Альманах Моя Армия

Альманах «Моя Армия».

Альманах посвящен Защитникам Отечества -  нынешним, бывшим и будущим!
С Праздником, дорогие!

Альманах «Моя Армия» - третий частный гуманитарный проект в рамках Сайтов ПрозаРу и СтихиРу. Предыдущие Альманахи – «Святки» и  «Осенний вальс», Вы, наверное,  уже оценили по достоинству.  Произведения, включенные в наш  Альманах, отобраны не в результате конкурсов, а своим появлением здесь обязаны лишь доброй воле создавших их  Авторов.
Надеемся, что представленные здесь произведения Вам понравятся, и Вы станете частыми гостями на страничках наших Авторов.


Наши Авторы:

Татьяна Эпп
Игорь Лебедевъ
Игорь Гашин –Егор
Русский Солдат
Февралина
Геннадий Рябов
Сергей Герасименко
Иван Паршиков
Алекс Сидоров
Владимир Шевченко
Арина Феева
Болгов Виктор Евгеньевич(Болговенко-Коленчук)
Владимир Мурашов
Анатолий Чертенков
Ванико
Анатолий Шинкин
Удонтий Мишия
Олег Шах-Гусейнов
Степаныч Казахский
Константин Керимка
Валентина Бурба
Юрий Беридзе
Светлана Батыгина
Лариса Самойлова Шабуня
Галина Небараковская
Леонид Маслов
Игорь Срибный
Сергей Токарев -Маринин
Антон Мамынов
Владимир Николаев
Станислав Бук
Виктор Кутырь
Виталий Агафонов
Эдуард Снежин



Редакция благодарит за предоставленный материал для  оформления Альманаха  Владимира Лебедева, а также Галину Небараковскую и Леонида Маслова - за помощь при работе  с  текстами.



Вступительное слово.

Друзья, вместо вступительного слова будет песня.  Хорошая песня… Давайте послушаем и вспомним…

«Путь домой»

http://www.youtube.com/watch?v=EfY0RO0qxhc

Музыка: Виктор Кутырь

Аранжировка: Яков Паровой

Слова: Алекс Сидоров

Оформление: Станислав Бук




ВЭБ-адрес Альманаха:
http://www.proza.ru/avtor/lii2302



С уважением и добрыми пожеланиями,

Ответственный редактор Альманаха Игорь Лебедевъ

г.Москва
Февраль 2010г.   





Гостиница Звезда
Татьяна Эпп

Скорый  поезд  «Москва – Баку».
За  вагонным  стеклом  мелькают  поля,  лесополосы,  хутора,  станицы.
И  тут  память  выхватила  из  прошлого  другую  осень.
Скорый  поезд  «Москва – Баку».
В  купе  входит   молодой  лейтенант.
Знакомство.  Всю  ночь  проговорили.
Больше  слушала,  чем  говорила.
Вместе  с  соседями  по  купе  пили  чай.
-Возможно,  мы  больше  не  встретимся, -  вдруг  произнёс  лейтенант.
-Через  неделю  в  Афганистан.
Вышла  на  нужной  станции.
Без  стеснения  целовались  в  конце  платформы,  не  обращая  внимания  на  полусонных  пассажиров.
- На  обратном  пути  приеду    к  тебе? -  умоляюще  попросил  лейтенант.
Она  не    возражала.
На  обратном  пути  встретились,  как  условились.
Остановился  в  гостинице  "Звезда".
Долго  гуляли  по  городу,  наслаждаясь  взаимным  общением.
Она  беспокоилась  о  нём.
Не  хотела  расставаться.  Чувствовала,  что  больше  не  встретятся.
Была  счастлива,  что  получила  у  судьбы  в  подарок  эту  ночь.
-Ты  обязательно  вернёшься!
- Я  напишу  тебе  «До  востребования»  на  главпочтамт, -  сказал  лейтенант.
- Обязательно  встретимся.
Не  вернулся  из  Афганистана.

Осталась  только  память о нём.

© Copyright: Татьяна Эпп, 2009
Свидетельство о публикации №1909250898





Дорога в отпуск
Игорь Гашин -Егор

     Шло прекрасное лето 1978 года в городе Ленинграде.
    Я, курсант Военного Инженерного Краснознамённого института (к сожалению, до меня и после, академия) им. А.Ф.Можайского, сдал сессию за первый курс и благополучно перешёл на второй. Впереди был целый месяц полноценного отпуска, со всеми вытекающими...
     Начальник курса построил убывающих в отпуск, провёл осмотр внешнего вида, отправил устранять недостатки нарушителей внешнего вида (в частности, запрещались расклешённые брюки). Снова провёл построение, удовлетворённый внешним видом, приказал курсовым офицерам выдать отпускные билеты и проездные документы.
     Все рванулись за вещами и на те виды транспорта, которые доставят счастливого отпускника домой.
     Я,  к сожалению, в круговерти сессии и других дел, не смог купить вовремя билеты на самолёт. В советские времена в отпуск я летал исключительно на самолёте, будучи курсантом или уже офицером. Поэтому я рванул в аэропорт Пулково.
     Отстояв длинную очередь в кассу для военнослужащих, я протянул в окошко свои документы и деньги.
     «Один билет в Грозный, - негромко сказал я, - на сегодня».
     «Билетов нет, - сказала кассир и вдруг рассмеялась, - сегодня самолёт уже улетел, а дальше, на месяц, билетов нет».
     Я стоял, смотрел на нее и думал, что придётся ехать на вокзал, и трястись двое суток в поезде.
     Видимо, всё это отразилось на моём лице, потому что кассир снова рассмеялась и сказала: «Слушай, курсантик, а возьми билет до Минеральных Вод, самолёт ночью вылетает, а там доберёшься?»
     «А чем чёрт не шутит, - подумал я, а кассирше сказал, - давайте!».
     Кассирша пробила мне билет в Минеральные Воды, и я пошёл искать угол, где до ночи смог бы скоротать время.
     Не помню точно во сколько, но для моего повествования - довольно поздно, я прошёл на посадку в самолет.
     Самолёт был повышенной комфортности (как это тогда называли) знаменитый ИЛ- 86. Я с комфортом расположился в кресле и на несколько часов отключился.
     Летели мы действительно с комфортом, т.к. я не почувствовал ни воздушных ям, ни болтанки. Через некоторое время самолёт пошёл на посадку и приятный голос стюардессы сообщил о посадке в  аэропорту Минеральных Вод.
     После формальностей я вышел в здание аэропорта и прошёл в здание автовокзала, благо, они находились рядом. Было около 2-х часов ночи.
     В помещении автовокзала находился только один мужчина, с портфелем в руке и в шляпе. Я сразу направился к расписанию движения автобусов, которое занимало почти всю стену и было набрано огромными буквами.
     Я внимательно изучил расписание и понял, что уехать в нужную мне сторону я смогу не ранее завтрашнего дня, коло 14часов. Я в душе расстроился и продолжал тупо смотреть на расписание.
     «Слушай, что ты тут стоишь? - раздался голос у меня над ухом».
     Я повернулся, около меня прохаживался мужчина лет 30-ти, на нём были огромные чёрные усы, огромный орлиный нос, огромная кепка-аэродром (кепка, модная тогда на Кавказе у джигитов).
     «Ты чего тут стоишь? - спросил он с сильным кавказским акцентом».
     «Смотрю расписание, - немного растерявшись ответил я».
    «Слушай, - обратился он к мужчине в шляпе, - он умный, он читает расписание».
     «Тебя как зовут? - спросил он, снова обращаясь ко мне».
     «Игорь, - ответил я».
     «А меня Магомед, - сказал он и протянул руку для рукопожатия».
     «Так вот, Игорь, ты куда едешь? - спросил он у меня».
     «В Грозный, - ответил я».
     «Вах, - снова обратился Магомед к мужчине в шляпе, - он едет в Грозный и изучает расписание, а рядом стоит Магомед».
     «Игорь, - снова обращаясь ко мне, сказал Магомед, - ты спроси у меня, Магомед, ты отвезёшь меня в Грозный, ну давай-давай, спроси?»
     Мне уже становилось интересно, я понимал, что театральное нутро Магомеда не может просто так предложить мне сесть в автобус, ему нужна сцена и зритель.
     «Магомед, - спросил я,- ты отвезёшь меня в Грозный?»
     «Вах, какой смешной, - снова обращаясь к мужчине в шляпе, сказал Магомед, -на стоянке стоит автобус и ждёт, когда Игорь в него сядет».
     «Слушай, хватит разговоров, - сказал Магомед, обращаясь ко мне, - на стоянке стоит «Икарус», там сзади есть место, иди, садись».
     Я прошёл на стоянку, там, в свете фонарей, стоял красно-белый «Икарус» с Дагестанскими номерами, единственный автобус на стоянке.
     Я прошёл в салон, сел на свободное место позади автобуса. Пассажиры, в основном, дремали, кто-то с любопытством смотрел на меня.
     В автобус вошёл Магомед, подошёл ко мне и спросил: «А тебе в Грозном куда?»
     «На улицу Тасуева, - ответил я».
     «Нет, не так, - сказал Магомед, - ты мне скажи, что там есть рядом, ну аптека, магазин или что-то ещё?»
     «А, напротив главного входа 9-ой горбольницы, - сказал я».
     «Всё, знаю, - сказал Магомед, - отдыхай, довезу, даже не заметишь».
     Автобус тронулся, я задремал и через некоторое время уснул.
     «Эй, солдатик, - донеслось до меня из небытия, - вставай, пора к маме».
     Я проснулся, глянул на часы, было 5часов 45 минут, рядом со мной стоял Магомед.
     «Приехали, солдатик, - сказал Магомед».
     Я осмотрелся, действительно мы стояли на улице Тасуева, напротив 9-ой горбольницы, чуть дальше моего дома.
     Я встал, прошёл к двери и спросил у Магомеда: «Сколько я Вам должен?»
     «Вай, сказал, как обидел, - ответил Магомед, - ты лучше иди к маме и скажи: «Дай Бог здоровья Магомеду!»
     Я пожал ему руку и вышел на улицу.
     Автобус с шипением закрыл двери, плавно тронулся и, мигнув аварийками, уехал.
     Я двинулся к калитке, от которой начиналась тропинка домой, около дома скулил и бился в большую калитку любимец пёс Грозный.
     Я перелез через забор, где попал в объятия Грозного, был весь извалян в пыли и зализан.
     Подойдя к двери, я громко постучал.
     «Кто там, - спросил отец».
     «Да это же Игорь, - сказала мама, - открывай».
     Я вошел, обнял и поцеловал родителей.

     Уже позже, когда я ел мамину вкусную стряпню и рассказывал ей о своих приключениях, очень удивился, когда мама вдруг стала серьёзной и сказала: «Дай Бог здоровья Магомеду и всем его родственникам».
________
 
© Copyright: Игорь Гашин -Егор, 2010
Свидетельство о публикации №11001071381




Капитаны небес
Февралина


друзьям-офицерам посвящается


Уютный зал ЦДСА* во мраке. Освещена только сцена. Сегодня примерка  театральных костюмов и одна из последних репетиций перед концертом.

- А теперь я слушаю только сопранок. Завершающий куплет гимна академии, первый и последний, и « Дороги». Внимание, девушки!

Я стараюсь собраться и не могу. В зале, так чтобы его не было видно,  сидит Васька и корчит мне рожицы. Он беззвучно открывает рот и безумно вращает глазами. На словах «саперы и пантонёры» я не выдерживаю и прыскаю со смеху.  Я представляю этого красавца с саперной лопаткой.

Дирижер стучит своей палочкой:

- Вера, чем дольше Вы будет отвлекаться на этого десантника, тем он дольше будет Вас ждать. А Вы, товарищ капитан, лучше выпейте лимонаду в буфете.

Я извиняюсь, делаю серьезное лицо и пытаюсь встретиться с Васькой глазами. Он понимает и уходит.

В перерыве мы сидим - болтаем в буфете.

- Потанцуем после репетиции? – его глаза так просят, что я не могу отказать. Да и ужасно хочется есть, а в здешнем  ресторане самые вкусные котлеты по-киевски.

- Вовка идет, - я освобождаю ему место, а сама возвращаюсь на сцену..

Володька с Васькой два друга еще с доакадемических времен. «Не разлей вода» - говорят про таких.

После репетиции мы танцуем и ждем, когда нам принесут ужин.

Без меня тебе, любимый мой,
Земля мала, как остров!
Без меня тебе, любимый мой,
Лететь с одним крылом!
Ты ищи себя, любимый мой,
Хоть это так непросто!
Ты найдёшь себя, любимый мой.
И мы ещё споём!


"Ла-ла -ла " - подпеваем мы и смеемся.


Утром Васька ждет меня у дверей «секретного окна».

- Вера, попроси отца. Передай ему мой рапорт.
- Не буду!

Я пропустила тот момент, когда они оба оказались там. Ходили смутные слухи, что Вовка пропал. Взяли в плен. Я эгоистически думала «хорошо, что не Ваську».

- Доброе утро, синеглазка!

Я вскакиваю и вешаюсь на шею Вовке. Слушатели расступаются и уходят, понимая, что нам надо поговорить. Я жду сюрприза. Жду, что из-за угла вынырнет Васька с цветочком, сорванным по дороге у кого-нибудь из девушек на подоконнике. Обычно он приносит фиалки. Голубые и фиолетовые.  Как его глаза. Когда он злится, глаза у него становятся фиолетовыми. А когда смеется, голубыми, как небо, которое он любит до самозабвения.

Вовка весь седой и только его голубые глаза да бархатный голос говорят мне о том, что это наш Вовка.

Я смотрю на него, не в силах произнести вопрос вслух.

- Одевайся, Вера. Пойдем на Чистые пруды, я тебя отпросил.


Знакомый метрдотель находит для нас свободный столик. Я смотрю на то место  у пальмы, за которым мы все время сидели с Васькой. Впрочем, мы редко сидели, мы приходили сюда потанцевать. Пока Володя делает заказ, я слушаю певицу. И я уже все знаю. По серьезным Вовкиным глазам и по его долгому молчанию. Он избегает моего взгляда.


Знаю, милый, знаю, что с тобой -
Потерял себя ты, потерял.
Ты покинул берег свой родной,
А к другому так и не пристал.

 


- Ты же знаешь как он рвался туда. Его было не удержать.

Я беру графин и наливаю себе рюмку до краев.

- Ранение в живот. Он не дождался вертолета …..



Я не слушаю, что дальше… Выбегаю из ресторана и иду вдоль Чистых прудов…


* ЦДСА – Центральный дом Советской армии

© Copyright: Февралина, 2010
Свидетельство о публикации №11002151195




Дембельская злость
Виталий Агафонов

Голые склоны, пустые луга.
Молча в затонах, застыли стога.
В дикой неволе безликую лесть,
Больше неволен я перенесть,
Грубость всесильных, робость сынов,
Наглые лики, скрежет оков.
Пир и веселье, все сходим с ума.
Выживем? Все ли? Где бродит чума.
Робкая старость, печален удел.
Глупая младость, вокруг беспредел.
Терпят бумаги, а дела-то нет.
Эй вы, салаги, сколько вам лет?
Скоро два года, скоро домой.
Жертвы народа пойдёмте со мной.
В пьяной истоме душу излить,
В этом дурдоме. Как можно прожить?
Дело не дело, расплылись года.
Всё надоело. Послать. Но куда?
Голые склоны, пустые луга.
Молча в затонах, застыли стога.


© Copyright: Виталий Агафонов, 2008
Свидетельство о публикации №1810031309




Пьяная тундра
Владимир Шевченко
               
«Пьяная» тундра.

