Памяти друга детства и юности Виталия Ананьевича Орлова
-Он ушёл из жизни неожиданно, трагически и нелепо, просто в никуда. Вот был человек и нет его. Даже могилы на земле не осталось, ни жены, ни детей. Только горем убитая мать и памятник на скалистом байкальском мысу в Ташкае. Накануне гибели, уходя из дома, был остановлен вопросом матери: «Виталя! А куда убрать твой костюм, чего он пылится на дверке шкафа»?
-«Да убери его в шкаф, он мне больше не понадобится».
Это уже потом мать вспомнила его слова, как предзнаменование, а тогда они прозвучали естественно.
Третье апреля 1979 года.
В этот день я прилетел домой, на Ольхон в очередной отпуск, так уж получилось, что зимой. Сам виноват, отпуск по плану был летом, а пнули зимой. Да уж от судьбы не уйдёшь.
Полтора месяца назад был приглашён на день рождения жены приятеля и сослуживца Сани Соколова – Веры. Мы одновременно пришли служить в батальон связи на станции Хабаровске 2. Дружили семьями, почти одновременно обзавелись детьми. Он был командиром взвода, потом замполитом роты там же, а я с командира взвода ушёл в начальники отделения штаба, а чуть позже инструктором политотдела соединения по комсомолу. Но дружба, начавшаяся в общежитии, не прервалась, когда получили отдельные квартиры.
Вечером, после службы, приехал к Соколовым, моя жена с дочерью была уже там. Веселье было в самом разгаре. При моём появлении все отвлеклись и как водится сразу штрафную, а потом всё пошло, как положено. Расходились уже после двенадцати ночи, несмотря на то, что утром на службу.
Хозяева пошли на улицу провожать гостей, да заодно подышать свежим воздухом. Кому-то пришла идея песни попеть. Взяли друг друга под руки да давай песни петь, да так задушевно, что самим нравится. Тут я подскользнулся и подбиваю Саню Соколова,
а в нём уже тогда весу было не мало. Я падаю на землю, а Саша, вместо соломки, на мои ноги. Короче, я взвыл от боли в ноге. С помощью жены допрыгал до дома, благо было недалеко, и завалился спать. А утром, о ужас, нога в стопе всех цветов радуги и так распухла, что не входит в полусапожек.
Дождался на лестнице соседей, сослуживцев по управлению и попросил доложить начальнику о происшествии и вызвать врача.
Короче, госпиталь, гипс и месяц дома. Тоска зелёная, книги и телевизор. А тут ещё днём и ночью рёв взлетающих и садящихся самолётов ВТА. Окна дома выходят на Большой аэродром транспортной авиации. В это время начался пограничный конфликт между Китаем и Камбоджей или Вьетнамом. Самолётами ВТА туда перебрасывалась наша помощь.
Дождался, когда снимут гипс и на службу, как на праздник, правда, с тросточкой.
Начальник политотдела Иван Иванович Граков смотрел, смотрел на меня и говорит: «Хватит тебе комсомол изображать из себя Алексея Маресьева, дуй в отпуск, пусть нога заживёт».
Но сидеть ещё сорок пять суток дома, уже нет желания, лучше лететь на Байкал, да порыбачить на льду. Дома родные, есть одноклассники в Хужире, да и водка под мороженную рыбу, расколодку, просто удовольствие. Решено – сделано, билет в зубы и на самолёт. Два часа полёта и я в Иркутске, а на следующий день опять в аэропорт. На первый борт не попал, пришлось посидеть, дожидаясь вылета второго. Взошло солнышко, пригрело, туман над Ангарой рассеялся и нам объявили вылет. Было уже часов двенадцать дня, когда мы разместились на жёстких сиденьях «аннушки» и взлетели.
Лететь вторым бортом удобно, ненужно рано приезжать в аэропорт, а потом нет и промежуточных посадок в Бугульдейке, Еланцах и он не летит до Онгурёна. То есть чистых полтора часа полёта, и ты дома. «Аннушка» - самолёт без всяких удобств, с рёвом двигателя, да ещё без отопления зимой. Сам ещё ничего терпишь, а вот ноги за это время отмерзают напрочь, хорошо, если иногда пилоты бросят под ноги ватный, стёганый чехол от двигателя. Тогда в него можно упрятать ноги, всё не так мёрзнут.
Если до Еланцов, за час полёта, под крылом самолёта мелькают только горы покрытые лесом, то дальше всё меняется. Лес отступает влево и право от самолёта, а внизу только каменистые, без леса горы и дороги без асфальта разбегающиеся в разные стороны. Всё до боли знакомо: байкальские заливы, резные скалистые берега и небольшие острова Малого моря.
