012-м. Когда родился, не знаю, но это учёные расчитывают по скорости моложения организма. Но об этом лучше не думать. И мы все возникли в один день. Ну, многие. А другие… кто моложе… они выкапываются… каждый в своё время. Потом их несут с кладбища в больницу или там в окопы. Потом… ну, это ужасно вообще-то: постоянно молодеть, терять навыки. Вы доктор, разве этого ещё не ощутили? Ведь вы не так стары и вас выкопали в ноябре. Я помню, лопаты шуршали, и листья шуршали… ветер…
- Меня?
- Да, милый. Я тоже помню. Ты был, как живой. А потом мы целую неделю с тобой были… это была сказка… и я тебя потом сама обмывала, ты не думай.
- Ты о чём, Галюнь? Что это она, Германыч?
- Извините, доктор, я не люблю об этом говорить. Да и, в конце концов, это неприлично. Каково это, представьте: всё время ждать, как твоего ребёнка поглотит твоя же любимая женщина… не люблю, разве что так, спьяну.
- Это не спьяну. Это во имя науки! Мы открыли - прошлое и будущее…
- Да ладно, повторяешься! Главное, что коматозники - это маячки. Они сигналят нам, что край есть. А их всё больше и больше, значит, край всё ближе!
- Чё там, пять месяцев остаётся. Наливай.
- Но я не понял! Ты-то, Галя, откуда знаешь? Ты почему тоже помнишь?
- Не знаю. Знаю и знаю. Просто помню. Свет.
- Так я ж говорю - чистый мозг, tabula rasa, на неё пишется новая память.
- Но она же не коматозник, ёшкин кот!
- Но она - блондинка! За блондинок!
- Ой, мальчики, с вами так весело!
30.05.09