     Алексею шел уже четвертый десяток, как он сам говорил – приближался к возрасту Христа. На плечах красовались майорские погоны. В льготном районе, а здесь год службы шел за два, обычно служат три года, а он пробыл  четыре.  Начальство предложило остаться еще на год, Глебович естественно не возражал. Все надбавки уже выбрал и получал двойную зарплату, выходило чистыми восемьсот рублей, правда докер-механизатор в период навигации получал и больше тысячи, но все равно неплохо. На «материке» это были немыслимые деньги. До пенсии хоть и далеко, но лишний год выслуги не мешал, неизвестно, как потом сложится судьба.
     Одним из его сослуживцев по состоянию здоровья пришлось уехать через год, другим предложили замениться через  два, многие выслужили свои законные три. Это было сделано для того, чтобы  в части оставались те, кто знает местные условия и все особенности несения службы в  жестком климате Чукотки. А этих особенностей было хоть отбавляй. Сам Алексей в первую неделю службы чуть не попал в просак. Его назначили ответственным по части и он пришел утром проконтролировать действия дежурного по батальону и сержантов в подразделениях  при проведении подъема и утренней зарядки. Вышел к месту построения и удивился, увидев всех военнослужащих срочной службы в солнцезащитных очках. Первым действием было дать команду прекратить этот маскарад, но сразу заметил, что очки у всех одного фасона. Мелькнула мысль, что если бы военнослужащие покупали очки в магазине, то они были бы разные по размеру и цвету стекол. Отозвал тихонько в сторонку старшину ремонтной роты и тот разъяснил, что трасса кросса лежит за парком, а там еще находится снег. Он лежит в том месте почти до конца лета и сейчас  покрытый  ледяной коркой, которая отражает солнечные лучи не хуже оптических линз, сверкает так, что можно запросто получить  ожог сетчатки глаз.   Этот пример самый безобидный. Были и похуже. При развертывании части было получено много техники, мест в боксах естественно не хватило, стали размещать ее на открытых площадках. Офицеры, не служившие на Севере, мыслили  естественно по «материковски». В целях маскировки от сопредельной стороны, а американские военные базы на  Аляске через пролив,  технику  решили поместить в низинах. Разположили. В первую же пургу  все было занесено многометровым слоем снега. Боевые машины пришлось долго откапывать и перегонять на холмы. Снег там выдувался ветром и доступу к технике не мешали самые страшные пурги . А часть машин пришлось оставить под снегом до весны,  Глебович один раз шел по мимо будки дежурного по парку и   запнулся об какую то железяку, удивился, прекрасно зная ,что под ним многометровый слой снега. Разгреб носком сапога корку и увидел зуб ковша экскаватора саперной роты , он сейчас стоял над ним. Так и ждал, бедолага, теплых времен.
     Алексей уже начал потихоньку готовиться к замене, договорился с начальниками складов, чтобы приготовили ему пустые ящики.
        « Заменщики» приезжали обычно в июле-августе, к этому времени те, кто убывал, успевали затарить пару бочонков соленой нерки уже этого нереста. И вообще собраться, снабжение здесь было отличное, в контейнер грузились ящиками тушенка, сгущенка, болгарские лечо и помидоры в собственном соку, компоты и джемы. Конечно, если ты убывал служить на Украину или скажем в Ростовскую область, то овощные консервы можно было и не брать. А кому выпадали солнечные Магдагачи или другие края «вечно зеленых» помидоров, то  было нужно все.
     Глебовичу припомнился один случай, произошедший прошлой осенью.
В местном магазине он увидел незнакомую женщину, которая лихорадочно складывала в сетчатую корзинку уже второй десяток банок с консервированными овощами. Стало ясно, что это жена офицера или прапорщика, прибывшая недавно и это ее первый поход в магазин.
     - Девушка, вам же будет тяжело все это донести,- Алексей вежливо взял даму под локоток. Та смутилась.
     - Вы возьмите несколько видов, понравится – придете еще, снабжение у нас хорошее.
     - А что, это все всегда лежит,- тихонько спросила незнакомка. И получив утвердительный ответ, стала выкладывать большую часть содержимого.
     Через неделю, увидев его, она сама подошла к нему и, смеясь, сказала:
     - Наверно в ваших глазах я выглядела полной дурой, но никогда еще не
видела такого изобилия продуктов.
     И вот пришел день, который он хорошо помнит. В этот вечер заступал дежурным по части, провел развод суточного наряда и караула и собирался уже идти в штаб, как его окликнул командир артиллерийского дивизиона:
     - Алексей, бросай дежурить, к тебе «заменщик» приехал,- крикнул тот.
     - Какой «заменщик»,- удивился Глебович.
     - Самый обыкновенный, «чернопогонник», ты попал в танковый полк,
он сейчас в штабе.
     Этого момента майор конечно ждал, но не так скоро. Через неделю во всех  частях начнется итоговая проверка за зимний период обучения. Кто его с прежнего места службы отпустил в такое время? Вопросов было хоть отбавляй. Есть пару дел, которые надо обязательно решить до замены, а тут времени в обрез. Он попросил друзей в Новом Чаплино заказать в местной мастерской несколько сувениров. 
     Пролетели суматошные дни подготовки к проверке и сама проверка, с обязательным кроссом и стрельбой, которые  сдавал всегда на отлично,
представлением конспектов съездов и пленумов,  которые приходилось писать даже в анадырском аэропорту, где часто томился в ожидании летной погоды, чем немало удивлял  соседей по комнате.
     Наконец  сданы дела и должность,  появилось время для решения своих задач. В морском порту был заказан контейнер и вещи в квартире начали перекочевывать в ящики и мешки. Ему даже выделили тягач для поездки, он очень многим помогал, особенно в первый год прибытия новичков на Север и ему тоже хотели ответить добром.
     Неприятности начались примерно на полдороге, сначала машина « разулась»  и долго ставили на место слетевшую гусеницу, а потом  тягач завяз в мокром и тяжелом снегу, что еще лежал во многих ложбинках, несмотря на начало июня. Пришлось отправить технику в часть и продолжать путь пешком, была правда слабая надежда на попутную машину, но так и осталась мечтой. Еще в военном училище Алексей начал заниматься бегом, выполнил норматив первого мужского разряда, а потом и кандидата в мастера спорта. Утром на зарядке нормой было пять километров, ну а вечером после самоподготовки и двадцать, причем бегал в любую погоду, зимой и летом.
В морозы, чтобы не застудить легкие, сшил из полиэтиленовой пленки безрукавку и одевал на лицо подшлемник, который усовершенствовал. С внутренней стороны , напротив лица, был пришит меховой лоскут, его не  продувало ветром.  Поэтому расстояние не страшило.
     До конечной цели было с пару десятков километров. Дорога то петляла между пологими сопками с остовами полуразрушенных стен, сложенных из крупного булыжника, то проходила через небольшие ущелья. На пути эта картина повторялась много раз. Поговаривали, что останки строений являются местами расположений гарнизонов « армии вторжения». Мол, по приказу Сталина сразу после окончания II мировой войны сюда была переброшена армия, которой в свое время командовал маршал Советского Союза  Рокоссовский. Якобы готовился захват Аляски, вернее ее возвращение. Эти земли входили в состав Российской империи, но были проданы. Слухи имели основание, началась «холодная» война, противники имели атомное оружие, а средств доставки его до цели у нас не было. Было все правдой или вымыслом, но частей когда-то стояло  много. То там, то здесь виднелись остатки зданий или фундаментов, сделанных на совесть. Теперь это заросло травой, покрылось мхом и лишайниками. Их было множество, гладких на ощупь и мохнатых, разных окрасок и полутонов. Зимой они блекнут, но летом, особенно после дождей, показывают свою палитру.
    Когда скалы в ущельях близко подходят к дороге, то поражают своим диким видом. Абсолютно лишенные какой-либо растительности голые камни. Иногда видны совершенно отвесные стены высотой в несколько десятков метров, увенчанные на конце отвесными пиками или имеют причудливые очертания, а то просто хаотичное нагромождение выступов.
     Одно из ущелий называется « зуб дракона», здесь любят оставлять свои автографы военнослужащие срочной службы, на многих скалах виднеются надписи, типа – « ДМБ-78». Так современные варвары портят свою среду обитания. Наши предки на опускались до такой безвкусицы, во фресках даже живородящие органы человеческого тела имели божественный смысл и олицетворяли вечное продолжение жизни на Земле или славили плодородие.
     В одном месте Алексей не стал обходить ложбинку, заполненную снегом,
решил срезать и попал в западню. Ноги стали проваливаться,  и он мгновенно
увяз по грудь. Первое время не мог  пошевелить даже руками, они оказались тоже зажаты. А в наступившей тишине внизу было слышно журчание
ручейка и сколько до земли было метров – неизвестно.
     - Вот так угораздило,- вслух сказал Глебович.
     - Надо выбираться из этой трясины.
     Сначала удалось освободить руки и широко их расставить, чтобы не уйти глубже, затем тихонько примять грудью липкий снег, скинуть лямки рюкзака и выползти ужом на поверхность. Резиновые сапоги остались в яме, и их пришлось вытаскивать по одному. Затем  перекатываться до края снежного поля. Все было мокрым, одежда и обувь. Спички, запаянным в пленку, были сухие, но где взять топливо для костра. В рюкзаке лишь пара газет. Собирался добираться на технике, а не пешком и не взял проверенный туристический примус . Надо выходить из положения.
     День был погожим, солнышко пригревало, и даже камни были теплыми. Поэтому выжатая одежда была разложена на них, а сапоги набиты бумагой. Солнце и ветерок сделали свое дело, и через пару часов можно было одеваться.
     Дальнейшая прогулка прошла без приключений, и скоро за бугром показалось село под названием Новое Чаплино. Почему новое, было и старое, оно раньше располагалось на выступающей в море косе, и часто во время штормов заливалась водой, поэтому  было перенесено на возвышенность.
       Почти все его население высыпало на лед бухты, в разломах хорошо бралась навага и лунки не надо бурить. Возле каждого рыбака горкой  лежала рыба. Это не та, что продается в магазине после нескольких заморозок и оттаиваний, такая уплетается за обе щеки, прямо со сковороды.
     Здесь Алексей увидел и знакомого охотника, уже пожилого эскимоса Ральтыргина, которого просил выполнить заказ, но оказалось, что тот не успел еще ничего сделать. Стал звать в дом, попить чаю, но времени было в обрез, надо еще вернуться в часть. Правда, предложил двух выделанных «бельков», так называют только что родившихся детенышей нерпы, не успевших перелинять. Они молочно-белые, покров очень пушистый и мягкий, совсем не боится сырости. После покраски  не уступает  меху норки. 
     Конечно, жестоко убивать животных, особенно малышей, но так устроена жизнь. Ведь все знают про знаменитые « пыжиковые» шапки, а сшиты они из шкурок только что родившихся оленят, забитых буквально в первые сутки со дня появления на свет. Потом мех грубеет и не так ценится. Надеюсь, что такое  каракуль знают все и как он добывается. Дамы, носящие элегантные каракулевые манто или шубки, об этом предпочитают наверное не задумываться.
      Алексей заторопился назад, ему  предстоял обратный путь, а еще хотелось зайти на китовое кладбище, взять на память несколько пластин уса этих гигантов морей.
     Возле каждого национального  эскимосского поселка на побережье Берингова моря расположены погосты бывших властителей океанов. Морские охотники: эскимосы и береговые чукчи  -  смелый народ и считался очень воинственным. При присоединении этих земель к Российской империи произошло несколько кровопролитных сражений и не всегда отрядам казаков и служилых людей, усиленных ясачными якутами, удавалось одерживать верх. Несмотря на свои пищали и пушки.   Надо быть отчаянным храбрецом, чтобы на байдаре, сшитой из моржовых шкур, да еще с костяным гарпуном вступить в схватку с десяти-пятнадцати метровым исполином и выйти победителем. Это потом появились китобойные суда и целые флотилии. Началось уничтожение этих морских млекопитающих и киты стали исчезать, затем страны мира договорились о запрете охоты. Некоторые государства, такие как Япония, с этим не согласились и продолжают промышленную добычу. Но для национальных поселков мировые державу выделили квоту. Для каждого из них добывают несколько китов в год. Поэтому и появляются  новые скелеты на этих кладбищах.
     На площадке с добрых половину гектара лежали в беспорядке останки великанов. От некоторых, самых старых, остались лишь полузанесенные песком огромные позвонки. Ребра с этих туш шли на строительство землянок, они служили стропилами, дерево раньше было в большой цене. Алексей видел их остовы в районе залива Кивак и пожалел о том, что за четыре года так и не выбрал время съездить или даже сходить пешком
летом на пару дней и основательно все рассмотреть и сфотографировать.
Везде были видны межпозвоночные диски, размером с суповую тарелку, их используют иногда в декоративных целях. Одна сторона у него шероховатая, а другая гладкая – вот ее шлифуют и наносят красками незамысловатый сюжет. Глебович увозил пару таких на «материк»,  один подарил другу,  а другую дал расписывать, но ее так и не вернули.  Несколько скелетов были посвежее, на них были видны прирези мяса, разделывали наверно прошлой осенью.  Раньше в семидесятых годах  двадцатого века, до запрета забоя, китовое мясо в брикетах по цене рубль за килограмм продавалось в магазинах. Похоже на старую говядину, приходилось молоть на мясорубке два раза, иначе в фарше ощущались волокна. Но если добавить немного свиного сала и лука,  котлеты получались превосходными.
     Удалось извлечь три пластины уса и выбрав столько же дисков, Алексей направился обратно. Через пару часов стемнело, и путь продолжался при лунном свете. В одном из ущелий его здорово напугала сова. Сначала он увидел, что какая то тень приближается на большой скорости к нему, а затем раздался, прямо над головой, крик , похожий на плач ребенка. От неожиданности Глебович даже присел, а когда поднял голову, то увидел силуэт удаляющейся птицы. Ружья с собой не было и пришлось прокричать вслед пару крепких выражений.
     Во время движения под ногами постоянно хлюпало и чавкало, а запах был как в бродильном цехе хлебопекарни. Тундра пробудилась от зимней спячки и природа давала свою живительную силу всем . Набухали почки и к солнцу тянулись шильца трав, просыпались мхи и лишайники, миллиарды бактерий начали свою работу. От этих запахов Алексей даже опьянел, голова мягко кружилась.
     Ночи в начале июня очень короткие и вот на востоке уже начал розоветь
край неба, темнота начала сереть и из-за сопок показался диск солнца. На него еще было можно смотреть невооруженным глазом,  но постепенно цвет менялся с багрово-красного на золотистый, и потянулись лучики тепла. Стало совсем светло, но поверхность тундры продолжала оставалась розовой.  Алексей сначала ничего не мог понять и только присмотревшись, увидел, что это цветет брусника. Ее цветок был совсем мал, но в своей массе давал оттенок всей поверхности. Над всей тундрой как бы плавала розовая дымка. Такую красоту надо еще суметь увидеть, ее не разглядишь с борта тягача, и Глебович благодарил судьбу за подаренное путешествие. Пусть гудели ноги, ведь менее чем за сутки преодолел почти пятьдесят километров, кружилась голова, но не от похмелья, а от запахов пробуждающей природы,  и хотелось приехать в эти края еще не раз.   

* нерка –     вид лосося, имеющий вишневый окрас;
* важенка – самка оленя; 
* ясачные – подданные, платившие налог пушниной.


© Copyright: Владимир Шевченко, 2009
Свидетельство о публикации №1910040311





Монолог офицера
Сергей Ефимов

Из Проекта ПрозыРу Офицерские Жёны
Русский Солдат
 http://www.stihi.ru/avtor/milordsergio

Сто лет назад решил бы - застрелюсь!
И не нарушил данного мной слова.
Увы! Сегодня обмельчала Русь,
Залью глаза до неприличья снова.

Я русский витязь, воин, офицер -
От этих слов лишь горечь злой полыни.
Помят, не выбрит и с похмелья сер.
Чертовски зол, что не успел - не принял.

Я не вписался в лицемерный мир.
В походном марше вновь сбиваю ногу,
Ловлю косые взгляды на мундир
тех, кто минировал вчера мою дорогу.

Но в тонкий живчик прямо у виска
Не ткнется дуло - не хватает духа.
И горькой водкой соблазнит тоска,
Щекотно горлу, если очень сухо.

Сто лет назад... Другие времена!
И прежний статус с нынешним - не братья.
Но Русь не сможет вынести одна
Ей предназначенного страшного распятья.

Жестокой матерью дано ее познать.
К другим она добрее. Ну так что же? -
Имеет право! Ведь Россия - мать,
И осуждать ее никто не может.

Я заблудился в мыслях, как впотьмах.
Боготворю, всем сердцем проклиная.
Сто лет назад мне был неведом страх,
Сегодня только водка помогает.

"Пиджак" презреньем губы покривит -
Мол, докатился до горячки белой,
Опять помят и как всегда небрит,
Мне до него нет никакого дела.

Есть только Родина - огромная страна
Под необъятным небом ярко-синим.
Она однажды Богом мне дана,
Великая, любимая Россия.

© Copyright: Офицерские Жёны, 2010
Свидетельство о публикации №11001120752




Воины всегда попадают в Рай...
Арина Феева

http://www.proza.ru/avtor/marinatim


Воины всегда попадают в Рай...
Проснувшись под шум опадавших яблок,
Ты аромат этот хрупкий вбирай,
Ты тишину за двоих послушай...

ЖДАТЬ. Каждый миг. До разлома в груди...
Когда неизвестности нет предела...
Воины всегда попадают в Рай...
Не в этот. Вот в чем все дело.

   © Copyright: Арина Феева, 2009         
  Свидетельство о публикации №1909080473   



Инфицирован войной... 
Арина Феева
http://www.proza.ru/avtor/marinatim               
   
  Герой, ты инфицирован войной,      
  Бедой, судьбою, памятью и смертью...
  Домой! Там ждут. Там счастье и покой.
  Там Родина. Родители и дети.

  Солдат, ты не услышишь шум дождя,
  Пока война... Крик чаек, звон капели,
  Дрожанье почек, музыку метели...
  Пока ты там. Пока с тобой война.

  Твой путь — он беспощаден и суров.
  Ты только уцелей! И, может быть, вернувшись,
  Ты отогреешься. И как-нибудь, проснувшись,
  Поймешь, что тишина всего важней!

  Что больше выстрелов и боя — звук прибоя,
  Песнь мирного дыхания весны,
  Ручьев журчанье, нежность поцелуя...
  Что ты живой. И что все впереди!


    © Copyright: Арина Феева, 2010
   Свидетельство о публикации №11001200669   




Три медали
Сергей Герасименко

Немецкий штык прошелся с хрустом
По ребрам вдоль той злой зимой.
Отец был ранен, выжил чудом
В той страшной битве под Москвой.

Остался рваный шрам под сердцем.
А сколько будет их потом.
Но этот шрам – он самый первый.
Отец впервые награжден.

Судьба армейская бросала
По белу свету тут и там.
Всего запомнилось немало,
Но больше всех – Афганистан.

Пошел в ход ствол от пулемета
Когда патронам край пришел.
Зубами рви, коль жить охота.
В крови, в мозгах железный ствол.

Мой сын служить совсем не рвался,
Но если надо – что ж, пойдем.
«Отмазаться» и не пытался.
Два долгих года под ружьем.

Он вспоминать совсем не любит
За что медаль привез домой.
Чечня спокойною не будет,
И в двадцать лет уже седой.

Лежат рядочком три медали,
И блещет тускло серебро.
Мы вместе их не получали,-
Три поколения прошло.

Три самолета, старый танк
Вперед зовут, назад ни шагу!
Как просто все и сложно как.
Да, в центре надпись – «За отвагу».


Рубрика произведения: Стихи, не вошедшие в рубрики
©Сергей Герасименко 14.07.2009
http://www.chitalnya.ru/





Геннадий Рябов
Стихи

***

…в тусклом свете лампад,
если зрение острое,
различимы печальные лица у гроба.
У Предтеченской церкви на Каменном острове
не приткнуться машинам –
сплошные сугробы.
И пока панихида, пока отпевание,
там – внутри,
где скучает Спаситель распятый,
тут – снаружи – на бой, на святое задание,
взяв лопаты совковые, вышли солдаты.
Не окопы копали – подъезды расчистили,
двор убрали от снега, что месяц копился.
Вышел служка – проверить пристойно ли, чисто ли.
Хмыкнул в бороду: чисто.
И перекрестился.

Я – и Бог – мы смотрели на войско усталое.
Кто послал их?..
- Мужик, сигаретки ли нету?
- Не курю, извини…
В первый раз я, пожалуй,
пожалел, что с собой не ношу сигареты.

MILITAVI NON SINE GLORIA

… задремать на заре
и проснуться за миг до побудки.
Бал вчера отшумел, а сегодня – решительный бой.
Вместо скрипок и арф – полковые визгливые дудки,
и пустой барабан заполняет пространство собой.

И под мерную дробь,
разобравшись в шеренги по росту,
мы пойдем на штыки.
Первым гордо шагнет командир…
Ах, как все это было –
красиво,
понятно
и просто:
глядя смерти в глаза, видеть вечную жизнь впереди.

… не услышать будильник,
проспать, опоздать на работу.
Заливая похмельный синдром,
выпить пива с утра…
Нас немного осталось.
Толстеющих.
Лысых и потных.
Неужели для этого выжили мы, юнкера?

И за это боролись?
об этом мечтали? -
не верьте!
Наше время придет -
мы умрем в штыковой.
Се ля ви.
Потому что не может быть жизни в отсутствии смерти,
Как не может быть смерти - без жизни, мечты и любви…

***

Грустное зрелище: старый полковник
пьет за углом из горла...

Саня – калека.
Валерка – покойник.
Верка прийти не смогла.
Жека бомжует в Твери на вокзале.
Миня - министром в Москве...

Так мы когда-то за школьным спортзалом
пили впервые портвейн.

Верка с прическою.
Сашка  с ногами.
Жека «Шизгару» бренчал...
До перестройки.
Еще до Афгана.
Аж до начала начал.

Все еще молоды, все еще живы.
Всяк в перспективе герой...
Не возвращаются в детство, служивый.
Только впадают порой.
Встреча с мечтою - свиданье с утратой,
с тем, что давно потерял.
Жили, дружили, любили ребята...

Выпей до дна, генерал

***
Отпевали полковника.
Свечи трещали чуть слышно.
А церковное трио печально тянуло слова,
Что летели под купол,
Где был нарисован Всевышний.
И – бледнее стены –
Над покойным склонялась вдова.

И в ротонде порхали
Прозрачные ангелы в белом.
За туманом в глазах
Их, похоже, не видел никто.
Офицеры крестились
Неловко, стыдясь, неумело.
Им бы водки –
Все легче.
Но пить они будут потом.

Мне шопеновский марш
Проиграют когда-нибудь свыше.
И слезинки твои
Упадут, обжигая траву…
А пока я живу.
Чтобы чувствовать, видеть и слышать.
И любить…

Я не знаю, зачем я на свете живу.


(Из сборника Геннадия Рябова «Две дороги», 2004г.)





Путь домой - песня
Виктор Кутырь


Дорогие друзья,

     Те, кто прошел дорогами войны  знают, что самое  тяжелое для военного - это попасть в плен. Не каждый, кто попал в плен – трус и предатель.

     В плен попадали по-разному и нельзя осуждать тех, кто прошел дорогами ада.

     Представляю Вам песню, записанную на студии 17 января 2010 года.


Эта песня посвящается тем, кто вернулся из плена.

Автор слов - Алекс Сидоров
http://www.stihi.ru/2007/08/12-1032

Автор музыки - Виктор Кутырь

Автор аранжировки - Яков Паровой


«Путь домой».

 /Am/ Em/ C/ G/ Dm/ Am/ C/ E

Я пришёл домой вопреки всему,
Вперекор судьбе всем смертям назло.
То, что видел я – это грусть в глазах.
То, что вынес я – навсегда в моих снах.


Не пущу в эти сны никого, никогда.
Их нельзя смотреть, горе там и беда.
Тяжело шёл домой, вспоминая тебя.
Но представить не смог твоего лица.

Припев:

Напои меня водой, после долгого пути.
Отломи мне хлеба край и за стол свой усади.
Не смотри, что лицо от пыли почернело.
Ноги в кровь и душа моя,  вся уже очерствела.