Вот уже пролетаем над проливом Ольхонские ворота. Пустынное безмолвие, лёд и скалы. Уже горишь нетерпением скорее бы, скорее. Сидеть неудобно, позу сильно не изменишь, пристёгнут ремнём, и спиной упираешься в борт самолёта. Наконец самолёт на глиссаде, проседает на опушке леса и вот толчок колёсами о землю, короткая пробежка и он встал недалеко от старой громадной лиственнице, на вершине которой болтается полосатая колбаса. Вот мотор взревел и замер. И сразу наваливается оглушительная тишина. Пилот открывает двери и ты на земле, разминаешь затёкшие и замёрзшие ноги, да и зад тоже. Боже! Какой чудесный, свежий, байкальский воздух.
Всё, как всегда, как десятки раз до этого. Прилетевшие первым бортом сказали матери, что я лечу следом, и она приехала на почтовой машине встречать. От аэропорта до Хужира всего семь километров, но топать их по просёлочной дороге и месить песок, нет никакого желания. А мать, работавшая на почте, обычно встречает первый рейс-почта, деньги и т.д.
Остаток дня прошёл в хлопотах, застолье, разговорах, год не виделись, а в письмах много не напишешь. Радуюсь за домашних, за земляков. Свет горит круглосуточно, построен ретранслятор и работает телевизор. В домах электроплиты, холодильники.
Люди не так остро стали чувствовать свою оторванность от Большой земли. Смотрим кино, а вокруг меня суетятся младшие братья. Разница в возрасте существенная, четырнадцать и семнадцать лет и им всё интересно. Так и скоротали вечер.
А утром оглушительная новость, да такая, что кровь в жилах застыла. Стою на улице курю, а мимо проходит одноклассница Нина Хасанова (Кичигина). Поздоровались, а она мне и говорит: «Что не дождался тебя твой дружок»?
-Я опешил. Кто Виталька? Он, что уехал?
-Да нет, он вчера утонул!
-Как, почему?
Всё просто до безумия. На пароме, в Ташкае, зимовал катер-буксир «Победа». Весной, когда в проливе Ольхонские ворота лёд начинал рушиться, «Победа» прокладывала путь двум хужирским паромам на трассе МРС - Ташкай. Так начиналась очередная навигация. В Ташкае было всё для приличного существования: дом, сараи, электростанция. Зимой там жили сторожа, а ближе к весне приезжал экипаж и начинал готовить катер к навигации. Всё, как обычно. Приехали, но чтобы не было скучно вдали от цивилизации, прихватили водки. В Хужире, у нас пьют всегда: утром, днём, ночью и по новому кругу. Причина найдётся всегда, а если её нет, то за отсутствие причины.
Русский человек так уж устроен, сколько бы водки не было, всё равно второй раз идти.
Только вот до Хужира сорок пять километров езды, это далеко, а вот МРС рядом. По льду три-четыре километра. Да вот здесь и кроется коварство Байкала – трещины и пропарины. До сих пор никто толком не объяснил происхождение пропарин.
Если объяснить, то это выглядит примерно так. Все видели осенние замёрзшие лужи, когда среди плотного льда виден воздушный пузырь. Так и здесь, среди толстого льда, провал, прикрытый тонкой корочкой льда, да ещё может быть припорошен снегом. Где она появится, никто не знает. С началом ледовой переправы соответствующие службы пробивают трассу, ставят вешки, обозначают опасные места. Но за зиму появляются щели, лёд рвёт. Делают объезды. Коварны в этом отношении и Ольхонские ворота. А уже в апреле, когда сильнее пригревает солнце, отходят забереги, лёд становится ненадёжным и опасным. Это знают все,но…
Короче пьяному, море по колено. Быстро скинулись на дополнительную порцию водки и выбрали добровольцев на поездку – старшего помощника капитана Орлова Виталия и механика Анатолия Владимирова, тоже одноклассника. Кстати его же был и мотоцикл с коляской. МРС виден, как на ладони и без бинокля, за полчаса можно обернуться. Гонцы сели на мотоцикл и скоро скрылись из глаз. В это время лёд белеет и становится однотонным. Если зимой, на не покрытых снегом участках, видна толщина льда, то в апреле он цвета молока, однообразный.
Они не поняли, как под ними мотоцикл стал быстро проваливаться, погружаясь в воду, и они сами оказались там же среди плавающих обломков льдин.
Сидя в уютной, тёплой квартире трудно представить ужас людей оказавшихся в подобной ситуации, когда при любой попытке ухватиться за кромку, лёд отламывается, и человек в очередной раз теряет надежду на спасение. Вода и крошево изо льда.
Случившиеся заметил, проезжающий вдалеке, местный житель, из прибрежного посёлка МРС. Он подъехал, как можно ближе к пропарине, но подобраться к тонущим не смог. Крикнув им, чтобы они держались, он быстро поехал за помощью, за досками и верёвками. Когда он вернулся, то застал только одного, из последних сил державшегося за толстую кромку льда. Это был механик судна Анатолий Владимиров. Подобравшись по привезённым доскам к кромке льда и обвязав тонущего, как в спешке смог его верёвкой, он с большим трудом вытащил на лёд обессилевшего Анатолия. На вопрос, а где второй, ответить у него не было сил. Затащив спасённого в коляску мотоцикла, спаситель повёз его в деревню, где оказали необходимую помощь.