Очень долог был путь, и я опоздал.
Ты – чужая жена, ты устала ждать.
Я тебя не виню, ибо столько не ждут.
Ты не плачь родная, я уже ухожу.

Не смотря ни на что, как безумец  счастлив я.
Пусть кошмарным был путь, но он пройден не зря.
Всё у вас хорошо?! Значит мне благодать.
Дай мне хлеба в дорогу, я пойду умирать.

Припев

Напои меня водой, после долгого пути.
Отломи мне хлеба край и за стол свой усади.
Не смотри, что лицо от пыли чернело.
Ноги в кровь и душа моя,  вся уже очерствела


Неба синь, не осудит меня.
Обниму тебя крепко, родная земля.
Эх, сердце моё, пусть идёт в разнос,
Буду губы кусать я и рыдать без слёз…


    Хочу сказать СПАСИБО  от всего сердца:

- Алексу Сидорову  - за предоставленный текст.

- Леониду Рыбкину – за его профессиональный труд.

- Всем тем, кто помог в создании этой песни.

С уважением, Виктор Кутырь

Саму песню можно прослушать по ссылке

http://artofwar.ru/img/k/kutyrx_w_b/text_0500/index.shtml

Видео ряд любезно представленный Станиславом Бук можно посмотреть по этой ссылке

http://www.youtube.com/watch?v=EfY0RO0qxhc

© Copyright: Виктор Кутырь, 2010
Свидетельство о публикации №11001180672




Венок
Сергей Токарев -Маринин

Краешек деревни, неба чистый зонт
С дальним синим лесом слился горизонт.
Там в белесой выси полудневья пар,
Жаворонка песню чуть колышет жар

Там поля без края, желтые цветы.
Там в траве по пояс проплываешь ты.
Провела рукою по волне волос...
Что же ты, парнишка, будто в землю врос

Или не приметил,или не признал
Иль не ей всю зиму письма присылал.
Озорство улыбки, вверх летит венок-
Эй, лови на счастье-скромность не порок...

На далеком юге, среди мертвых скал
Навзничь, в гулком эхо паренек упал.
Окропила камни алая роса,
Широко открыты синие глаза.

Под шинелькой тонкой,  скромность не порок-
Оловянный крестик, высохший венок.

© Copyright: Сергей Токарев -Маринин, 2010
Свидетельство о публикации №11002060560




АРМЕЙСКИЕ БАЙКИ "Образцовый солдат"

Болгов Виктор Евгеньевич (Болговенко-Коленчук)
   
   В армейском хозвзводе, приписанном почему-то к роте охраны, служил солдат по фамилии Печенок. У него на гражданке была специальность "зоотехник". Видимо после школы успел, у себя в селе, кончить курсы.
   Жил он, а не служил, в хозвзводе, точнее в свинарнике, вмести с солдатскими свиньями, где и питался. Работал хорошо, за свиньями следил, упитанные они у Печенка были, чуть ли не счастливые. И сам свинарник был довольно прибранным, хотя и вонючим местом проживания Печенка. Но сам Печенок не мылся и не стирался месяцами. Грязью зарос. Сколько ему не говорили - постирайся! - ни в какую!
   Так прошёл первый год службы рядового Печенка.
   
   -"Может оно и к лучшему, что такое ужасное на вид явление, как Печенок постоянно находится при свинарнике, и не мозолит начальству глаза. И то уж из-за него, от командира части одни выговоры" - примерно так рассуждал командир хозвзвода старшина Буклеенко.
   Но надо же что-то с этим антисанитарным солдатом-свинарём делать. Один вид которого печёнку проел не одному Буклеенко.
   А если, неровен час, генеральская инспекция нагрянет, спросят - почему в строю нет такого-то солдата?! - что тогда? - где его прятать?!
   Вызвал старшина Буклеенко к себе двух старослужащих солдат,
   попросил - "Постирайте хотя бы вы его".
   - Будет сделано, товарищ старшина! - поморщившись, ответили солдаты второго года службы, и решили не перекладывать это дело на руки салаг, то есть молодых солдат, а научить чистоплотности своего одногодка самим. Стыдно было "дедам" перед молодыми за такого старослужащего солдата, как Печенок. И так уже шёпотки по роте ходили.
   Набрали "деды" два больших ведра воды, встали по бокам двери. И только Печенок вошёл - разом вылили оба ведра на голову Печенка.
   Печенок вынужден был всю промокшую одежду снять, но стираться отказался.
   -"Ладно, чёрт с тобой - сиди в кальсонах!"
   Замочили гимнастёрку, штаны - выстирали. Подворотничок белоснежной свежести пришили. Пилотка от грязи чуть ли не ломалась, и её с трудом, но отстирали.

1.
   
   Оделся Печенок во всё чистое, выглаженное и в баню сам пошёл, без принуждения. Помылся, опять оделся, затянулся солдатским ремнём с начищенной до блеска пряжкой - хоть сейчас на парад!
   Стал Печенок после всего этого выглядеть, как образцовый солдат.
   
   И тут в часть приехал генерал с инспекцией. Объявили построение.
   Да не общее, а по подразделениям. Дошла очередь до роты охраны, а потом и до приписанного к ней хозвзвода.
   -Становись! - скомандовал командир взвода старшина Буклеенко.
   Построились по росту.
   -Смирно! Равнение на командующего!.. пронеслось над солдатскими ровными рядами; токарей, пекарей, поваров, кочегаров, водителей...
   
   Идёт генерал вдоль строя, осматривает солдат...
   Для хозвзвода и так через чур все хороши. Но выделить особо некого. Архи необходимые для неголодного и нехолодного существования части хозвзводовцы тем не менее никогда отцами-командирами в передовики не ставились. Не тот контингент.
   Доходит генерал, до Печенка и остановился, как вкопанный. Любуется солдатом.
   -Как фамилия? - спрашивает.
   -Рядовой Печенок, товарищ генерал!..
   -Два шага из строя!..
   -Есть! - гаркает Починок, и - раз-два - выходит как положено, чеканя шаг из строя. Развернулся, застыл, смотрит браво на генерала, безбоязненно.
   -Орёл! - восторженно глядя на Печенка, приветствует его выход генерал. И обращается ко всему застывшему в изумлении строю.
   -Вот, говорит генерал, настоящий боец, образец для подражания.
   На такого солдата любо-дорого смотреть. И потому, - За образцовый внешний вид объявляю рядовому Печенку 10 суток отпуска на родину!..
   -Есть 10 суток отпуска! - отчеканил Печенок и встал в строй.
   Когда ж командир части подписывал приказ на отпускников и прочитал фамилию Печенка, у него челюсть отвисла. Даже ручка из рук выпала. Откинулся он на стуле в приступе неудержимого хохота, потом кое как успокоившись, но всё ещё посмеиваясь в усы, вызвал к себе командира хозвзвода старшину Буклеенко и выразил ему свою командирскую благодарность, за успехи в воспитательной работе.
   

2.
   
   А так же небольшое порицание, что не этого бы в отпуск надо. Перестарались с трудным солдатом, но Печенка домой отпустил.
   Каким образом дома отец, Печенок старший, узнал о службе сына всю правду: и как тот отпуск заслужил - одному Богу известно. Только по возвращении из отпуска Печенок наотрез отказался служить свинарём. Иначе говорит - отец убьёт!
   Хороший был свинарь, с дипломом зоотехника. Не хотел его командир отпускать в роту, но пришло письмо от отца с матерью. И командир согласился.
   Так Печенок и прослужил второй год службы в карауле.





Решили умереть первыми
Анатолий Шинкин


          В наряд по столовой заступил прапорщик Конда(фамилия такая), сам росту небольшого, но фуражка с  высокой тульей постоянно цепляет дверной косяк, и Конда с удовольствием ее поправляет. В недавнем прошлом Конда возглавлял гарнизонную гауптвахту(губу),  знал поваров, исключительно, как «разгильдяев и нарушителей» и относился к нам соответственно:  обращался «эй, воин!»,  требовал одеваться по форме: белые брюки, колпаки, фартуки, тапочки; запрещал в свободное время играть в карты, а, главное, непрерывно громко орал командным голосом на всю столовую в дело и не в дело – крышки с котлов срывало - полный придурок.

          Пересменка для дежурного горячая пора: получить суточный запас продуктов на полторы тысячи «довольствующихся», расставить солдат по работам, накрыть столы к ужину.  Мы с напарником Цыганком  -  Колей Цыгановым  работали пока спокойно. Загрузили в четырехсотлитровый котел перловку, пустили пар и отправились открывать банки с тушенкой.

          Опа! Десяток банок из семидесяти оказались вздутыми – «бомбаж». На складах НЗ(неприкосновенный запас)  шла замена продуктов. Отлежавшее срок сбрасывалось в солдатские столовые,  а на хранение закладывалось свежее. Точно, как наш  завсклад прапорщик Селянко  -  в первую очередь выдавал подпорченную картошку  и вонючую капусту. Пока солдаты управлялись с испорченными продуктами, сгнивали свежие. Результат – бойцы круглый год ели не годные овощи.

         Одну-две банки я бы выбросил со спокойной душой, но десять… отсутствие в котле пяти килограммов мяса и слепой заметит. Гауптвахтой  не отделаешься. Мимо, громко кому-то чем-то грозя, пробегал прапорщик Конда. Я остановил его и разъяснил ситуацию.
--  Покажь банку! Открой! Пахнет нормально! Работайте!
--  Склад рядом. Можно заменить…
-- Солдат не свинья – все  съест! 

         Было бы сказано. Открыли банки, забросили мясо в котел, перемешали, добавили приправу:  морковку, лук, томат; дали закипеть, и ужин готов. Осталось дождаться разрешений на выдачу от медика и дежурного по части и можно кормить «контингент».

         В дверях варочного цеха появился старший сержант сверхсрочник военфельдшер Горяев. Судя по лоснящимся щекам, он уже «разрешил» раздачу пищи в офицерской столовой и, не взглянув на котел, молча потянул у меня из рук журнал.

         Моя большая беда – замечательная память. В голове раздался характерный «звеньк», и четко зазвучала басовитая речь майора Рамзина – ротного командира в поварской учебке: «В армии все условно: противник, стрельба по нему, над ним же победа;  и только каша в котле повара реальна, понос от каши реален и срок за понос реальнее некуда.»

- Подожди, -  рассказал Горяеву о казусе, показал пустые банки.
 Военфельдшер указательным пальцем перевернул одну, выговорил слова: «ботулизм», «бактерия»,  «отрава», попытался разъяснить мне потенциальную опасность, но запутался сам(троечником был в медучилище),  скис и насупился перед жутковатой дилеммой. Запретить ужин и оставить голодными полторы тысячи парней  или  разрешить и отправить тех же полторы тысячи на больничную койку или выше.

         Горяев огляделся, вздохнул и принял единственно правильное решение – зачерпнул в миску каши из котла и начал с отвращением (солдатская перловка -- это не офицерские отбивные) есть. «Мертвые сраму не имут!»  Мы с Цыганком дружно работали ложками, потом сели рядком на скамью.
-- Время надо выждать, - грустно пояснил Горяев.

         Что-то оживленно обсуждая, в варочный цех вошли два капитана: начмед Зелинский и дежурный по части Сокол. Начмед сразу выцелил глазом Горяева:
- Проверил? Расписался? – выслушал объяснения, взглянул на часы. - Дежурный по столовой знал? Ботулинос! Цианид отдыхает. Двух граммов на миллионный город хватит. Неси свою кашу.

       Я бегом принес две миски, подал ложки:
- Хлеба принести?
Сокол стрельнул глазами, и я  прикусил язык, не дожидаясь, пока вцепится когтями.
А в дверях уже стоял зам по тылу капитан Столяров. Я принес еще одну миску и еще одну ложку.
- Завтра с Селянкой на «Вы» - вымочу, вывешу, высушу и вы… -- пообещал Столяров, доедая перловку. – А ничего, вкусно.
- Время надо выждать, -- влез Горяев.
-- Подождем, -- успокоил начмед. – Так где дежурный по столовой?

       Из глубин обеденного зала донесся устрашающий рык,   следом   ворвался и остановился в недоумении перед представительным собранием прапорщик Конда.
- Дежурный? Почему узнаю о случившемся не от вас? – начмед кивнул мне. – Дай ему порцию.

        У меня с Кондой свои счеты. Месяца два тому, «гостевал» у него на «гауптической вахте» семь суток. Природа расщедрилась на затяжной снегопад, и прапорщик Конда заставлял меня с утра до обеда расчищать плац, а с обеда до вечера обучал на расчищенном от снега плацу строевым приемам. В шинели без ремня я шагал, как беременная утка. Не прощу!

        Пока прапорщик, по стойке «смирно»,  выслушивал замечания, наполнил ему миску до краев.
-- Куда грузишь? – обернулся Зелинский. – Солдатам не достанется.
-- Уменьшу порции, поменьше  отравы попадет солдатам в желудки, - успокоил я начмеда.
Зелинский кивнул согласно, следом закивали остальные. Что прапорщику Конде яду достанется «побольше», никого, видимо, не озаботило.

        Конда, отложив свою объемистую фуражку, под взглядами отправлял в рот ложку за ложкой:
- Вкусно, - выговорил голосом, далеким от обычной громкости.
Я вгляделся в лицо прапорщика и спросил начмеда:
- А правда, что сначала расширяются зрачки?

         Конда поперхнулся и начал краснеть.  Зелинский взял его за подбородок:
- К свету повернись.
Другие капитаны заинтересованно придвинулись, начали так и сяк вертеть голову прапорщика, а он пытался незаметно прожевать и проглотить кашу. Фельдшер Горяев, прячась за спинами, незаметно достал блокнот с зеркальцем на обложке и украдкой в него глянул.
- Нет, просто свет так падает.

           Начмед Зелинский повернулся ко мне. Я никогда не видел подобного контраста – серьезное строгое лицо и смеющиеся, хохочущие глаза.
- Раздавайте ужин! – размашисто расписался в журнале,  следом поставил подпись дежурный по части капитан Сокол. Зам по тылу Столяров оставлять подпись был не обязан,  но решительно взял ручку. Я этого офицера и раньше уважал.

          Цыганок уже стоял у котла с черпаком,  я кивнул ему и помчался, зажав челюсти руками, в самый дальний цех отсмеяться и остыть.

          Кашу раздали и съели. Никто не умер и не заболел. 

          Вспоминаю и думаю.  Вроде, юмор, когда десять человек сидят и ждут смерти или поноса, или смертельного поноса.

         Или это что-то более высокое,  когда за спиной полторы тысячи жизней. И никто из ответственных  не сбежал, не уклонился, не отказался. Ни солдаты, ни офицеры, даже прапорщик Конда оказался на высоте.


© Copyright: Анатолий Шинкин, 2010
Свидетельство о публикации №11002151606


 
 
   
Леонид Маслов

Первый день в армии

Рассказ


               
Были мы вчера сугубо штатскими,
               
Провожали девушек домой,
               
А сегодня — с песнями солдатскими...
(Из песни)


     Глава 1

     Рано утром 21 июня 1966 года, когда ещё только-только всходило ясно-солнышко, я попрощался с сестрёнками, которые стояли в своих ночных рубашечках и кулачками спросонок тёрли глаза, с братом, кучерявым семнадцатилетним юношей, увидимся с которым потом только через десять лет, и отцом. Затем взял свой чемоданчик с личными вещами, старую гитару в брезентовом чехле (накануне с чехлом пришлось попотеть — я кроил, а мама шила) и в сопровождении мамы, которая решила  меня проводить, направился к военкомату.

     В чемоданчике самыми ценными лежали: электробритва «Бердск», потому что к этому времени я начал изредка избавляться от регулярно пробивающегося на ланитах пушка, альбом в виниловой обложке, который подарила мне девушка Люба, клятвенно обещавшая ждать меня три года (но не сдержавшая слово, об этом расскажу в воспоминаниях «Байконур»),  несколько семейных фотографий, маленький кошелёк с пятнадцатью рублями и недорогое хлопчатобумажное трико с  кедами.

     У старого одноэтажного здания военкомата уже собрались почти все призывники: кто с родителями, кто с приятелями и девчонками. Любы я не дождался, наверно проспала.
     Когда вышел военком Раков, я понял: наступил миг расставания. Я обнял маму, она сквозь слёзы подавленно произнесла:
     — Ты уж, сынок, смотри там, береги себя. И почаще пиши письма, не забывай нас.

     У меня ком подкатил к горлу, сердце сдавило от жалости к маме, которая в постоянной нужде долгие годы самоотверженно билась за наше существование.
     Наконец, все призывники не спеша выстроились у автобуса и стали ждать указаний. Военком произнёс несколько напутственных слов, мы сели в небольшой автобус и поехали в областной центр.

     Через окно я видел, как у военкомата осталась группа провожающих, среди которых стояла и моя сильно загрустившая мама. Я же тоски от разлуки пока не испытывал, находился в некоторой эйфории от происходящих в моей жизни значительных событий. Собственно, я и не знал, что это такое — тоска, жил всё время в родительском доме и расставаний более чем на денёк-другой никогда не было.

     Нас привезли в областной военкомат и разместили в просторной казарме, где кроме двухъярусных кроватей без матрасов ничего не оказалось. Прямо на этих кроватях мы и сидели. Некоторые засони примостились на втором ярусе и пытались покемарить. Здесь я увидел группу призывников, привезённых из других районов области.
     Часа через два появился долговязый офицер с бумагами в руках, выстроил всех в две шеренги (оказалось не менее двухсот человек)  и объявил:
     — Сейчас я зачитаю первую группу призывников, которые дополнительно пройдут медосмотр и с «покупателями» направятся в воинскую часть. Будьте внимательны.

     Фамилии зачитывались долго и те, кого офицер называл, по-армейски выкрикивали «здесь» и отходили в сторону. Вскоре я услышал свою фамилию, потом фамилии некоторых земляков.
     Нас оказалось 49 человек. Когда стали проходить медосмотр, один из врачей (дотошный дядя, прямо брат соколиный глаз) заметил на моей левой ноге старый шрам и сразу попросил у медсестры рентгеновский снимок.
     Выяснилось, что снимка не оказалось — его просто не было. Я начал врачу доказывать, что это у меня с детства (действительно, с наружной стороны голени в детстве был сильный нарыв) и что в нашем военкомате на это никто даже внимания не обратил. Но бюрократ в белом халате и слушать не захотел: надо, мол, пройти рентген, потому что на ноге не исключался перелом, а армия — дело серьёзное.
     — Поедете домой, пройдёте рентген, и если нога нормальная, с осенним призывом пойдёте в армию, — закрепил он своё решение.

     Я видел, как всем парням выдали небольшое денежное довольствие, и они толпой в 48 человек двинулись к автобусу. Мои земляки подошли ко мне, мы попрощались.
     Я стоял растерянный с видом потерявшего близких людей сироты,  который не знает, как дальше жить. Уже представлял, как наголо остриженный, с семиструнной «музыкой» в одной руке, с фибровым чемоданчиком в другой позорно вернусь назад, домой, и долго буду всем что-то объяснять про себя. Хорош защитничек!
     Поняв, что такого удара по своему самолюбию не переживу, я принял отчаянное решение: зашёл к военкому — это был пожилой полковник — и, объяснив ему ситуацию с моей якобы «дефектной» ножкой, попросил:
     — Товарищ полковник! Не могу я вернуться домой. Очень прошу, разрешите мне отправиться служить с моими товарищами.

     Полковник некоторое время пристально смотрел на меня (наверно, нечасто приходилось видеть таких, ворвавшихся в кабинет, чудиков), потом, подтвердив мои предположения, изрёк:
     — Необычно: все рвутся домой, а вы в армию.
     И нажал кнопку на телефонном аппарате, а когда вошёл дежурный офицер, сказал:
     — Срочно выдайте призывнику довольствие и отправьте с первой группой.
     Через полчаса я персонально на военном «бобике» был доставлен на железнодорожный вокзал к поезду, который ещё не успели отправить. Ребята искренне обрадовались моему появлению и, естественно, единственной на весь вагон гитаре. Не скрою, я был рад тому, что со всеми поеду в армию. Меня манила романтика неизвестности.
 
     Глава 2

     Поезд тронулся поздно вечером. Нашими «покупателями» оказались двое военных, лейтенант и сержант. «Покупателями» обычно называют военных, которые производят набор призывников и сопровождают их до воинской части, в которой служат сами. На следующий день мы поближе познакомились с сержантом и время от времени пытались узнать, в какие войска нас везут. Сержант оказался парнем с хитринкой и на любой наш вопрос отвечал довольно уклончиво — так ничего толком и не узнали.
     Мы проехали Целиноград, Караганду, озеро Балхаш, поезд шёл на юг — становилось жарче и душнее. На третьи сутки ночью проехали Джамбул, к рассвету миновали Чимкент, а когда поезд остановился на станции Арысь, нам разрешили выйти из вагона и купить прохладительных напитков.

     Солнце уже находилось в зените, на улице стояла не просто жара, а настоящий южно-азиатский зной. Наверно, так палит в Сахаре. Недалеко от платформы росли высоченные раины — пирамидальные тополя, которые на юге встречались повсюду, а под заборами, в тени деревьев, словно убитые, валялись облезлые, разморённые жарой, местные собаки.
     Я купил несколько бутылок лимонада, печенья и странных больших пирожков, называемых беляшами и чебуреками. Что интересно, в той местности, откуда нас везли, подобная продукция не производилась, поэтому я и названия-то поначалу не запомнил. Они оказались необычайно вкусными. А парни где-то недалеко нашли магазинчик и оттуда втихомолку принесли за пазухой несколько бутылок дешёвого красного вина. Позже на бутылках я увидел название, это был «Агдам». Я сразу предупредил ребят, что не пью, поэтому навязчивых приглашений не было. Что меня порадовало — таких парней, как я, ехало большинство.

     Самым пьющим среди ребят оказался Серёга Бобков. К вечеру его, практически невменяемого, несколько человек с трудом водрузили на вторую полку и следили, чтобы он оттуда не грохнулся. Уже в воинской части я узнал, что дома у Сергея остались жена и маленький  ребёнок. Такие вот контрасты среди призывников.
     Я заметил, что наши сопровождающие всё видели, но делали вид, будто рядом с ними ехали ангелочки. Они не рубили сплеча, понимая, что у этих парней осталось чуть больше суток свободной жизни: потом три года они будут «тарабанить» там, где послаблений в дисциплине не будет.
     Полтора дня после Арыси мы ехали по голым казахстанским степям, изредка за окном я видел небольшие отары баранов. Самым крупным центром, который попался по дороге, это был город Кзыл-Орда.

     Я всё время ломал голову и не мог найти ответа: куда же нас везут? В каких частях мы будем служить? Долго ли ещё ехать? Родов войск много: морфлот, танковый, артиллерийский, авиация, десантный, автобатальоны, стройбатальоны и т.д. Куда же?
     Если в первые дни под гитару мы пели весёлые песни, то теперь в вагоне стояла гнетущая тишина. Большинство парней под монотонный стук колёс  дремали, другие в тоскливом ожидании подолгу смотрели в окна. Наружный пейзаж явно никого не радовал. Когда же на улице стало темнеть, наш офицер неожиданно ожил, и я впервые услышал его громкий командный голос:
     — Внимание! Всем до единого в вагоне — подъём! Быстро собрать личные вещи и приготовиться к выходу!

     Вагон стал походить на разворошённый муравейник: все засуетились, обеспокоено загалдели. Я тоже быстро собрал свой чемоданчик и вложил в чехол гитару. Поезд стал замедлять ход, и тут раздалась новая громогласная команда:
     — Выходи из вагона строиться!
     Через минуту вагон опустел. Мы вышли на какой-то пустынной небольшой станции. В сумеречном освещении на одноэтажном маленьком вокзале, больше похожем на барак, я рассмотрел название: «Тюратам». Слова такого никогда  не слышал. Что это такое и с чем его «едят» — ни малейшего представления.

     Недалеко стояли два небольших автобуса. Нас разделили на две группы, сделали перекличку, посадили в эти автобусы и повезли в часть. Наступала ночь.
     Ехали мы часа два. Дорога всё время шла с твёрдым покрытием. Проехали два КПП (контрольно-пропускных пункта). На первом КПП два сержанта с повязками на рукавах проверили наши военные билеты, а на втором — лейтенант и сержант только заглянули в автобусы и сосчитали количество голов. Вскоре показались огни какого-то поселения и, когда автобусы повернули в его сторону, мы поняли, что подъезжаем к воинской части.
 
Глава 3

     Восприятие происходящего оказалось острым, а впечатление — неизгладимым, потому что всё было неведомым и происходило впервые, — здесь должна была начаться моя взрослая жизнь. Всё врезалось в память навсегда.
     Высадили нас на хорошо освещённой площадке перед большим производственным зданием, здесь же и выстроили в одну длинную шеренгу. Вид у нас был как у беспризорников: кто в рваном трико, кто в брюках с оторванной штаниной, на некоторых были домашние тапочки, на других — обувь, из которой торчали голые ступни. У некоторых ребят, и у меня тоже, рубашки были спереди завязаны узлом. В руках — у кого авоська, у кого рюкзак, у кого чемодан. Армия анархистов!

     Перед строем появился полный, с холёным лицом, офицер в звании подполковника, как позже я узнал, это был начальник штаба Настенко. Он обратился к нам:
     — Товарищи новобранцы! Вы прибыли на полигон Байконур и будете служить в ракетных войсках стратегического назначения. Сокращённо — РВСН. Вам оказана большая честь стать солдатами, защитниками нашей Родины. Вы будете охранять покой своих родителей, братьев и сестёр. Ракетные войска оснащены самым современным оружием. Здесь же рядом находится наш знаменитый космодром, откуда были запущены в космос Юрий Гагарин и другие космонавты. Наша часть постоянно стоит на боевом дежурстве. После прохождения курса молодого солдата вы примете присягу, затем получите воинскую специальность и станете заменой старослужащим воинам. Мне остаётся пожелать вам успехов в вашей, прямо скажу, нелёгкой службе.
     Мы стояли перед командиром и, в некотором изумлении от услышанного, потихоньку многозначительно переглядывались, мол, ни фига себе, куда нас занесло!

     После подполковника вышел наш лейтенант и добавил:
     — В течение месяца до принятия присяги вы будете жить в этом помещении. Этот период будет называться карантином. А сейчас распорядок такой: личные вещи оставляете здесь, затем сержант поведёт вас в баню, там, после помывки, получите новое обмундирование, поужинаете в столовой, и до утра будете отдыхать. А с завтрашнего дня начнётся ваше обучение. Сейчас вы попадаете в распоряжение сержанта Сысоева.
     Симпатичный сержант Сысоев с большим трудом построил всех в колонну по четыре человека, и я услышал его чёткую армейскую команду:
     — Рота, напра-у! В баню шагом марш!

     Наступая друг другу на ноги и от этого едва не падая, мы направились в солдатскую баню. Здесь нас уже ждал невысокий, с опухшей физиономией (похоже, только проснулся), солдат, видимо, главный банщик этой ракетной части. Он всех ребят разделил на две группы и каждая группа по отдельности заходила на помывку. Наверно, солдатская баня так и должна выглядеть: внутри двадцать душевых ячеек и никаких парилок, тазиков и веников, только мыло и мочалки. Помывшись под душем, мы голышом сбились в просторном предбаннике и стали ждать очереди, чтобы получить комплект солдатского обмундирования.

     Надевая новую, непривычную для себя, одежду, мы от души потешались друг над другом. Особенно всех повеселил самый крупный и высокий из ребят — Жора Зыков. Ему, как Гераклу, вспотевший банщик никак не мог подобрать нижнее бельё подходящего размера и сапоги. Самые большие кальсоны не сходились у Жоры  в поясе сантиметров на двадцать, а по длине были чуть ниже колен. Так же выглядела и нижняя рубашка — она едва доставала до пупка. Если бы Жору в этот миг в его белье можно было поставить в каком-нибудь огороде вместо пугала, то была бы полная  уверенность, что от ужаса не только с этого огорода, но и с соседнего мгновенно вместе с птичками разлетелись всякие бабочки-жучки.

     С сапогами для Зыкова ракетная часть тоже как-то опростоволосилась: не ожидала, что из азиатского края сюда занесёт мутанта с сорок шестым размером лапы. Хоть чемоданы на ноги одевай! Пришлось нашему товарищу, единственному из всей роты, ещё почти сутки ходить в своих цивильных башмаках.
     С сапогами вышла накладка и для миниатюрного Володи Шишкина. При его тридцать седьмом размере ноги — самые маленькие сапоги имели сороковой размер. Когда Володя шагал в этих сапогах — выглядел как гномик из сказки.
     Вместе с тем, если до бани каждый из нас ещё сохранял кое-какие индивидуальные черты, то в новом, защитного цвета обмундировании, все мы стали, как говорят в таких случаях, на одно лицо, как инкубаторские, и не узнавали друг друга.

     Глава 4

     В час ночи нас вновь построили в колонну по четыре человека и повели в солдатскую столовую. Если к бане мы худо-бедно добрели лишь спотыкаясь, то теперь по темноте, пока шли к столовой, несколько человек из-за непривычной обуви с шумом громыхнулись на дорогу. Мы с чувством глубочайшей солидарности и сострадания подхватывали  «землепашцев» под руки и мужественно шли дальше.
     Столовая оказалась довольно просторным современным помещением с большим количеством стоящих рядами удлинённых столов, каждый из которых на время приёма пищи рассчитан на десять солдат.

     Сержант нас сразу предупредил, чтобы мы рассаживались именно так — по десять человек за стол, что мы и сделали, а вот как нас будут кормить, не имели представления. Есть же хотелось жутко.
     На краю пяти столов, за которыми мы расселись, стояло по одному небольшому, похожему на кастрюлю, бачку, по алюминиевому чайнику, лежали булки хлеба, чашки, стаканы и ложки. Сержант некоторое время молча наблюдал за нами, потом язвительно сказал:
     — Здесь мамы нету! Ужин на столе. Приступайте!
     Спасибо за подсказку! Мог бы и раньше сказать. За столами тут же началась творческая возня: пшеничная каша из бачков в один миг перекочевала в чашки, по стаканам был разлит сладковатый чай  и — впервые у нас начался процесс поглощения казённой пищи.

      После столовой все строем вернулись к тому месту у большого здания, где оставили свои чемоданы и сумки. Здание оказалось зимним автомобильным гаражом, но поскольку на улице лето, то автотехнику переместили куда-то в другое место, а просторный гараж приспособили для временного проживания новичков. Когда мы сюда подошли, то, действительно, увидели внутри длинный ряд приготовленных кроватей. У дверей с красной повязкой на рукаве стоял  дневальный из числа старослужащих. Мы разобрали свои сумки.
     Все кровати оказались пронумерованными. Первая досталась Бобкову, восьмая и десятая — Зайцеву и Зыкову, а между ними разместился похожий на Есенина (только без кудрей), весельчак Слава Золотарёв. Мне  досталась двадцать пятая кровать, следующая — Славе Михайленко, а Коле Якименко — последняя, сорок девятая. Возле каждой кровати стояло по тумбочке и по табуретке.

     Нас, полусонных, в два часа ночи выстроили в шеренгу вдоль кроватей. Сержант Сысоев скомандовал:
     — Рота, отбой! — и демонстративно посмотрел на свои часы.
     Мы не спеша (ля-ля-ля, сейчас баюшки будем!) подошли к кроватям и начали готовиться ко сну. Не успел я снять один сапог, как неожиданно услышал:
     — Рота, подъём!
     Ничего себе! Где-то произошёл сбой. Быстро воткнув ногу назад в сапог, я со всеми  парнями снова стал в шеренгу перед кроватями. Я заметил на лице сержанта легкую противную ухмылку. Вновь прозвучала жёсткая команда:
     — Рота, отбой! — и вновь выразительный взгляд на часы.
     Все довольно резво подбежали к кроватям и стали быстро раздеваться. Я уже залез было под  одеяло, как услышал:
     — Рота, подъём!
     Рота катапультировалась из кроватей и вновь быстро выстроилась в шеренгу. Это показалось уже издевательством. Негодуя и сопя, мы зло поглядывали на сержанта.
     — Сейчас уже лучше, — похвалил нас садист Сысоев и тут же скомандовал: — Рота, отбой!

     Нас как ветром сдуло. Через мгновение я лежал уже под одеялом и, с тревогой поглядывая на непредсказуемого сержанта, неожиданно почувствовал какую-то дикую незащищённость. В поезде, при относительной свободе действий, я ещё не в полной мере осознавал, что могло меня ждать впереди. Сейчас, в наступившей тишине, я начал понимать, что так, как сегодня, или примерно так, будет долго, целых три года. В это невозможно было поверить.
     Дневальный выключил освещение. Я чувствовал, что никто из ребят не спал. Да и как тут сразу уснёшь? Кое-кто потихоньку начал перешёптываться. Меня постепенно стал морить сон, и я отключился.

     Глава 5

     — Рота, подъём!
     Я открыл глаза и не сразу сообразил, где нахожусь. Уже рассвело. Вокруг — нереальный мир: какое-то странное высокое помещение, длинный ряд кроватей, возле которых суетились мои товарищи. Вспомнил: я в армии! Быстро вскочив, стал одеваться.
     — Форма одежды номер один — с голым торсом! — отдавал команды сержант. — Выходи строиться на зарядку.
      Наученные вчерашним «отбоем», мы  довольно шустро выскочили на улицу и стали в строй.
     «Заботливый» сержант вывел всю роту за пределы автобазы и прежде, чем довести  нас до спортивной площадки, остановил у небольшого домика. По характерному «аромату», разносящемуся вокруг, я сразу догадался, куда нас привели. Это был восьмиочковый туалет, который впоследствии регулярно до блеска выскабливался инакомыслящими и нерадивыми сослуживцами.
     — На две минуты р-разойдись!

     Тут же в гальюн, как в мавзолей, выстроилась приличная мужская очередь. После естественной процедуры, едва мы снова стали в строй, раздалась команда:
     — На зарядку бегом марш!
     Когда бежишь один — это одно, а когда бежит толпа бегемотов — это, прямо скажу, несколько иное. Впереди строя, усердно задирая коленки, бежал Жора Зыков, которому было легче, чем остальным: он был пока в удобной обуви, в кроссовках! Сзади всех, скребя сапогами по земле и поднимая столб пыли, похожий на дымовую завесу, догонял строй Вова Шишкин.
     Наконец, мы прибежали на спортплощадку. Здесь я увидел всё то, что необходимо человеку для занятий спортом: футбольное поле, волейбольную и баскетбольную площадки,  перекладину,  брусья и даже полосу препятствий для сдачи нормативов ГТО.
     После зарядки возвращались шагом, и я успел немного рассмотреть военный городок. Это был оазис среди голой степи: десяток одно- и двухэтажных кирпичных зданий, утопающих в зелени.

     Весь этот городок у военных назывался жилой площадкой. Здесь жили солдаты, которые обслуживали две боевые площадки с тяжёлыми межконтинентальными ракетами. Одну из моделей этих ракет в своё время рассекретил шпион Пеньковский. На одной площадке ракеты запускались в наземном положении, а на другой — в подземном. Правда, об этом я узнал несколько позже. Но ореол какой-то таинственности не покидал меня ни на минуту.
     После зарядки у нас выдалось немного свободного времени, чтобы до завтрака заправить постели и умыться. Рукомойник находился на улице и имел восемь сосков, так что и здесь создалась очередь. Мы шумно делились впечатлениями.
     — Нет, ты посмотри — загоняли, даже курнуть некогда, — ворчал Жора.
     — Тебя загоняешь, — подтрунивал над ним Славик Михайленко, — бросай курить!
     — Щаз! Уже бросил! — ёрничая, в тон ему отвечал Жора.

     Едва успели заправить кровати, как раздалась команда на построение. Строем мы направились в столовую. Я во все глаза продолжал рассматривать городок: аккуратные казармы, бетонные дорожки, тенистые аллеи. Когда вышли на центральную площадь, я увидел красивое двухэтажное здание Дома культуры части, которое здесь называли клубом. Сердце дрогнуло — вспомнился дом культуры в своём городе, куда ходил с девчатами на танцы, ау! где всё это теперь? Перед зданием клуба здесь стоял небольшой монумент, изображавший взлетающую ракету. С двух сторон плаца находились столовые: с левой стороны — солдатская, а с правой — офицерская.
     После ночного ужина я успел проголодаться, поэтому мой нос сейчас с собачьим трепетом улавливал доносившиеся из столовой приятные запахи печёного хлеба и каких-то других ароматов.
     На плацу кроме нашей роты находились и другие: одни, как и мы, ещё только подходили к столовой, а другие после завтрака строем уходили в сторону казарм. Я с интересом рассматривал лица проходивших мимо солдат и любовался тем, как легко и красиво они шагали строем. Неужели и мы так сможем когда-нибудь?

     На завтрак в это утро были макароны по-флотски, и кроме хлеба и чая, мы получили ещё по сдобной булочке с десятью граммами сливочного масла. Я привык кушать не спеша, и по этой причине чуть не остался голодным: в тот момент, когда я наливал чай, раздалась команда:
     — Рота, выходи строиться!
     Пришлось всё масло с куском булочки вдавить в рот и на ходу запить сладковатым чаем. А часть булочки осталась на столе: выносить из столовой еду не разрешалось.
     После завтрака всем разрешили полчаса отдохнуть, вернее, перекурить, и почти все ребята сбились в курилке, которая находилась на улице у забора. На всю роту некурящих, как и я, оказалось человек восемь, в поезде как-то на это не обращал внимания.

     Глава 6

     После перекура нас завели в наше здание, которое мы стали называть казармой, и выстроили перед кроватями.
     — Значит, так! — начал Сысоев. — Для начала научимся заправлять кровати. После этого вся рота будет поделена на четыре взвода, и мы приступим к занятиям по строевой подготовке. Если кому что не ясно, задавайте вопросы.
     Все тупо молчали. Тогда сержант попросил одного из старослужащих солдат, стоящих недалеко, показать молодым, как надо правильно заправлять кровать. Тот подошёл к одной плохо заправленной кровати, уверенным движением содрал одеяло и тут же опять аккуратно его заправил. У кровати стал совсем другой вид.

     Не все сразу научились красиво прибирать свои спальные места. Возвращаясь в первые дни с завтрака, мы обнаруживали некоторые постели взлохмаченными придирчивыми дневальными. Вместо перекура ребятам приходилось их приводить в порядок. Пару раз «взъерошивалась» и моя лежанка. Чем уж не угодил, непонятно, заправлял вроде добросовестно.
     Итак, после урока по заправке кроватей нас действительно поделили на четыре взвода по двенадцать человек (Жору, поскольку у него не было сапог, оставили в казарме). Я оказался во взводе, которым командовал младший сержант Степаненко, довольно добродушная розовощёкая личность в очках. С плохим зрением в армию призывников обычно не брали, но этот Степаненко, наверно, как и я, напросился в армию, вот уже и начальником стал.

      Нас вывели на плац и начали учить ходить общим строем и по одиночке. Неподалёку занимались строевой подготовкой другие взводы. Начинало палить солнце. Над плацем висела тишина, и в тишине слышались отчётливые команды сержантов: «Шагом арш!», «Нале-у!», «Напра-у!», «Кру-ом!», «Стой!». Помимо чётких команд хорошо были слышны ритмичные шлепки солдатских сапог по асфальту плаца. Иногда заботливые сержанты подсказывали:
     — Левой! Левой!
     Здесь же, у плаца, нам давали по пять минут на перекур. Мы из фляжек пили противную тёплую воду, которая пахла хлоркой, и снова маршировали. У многих ребят рубашки на спине потемнели от пота, весь в «мыле» был и я.