Организованные поиски утонувшего Виталия результатов не дали. Не нашли тело и приехавшие из Иркутска водолазы. Множество заливов, пролив соединяющий Малое и Большое море и большие глубины, навсегда укрыли тело Виталия.
На девять дней собралась вся большая Орловская родня, друзья, те, кто был в это время в Хужире, земляки и поехали на паром, к месту трагедии. Лёд на Байкале, а особенно в проливе, стал ещё хуже, отошли забереги.
Мы стояли на скалистом Ташкайском мысу, под пронизывающим байкальским ветром и пили ледяную водку, поминая погибшего Виталия. Разбившись по кучкам, вспоминали его, каким он был. Родственники держали под руки заплаканную мать Виталия, тётю Надю. Смуглая от рождения, она за эти дни ещё больше почернела от горя.
Уже нет в живых и его матери. Приезжающие на остров обращают внимание на памятник стоящий на горе, спрашивают у местных жителей. А отъезжающие, дожидающиеся очереди на паром, поднимаются к памятнику, читают выгоревшие надписи на табличке.
Я приезжая на Ольхон, при переправе на пароме, бросаю на воду цветы: летом живые, осенью покупаю и привожу искусственные. Стоя на палубе, провожаю взглядом уплывающий за корму букет. Это всё, что я могу сделать для друга, да ещё помянуть два раза в год: в день рождения второго сентября и в день гибели третьего апреля.
А каким он был мой друг?
Он был таким, как все и одним из нас. Мы встретились в детском саду летом 1959 года. Я зимой только приехал с родителями на Ольхон, а он родился там и жил. Его мама была заведующая детскими яслями и проработала ею всю свою жизнь. Жили они в небольшом доме: кухня, зал – спальня и верандачка. Мебель, как у всех. В дальнем углу стояла кровать матери, диван, круглый стол и кровать Виталия. На стене над его кроватью висел портрет отца. Отца его я никогда не видел и не помню, что с ним случилось. Безотцовщина, в Хужире, была сплошь и рядом. Да и я вскоре тоже остался без отца, родители развелись в 1962 году.
И так о Виталии. Он был младше нас на год и ходил в любимчиках нашей красавицы воспитательницы Риммы Николаевны, но её ласки хватало на всех и обиженных не было.
Детскиё сад был единственным каменным, двухэтажным зданием на острове и построен был недавно, ещё пахло свежей краской. И в тоже время строилось новое, деревянное, двухэтажное здание школы и как детский сад с центральным отоплением.
В саду с душевной теплотой с нами занимались все: воспитатели и нянечки. Занимались рисованием, пением и играми. Игрушек хватало, а из больших цветных деревянных кубиков складывали замки. В солнечные, тёплые дни нас водили на берег Байкала с чистейшей водой и горячим песчаным пляжем.
В сентябре 1960 года нас торжественно проводили в школу. Пошёл с нами и Виталя в шесть лет. Я помню себя и его в серой шерстяной форме: брюки и гимнастёрочка, фуражка и ремень с гербом, а за спиной ранцы. Но так в школу пошли не все, сплошная нищета, особенно из многодетных семей. Старые платья, фартуки, брюки по наследству от сестёр и братьев, старые туфли и ботинки со сбитыми носками.
Прошло всего пятнадцать лет после войны и даже при наличии денег, достать многое было трудно.
Так началась школьная жизнь, и мы стали постигать науку. Только став постарше обратили внимание, что Виталию трудно гоняться за сверстниками. У него был врождённый порог сердца, постоянно сини губы и щёки. В играх, требующих резвости он часто увлекался и пробовал гоняться за нами, но тут же, задыхался и останавливался, делая вид, что у него есть дело и поважнее. Любил подначивать, подтрунивать, часто кипишился (духарился), за что потом и получил кличку «духарь». Но делал всё это беззлобно, с тонким юмором, что ему сразу всё прощалось. Кроме того у него были двоюродные братья постарше, что в деревне тоже учитывалось. Но больше конечно от невредного его характера, он никогда не имел врагов.
С каждым годом мы все взрослели, проявляли интерес ко всему. Устраивали классные вечера, создали свой кукольный театр, в котором почти все принимали участие. С кукольными спектаклями ездили по всем селениям острова и выступали в начальных школах. Благо в это время в школе появилась своя машина ГАЗ-51 и проблем с передвижением не возникало.
К шестому классу стал проявляться и половой интерес. Многие мальчишки выбрали себе подруг, писали им записки, встречались после школы, носили портфели девчонок. Всё это было так наивно, но искренне. А Виталя избежал такой участи, он только наблюдал со стороны, да ехидно подкусывал страдальцев.