     Через два часа утомительных занятий я уже не чувствовал ног. К тому же по площади, как и утром, стали разноситься дразнящие запахи из столовой. От голода в животе у меня неприлично заурчало и появилось лёгкое головокружение — похоже, я вновь успел проголодаться.
      После занятий (наконец-то!) вернулись в «казарму». Раздевшись по пояс, я сполоснулся под рукомойником, то же самое делали и другие. В помещении было прохладнее, чем на улице, но ложиться на кровать, чтобы отдохнуть, не разрешалось — можно было только сидеть на табуретке. Это мне не совсем понравилось. Скажу больше — это мне очень сильно не понравилось. Спасибо, хоть на стул можно присесть.

     Вскоре прозвучала долгожданная команда строиться на обед. В столовую шли строем, одетые по полной форме.
     Когда садились за стол, я обратил внимание, что количество бачков на краю стола увеличилось: их стало два. Оказалось, что к обеду всегда подавалось ещё и первое блюдо. На этот раз им оказался борщ. Так, повеселимся! После утреннего «прокола» теперь по скорости работы ложкой за мной едва ли кто мог угнаться. Тактика оказалась верной: всё, что мне предназначалось, успел забросить в себя до подъёма из-за стола.

     После обеда нам предоставили небольшой перерыв. В это время Сысоев подозвал Жору и они вместе ушли за пределы казармы. Когда Жорик вернулся, на нём красовались новые огромные, как два чемодана, сапоги, мы его тут же обступили и стали с любопытством рассматривать экстравагантную обновку, сшитую чуть не по спецзаказу.
     — Будь внимательным, Георгий, не наступи на Шишкина: ведь его ждут дома папа и мама, — злоязычил Золотарёв.
     — А почему на Шишкина? — вопрошал Жора.
     — Не хочешь на Шишкина — наступи на Зайчика, — продолжал каламбурить Славик, и все от души хохотали. Зайцев насупился: шутка ему не понравилась.

    Взводы снова отправились маршировать на плац. Нетрудно было заметить, что все устали, но сержанты оказались безжалостными и заставили нас утрамбовывать раскалённый плац почти до самого вечера. Ходить парадным шагом в первый день мы, конечно, не научились, но свежие мозоли на ногах кое у кого зарозовели.
     Я уже начал подумывать, что с этого плаца мы никогда не уйдём и здесь погибнем,  как неожиданно раздалась команда:
     — Взвод, смирно! Равнение на середину!
     Мы замерли. Я увидел шедших в нашу сторону двух офицеров, одним из которых был подполковник Настенко. Сержант Сысоев чётким строевым шагом подошёл к офицеру,  которого мы видели впервые, и, взяв руку под козырёк, громко доложил:
     — Товарищ полковник! Рота вновь прибывших военнослужащих занимается строевой подготовкой. Докладывает сержант Сысоев.
     — Вольно! — скомандовал полковник сержанту.
     — Вольно! — повторил сержант команду для нас.
     Мы расслабились. Полковник подошёл к каждому взводу, внимательно осматривая пополнение и задавая какие-то вопросы. Остановился и возле нашего взвода. Я увидел офицера с красивым лицом, умными голубыми глазами. Это был командир части полковник Львов.
     Повернувшись к сержанту, полковник сказал:
     — Продолжайте!
     И величаво удалился в сопровождении начальника штаба. Немного позанимавшись, мы вернулись в казарму.

     До ужина выдалось полтора часа свободного времени. Можно было сходить на стадион, написать письмо, почитать книгу, просто отдохнуть. Я переоделся  в привезённые с собой хлопчатобумажное трико и кеды, но лишь для того, чтобы отдохнуло тело от непривычного солдатского обмундирования. Потом открыл тумбочку и достал  фотографии. Первое чувство тоски... Вот оно какое, оказывается... Это когда вокруг тебя много людей, товарищей по службе, но ты мыслями находишься далеко, там, на родине...

     Неожиданно среди говора ребят я услышал звуки радио, которые доносились из дальнего угла гаража-казармы. Из любопытства решил посмотреть на приёмник. Когда подошёл, увидел, что там стояло не радио — они смотрели телевизор! Как выглядит телевизор, я видел только на картинках, потому что в том городе, откуда я призвался, телевидения ещё не было. Деревня, одним словом, хоть и  город...
     В этот день я впервые увидел настоящий, работающий чёрно-белый телевизор. По разговору ребят понял, что многие из них также видели его впервые. Как завороженный смотрел я на экран, и с трудом мог поверить, что вот так, запросто, не выходя из помещения, можно посмотреть кино или какую-нибудь передачу с изображением. Просто фантастика!

     После ужина снова выделялось личное время до самого отбоя. Мы стали понемногу приходить в себя, делясь впечатлениями от первого дня, который прошёл в ракетной части. Потом начнутся трудные армейские будни, но первый день на Байконуре — он хоть и был тяжёлым, однако оказался самым ярким и самым  запомнившимся.

     *****





Реквием по августу. Памяти экипажа подлодки Курск

Анатолий Чертенков

От безделья, беспутства и водки
Оторвалась больная страна.
На затопленной в море подлодке
Очутилась внезапно она.

Разразилась, как водится, матом,
Застонала, разбив фонари:
– Дайте воздуху! Дайте, ребята!
Дайте воздуху, чёрт побери!

А на суше гундосят экраны –
Ложь красива и многим к лицу.
Ну а правда – вся в шрамах и  ранах.
Как такую представишь дворцу.

Если совесть слепа и безмолвна –
Ей цена два стакана вина!
Мир, дрейфуя на лодке огромной,
Очутился у самого дна.

Нет прощения нам.
                И не будет!
Память дремлет.
                Она не в чести…

Дайте воздуху, добрые люди!
Царь Небесный, грехи отпусти!

© Copyright: Анатолий Чертенков, 2009
Свидетельство о публикации №1902051962




Монолог погибшего солдата

Анатолий Чертенков

Я вернулся с войны в отчий дом как погибший за Родину.
Попрощаться с семьёй  девять дней после смерти дано.
И калитку открыл. И колодец прошёл и смородину,
И дрожащими пальцами стукнул в родное окно.

Застонала изба. Пёс завыл за дощатым курятником.
В тот же миг зеркала повернулись к холодной стене.
И седой капитан, не стесняясь, начальство крыл матерно.
Бедолага не знал, как сказать старикам обо мне.

А потом я ушёл поклониться Престолу Господнему.
И Христос мне сказал:
                – Выправь плечи. Ты – русский солдат!
Не пристало бранить пацанов, жизнь отдавших за Родину.
Убиенным в бою полагается белый наряд.

И открыли врата мне мои молчаливые ангелы,
Только старший спросил:
                – Ты откудова будешь, сынок?
У французов есть Франция, у британцев есть Англия…
 Я сказал:  – Из России!..
                И старец вздохнул и умолк.

Я рюкзак на плечо – и пошёл по дороге неведомой.
Позади горизонт – на Земле он всегда впереди.
И увидел свой взвод возле самого светлого терема.
И услышал: – Привет!
                Ну чего рот открыл?.. Заходи.               
Я рванул...
            Побежал…
                К лучшим людям из лучшего прошлого.
Сколько выпито слез – и совсем не по нашей вине.
И рассвет полыхнул. И захлопали звёзды в ладоши нам –
Взвод восполнил ряды. Только Мишка Стрельцов на войне.

Жизнь не выдала нам ничего, кроме рода и племени.
А судьба расшибала ещё не окрепшие лбы.
Мы учились стрелять – на любовь просто не было времени.
И несли тяжкий крест – класть друзей в именные гробы.

И погибшие мы,
                но не павшие духом и совестью,
Собрались в тишине навсегда и на веки веков!
Я вернулся с войны рассказать взводу свежие новости
И приказ получил – доложить, как там Мишка Стрельцов.

Я вздохнул и сказал:
                – Два раненья Стрельца не исправили:
Он такой же чудак – всё считает себя молодым.
Разреши, командир, нам с ребятами выпить за здравие,
Чтоб последний из нас на Земле был подольше живым!

А здесь это стихотворение можно прослушать:
( На проекте " Авторским голосом")

http://www.avtorskimgolosom.ru/avtor_stixi/chertenkov.htm


© Copyright: Анатолий Чертенков, 2009
Свидетельство о публикации №1902223627






Четвертый старт
Владимир Мурашов
      
В рощу ведет хорошая дорога.  Виден холм и два небольших строения. Но в рощу нельзя. Колючая проволока.
      Жители маленького городка знают, что за проволокой военный склад. Склад находится под землёй, и в нем часто бывают военные. Похоже, что они – снабженцы, представители тыла воинских частей. Их называют интенданты. А в складе лежит военное добро. Валенки, шапки, шинели. Но это большой секрет и его никто не расскажет.
      Народ догадывается, что на складе есть и более интересные вещи.
      Молодые офицеры ходят на танцы и знакомятся с девушками. А те, между прочим, спрашивают:
      - Как можно получить со склада банку тушенки в порядке исключения, не нарушая присяги и военной тайны? В магазинах ничего нет.  Селедка и хлеб.
      Это трудный вопрос. Но самая лучшая из дам всё – таки получает тушенку. Из сухого пайка офицера.
      За проволокой не склад, а подземный ракетный город. Лейтенанты - не тыловики. Они служат в РВСН – в ракетных войсках стратегического назначения.
      Это только кажется, что нет войны. Идет война, какой никогда не было. Особая война – холодная. А на войне как на войне. Поэтому в магазинах пустые полки.
      Противник превосходит в вооружениях. Особенно в новых. Ещё немного и получит безнаказанность. По поводу или без повода нанесет удар.
      Сотрут в порошок. В радиоактивную пыль.
      И всё не начинается только потому, что будет удар ответный.
      По команде оживут подземные города.
      Вершина холма отъедет в сторону. Откроется шахта и из неё будет бить огонь. Задрожит и загрохочет земля. В столбах пламени вырастет огромный кинжал.
      Покажет себя и уйдет на край земли искать жертву.
      Но нельзя допустить, чтобы все началось. Потому что никто не знает точно, что потом останется на нашей планете.
      Спасение в одном. Не отстать в невиданном состязании.

      Центр главного ракетного полигона страны называется «Десятка». Он на левом берегу Сыр-Дарьи. 
      Максим - молодой специалист. Он прибыл сюда по окончании института и работает на вычислительном центре. 
      Кругом пустыня, а «Десятка» как оазис. На улицах растут высокие деревья, таких нет на сотни километров вокруг.
      В городе многоэтажные дома с общественным транспортом, с ресторанами, кафе и кинотеатрами. Есть даже вузы.
      В городе неплохие библиотеки. Поздно вечером сквозь их витринные стёкла можно видеть серьёзных молодых людей часто в военной форме.
      Весной степь усыпана тюльпанами. Тюльпаны почему-то знают, какое будет лето – сухое или не очень. Если сухое, то тюльпаны красные, а если будет пару дождей, то желтые.
      В тот апрель, когда улетал Гагарин, тюльпаны были красные, он это заметил и кому – то сказал.
      Тюльпаны не садовые, а степные. На земле лежит бутон, и приходится копать ножом, чтобы достать стебель, ну хотя бы сантиметров на двадцать.
      И надо обязательно привезти домой хотя бы один тюльпан, потому что иначе тебя не поймут.
      Поэтому вечером служивый народ едет домой с букетами, а тюльпаны в вазах и банках стоят по городу во всех окнах.

      Говорили, что здесь бывают весенние песчаные бури, но Максим их не застал и не видел ни разу. Он видел песчаную бурю осенью. Буря началась ночью в пятницу, когда все отдыхают. На город подул сильнейший ветер из степи. Он зарядами нес песок.
      Наутро было всё ясно. Это был тот случай, про который говорят: «Погода шепчет – займи и выпей». Но храбрые женщины сами шли в магазин и не пускали мужчин. При этом они надевали на голову прозрачные пакеты и так сохраняли прически.
      А мужчины смеялись, если буран не перестанет, то они тоже наденут пакеты, только с дыркой, чтобы курить и так пойдут на службу.
      В прошлый буран одному попала в глаз сигарета. Он опалил ресницы и над ним смеялись:
      - Глаз не беда, проморгается. Потому что это всего лишь глаз.
      Максиму в окно интересно наблюдать, как обгоняя друг друга на город идут желтые размытые линии. Это песочные заряды. Они летят на разной высоте.   
      Заряды ударяют в дома. Отражаются от стены вверх, и выше крыши распускаются фонтаном. Этаким грибом или даже метлой. Домов много и фонтанов тоже. Одни вырастают, другие опадают, третьи сметаются новыми зарядами. Удивительно и необычно. Но плохой свет. Солнечные лучи не пробивают пыль и на улице сумерки.
      Потом из степи подходит очень серьёзный заряд. Он закрывает всё небо. Заряд коричневый и даже черный. Он такой большой, что все мелкие грибы сметает напрочь. Всё вокруг окончательно становится темным и мрачным. Наступает вечер.
      Та песчаная буря продолжалась два дня. Но в понедельник с утра был лёгкий ветерок без примесей и народ про вчерашнее не вспоминал.

      Такой беспредел природы  был не всегда. В прошлом веке Сыр – Дарья была судоходна. На Аральском море строился военный паровой флот. Боевые корабли могли подняться по реке на тысячу верст до самого Ходжента. Тогда великие державы делили мир. Англичане были в Индии, в нынешнем Пакистане и имели интерес к Средней Азии. А русским генералам приходили  во снах голубые хребты Афганистана.
      Эти места помнят графа Перовского, приближенного царя. Город Кзыл – Орда, областной центр полигона, раньше назывался Перовск, в честь этого человека.
      Он был суровый человек и даже жестокий. На него справедливо обижаются местные. Но в его доме останавливался Пушкин и это многое меняет.
      Раньше было всё по-другому. Вокруг Арала были сплошные зеленые джунгли. По полянам расхаживали фазаны. Сквозь заросли с треском пробирались многочисленные стаи кабанов. На них никто не охотился, и это удивляло путешественников, но мусульмане не едят свинину.

      Перед впадением в Аральское море Сыр – Дарья образует систему пресных озёр. Раздолье для рыбы и птиц.
      Максим не рыбак, но  байки готов послушать. Рыба берет на голый крючок. Это надо делать вечером или ночью. Заходишь по пояс в воду  и на палец навязываешь леску с голым крючком. Глупые  рыбки из любопытства косяком  идут к тебе, и вода от них становится темной. Клев отличный. Не успеваешь снимать. Рыбёшки не понимают трагедии своих товарищей и продолжают крутиться возле ног. Их очень хорошо солить. Такая рыба называется шемайка.  Очень вкусная маленькая селёдка.
      Идет гражданская война. Девушка – красный снайпер и пленный офицер пережили сильнейший шторм и оказались  одни на острове.
      Девушка сразила из своей винтовки уже сорок белогвардейцев. У нее есть приказ доставить офицера в штаб. Приказы надо выполнять, а офицер тяжело болен.  Удаётся разжечь костер, и он сохраняет им жизнь. Вместо дров горит сухая рыба. А дело молодое…
      Это Борис Лавренев, «Сорок первый». Действие рассказа и кинофильма  происходило здесь, на Аральском море.
      Тогда в Туркестан не могли завезти топлива, потому что в Донбассе и в Сибири были белые. Случалось так, что паровозы вместо дров и угля топили сухой рыбой. И будто бы сам Ленин давал телеграмму в Ташкент с просьбой о помощи, просил помочь хоть чем-то, иначе российская республика от голода может погибнуть.
      И эшелон аральской воблы отправили в Москву.
      Теперь славные аральские корабли лежат на песке в десятках километров от полосы прибоя. Море отступило, оно сильно обмелело и уменьшилось. Многие острова соединились. Появился один большой полуостров, который разделил Аральское море пополам. Максим всё это видел потом, сверху, из самолета.
      Летом на полигоне жарко. Очень жарко.
      Перерывы на обед – полтора часа и более. Если кто – то не пришел после обеда, такому звонят домой или посылают курьера будить. И делают замечание. Максим потом узнал, что в жарких странах, например в Испании, большие перерывы на обед – явление обычное и дневной сон в жару даже рекомендуется. Всё равно производительность резко падает.
У нас по–другому. Везде стоят кондиционеры и в жару легче быть на службе.
      У многих летом начинаются ангины. При жаре в сорок пять градусов в тени все пьют холодную воду. Холодильников хватает. А потом болеют ангиной.
      Минчан сюда направили несколько. Все окончили минский радиотехнический институт и работают  на вычислительном центре в соседних отделах. Они гражданские инженеры в этой большой воинской части. И живут в одном общежитии.
      Один земляк, Витя, сразу поплыл против течения Сыр – Дарьи. Витя - перворазрядник по плаванию. Его способ – кроль, самый быстрый. 
      Остальные сидели на берегу и пили портвейн за его успехи. Но течение реки слишком быстрое и плыть было не просто.
      Вода кипела, а Витя оставался на месте. Крики поддержки и тосты не помогали, и он не продвинулся вперёд нисколько. Потом его успокаивали. Говорили:
      - Ты, конечно, спортсмен, но долго не тренировался. Бороться с природой, парень, бесполезно. Нельзя даже плевать против ветра, а ты поплыл. Ты не прав.
      И он на Сыр-Дарью ничуть не обиделся.
      Вечера здесь тихие и красивые. После дневной одуряющей жары природа дает  передышку. Закат с яркими багровыми красками.
      Максим вспоминал студенческий стройотряд, Заполярье и республику Коми. Там на закат можно было смотреть бесконечно. Небо то золотое, то красное, то ярко - зеленое. Были облака и тучи. Уходили в разные стороны лучи. Природа рисовала картины лучше всякого художника. Необычайные по красоте и полные смысла.
      А здесь не было ни облаков, и ни туч. И всегда - одно и тоже.
Зато вечером на землю спускалось какое – то общее спокойствие, приятная и желанная для всех благодать.

      После захода солнца зажигают фонари. На их свет выползают неимоверной величины жуки. Размеры их блестящего панциря с детскую ладонь. Ведут себя мирно и ходить не мешают. Тусуются возле фонарей, чуточку в стороне от тротуара. Смотреть на таких жутко. Но не было замечено, чтобы кого-то покусали.

      Зимой бывали снегопады, и лежал снег. Но его жизнь коротка. Воздух сухой. Весенних ручьёв и половодья здесь не бывает. Весь сугроб незаметно испаряется. Без промежуточной водной фазы. Как будто его и не было. Не сразу, а недели за две.

      Стартовые площадки были далеко в степи и обитатели полигона давно перестали обращать внимание на звуки очередного запуска и на особые явления в атмосфере.
      В первый день, когда прибыли, в синем небе долго висела неудачно запущенная ракета. Она падала на землю. Но снизу казалось, что она неподвижно висит в воздухе. Вверх от нее и справа были нарисованы по небу белые полосы дугой. Пожалуй,  даже красиво. Как будто букет из двух цветков. Погребальный.
      Запуск был неудачен и, похоже, отстреливали головную ступень ракеты.  Первая ступень сработала плохо. Не терять же информацию о последней ступени.
      Головная часть изделия была особой. Такие ракеты называли «многоголовые». Но о них не распространялись, и об этом Максим узнал позднее.
      Его начальник рассказал о задачах ракетных войск и полигона в частности. Начальник – одновременно доцент и преподаватель местного ВУЗа. Задавая попутные вопросы, он выяснял уровень знаний прибывшего специалиста.
      Назавтра он принес стопку книг. В основном по телеметрии.
      - Вам надо ознакомиться.
      На вопрос, когда возвращать книги, был ответ
      - Ну, надеюсь, две недели вам будет достаточно?
      Пришлось сказать
      - Достаточно.
      Участок Максима рассчитывал поправки к информации, принимаемой с бортов.
      Показания датчиков на борту содержали нелинейности. Датчики стандартные и нелинейности известны, но для каждого датчика разные. Стояли шесть вычислительных аппаратов. И каждый из них работал автономно. Аппараты почти одинаковые. Но они работали не во всех режимах. И с этим надо было что-то делать. Максим раскладывал большие листы схем и много с ними сидел.
      Результата долго не было.
      Вдруг его начальника отправили доучиваться в Москву, на участок дали механика, а самого Максима назначили старшим.

      Той осенью полигон готовился к запуску новой мощной ракеты. Она проходила под рабочим названием «изделие Н-1».
      Это было изделие гигантских размеров. Всё в нем было необычно и нестандартно. Один из замыслов проекта: в дальнейшем доставить людей на Луну. Удачным запуском должны были догнать Америку, и на это все надеялись.
      Работы по Н-1 длились уже несколько лет. Предыдущих стартов было три, каждый старт становился большим событием, но всегда была неудача.
      Очередная, четвертая ракета уже стояла на стартовом столе площадки номер 113. Соседи знали больше и говорили, что изделие Н-1 – достигает высоты метров сто или даже больше. Она в три раза выше обычной баллистической ракеты. 
      Запуск будет четвертым и не самым последним. Конечно без экипажа. Задача  полигона - как можно больше узнать о работе уникальных элементов и систем. Ожидались большие объёмы информации.
      Прошли собрания личного состава и общественности. Один выступающий очень мудро и образно сказал: «Мы стоим одной ногой в светлом  завтра».
      У Максима в одном аппарате блуждала неисправность. Тесты были составлены плохо и ничего не проясняли. Старт Н-1 мог произойти в любой момент и Максим доложил по команде наверх. Через час в его отсутствие набежали спецы из соседних лабораторий и сделали очень просто. Заменили все, что можно заменить, потом смеялись:
      - С тебя причитается.
      Он бы и сам так сумел. Было неловко, но руководство одобрило:
      - Ваши действия были правильными.
      Это добавило умственных сил. Все его аппараты стали работать как надо.
      Расчеты на его участке начались  задолго до запуска.
      Это было,  кстати, меньше будет нагрузка потом. Перед стартом аппараты работали непрерывно.
      В других отделах и лабораториях шла учеба, проверки оборудования,  профилактики, снова учеба, снова проверки.
      Никто не отменял работ по другим темам. Постоянно прогоняли информацию по новым боевым изделиям и по отстрелу старых. С личным временем никто не считался.
      Вычислительный центр работал в три  смены. Все ожидали главный старт. По полигону стали объявлять часовую готовность. Но команды были пробные, и готовность сразу отменялась. Команды готовности регулярно повторялись и, казалось, что  на «десятке» на них перестали обращать внимание.
      Однако многим службам «десятки» стало передаваться напряжение. Весь полигон каждый раз замирал и ждал старта, но старт неизменно каждый раз откладывали. Что-то не получалось.
      У  Максима возникло чувство, что так будет долго, и он немного устал. Максим не заметил, что люди вокруг стали более собранными, прекратились разговоры, опустели курилки.
      Как-то утром он шел домой, отработав подряд вторую и третью смены. Был конец ноября. Было тепло и тихо.
      Хотелось спать, и не было никаких планов. Он шел как обычно по главной улице.
Максим вдруг заметил, что он в городе остался один. Один и никого вокруг нет. Не было людей и автомобилей тоже.
      Он не находил этому причины и стал осматриваться.
      Люди все-таки были. И много. Они смотрели из окон верхних этажей. Потом он увидел автомобили. Все они съехались на склон холма на берегу Сыр-Дарьи и были переполнены. Народ смотрел в сторону станции Тюратам и дальше, туда, где была 113-я площадка.
      Максим сообразил, что все они, в отличие от него, как-то узнали, что старт Н-1 сегодня обязательно состоится. Но ведь такое было уже не раз. Максим поразился самоуверенности этих людей. Какие они дураки! Он подумал, что старт, конечно – же, опять отменят, и очень этого захотел.
      Ветра не было и солнца тоже, небо было затянуто серой дымкой. Максим подходил к своему дому и услышал шум наверху. На крышах нескольких домов стояли люди и смотрели туда же.
      Окно его комнаты выходило в противоположную сторону. Перед ним была воинская часть с одноэтажными зданиями. На плоских крышах домов и на крышах автобусов тоже стояли группы солдат.
      Максим хотел выйти на крышу, но вся лестница была занята стоящими людьми.
Он жарил яичницу, когда на улице что-то произошло,  и начался шум. Было слышно, как кто-то приговаривал:
      - Давай, давай!
      - Пошла, пошла!
      И  вдруг все сразу громко закричали:
      - Ура! Ура!
      Крики перекатывались по городу из конца в конец. На крышах подпрыгивали, а солдаты бросали вверх шапки,
      А потом со стороны Тюратама  на «десятку» накатил гром ракетных двигателей.
Это означало, что изделие выходит на маршрут.
      Максим бросился по лестнице вниз. Но надо было обогнуть здание, чтобы выглянуть в степь. И он ничего не увидел, кроме дымного следа. Всегда хорошо видно, как уходит изделие. Особенно ночью. Но сейчас ракета сразу вошла в облака.
      Говорили, что пламя из двигателей было в два раза длиннее корпуса.
      Максим не расстроился и подумал тогда, что следующий, пятый старт изделия Н-1 он обязательно будет наблюдать с крыши, как все нормальные люди.
      Было общее разочарование, когда узнали, что старт снова оказался неудачным. Не получилось первое разделение. Для полигона это нормальный процесс. Но Н-1 – товар штучный и ещё нескоро соберут новое изделие.
      Над завлабом, который говорил о светлом будущем, посмеивались:
      - Михалыч, что же ты вторую ногу в светлое будущее не поставил? Одну ногу поставил, а вторую нет. Странная у тебя походка. Надо исправлять.
      Шутили без злости, и он не обижался, потому что,  так как он говорил,  думали все.
Говорили, что в типографиях центральных газет в Москве пришлось рассыпать набранные передовицы об очередной победе советской науки.

      Целых три месяца и даже больше гоняли информацию и выясняли, что случилось на борту. Вычислительный центр не успевал строить графики. 
      Было не всё было ясно, и говорили, что проект Н-1 повис в воздухе.
      Пришла пора использовать отгулы. Плохо, что отгулы нельзя прибавлять к отпуску. Таков порядок.
      Кто-то остался дома. Рыбаки уехали на озера. Местком предложил экскурсии. Сплошная экзотика. Были Алма-Ата и Медео.
      У Максима отгулов очень много, и всех не забрать, а денег мало. Туристические поездки дорогие, но есть касса взаимопомощи и на отпуск в сентябре  определенно деньги будут, а потом  у него мать в Могилеве. Обратная дорога будет оплачена. И как не помочь инженеру с Байконура?
      Он смог подговорить только Майкла,  и они двинули в Среднюю Азию осмотреть узбекские города. Народу с ними было совсем немного – человек тридцать.
      Вообще-то это не Майкл, а Бабинич Миша, попросту Бамбино. Он из Бобруйска. Но с ними в группе была девушка Люда с Алтая, и Миша ехал ещё из-за неё. Как-то неудобно звать его Бамбино. Поэтому он Майкл, это коротко и просто.

      Из Ташкента отправлялся туристический поезд с названием «Дилором». Это что-то по-узбекски. Поезд предназначен для туристов из Алма-Аты. Полигон арендовал в нем один вагон, и никого к ним больше не селили.
      Остальным сообщили, что с ними едут люди из Байконура.  Казахстанцы пришли в восторг,  и их вагон сразу прозвали «Космонавты». Это было неточно, но всё равно приятно.

      В Ташкенте показалось не так интересно. Здесь было землетрясение, город перестраивали и в центре его – дома-коробочки.
      Поезд уходил на Самарканд.

      В конце четырнадцатого века в Европе было тревожно. С юга наступали турки. Силы их были неисчислимы. Султан Баязид вторгся на Балканский полуостров и одну за другой захватывал христианские страны.
      Против него объявили крестовый поход. Под знамена венгерского короля Сигизмунда пришли бойцы из разных стран Европы: были испанцы, чехи, бургундцы, баварцы, англичане. Набралось 70 тысяч человек, редкое по численности войско. Но Баязид выставил 200 тысяч и легко разбил Сигизмунда. Уйти удалось немногим.
      Никто не знал, что делать дальше и как сопротивляться.
      Вдруг стало известно, что у Баязида есть грозный враг. В Центральной Азии на Великом Шелковом Пути появилась мощная держава. Её называли Мавераннахр (то, что за рекой) со столицей в Самарканде, а правит ею царь Тимур, перед которым трепещут все правители вокруг. Державы падали перед ним  одна за другой,  и вопрос был лишь в том, кто следующий?
      Его также  называли Тамерлан, что означало «хромой Тимур». Многим было неясно, чем он занимался в молодости. Вроде - бы разбойник. Но это была государственная тайна, и утечки информации не было. 
      Захватив власть, он создал мощное государство и прекрасную армию. Он стратег и дипломат. Обладает прекрасной памятью. Воюет нестандартно и всегда успешно.
      Нет числа его импровизациям.
      Иногда применяет косой удар с правого фланга через центр. Этот удар нарушает логику боя и ещё никто не смог его отразить.
      Иногда делит армию на несколько частей. Одна часть начинает бой и утомляет противника ложными атаками. Остальные ведут разведку. А потом по команде наваливаются все, и не оставляют врагу никаких  шансов.
      Ценит преданность, жестоко карает измену и нечестность. У подчиненных воспитывает волю к победе и профессиональное мастерство. С воинами всегда делится добычей. В долгие походы его солдаты берут в поход жен, и Тимур это поощряет – так солдаты лучше сражаются. Помнит заслуги каждого и платит  погибшим.

      Армии Тимура и османов сближалась, и у Европы появлялся шанс.
      Летом 1402 года в окрестностях Анкары произошла величайшая битва того времени. В ней участвовало до полумиллиона человек.
      Турки были сильны как никогда и уверены в победе, но Тимур был непрост и снова поступил нестандартно. Его агенты устроили так, что решающий момент боя в лагере турок произошла измена. Часть османского войска перешла на его сторону. Разгром был полным, а сам Баязид попал в плен.
      Казалось бы Европа могла вздохнуть спокойно. Но теперь на Тимура стали смотреть, как на возможного нового завоевателя. Он вполне мог перейти Босфор и  продолжить дело Баязида.
      Всё могло стать гораздо хуже. Как страшные легенды ходили слухи о жестокости Тамерлана. Он не позволял покоренным народам заявлять о своих правах. После его карательных походов оставалась пустыня. Он уничтожал города и опустошал страны. В одном месте из  отрубленных голов построил башни, в другом пирамиды. Закапывал тысячи людей заживо. Слухи рождались в Индии, в Сирии, в Иране – там, где побывала его армия.
      Современники были в ужасе. Это был сам Сатана в человеческом обличье.  Его нельзя было ни приручить, ни победить, ни превзойти в жестокости.
      Европейские монархи были вынуждены от души  поздравлять  эмира с великой победой.
А страны поближе стали добровольно выплачивать дань.
      Тогда Тимур удивил всех – повернул коней назад. По какой-то своей логике он не стал разорять Европу. Он ушел через Грузию обратно в Самарканд.
      Европа даже не успела по - настоящему испугаться.
      Однако такое уже было. За семь лет до этого Тимур вел свои войска на север. Впереди, как легкая добыча, была Москва.
      После Куликовской битвы татарский хан Тохтамыш сжег Москву и заставил её снова платить дань Золотой Орде.
      Теперь, при нашествии Тимура, Москва могла надеяться на помощь Золотой Орды, ведь не зря же платится дань. Но Тохтамыш от поддержки уклонился. Он скромно сидел за Волгой и пытался спасти свои города.
      Тогда на Руси спешно собирали войско, однако в успех верили мало и больше полагались на силы небесные.
      Про это немало написано. Произошли удивительные и невероятные события. Захватив город Елец, Тимур две недели отдохнул, а потом его непобедимое войско начало движение. Но не на север, а совсем в другом направлении.
      Им был захвачен богатый город Азов, а потом он совершил марш в самое сердце Золотой Орды на Астрахань и Сарай-Берке.
      В  Москве не видели в происходящем никакой логики и считали это чудом и промыслом высших сил, потому что Тимур не мог всерьёз опасаться  московского ополчения.
      Теперь Европа оказалась в положении Москвы.  И так же неожиданно ей  улыбнулось счастье...
       
      Древний Самарканд показался туристам  веселым и дружелюбным. Были майские праздники и кругом ходил отдыхающий народ.
      Этот город когда – то называли жемчужиной мира и Восточным Римом. Знаменитая площадь Регистан и диковинные здания на ней, комплекс  Шохи-зинда,  обсерватория Улугбека и мечеть Биби-Ханым.
      Поражали голубые купола над Самаркандом. Под цвет неба, как камень бирюза.
За памятниками здесь не особенно ухаживают. Их купола поросли травой. Но где ещё увидишь красные  маки на голубых куполах? 

      Всей толпой пошли обедать в столовую.  Черненький пацан лет восьми схватил кастрюлю с вилками и ложками и куда-то убежал.  Смысл поняли сразу: привыкайте и ешьте плов руками, На раздаче тетки переговаривались на своем языке и смеялись, глядя на туристов.  Но потом они стали звать пацана, мол, хватит, шутка затянулась. Он появился и торжественно разложил инструменты.

      Под большим голубым куполом – уникальное сооружение - мавзолей Гур-Эмир. Это усыпальница Тимура и самых близких ему людей.
      Сказали так, что по образу и подобию мавзолея Гур-Эмир устроен Пантеон в Париже. В верхнем зале установлены надгробия. А внизу в подвале точно под ними находятся захоронения. Максим запомнил плиту Тимура из дорогого нефрита, как бы расколотую наискось.
      Народ спускался вниз в подвал. Туда, где могилы. И в полной тишине слушали удивительный рассказ. Экскурсию вел местный парень в сером костюме.

      По решению правительства СССР в июне 1941 года в мавзолей была направлена экспедиция для вскрытия могил и изучения останков. Надо было  ответить на вопрос, действительно ли здесь  находятся останки Тимура.
      Был интерес и к захоронению Улугбека, внука Тимура, выдающегося астронома и математика средневековья.
      Тогда в СССР была создана методика восстановления лица по черепу умершего. Автор методики, профессор Герасимов входил в состав экспедиции.
      Задание было таково: вскрыть и осмотреть останки и по возможности создать скульптурные портреты Тимура и его близких. Освещал события молодой узбекский кинооператор Малик Каюмов.

      Герасимов уже не раз участвовал в подобных экспедициях. Но в Самарканде всё было иначе.
      Могила Тимура была святыней и местом поклонения. Ходили упорные слухи о проклятии Тимура на тех, кто потревожит его прах. Всех ждет небывалое военное бедствие.
      В те годы протесты были невозможны. Однако смельчаки находились. Пожилые люди подходили к участникам экспедиции и просили от вскрытия гробницы воздержаться.
Но задание правительства получено, и его надо выполнять. Приступили к работам и начали с могил детей и внуков.
      Вскрыли гробницу Улугбека. Совокупность косвенных признаков и следы страшного сабельного удара подтверждали, что перед ними Улугбек.  Сомнений не было.
Могилу Тимура вскрывали последней.  Она была надежно укрыта плитами, и поднять их было непросто. Гроб с останками Тимура был открыт 21 июня. При этом внезапно погас свет, и электрик не мог объяснить причину.
      Он испуган и не понимал, что происходит.               
      Участники экспедиции были потрясены, когда назавтра узнали, что началась война.
Известно, что Великая Отечественная война начиналась крайне неудачно для Советского Союза. Таких масштабов боевых действий и людских потерь мировая история не знала.  Враг был очень силен и опытен. Красная армия всюду терпела поражения и отступала вглубь страны.
      Участники экспедиции связывали положение на фронтах с проклятием Тимура  и чувствовали себя причастными к происходящему.
      Малик Каюмов ушел на фронт и стал военным корреспондентом.
Проклятие Тимура не давало ему покоя, и весной 1942 года на Калининском фронте он пытался сообщить генералу армии Жукову о своем участии в экспедиции.
      Он хотел вести разговор  о том, что надо как можно скорее предать земле останки Тимура. У Каюмова было очень мало аргументов. В прошедшую зиму Красная Армия успешно защитила Москву и провела контрнаступление. Казалось бы проклятие Тимура не имеет власти. Жуков был победитель, автор первой победы над немцами.
      Как проходила беседа и была ли она - теперь неизвестно. Скорее всего Жуков не был настроен на обсуждение мистических тем с рядовым политработником.
      Второе военное лето снова принесло неудачи. Были поражения в Крыму и под Харьковом. Снова были огромные потери.
      После небывалой по напряжению обороны Сталинграда, Красная Армия наконец нанесла сильнейший удар и окружила немцев. Но в этой войне немцы уже попадали в окружение и выходили из него. Такое могло быть и на этот раз.
      Немецкая группировка  успешно оборонялась. Генерал Паулюс получил директиву не отступать с берегов Волги. А с Запада к нему пробивались танковые колонны Манштейна.
20 декабря 1942 года до окруженных оставалось всего 40 – 50 километров. Впереди была жидкая линия  советской обороны, а дальше голая ледяная степь. У врага был реальный шанс переломить ход борьбы.
      По странному  стечению обстоятельств дни кульминации битвы под Сталинградом совпали с перезахоронением Тимура.
      Двадцатого же декабря в далеком Самарканде были возвращены земле останки великого воина и членов его семьи.  В этот день советская оборона устояла. А потом атаки противника уже не представляли угрозы. Они были отбиты, и это означало успешное завершение Сталинградской битвы.
      Произошел перелом в ходе всей Второй Мировой Войны.    
      Было жутко стоять в подземелье у могилы и слушать этот  рассказ. Но Максим материалист, у него пятерка по философии. Всему есть причина. Надо допускать совпадения и разбираться.
      В городском парке Самарканда все дружно пошли на колесо обозрения.  Максим с Людмилой сели в корзину, когда все уже прокатились. Набегали тучи,  и Майкла не было видно. Он упорно искал мороженое. Начинался дождь. Колесо подняло их в самую верхнюю точку и вдруг, как назло, остановилось.  Для жаркого Самарканда дождь – как подарок. Но пришлось принимать его наверху, а это не совсем приятно.
      Мистики не было никакой, потому что это было кем- то подстроено.
      Максим вычислял шутника, который мог выключить рубильник. Пока отпадал только один человек. Этого не мог сделать Майкл.
      Потом колесо включили. Ещё шел дождь,  и были тучи, но под навесом горел свет, их угощали шашлыками и пивом. Особенно старался и лез в душу один старший лейтенант, как будто он был в чем-то виноват.
            
      Полигон работал в обычном ритме. На участке Максима проблем не было.
      Поездка в Самарканд не давала покоя. Он заказывал литературу и не только техническую. Хотелось больше узнать о времени Тимура.
      Оказывается, Тимур был из монгол. Более того, он считал себя прямым потомком Чингис-хана. Его племя под названием барлас приняло ислам незадолго до его рождения и сохранило многие монгольские обычаи.
      А у монголов захоронение близкого человека была священным и недоступным для других местом. Останки покойника, как правило, увозили далеко и тайно совершали похороны.
      Считалось бесчестьем, если могилу находил кто – то чужой. Когда умер Чингис-хан, по месту его захоронения прогнали огромный табун лошадей, а потом постарались избавиться от свидетелей.
      Но не так получилось с Тимуром. Он долго готовил поход на Китай. И во главе огромной армии собирался перейти великую пустыню. Его дипломаты и он сам провели большую работу и на пути в Китай страны и народы стали его союзниками.
      Сомнений в возможностях его армии не было. Воины горели желанием сокрушить поднебесную империю. Поход уже начался, но помешала внезапная смерть Тимура.