Только помню, как в шестом классе произошёл такой эпизод. У нас была преподаватель русского языка и литературы довольно симпатичная женщина лет тридцати пяти. Она приехала одна, ни мужа, ни детей и жила в женском общежитии.
Комендантом общежития была мать нашей одноклассницы Сонечки Хамидулиной – тётя Шура, которую даже мужики прошедшие огонь и воду боялись. Пожилая татарка, она в гневе выпускала такие очереди, не стесняясь в выражениях, как тяжёлый пулемёт «Максим» с убойной силой пули до 3,5 километров. Хамидулины жили там же и все новости о жизни учителей нам были известны. Как и все грешные, учительницы устраивали гулянки, приводили местных ловеласов. А наша учительница изрядно злоупотребляла алкоголем. Одевалась хорошо, но часто приходила на занятия помятая, взъерошенная. И ещё она совершенно не чувствовала запахи, чем сразу воспользовались второгодники, учившиеся в нашем классе – Гена Рыков (Молчанов) и Гошка Медведев. На её уроках скручивали цигарку – козью ножку, а вместо махорки наскребали со стен известь. Сидели и пыхали, пуская облака известковой пыли. Она, конечно, обратила внимание, поднимала их, но убедившись в безобидности проделок, отстала. Вот тогда они стали вместо извести вставлять окурки и курить на уроках, совершенно открыто. Надо было видеть лукавые рожи Генки и Гошки.
Однажды наша литераторша пришла на урок «убитая» напрочь. Дала задание работать самостоятельно, села за стол и отключилась. Во многих классах стояли вместо парт столы, а мы с Виталей сидели за первым столом в среднем ряду, как раз напротив преподавателя. Сидим, занимаемся, скрипим перьями, но тут мой друг роняет ручку на пол и лезет за ней под стол. Вылетает из - под стола, как ошпаренный, весь раскраснелся. Я спрашиваю его, что случилось и он мне возбуждённо шепчет, сверкая глазами: «Наша училка пришла без трусов». Я ему, конечно, не поверил, на что он мне резонно заявляет: «Слазь и посмотри»!
Меня долго уговаривать не надо, лучше раз увидеть, чем десять услышать. Роняю ручку и лезу под стол. Наша страдалица сидит, расставив ноги, как раз перед моим носом. Вижу ноги в чулках перехваченные резинкой, а дальше голое тело. Что там дальше темнело, я так и не разглядел, но от вида дороги, ведущей к «родине», дыхание перехватило, и кровь гулко ударила в голову так, что пришлось вынырнуть на поверхность. Виталя уже посвятил в тайну, сидящих сзади нас, Саню Брянского и Гошку Маркисеева, и те по очереди тоже лезут под стол, роняя ручки и карандаши.
Волна ныряющих голов прокатилась по классу, сопровождаемая скрипом отодвигаемых стульев.
Услышав шум, литераторша очнулась, поняла, наверное, в чём дело, потому - что смутилась, встала из-за стола и сделала замечание классу. Пацаны уткнули носы в тетради и сидят возбуждённые. Потом на всех переменах, каждый завирал, что увидел, прибавляя новые подробности, а Сонечка быстро «настучала» нам о том, что было вчера в общежитии. Вот только раз я видел, что другу не чуждо всё, чем страдают мальчишки.
Потом мне пришлось два года учиться в школе – интернат в городе Слюдянка на юге Байкала. Встречались в летние каникулы, да и то не часто.
За это время вытянулись, возмужали, научились танцам и уже не простаивали у стенки на школьных вечерах и на танцах в поселковом клубе. В каждом проявилась ярче индивидуальность.
Встретившись в девятом классе, сразу заняли места за одним столом. После экзаменов за восьмой класс многие остались на второй год или вообще ушли из школы. Так что наш класс сильно поредел: четырнадцать парней и шесть девчонок. Почти все парни были ростом 180-183, только Дынька, да Сергей Рыков ниже всех. Любимым занятием было на перемене окружить симпатичную хохлушку Любу Щербину да пощипать её за все «сладкие места». Она пищит, но такое впечатление, что пытается вырваться только для вида. Нашим девчонкам надоест её писк, и они начинают разгонять нас по углам.
В отместку, на уроках, парни надевают на пальцы резинку и стреляют девчонок бумажной пулькой по ногам, обтянутым капроном. Те не остаются в долгу и стреляют тоже, но уже алюминиевой пулькой. Так врежут по спине, что винтом извиваешься, краснеешь, бледнеешь, но вида не подаёшь – стыдно.
Среди новых учителей пришла в школу и новая химичка, которая пробыла только один учебный год. Среднего роста, в коротком, по моде, платье, пышненькая, с высокой грудью. С сильным загаром или такая смуглая от рождения, с короткой, взбитой причёской, круглым лицом и большими пухлыми губами, накрашенными ярко красной помадой, она была похожа на негра с этикетки продаваемого тогда рома «Негро».