      Кончину Тимура всячески скрывали.
      Наследники не стали распускать армию, а хотели использовать её иначе. Именем Тимура её направляли не в Китай, а против беспокойных соседей – кочевников.
Всем сообщали, что Тимур жив, но нездоров и не хочет ни с кем встречаться. Останки Тимура сильно забальзамировали и долго не предавали земле.
      Были сразу нарушены традиции ислама и древние монгольские обычаи. Политический расчет взял верх.
      Однако люди правду знали и осуждали новое руководство. Возможно, уже тогда родилась легенда об обиде Тимура и его мести.
      Из отчета Герасимова М.М.:
      «Под несколькими тяжелыми плитами был обнаружен гроб из арчи (можжевельника). Крышка гроба была заколочена грубо коваными квадратными в сечении гвоздями с большими шляпками. Поверх гроба были  остатки покрывала с изречениями Корана, вытканными на нем серебряной ниткой. При вскрытии гроба ощущался очень резкий опьяняющий запах камфары и каких-то других смол, вероятно, консервирующих веществ.
      В гробу был обнаружен костяк человека, лежащий на спине. Голова лежала на правой щеке, с лицом, обращенным в сторону Мекки.
      Скелет принадлежал сильному человеку относительно высокого роста 170 см. При ближайшем рассмотрении оказалось, что кости правой руки срослись в локтевом суставе в несколько согнутом положении. Однако, несмотря на столь глубоко зашедший процесс болезни, не была утрачена подвижность этой руки в плечевом суставе.
(По словам современников, Тимур был рыжебород, высок ростом и чрезвычайно силен.  Источники утверждали, что в 1362 году в битве с туркменами под Сасианом Тимур был ранен стрелами, в результате чего он на всю жизнь остался хром на правую ногу и с сухой правой рукой. Кроме того,  в этом же году он лишился двух пальцев правой руки).
      Строение кисти руки тоже является доказательством того, что рука не только функционировала, но и была чрезвычайно сильной, чему не мешал изуродованный ранением и вследствие этого почти несгибающийся кривой указательный палец. Головка первой фаланги обрублена и смещена, кость срослась, но неправильно.       
      Очень вероятно, что на коне Тимур меньше ощущал свои физические недостатки, сохраняя величественную посадку.
      …несмотря на свой 72-летний возраст, собственно старческих явлений, связанных с одряхлением организма , почти не наблюдается.
      …череп и скелет принадлежали человеку, полному сил, биологический возраст которого не  превышал 50 лет.
      Волосы головы Тимура толсты, прямы, седо-рыжего цвета, с преобладанием тёмно - каштановых и рыжих. Тимур носил длинные, по-монгольски спущенные усы с неподстриженным над губой краем. Небольшая густая борода имела клиновидную форму. Рыже-красноватый цвет её натуральный, а не окрашенный хной».
       
      Максим просил, чтобы его перевели на новую систему телеобработки данных «Лотос-3М», на центральный процессор. Представители промышленности заканчивали монтаж и наладку отдельных частей. Начиналась комплексная отладка и Максиму очень хотелось в этом участвовать.
      Ему отвечали, что надо продолжать поддерживать надежность вверенного ему участка, а  самому неплохо заняться общественными делами, и говорили о должностях и перспективах.  Спорить с начальством не хотелось, и было обидно.
      Но однажды молодой руководитель «Лотоса» принес ему целую гору технической литературы: описания схем и другую документацию. Предложил изучать не откладывая.
      Сразу всё стало интересно и весело.
      Времени перестало хватать, но как раз тогда удалось найти некоторые сведения о  камнях надгробия Тимура.
      Академик Бартольд В.В. утверждал, что два нефритовых камня были взяты в качестве трофея Улугбеком во время его победоносного похода на кочевников в 1425 году после сражения при Кетмень-тепе.
      Представители китайского императора хотели их купить и предлагали большие деньги. Однако Улугбек отправил камни в Самарканд, где мастера сделали из них плиты для надгробия деда. Это не один расколотый камень, а два разных камня, составленные как один и оттого как бы расколотые по диагонали.
      Дальнейшее легендарно.
      В 1740 году могущественный Надир-шах завоевал область Мавераннахр и приказал, чтобы надгробие захоронения Тимура доставили в Хорасан, в Мешхед. Шах предполагал распилить камни и использовать драгоценный нефрит для облицовки персидских культовых сооружений.  Однако во сне к Надиру явился духовный учитель Тимура и приказал, чтобы надгробие вернули на место. Шахиншах Персии  не посмел ослушаться,  и камни повезли обратно.
      Есть документальные подтверждения, что камни совершили неблизкий путь в Мешхед, а потом вернулись в Самарканд.
      А летом Максим попал в госпиталь. Его увезла скорая помощь с почечной коликой. Такое здесь бывает. Вода соленая.
      Врачи сказали, что по болезни Максима ему надо больше пить жидкости любой, включая пиво. Но вот беда, в городе с пивом напряжёнка. Его нет совсем. Поэтому приходилось пить вино. Друзья приносили полусладкое,  и распивали с ним в беседке.
      Обсуждали новости. У Майкла с Людмилой дело шло к свадьбе.  Максим переведен в штат новой лаборатории, на систему «Лотос», и  денег ему не прибавили. Проект Н-1, на который было потрачено столько сил и времени, кажется, закрыт совсем. Очередную, пятую по счету машину этого проекта делать не будут.
      Угощали солдат. Они по-русски говорили неплохо и рассказывали, как трясло Ташкент.
Тимур у них – национальный герой.
      Один из  узбеков увлеченно доказывал, что полигон находится во владениях Тимура, что его дух продолжает витать над землей. Что все работы по новой технике идут под его покровительством, и только он один дает добро на успешные старты. Максим слушал внимательно, но тему не обсуждал. Ему было удивительно слышать, как могут узбекские комсомольцы говорить такую ерунду.
      Он побывал в Самарканде и знал гораздо больше этих ребят.
      Простой вопрос. Если идти от обратного,  и Тимур такой всемогущий, то почему он не поддержал четвертый старт Н-1? Ведь на борту произошла какая-то мелкая авария. Что ему стоило повлиять на правильную работу какого-то несчастного реле?
      А потом, опять же от обратного,  где – то там, недалеко от Тимура, должен находится Улугбек. Улугбек – крупный ученый и во всем прекрасно разбирается. Он вполне мог поговорить со своим грозным дедом и дать ему консультацию. Улугбек вполне мог добиться понимания, чтобы Тимур понял, насколько важны для науки полеты в дальний космос.
      Громадный труд многих КБ, заводов и полигона пропал без пользы и перспектив. Какой же после этого Тимур покровитель?

      Тем временем на полигоне без лишнего шума продолжались летные испытания новой машины. Рабочее название модификаций было 15А14, 15А20, 15А30.   
      Испытания проходили плановым порядком. Детали не оглашались. Телеметрическая информация не выделялась из общего потока по причине стандартных наименований бортов и структур данных. Но все знали, что это совершенно новое  оружие, которого нет, и ещё долго не будет ни у одной страны.
      Испытания проходили успешно.
      В НАТО новому изделию было присвоено название SS-18 «Сатана». По их мнению, она является разрушителем городов и уничтожителем цивилизаций. У ракеты «сверхъестественные» возможности.
      После выхода на орбиту последняя ступень разделяется на несколько боевых частей до десяти. Каждая наводится индивидуально и несет ядерный заряд мощностью в десять Хиросим и более.
      Чтобы сбить хотя бы одну из них, необходимо прямое попадание мощной антиракеты. 
      Атакующие боевые части создают облако, в котором присутствуют ложные цели, замаскированные под настоящие. Облако накрывает огромную территорию.
      Косой удар с орбиты получается неотразимым, а противоракетная оборона становится неэффективной и ненужной. 
      
                СПРАВКА
      Скульптурный портрет Тимура был закончен Герасимовым уже в конце 1941 года.  Предать останки Тимура земле можно было гораздо раньше. 

© Copyright: Владимир Мурашов, 2009
Свидетельство о публикации №1912221332





Рождение легенды
Станислав Бук


В 12-м отдельном...
Рассказ.



Среди нашего мужского населения, большая часть которого отдала какую-то часть своей жизни армейской службе, во все времена бытовали легенды про то, как сметливый солдат обвёл вокруг пальца, или попросту – "наколол" старшего – старшину, офицера, чаще всего – генерала. Что касаемо генерала, то это обычно настолько далёкое от солдата существо, что иной за всю службу его и в глаза не видел. Поэтому в солдатских байках генерал – глуповат и наивен, ну, этакое безликое сказочное существо.
В нашей легенде генерала не будет. Поначалу не будет и самой легенды. Будет случай, у которого в будущем был шанс стать легендой. Кто мог тогда знать, что через какой-то год с хвостиком батальон будет спешно расформирован…
В каком бы месте дислокации, в каком бы роде войск ни служил солдат, - есть такой вид тяжелой солдатской работы, которого ни одному солдату не миновать. Это – караул.
Выведенный из Австрии в Самбор и размещённый на территории авиадивизии, 12-й ОРБ  был здесь и нежданным, и нежеланным, даже в какой-то степени – чужеродным.
Вы слыхали от молодых и немолодых солдат слова "чмо", "чмошник"? Смысл, вкладываемый в эти слова, с годами всё более отдаляется от изначального. В годы войны части материального обеспечения ВВС (ЧМО), расположенные, как правило, не только вдали от переднего края, но и вдали от тыловых комендатур, отличались крайней расхлябанностью, особенно в том, что касается формы одежды. Старшины прочих родов войск делали замечания своим бойцам:
- Подтяни ремень, ты же не в ЧМО!
Это сочетание звуков, сочное, «чмокающее», постепенно приобрело индивидуальную окраску, вопреки здравому смыслу:
- Ты – чмо!
Ну, это присказка. А вот появление вышколенного комендантской службой  в капстране Австрии батальона для вольницы авиаторов было костью в горле.
Впрочем, может быть, и не по этой причине, но территорию для автопарка ОРБ выделили за пределами территории авиадивизии. Чтобы попасть на пост в автопарке, караульным  приходилось выйти из караульного помещения, пройти 200 метров до КПП, затем выйти на улицу, пройти 150 метров вправо, перейти улицу, войти в переулок и там пройти ещё метров 200. Справа, за железным решетчатым забором стояли автомобильные радиоузлы батальона. Некоторые – под навесами, некоторые – под открытым небом.
Ещё одно неудобство для караула заключалось в том, что при КПП была комната дежурного по части, и он в окно мог видеть идущую смену. Такое положение уже не позволяло начальнику караула изменять по своему усмотрению время смены постов.
В начале апреля ночи в Карпатских предгорьях довольно холодны.
 Заступая на пост в автопарке в 2 часа ночи, рядовой Дзюба надел тулуп. Дежурным по части был капитан–авиатор.
Так часто бывало, что солдаты караула не знают дежурного по части в лицо и видят его впервые в своей жизни издалека при разводе караула. Подобная ситуация предусмотрена Уставом гарнизонной и караульной службы. Поэтому при определении такого понятия, как неприкосновенность часового, говорится: «сменить, или снять часового могут строго определённые лица – начальник караула, помощник начальника караула или свой разводящий».
На той же улице, где располагался автопарк батальона, проживала семья капитана. Где-то около 3 часов ночи он забежал зачем-то домой и, возвращаясь, заглянул в автопарк. О, радость: часовой залез в кабину автомобиля, и, завернувшись в тулуп, дрыхнет. Карабин часового стоит, прислоненный к машине. Такой шанс проучить «образцовых» выпадает не каждый день! Капитан прокрался в автопарк, взял карабин и заспешил на территорию дивизии, к себе в дежурку.
Самый «сопливый» лейтенант знает: проверяющим запрещены подкрадывание к часовому, появление перед ним, с целью проверки, внезапно и т.п. По этой теме есть не только указания устава, но и куча Приказов Министра Обороны, в которых упоминаются несчастные случаи, вызванные внезапными проверками часовых. Разумеется, знал об этом и капитан. Но уж слишком заманчивой и безобидной казалась ситуация.
Дзюба проснулся и видит: дежурный по части уносит его карабин. Что делать? Он вылазит из тулупа и крадётся за капитаном. Капитан – в калитку, Дзюба – через забор. Видит, капитан занёс карабин к себе, а сам выскочил, и чуть не бегом, помчался к зданию, где размещался караул.
Дзюба, гонимый отчаянием, влетает в комнату дежурного, хватает свой карабин и, никем не замеченный, тем же путём, возвращается на пост в автопарке.
Из темноты переулка в сумрак автопарка просочились три фигуры.
Это были:  капитан - дежурный по части, с ним - начальник караула и один из караульных. Из сумрака голос часового:
- Стой, кто идёт?
Ответ не по уставу незнакомым голосом капитана:
- Свои.
- Осветить лицо! – Дзюба устав знает.
- Перебьёшься! – тот же голос.
- Стой, буду стрелять!
- Давай, попробуй, стрельни!
Выстрел.
Пуля просвистела где-то высоко над головами и унеслась в космос.
Часовой, для которого ситуация предсказуема, в  себе сейчас уверен:
- Ложись, буду стрелять!
Все «гости» плюхнулись на землю.
Начальник караула сержант Зыкин, наконец, подал свой голос:
- Дзюба, это я. Начальник караула!
- Начальник караула – ко мне, остальные на месте!
Да, Дзюба действует строго по уставу. Ни слова лишнего.

Капитан сначала хотел провести своё дознание, расширить скандал, но  сообразил, что у него «рыльце в пушку» больше, чем у того связиста. Во-первых, он с дежурства уходил домой. Но самое страшное, - вопреки приказам Министра Обороны и соответствующим положениям Устава, он «проверял» часового в отсутствие лиц, которым часовой подчинён, чем ущемил охраняемые Законом "права и личное достоинство" часового. Попасть в ещё один приказ Министра Обороны Жукова? Нет уж, увольте!
«Спустить дело на тормозах» были заинтересованы все участники «спектакля». Израсходованный патрон нашелся у знакомого сверхсрочника – завружсклада.  И это - счастье. В те годы солдаты не уходили со стрельбища, пока все гильзы до единой не были найдены и пересчитаны. СКС был чуть ли не секретным.
Капитан вызывал Дзюбу и спрашивал:
- Между нами – уносил я у Вас карабин, или нет?
Он уже не верил себе.
Дзюба стоял на своем, на всякий случай:
- Ничего такого не знаю, извиняюсь, товарищ капитан.
Но что самое любопытное. Не только капитану, или, скажем, сержанту Зыкину, но и своим же товарищам он твердил, как истукан:
- Капитану померещилось.

Никогда больше Дзюба не спал на посту.
© Copyright: Станислав Бук, 2009
Свидетельство о публикации №1902240062




Тоцк, 1954 г.
Антон Мамынов

Клинья журавлиные
Превращались в пар...
Над страной полынною - 
Ядерный пожар!

И раздавлен ношею
В сорок килотонн
Пеплом запорошенный
Тоцкий полигон.

Степь стонала в ужасе,
Ветер бил в набат,
Были безоружными
Тысячи солдат.

Рота шла за ротою,
И за метром метр
Перли желторотые
Прямо в эпицентр.

Все вокруг да около
Выжжено дотла,
Под кирзою облаком
Белая зола.

Смерть разлита в воздухе
Сотнями рентген,
Вас в безусом возрасте
Ей сдавали в плен.

Только и осталось вам -
Выполнить приказ,
Хоть и бесполезным там
был противогаз...

А порой вечернею
Напивались в дым
Те, кто на учениях
Жахнул боевым.

Стон с больничных коек...
Чья пришла пора?
Чье лицо накроют
Простынью с утра?

Откупились матери
Страшною ценой
От угрозы ядерной
Третьей мировой.

Был когда-то тополем
Дерева скелет...
Было до Чернобыля
Целых тридцать лет...

© Copyright: Антон Мамынов, 2009
Свидетельство о публикации №1910067217




Юрий Беридзе
http://www.litprichal.ru/work/14986/
Блокпост

Ты чуешь, командир, как пахнет лето?
Полынной горечью земли согретой,
травою пряною с некошеного луга
и кровью нами залитого юга.
Настоем ягод в шелковичной кроне,
прокисшей медью стреляных патронов,
солярой горькою из приданого танка
и смертью от неубранных останков.

Рассвет над Костромой
А где-то там, над Костромой,
тишайший выдался рассвет,
сопит в подушку мальчик мой,
ему сегодня девять лет.
И в кухне капает вода
из крана - словно метроном
ведет отсчет с тех пор, когда
надолго я покинул дом...
Еще будильник не звенит,
но стрелки близятся к восьми,
а здесь давно аул не спит -
идет зачистка, черт возьми!
И если где-то полыхнет -
пойдет пожива для ствола+
Нам Бог за это явит счет,
а им свой выставит Аллах.
И справедливей и точней,
чем человечий вялый счет.
Ну, а пока - война в Чечне.
Война идет! Идет! Идет!
Но греет душу: дома мир -
и в нем проснется Кострома...
А нам с тобою, командир,
как видишь, выпала война.

Ведено
В ущелье вызревают облака
и в горы заползают, отдуваясь,
и на тропинках горных оступаясь,
о скалы в клочья рвут свои бока.
Но - молча. Как в веках заведено.
Как заповедано - без охов, ахов.
Взлохмаченною горскою папахой
их надвигает ночь на Ведено.
И Ведено вздыхает тяжело:
опять пойдет пальба за блокпостами.
Джихад дурными взвоет голосами
разбойничью молитву за селом:
Аллах акбар! А на стволах - нагар,
а к облакам - дымы пороховые...
Век двадцать первый. Южный край России.
Война... Ну, с Богом... И - Аллах акбар...
http://www.litprichal.ru/

***
У меня все норма...
У меня все нормально,
нормально,
нормально...
Под рукой автомат - вороненою сталью,
за спиною -
скала
неприступной стеною.
Все нормально, нормально, нормально со мною...
Правда,
что-то в груди
непрестанно клокочет -
так ведь это, наверно, закончится к ночи.
Ну, а так - все нормально,
нормально,
нормально...
Все труднее дышать, будто воздух - хрустальный.
Но зато уж
от духов
не будет подвоха -
я их всех положил. И уж это - неплохо...
Что-то реже
становятся
сердца удары,
впрочем, может, успеют еще санитары.
Я записку засуну в нагрудный карман.
У меня все нормально,
нормально,
норма...

***
Прими, Господь, по описи…
Из пламени да копоти -
в мир светлой тишины...
Теперь, выходит, Господи,
ты вместо старшины?
Тогда прими по описи:
"калаш", бронежилет,
рожок в кровавой окиси -
пустой, патронов нет.
А гильзы-колокольчики
усыпали поля.
Сперва патроны кончились,
а вслед за ними - я.
Пиши, Господь: солдатское
исподнее белье,
душа моя арбатская
     и тело - без нее...


Рубрика произведения: Лирика военная
©Юрий Беридзе 14.02.2010





Горячие точки. Женский взгляд
Галина Небараковская


Реальные истории. Не вымысел автора.

Лена

Женщина сидела в кресле, укутав ноги тёплым клетчатым пледом. На вид ей можно было дать лет 30-35, не более. Глаза прикрыты слегка припухшими веками, гладкий лоб перечерчен несколькими чуть заметными морщинками. Полные бледноватые губы крепко сжаты, словно женщина решает какую-то важную задачу и никак не может найти правильный ответ. Что сразу бросалось в глаза – это совершенно белая седая прядь в густых тёмных волосах. Неожиданная, словно внезапный крик в предрассветной тишине…

Женщина спала. За окном вечерело, ранние зимние сумерки осторожно окутывали усталую землю тёмно-синим покрывалом, как спящая в кресле женщина – колени. В соседней комнате что-то тихонько бормотал телевизор. Перед ним на ковре сидел мальчик лет двенадцати, вытянув ноги и спиной прислонившись к стене. Он ждал. Ждал, когда начнётся его и мамин любимый фильм. «Офицеры»… Этот фильм каждый год показывают в канун 23 февраля. И каждый год они с мамой смотрят картину, каждый по-своему воспринимая её. Мама всегда плачет, незаметно (как она думает!) смахивая слёзы. Но ребёнок, сколько помнит себя, видел эти слёзы, хоть и не подавал виду. С первого кадра и до последнего он не отрывал глаз от экрана. Худенькое тельце напрягалось, тоненькие пальчики сжимались в кулачки, глаза горели сухим блеском. Он – мужчина, он не должен плакать, как мама. Она – слабая женщина, ей – можно. А он – сын офицера, ему – нельзя…

На экране замелькали титры. Мальчик поднялся и заглянул в соседнюю комнату. Мама спала. Пусть поспит. Устаёт она очень. Ведущему хирургу в областной клинической больнице очень нелегко приходится! Иной раз и ночью вызывают, если сложную неотложную операцию предстоит делать. Пусть поспит. Хоть плакать тайком не будет и несколько дней ходить, как в воду опущенная…

Лена, Елена Николаевна Кудрявцева, видела сон. Сон, который с завидным постоянством приходил к ней вот уже столько долгих лет!