Не знаю почему, но она нам с Виталей не нравилась и мы строили ей постоянно всякие козни. А она всегда хорошо к нам относилась и ставила высокие оценки за ответы и контрольные работы. Не помню её ни фамилии, ни имени, нет и фото в альбоме.
А вот математичку нашу, из местных, Светлану Александровну Рыкову, по кличке Барбоска, все побаивались. Глаза её в очках с линзами в сантиметр или больше толщиной и увеличенные этими линзами, казались в пол лица и буровили тебя насквозь. У неё не побалуешься, да и предмет свой она знала и вбивала его в наши буйные головы упорно.
Администрация школы в лице директора Любови Емельяновны Козулиной и других преподавателей всегда шла нам навстречу. Работали кружки по химии, физике, литературе, фотографии, устраивались школьные вечера с танцами. Сколько учителя отдавали нам своего личного времени, можно только поражаться, сравнивая сейчас с капитализмом. Конечно, занятия по интересам нам многое давали и сближали, так что помнишь об этом и сейчас.
После девятого класса, в начале летних каникул, часть парней собрались и пошли в поход на несколько дней на Большое море, на другую сторону острова. Пошли я, Хулутов, Янченко, Калашников, Провоторов, Хасанов,Иванов и Дынька. Набрали продуктов, посуду, взяли ружьё, фотоаппарат и музыку «Спидолу-радиолу». Виталя Орлов с нами не пошёл, расстояние хотя и небольшое, километров двенадцать, но для него это был бы тяжёлый переход.
С шутками, анекдотами и перекурами мы довольно быстро одолели этот путь. В конце небольшой долины спускающейся к Байкалу, на самом краю обрыва стояло небольшое зимовье, из двери которого нужно было спрыгивать прямо на берег. В стенке обрыва недалеко от зимовья, под большим слоем земли, были видны кости каких-то животных. Здесь видимо была когда-то стоянка древних бурят и кости были, от съеденных животных и сбрасывались в яму. А в прибрежном песке и гальке мы находили черепки керамической посуды и обломки нефритовых ножей. Наш замечательный отдых омрачился единственным неприятным эпизодом. Затеяли стрельбу из ружья и когда все по очереди постреляли в цель, Гена Хасанов решил пошутить над Дынькой – Виктором Тыхеевым, сыном участкового. Зарядил ружьё патроном набитым порохом и пыжом их газеты, и на берегу стал целиться в Дыньку шагов с пяти. Дынька, не зная прикола, стал возмущаться, отступать, прикрываясь испуганно локтем. Хасей со смехом на него наступал и в какой-то момент выстрелил. Раздался крик и Дынька согнулся вдвое, закрыв лицо руками. Мы все, ещё только смеявшиеся, в испуге замерли. Хасей, бросив на землю ружьё, бросился к воющему Тыхееву и стал отнимать его руки от лица. Когда Дынькины руки убрали, то увидели его чёрное от пороха лицо, с большим количеством сине-кровянных точек. Это не сгоревший порох навсегда остался его татуировкой, благо глаза оказались прикрытыми. Делали ему холодный компресс из байкальской воды и к тому моменту, когда пришли домой, опухоль с лица сошла. Это происшествие не помешало Хасею и Дыньке дружить всю жизнь, до смерти последнего в 2005 году.
Летом большим событием для островитян бывало прибытие круизного парохода «Комсомолец». На нём приезжали-уезжали туристы и местные жители. Небольшая стоимость билетов делала путешествие доступным и приятным всем слоям населения, особенно студентам техникумов и институтов. Местные жители очередной шлюпкой или на своих лодках ездили на пароход, стоящий на рейде, продавали там рыбу, а в ресторане покупали свежее пиво, коньяк или шампанское. В то лето наш дружок Мишка Хубшанов ходил на этом пароходе матросом, так как его брат был на нём капитаном. В школе мы с интересом слушали рассказы Мишки о забавных случаях той навигации и с уважением на него поглядывали, а как же – морской волк.
В один из приходов пароходы мы собрались с друзьями на пирсе, съездили на пароход и купили пива, после чего устроились на песчаном берегу и предались отдыху. Чтобы пиво не грелось на жарком солнце, бутылки зарыли в песок , в воде, на глубине 1,5 – 2 метров, откуда его доставали для употребления, ныряя по очереди. В очередной раз за пивом нырял Виталий Орлов, а я, стоя на маленьком молу, ловил бутылки, которые из воды бросал дружок. В какой-то момент я, разинув «варежку», пропустил летящую бутылку, которая пролетела мимо рук и разбила мне голову. Кровь лилась, как из барана, но в больницу так и не пошёл, зажило и так. Метка осталась на всю жизнь и когда я коротко стригусь, то её прекрасно видно.
Осенью того же года я всё таки оказался в больнице. В то время была мода на свистульки, сделанные из рентгеновской плёнки. Квадратик из плёнки вставлялся между губ и зубами, и можно было насвистывать любую мелодию. Не избежал такого увлечения и я.
Как-то осенью мы собирались на очередное мероприятие в школе и за мной зашли друзья. Уходя из дома, я увидел эту свистульку, лежащую на полке этажерки, и засунул её в рот. По дороге заглянул на почту к матери, после чего мы гурьбой ввалились в дом Сани Брянского. Пока Брянский собирался, одевался, мы стояли и болтали о том, о сём.
Забывшись, я засмеялся над чьей-то шуткой, а плёнка вместе с воздухом пролетела мне в гортань и перекрыла её, как клапан. Начав задыхаться, я схватился за горло и стал мять его. Клапан то откроется, то закроется. Друзья испугались, выскочили на улицу, а там проезжал в это время Виктор Субанов на мотоцикле, они его остановили и отправили меня в больницу. Мне в очередной раз повезло, хужирский хирург не смог улететь в город и как раз вернулся из аэропорта. Усадив меня в кресло, врач осмотрел и сказал, что завтра полечу с ним в город, и там эту пластинку вытащат без хирургического вмешательства. Мне пришлось его убедить, что я просто до утра задохнусь. Он опять взялся осматривать и прослушал горло. Да, говорит, тебе не повезло, и отдал команду готовиться к операции. В кабинет заглядывает наш классный руководитель Юрий Семёнович Таскаев, которому вырезали аппендицит, и он теперь ходит по коридору, держась рукой за бок. Смеясь, говорит: «Ну что деточка, добаловался»?
В операционную иду, как овца на заклание, вытянув шею. Краем глаза вижу заплаканную мать, заглядывающую в больничный коридор, и топаю мимо.
Уложили на операционный стол, накрыли простынёй, и началось чародейство. Усыплять не стали, только местная анестезия, поэтому слушаю всё, о чём говорят.
Хирург, спрашивает меня о том, что я чувствую, и выслушивает мой ответ. Услышав очередной вопрос, я попытался ответить но, не услышав своего голоса, испуганно задёргался, на что врач сказал, чтобы я лежал смирно, поздно дёргаться.
Через разрезанную гортань операционная сестра пальцем вытолкнула мне в горло эту злополучную плёнку, и зашили горло. Пришлось неделю спать сидя, опершись на подушку и по капельке глотать бульон, да шоколад сосать. Потом всё зажило, но ещё много лет тянуло этот шрам, особенно к не погоде.
Десятый класс он и есть десятый. Мы самые старшие в школе и скоро самостоятельно пойдём по жизни, к нам и отношение другое. Опять пришли новые учителя. Среди них преподаватель младших классов Валюша Соколова, физик Костя Михайлов, математик Матошкин и студентки третьего курса пединститута математик Тарасова Валя и химичка Тамара. Валя была среднего роста, крепко сбитая, имела плохое зрение, но стеснялась носить очки и одевала их, когда вела урок. Увидев, что к ней приближается кто-то из мужчин или старшеклассник, она немедленно снимала очки. Тамара же высокая, худощавая, с распущенными волосами до плеч, канопатенькая, но очень миленькая. С Матошкиным решали задачи из журнала «Квант», который выписывали из интереса к знаниям по почте, а Костя вёл кружок по физике и мы с ним строили первые детекторные приёмники и другие радиосхемы из деталей, что могли найти. Костя только что окончил институт и не далеко ушёл от нас по возрасту, его так завораживали коленки наших девчонок, стоящих у доски, что он не мог отвести глаз. Мы всё это видели и посмеивались, сами такие же.
Я с Юрой Ивановым приударили за молодыми учительницами: Юра за Валей, а я за химичкой Тамарой. Виталя Орлов опять остался в стороне, только с интересом выспрашивая подробности на уроках и переменах. Для него существовал какой-то порог, который он не мог преодолеть в отношении с девчонками. И это, видимо, болезнь сердца не дававшая ему жить спокойно.
Он всегда хорошо одевался, неплохо танцевал вальс и другие, модные тогда танцы. Пел со всеми песни Высоцкого, которого мы слушали с единственного среди друзей магнитофона у Виктора Субанова, а потом горланили эти песни, тренькая на гитаре. Мать Виталия, тётя Надя, не чаявшая в нём души, ни в чём ему не отказывала. У него были дорогие костюмы, которые не могли купить в семьях имеющих маму и папу. Он пижонил и подначивал: «Ты чо, не можешь сказать, чтобы тебе тоже купили»? Но это было без злобно и никого не обижало, знали подухарится и перестанет.
Надо сказать, что мы все были самоуверенные и держали фасон. Как вспоминает обо мне и Виталии Орлове, сейчас, сорок лет спустя, Ольга Каплина (Борлова) : « Я хорошо помню, что вы с Орловым были похожи - нет ни внешне, а манерами, повадкой, оба ходили ровно, тогда это оценивалось как заносчивость, и оба поводили плечами». Вот такими мы были все, а Витале болезнь отравляла существование и ограничивала его желания.
Зато мы с Юркой Ивановым распустили перья. Свободное от школы и домашних обязанностей время проводили у Вали и Тамары в общежитии на Лесной или бродили в лесу и по берегу Байкала. У нас с Тамарой зарождалась любовь, но в какой-то момент я поторопил события и покусился на её целомудрие, за что и был наказан. Тамара расплакалась, упрекая меня в тяжких грехах, и мы с нею поругались, после чего она меня выставила за дверь со словами: «Если ты такой, то больше не приходи»!
На что я с реагировал по своему: «Подумаешь ца-ца, на тебе свет клином не сошёлся» и хлопнул дверью.
Утром в школе Тамара ставит в журнале против моей фамилии жирную двойку и не спрашивает меня на уроках, не ставит оценки за контрольные работы две последние четверти, до самых госэкзаменов. Как её за меня не просили подруги, учителя Валя Соколова и Валя Трофимова, ничего не повлияло, упрямо отмалчивалась, уходя от ответа. На экзаменах я получаю пятёрку, и в аттестате мне ставят четыре, мир не без добрых людей.
Когда на выпускном вечере Тамара пригласила меня танцевать, извинилась и предложила, чтобы мы встречались в Иркутске, я засмеялся. Закусил удила и меня понесло: «Хватит, я из-за тебя уже натерпелся, мать за эту единственную двойку пилила каждый день, а ты хочешь продолжения». Так закончилась моя любовь в десятом классе. Зато друг Виталя от души повеселился: «Так тебе и надо»!
Школа осталась позади, и мы разлетелись по всей стране. Я поступил в нархоз и бросил его, мне хотелось в море, а не сидеть на заводе. Пошёл в Восточно-Сибирское пароходство, закончил курсы плавсостава и весной загремел сапогами в армии, подарив свою мичманку Юрке Иванову, оставшемуся работать в нашем рыбзаводе .Он потом окончил мореходку в Тобольске и ходил старпомом на катере «Победа».Позже уехал в Бурятию, учился в медицинском училище и, говорили, был неплохим фельдшером – акушером. Кто бы мог подумать!
Виталя Орлов перенёс две или три операции на сердце, после чего стал обыкновенным, нормальным человеком. Так же закончил в Тобольске мореходку и стал старшим помощником капитана на той же «Победе». К слову, на этом же катере и мой отец Николай Кретов ходил старпомом навигацию 1959 года у Николая Кичигина.
С Виталием мы встречались, каждый год, когда я приезжал в очередной отпуск, сиживали и за рюмочкой водки с одноклассниками. И вот жуткий финал. Я думаю, что он так же, как и Антроп (Анатолий Владимиров) продержался бы на плаву, но не тренированное сердце не выдержало нагрузки холодом и конечно жуткий страх. Осенью 2009 года ушёл из жизни и Анатолий, через тридцать лет после той трагедии.
Летом 1979 года утонул Виктор Субанов, умерла его жена, оставив сиротами двух. Детей вырастила тётка Валя Кудряшова, сестра моего отчима, с мужем Геннадием Халбашкиным.
Осенью того же 1979 года утонул ещё один одноклассник Володя Малецкий – Ботя. Кличку эту дали ему ещё в детстве, я даже не помню, что это значит. Они возвращались из рейса из Слюдянки или Бурдугуза, море штормило, была ночь. Осенние шторма жуткие, всё обледеневает. Ботя вышел из кубрика на палубу, наверное, по нужде и не вернулся. Когда его хватились - стали искать, включили прожектор и развернулись на обратный курс. Но поиски не увенчались успехом. Неизвестно где он вылетел за борт. Ещё один канул в пучину Байкала.
К тому времени уже не было в живых Гоши Маркисеева – Поль Робсена, сгорел от водки.
Саню Янченко убили пьяная тёща и тесть. Он пришёл с работы, а этим алкашам не понравилось, что он отказался с ними пить. Тесть держал Сашку за руки, а тёща колола его «розочкой» (горлышком разбитой бутылки». Вырвавшись, он выскочил на улицу, но среди множества ран, рана в сонную артерию оказалась смертельной.
Утонул Глухой – Володя Храмцов. Нашли только лодку, уткнувшуюся в берег, но без седока. Байкал неохотно отдаёт свои жертвы.
Из Хужира я улетал в конце апреля, в ужасном настроении, сознание утраты не давало покоя. Распрощался с домашними, и мать отвезла меня в аэропорт на почтовой машине, заранее зарегистрировала билет на первый борт, потому что ночью у меня самолёт из Иркутска в Хабаровск, а там ждёт служба.
Приходит первый борт, но я рано обрадовался, он идёт ещё до Онгурёна. То есть вылетим, когда он вернётся. А пока нужно сидеть и ждать. Прилетает второй самолёт, но пассажиров много и я не могу улететь на нём. Со вторым самолётом прилетела одноклассница Таня Беликова (Нейберг). Она спускается по стремянке, держа в одной руке сумку, в другой руке венок с траурными лентами. Приехала навестить родителей да проведать могилы мужа, сына и свекрови, которые погибли в авиационной катастрофе. А она уцелела лишь потому, что её не отпустили с работы в Монголии, где служил её муж Геннадий и тот, взяв ребёнка, полетел в Союз. В Хужире должна была быть свадьба его старшего брата Михаила и старшей сестре Татьны – Лидии. Геннадий с маленьким сыном и матерью имели билеты на второй самолёт, но уговорив кого-то в аэропорту, вместо них вылетели первым бортом, который не прибыл к месту назначения. Об этом она второпях рассказала мне, так как её ждала машина. Я выразил ей своё соболезнование и рассказал о гибели Орлова. Мы попрощались и она уехала, больше мы никогда не встречались.
Погода стала портиться на глазах. Из-за Прибайкальского хребта выглянули тучи, которые темнея, увеличивались в размерах, грозно нависая над хребтом, потянул ветерок. Белый, весенний, лёд на Байкале стал чёрным и жутким. Пассажиры уже устали от ожидания, не хочется ни стоять, ни сидеть. Кто-то съездил в Харанцы, привёз водки и кучка отъезжающих, и провожающих уселась на больших корнях старой лиственницы, на которой под напором ветра болталась полосатая «колбаса», указывающая направление ветра. Им уже стало до фонаря ожидание, они дома. А мне ещё дальше лететь, опаздывать из отпуска нельзя – нарушение уставов воинской службы.
Наконец заходит на посадку самолёт из Онгурёна. Оказывается, экипаж долго искал рыбу для своего начальства, и пока нашли и привезли, время ушло. Погода ещё сильнее испортилась, небо затянуло чёрными облаками, и подул сильный ветер. Самолёт подрулил к стоянке и, не выключая двигателя, стал производить посадку пассажиров. Второй пилот сбегал к диспетчеру, сделал отметку в полётной документации и минут через десять мы уже взлетели, взяв курс на Иркутск.
Экипаж стал набирать высоту, и самолёт сразу укутала серая мгла, началась болтанка. Дверь, в кабину пилотов, всегда открыта и видно было сосредоточенные лица пилотов, которые в четыре руки и четыре ноги управляли самолётом. Пассажиры, пристёгнутые ремнями, сидят, прижавшись к стенке и закрыв глаза. Вот уже некоторые шуршат гигиеническим пакетом и с большой лёгкостью освобождают в них содержимое своих желудков. Запах, рыбы и блювотины, навсегда въелся в салон самолёта и при посадке в него, остро ощущается.
Летим мы, наш самолёт бросает, как игрушку. Сумрачно в салоне, по стеклам иллюминаторов ползут дождевые капли, а время как будто замерло. Вдруг самолёт начинает снижаться и через некоторое время производит посадку, как оказалось в Бугульдейке. Сели на аэродром среди гор, отошли в сторону от самолёта, закурили. Дальше лететь не позволяют метеоусловия, придётся ждать. До деревни далеко, дело идёт к вечеру, а иркутский автобус будет только завтра и ехать несколько часов. Маялись мы так около часа, замёрзли на ветру, но на наше счастье разрешили вылет и мы заняли места в самолёте. Продолжаем свой полёт, опять болтанка, но уже поменьше, изменили курс и уходим в строну от Байкала. Через час произвели посадку в Иркутске.
К родственникам ехать уже поздно, через несколько часов вылет на Хабаровск. Прошёлся по залу ожидания аэровокзала, вижу, в кабинке дежурного администратора сидит наша землячка Таня Хубитуева, её смена. Зашёл к ней и за болтовней время не заметно пролетело. Таня оформила мне билет и проводила на посадку к самолёту. Хорошо иметь друзей и знакомых на нужных рабочих местах, особенно тогда в Союзе.
Утром был в Хабаровске, благодать. В Иркутске ещё зима, а у нас на деревьях уже листья распустились, тепло и солнечно. Новые армейские будни отвлекли от байкальской трагедии и острота утраты, друга, со временем сгладилась.
Бывая на Байкале, встречался с его мамой, вспоминали Виталия. Приезжал я и на годовщину его гибели. К тому времени уже поставили памятник с оградкой на скалистом мысу, напротив места трагедии. Приехали в Ташкай родственники, друзья Виталия из тех, кто был в это время в Хужире. Так же, стоя на ветру, пили ледяную водку, поминали. Время неумолимо двигается, и жизнь продолжается, но уже без него.
Вечная ему память!
Сергей Кретов
Баден-Баден, 21 февраля 2010 года
P.S. Рассказывать о друге я стал по просьбе землячки Ольги Каплиной (Борловой).
Но рассказ уместился бы в несколько строк между датами от и до, коротко, как и сама его жизнь. Поэтому рассказ провёл через призму своей жизни и свои ощущения, частицей которых был и Виталий Орлов, да и другие друзья детства.