В школе, да и в медучилище, Лена ничем особым не выделялась. Наоборот, была этакой неприметной серой мышкой. По характеру – не лидер, одежда – детдомовская, внешность – обычная, знания – средние. Школу окончила без «троек», но и «пятёрками» аттестат не изобиловал, из училища, где получила специальность фельдшера, тоже вышла крепкой «хорошисткой». После окончания училища работала на «Скорой помощи», сутками моталась по вызовам, перевязывала, делала уколы, измеряла давление, приходилось и носилки с больными таскать. В свободные от дежурств дни много читала, смотрела скупые репортажи из Афгана, мечтала учиться дальше – очень ей хотелось стать врачом, хирургом!

Однажды вечером к Лене в дверь кто-то позвонил. Она не ждала гостей, поэтому удивилась, увидев на пороге маленькой однокомнатной квартирки, скорее даже уголка, полученного несколько лет назад при выпуске из детдома, свою подружку по этому самому детдому. Таня молча прошла в комнату, села на продавленный диван так же молча заплакала. Лена изумлённо уставилась на гостью. Чтобы Таня вдруг заплакала?!! Да такого быть не может! Таня и слёзы – это что-то несовместимое!

Но Таня действительно плакала! Наконец подняла голову и тихо произнесла:
 – Сегодня Серёжу привезли. Оттуда. Грузом-200…
У Лены в голове словно молния вспыхнула. Серёжа! Серёжка Непомнящих, их общий друг и защитник! Вместе росли, вместе ходили в школу… Год назад парня призвали в армию. Первые месяцы от него регулярно приходили письма с треугольными штампами на конвертах. Потом стали всё реже и реже, с номером полевой почты вместо адреса и со скупыми строчками: «Привет, девчонки! Жив-здоров. Остался год. Ждите!». Последние три месяца от друга не пришло ни слова. Подружки засыпали почтовые ящики письмами, а ответа на них не получали. И вот теперь… Груз-200! Они знали, что это и откуда он приходит…

Через две недели после похорон Серёжи Лена стояла перед военкомом, настойчиво объясняла своё стремление, даже необходимость лететь туда, в Кандагар.
– Понимаете, я – фельдшер, я работаю на «Скорой», я умею делать перевязки, уколы, мыть, переодевать, таскать! Я всё могу, что надо делать! Мой товарищ там погиб! Мы с ним с детдома вместе! Я должна!
Пожилой полковник с жалостью смотрел на девушку, покачивал головой и молчал.

Через полтора месяца в Ташкенте приземлился военный транспортный самолёт, среди его немногочисленных пассажиров была и Лена. Дальше – Кабул, потом – Кандагар. Военно-полевой госпиталь, кровь, стоны, рваная человеческая плоть, смерть…

Однажды к ним привезли молодого лейтенанта, окровавленного, наспех, кое-как перебинтованного, с пулевым ранением в живот. Виктор Сергеевич, хирург, закончив четырёхчасовую операцию, при которой ему помогала Лена, снимая перчатки, устало произнёс: 
– Не знаю, не знаю, сделал всё, что мог, – военврач задумчиво покачал рано поседевшей головой. – А дома мама, наверное, ждёт. Богу молится. Возможно, и девушка. Или жена… И даже на Большую землю сейчас нельзя отправить, не перенесёт перелёта…

Почти месяц Лена практически не отходила от Олега: делала перевязки, меняла постель, бельё, кормила с ложечки, поила лекарствами, «утку» выносила, в общем, выхаживала. Через несколько дней, придя в сознание, Олег постоянно спрашивал уже знакомую, ставшую даже близкой и родной Лену:
– Я живой? Руки-ноги на месте?
– Живой, живой! И руки-ноги целы, – успокаивала его девушка.

После двухмесячного лечения на Родине Олег вернулся в часть. Мог бы и там остаться, после такого ранения никто не настаивал на возвращении в пылающий Афган. Но не мог он забыть склонённую над его постелью эту тёмноволосую коротко стриженую головку, эти коричневые с мелкими чёрными крапинками глаза, эти припухшие, почти детские, губы, шепчущие какие-то необязательные успокаивающие слова. Он вернулся.

Олег стал первым мужчиной в жизни Лены. На фоне горящих песков, рыжих скал, плюющих огнём, пулями и осколками, крови и боли солдатской их «военно-полевой» роман выглядел, как цветок, выброшенный небрежной рукой на колючий снег.
– Вернёмся – поженимся. Мама рада будет, давно об этом мечтает. И у тебя мама будет. Она добрая, – часто говорил Олег. И Лена уже твёрдо знала, что будет эта, пока незнакомая женщина, подарившая ей судьбу, мамой.

Через какое-то время Лена почувствовала, что беременна. Олег обрадовался, словно ребёнок, получивший неожиданный, но такой желанный подарок. Как положено, о сложившейся ситуации доложил командиру. Тот немногословно резюмировал: «Кудрявцеву – с первым рейсом домой, ты, Зайцев, пока остаёшься!».

Вечером собрались близкие друзья-сослуживцы, выпили по глотку спирта, для Лены где-то раздобыли бутылку минералки. Поздравили и пожелали «остаться живыми». Через неделю Лена улетала. К маме Олега в Новосибирск. С письмом от сына.

Зайцевой Лена так и не стала. Не успела. Уже на восьмом месяце беременности две женщины, с нетерпением ждущие каждой весточки в конверте с номером полевой почты, получили её. От командира. «Лена, Мария Викторовна, мне очень трудно писать об этом, но я обязан. Олег Зайцев погиб при исполнении интернационального долга…». А следом пришёл в их дом и «Груз-200».

Лена не помнила, как пережила эти дни. Только цинковая закрытая коробка, цветы и троекратный залп холостыми патронами. Да ещё тёплая рука мамы, поддерживающая её, и тихий шёпот белесых искусанных губ: «Леночка, мы должны это выдержать! Ради него, ради маленького!».

Олежка родился почти на месяц раньше срока. Две женщины отдавали ребёнку всю свою нерастраченную любовь и нежность. Мальчик рос в тепле и ласке.

Лена окончила институт, стала хирургом, как и мечталось когда-то. Работала, растила сына, Зайцева Олега Олеговича. По настоянию Марии Викторовны и её же хлопотами смогли так зарегистрировать новорожденного.

Время утекало, как вода в песок. Вот Олежка уже в шестом классе. И мама-бабушка ушла к сыну, туда, на небеса. Но до сих пор по ночам Елена Николаевна видела взрыв, огонь, колючие осколки мины, которые лишили её счастья, судьбы.

Ресницы спящей женщины дрогнули, и она открыла глаза. За окном темно, в комнате – слабый рассеянный свет торшера. Из соседней комнаты через приоткрытую дверь доносится приглушенный звук работающего телевизора. Она поднялась с кресла, сделала несколько шагов и встала на пороге. Олежка сидел на полу и, не отрываясь, смотрел на экран. Там, в пылающем комбинезоне, отползал от горящего танка Егор. Чуть скрипнула открывшаяся шире дверь. Мальчик оглянулся и торопливо вытер кулачками глаза: «Мама?»…


Спи, сынок…

Мальчик громко коротко вскрикнул, потом протяжно застонал. На лбу выступила испарина, худенькие пальчики конвульсивно сжали руку женщины, сидящей у кроватки. Та вздрогнула и другой рукой осторожно погладила ребёнка по голове: «Спи, сынок, спи, мой маленький! – губы чуть заметно, совсем беззвучно шевельнулись. – Всё будет хорошо…».

Свет ночника вырывал из темноты только изголовье кровати, по углам копошились, словно в прятки играя, неясные тени. За окном то ли поздняя ночь, то ли раннее-раннее утро. Стрелки на часах неторопливо, да что там неторопливо! – преступно медленно приближались к светящимся цифрам: одна, маленькая, к четвёрке, другая – к шести. Половина четвёртого…

Говорят, что некоторые люди в результате сильного стресса впадают в летаргический сон и могут годами пребывать в нём. Защитная реакция организма…

Женщина, сидящая у детской кроватки, страдала другим видом летаргии – хронической бессонницей. С того самого дня, когда…

В тот ясный солнечный день её сын впервые пошёл в школу. Провожали всей семьёй: мама, папа и маленькая сестричка. Новенький нарядный костюмчик, за плечами – такой же новенький ранец с весёлой картинкой, в руках – букет гладиолусов. Торжественная линейка, поздравления, первый звонок… Счастливая улыбка на губах мамы…

А потом … Начался ад! Солнце внезапно погасло, наступила бесконечная тьма, которая не рассеялась до сих пор. Не уходят и леденящий страх, и нестерпимая боль, не отпускающая ни на минуту.

Они выжили в том аду – мать и сын. Отец и малышка остались там, в том пекле, в том, тысячу раз проклятом, другом мире…

Спи, сынок, спи, мой маленький! Всё будет хорошо!..

Конец сентября. Год – 2004-й. Беслан…




Я жду тебя

Умом понять такое невозможно…
Ему б по крышам голубей гонять,
А он – солдат! И вот гремит тревожно
Кровавое название: «Чечня!».

Он не искал ни славы, ни награды –
Как все кругом, простым мальчишкой был.
Шрапнель визжала – там рвались снаряды.
Там смерть витала в воздухе, как пыль.

Там шла война, бессмысленна, нелепа,
Земля горела, воздух, города…
Разбитые дома смотрели слепо
Глазницами пустыми в никуда.

И вражья пуля злым колючим жалом
Бессмысленно воткнулась парню в грудь.
А небо закружилось, побежало…
Упал на землю… Только б не уснуть!..

Стон замирает в пересохшем горле,
И лишь из глаз, откуда-то со дна,
Немой вопрос, парализован болью:
«За что? Зачем?!! Будь проклята война!!!»

Густела, вытекая, кровь из раны,
А с ней по капле уходила жизнь,
И слышался всё тише голос мамы:
«Сынок! Серёженька!
                Я жду тебя, верни-и-ись!!!»

© Copyright: Галина Небараковская, 2010
Свидетельство о публикации №11001230229





БОЛЬ...
Игорь Срибный

             Я читаю пожелтевшую от времени и таскания по госпиталям справку о травме (ранении), датированную 4 апреля 1996 года. Вся моя сегодняшняя боль втиснута в эти скупые строчки официального армейского документа:
            «Диагноз: минно-взрывная травма, контузия, ЗЧМТ (закрытая черепно-мозговая травма). Баротравма. Травматическое сдавление грудной клетки. Перелом передних отделов первых ребер в области соединения с грудиной. Перелом шейки левой лопатки с торсионным смещением. Компрессионный перелом Th5 – Th9 с явлениями травматического сколиоза. Проникающее осколочное ранение левой подлопаточной области с повреждением плевральной полости. Осколочное ранение верхней трети правого предплечья. Осколочное ранение лобно – височной области слева. Осколочное ранение нижней челюсти слева….».
             Я ее ненавижу – свою боль… Я гоню ее, поливая нецензурной бранью, и умоляю покинуть меня хоть на часок, чтобы уснуть. Истерзанный непреходящей болью и ее вечной спутницей - бессонницей, с запавшими глазами и искусанными губами, весь облитый потом, я никому не открываю дверь, потому что дойти до нее – свыше моих сил. Нервы истощены и натянуты, как струны. Они тонко и мелко вибрируют, порождая в голове постоянный звон, от которого нет спасения уже много лет. Этот звон сводит с ума, к нему невозможно привыкнуть и невозможно смириться с этим маленьким звоночком, который прочно засел в голове….
             Я давно знаю ее – свою боль. Она не дружит ни с какими медикаментами, игнорирует любые врачебные процедуры, она живет в моем теле, независимая и гордая своей неприступностью. Она знает, что она непобедима и ведет себя соответственно. Ни мольбы, ни брань, ни инъекции сильнодействующих обезболивающих препаратов не воздействуют на нее, а только раззадоривают, и она с новой яростью начинает рвать мою душу и тело в клочья старыми ржавыми щипцами, позванивая в моей голове тоненьким писклявым колокольчиком от удовольствия.
             О, как же я ее ненавижу! Она поселилась в моем теле помимо моей воли, и чувствует себя здесь вполне комфортно. Я ничего не могу с ней поделать, и она хорошо знает это. И пользуется этим на всю катушку. Она знает, что может свалить меня в любой момент, и специально выбирает такое время, когда у меня по горло дел. Без предупреждения и без подготовки она вдруг врывается в мое сознание, мое тело яростным вихрем, мгновенно подавляя всякое сопротивление и жалкие попытки победить ее с помощью медицины. Она хитра и коварна… Сделав вид, что очередной укольчик или таблеточка загнали ее в какой-то отдаленный уголок моего тела, она некоторое время копит злобу, разогреваясь перед схваткой, и, подождав, пока я впаду в дрему, неожиданно набрасывается на меня и начинает зверски грызть и наматывать на свои кровожадные клыки и когти мою плоть и пучки нервов….
             Проходит время, складываясь в годы, а она все со мною, моя боль. Я уже знаю, что это навсегда, что она не уйдет, но, Господи, с каким же ужасом я жду этих периодов межсезонья, когда сама наша мать-природа подолгу не может определиться – сыпать ли ей мелкий занудный дождь на головы прохожих или впустить в город настоящую русскую зиму со снегом и морозами….
             Боль моя, я знаю, ты сильна и чувствуешь себя победительницей в нашей вечной битве…. Тебе сейчас кажется, что ты - полновластная хозяйка моего организма, и тебе самой решать - уйти или остаться. Не обольщайся. Я живу с тобой много лет, и до сих пор ты не победила меня. И не надейся на победу. Ибо человек сильнее и мужественнее. Он не будет никогда твоим рабом, сколько бы мучений ты ему не причиняла….

© Copyright: Игорь Срибный, 2010
Свидетельство о публикации №11002070031






Фьорд

Ванико

       На Кольском  весна. Почти весь день белесый шар солнца  колесит по небу, отогревая  застывшую землю. В заливе давно растаяли последние льдины  и там заполошно орут бакланы. 
       Мы сидим на парапете пирса, молчим  и лениво курим.  Завтра воскресенье  и целый день предстоит торчать в казарме. Увольнений  в нашей базе нет, поскольку  кругом одни лишь скалы да уходящие волнами к горизонту  сопки.
       -  Вмазать бы, - вздыхает  Витька Допиро  и швыряет бычок в воду. Надоело все.
       -  А у тебя есть?, -  сонно бормочет  сидящий рядом Славка Гордеев.
       -  Угу, -  кивает  головой Витька.  От протирки  чуток осталось.
       -  Ну, вмажем, а потом?, -  щурит  узкие глаза  Димка Улямаев. Опять на «губу» загремим? Не, я так не хочу.
Мы снова молчим, думая каждый о своем.
       - А давайте лучше в сопки сходим?, - внезапно оживляется  Славка.  Там сейчас хорошо - мох зеленеет и все такое.
       - Можно и в сопки, -   подумав, соглашается  Витька.  Все лучше, чем в казарме припухать
       - Точно, - поддерживаю я приятеля.  Славка, ты как?, -  толкаю в бок Гордеева.
       - А чо я?, Я как все, - шмыгает носом Славка.
       Потом мы обсуждаем детали    и решаем, что лучше всего «свинтить»  сразу же после завтрака, как только начнут крутить фильмы.  До отбоя нас вряд ли кто хватится.
       Утром, сменившись с вахты,  мы топаем на  камбуз, где для нас оставлен «расход»  и  часть продуктов  загружаем  в прихваченный с лодки «сидор». Туда же отправляются выпрошенный у коков цыбик чаю  и  умыкнутые со   стола пару кружек.
       Когда мы приходим в казарму,  там уже дым коромыслом. За  массивным столом в углу, зажав в руках  костяшки домино и весело матерясь, сражается группа «козлистов»,  любители фильмов   налаживают  киноустановку  и  вешают в проходе между коек  экран,  а  остальные, в предвкушении удовольствия,  валяются на койках или болтаются по казарме.
       Потершись для вида среди сослуживцев, мы  накидываем бушлаты  и, прихватив «сидор», спускаемся вниз.
       -  Ну что, почапали?, -  спрашивает  Витька,  похлопывая себя по животу.  Там, под робой, у него  плоская фляжка со спиртом, а по нашему «шильница».
       Оглядываясь по сторонам, что б не попасться на глаза  базовому патрулю, мы ходко идем к  стоящим напротив   казармам,  за  которыми высится  обрывистый скальный массив.
       Минут через десять, вскарабкавшись наверх  по одной из расщелин,  оказываемся наверху  и,  определившись с направлением, следуем в сторону дальней гряды сопок. Идти легко. Под ногами  пружинит  зеленеющий ковер мха, изредка перемежающийся  белыми языками еще не растаявшего  крупнозернистого снега  и  массивами  черного  базальта.
       Маршрут выбран не случайно. Где-то там, за грядой,  одно из ответвлений залива, которое мы не раз видели, уходя в море на отработки.
       Впереди, с «сидором» на плече, косолапо  топает Димка Улямаев. Он  рулевой-сигнальщик  и лучше всех  знает, в какую сторону двигаться.
       А полярный день, между тем, набирает обороты. Над нами синеет  высокое, без единого облачка небо, над  далеким туманным горизонтом все выше поднимается  солнце, которого мы не видели почти полгода, с юга порой налетает влажный соленый ветер.
      -Эй, пацаны!, - внезапно орет  сзади подотставший Славка  и показывает рукой  на только что пересеченную нами  снежную низину.  На ней  розовеют  следы от трех пар сапог.
       Мы наклоняемся, и обнаруживаем во мху  прошлогодние россыпи клюквы. Собрав по горсти  и  с удовольствием  сжевав  ягоды, трогаемся дальше.
       Наконец заветная гряда. Поднявшись  на одну из вершин, мы замираем в восторге,  а потом орем от радости. Внизу,  в километре от нас, бескрайняя синь залива, изрезанная многочисленными фьордами. У прибрежных скал изредка взблескивает на солнце прибой,  а на водной глади  качаются  стаи чаек.
       - Ништяк, -  довольно гудит Допиро, утирая ладонью взмокший лоб  и  первым начинает спуск.      
       Через полчаса  мы стоим на берегу одного из фьордов  и озираемся по сторонам.  Тут царят первозданные тишина и покой.  На  замшелые валуны     беззвучно накатывают  мелкие волны, оставляя после себя белоснежные клочья пены,  прибрежный, всех цветов   галечник,  чисто вымыт  и  скрипит под ногами.
       Внезапно  неподалеку раздается всплеск и у ближайшего от берега камня, возникает темная голова с  круглыми глазами.
       - Нерпа, - шепчет кто-то из ребят и голова исчезает.  У нас в базе они  тоже изредка появляются и всегда вызывают восхищение. 
       Потом мы  снимаем  бушлаты - солнце пригревает все сильнее,  вместе с Димкиным  «сидором»  кладем на  плоский  камень у скалы  и бродим по берегу.
       Здесь же, у уреза воды,  находим   лежащий на гальке  обрывок сети с  большим  стеклянным  поплавком,  а  через сотню метров  дальше - несколько решетчатых деревянных    ящиков, которые   выбросило море. Прихватив их, мы идем  назад.
       Через несколько минут у камня весело потрескивает костер, а  Димка, раздернув горловину «сидора»,  выкладывает на  расстеленную на камне газету, прихваченные с собой продукты. Тут  пару банок тушенки,  пяток яиц,  консервированный сыр   и два кирпича   хлеба.
       Подождав, пока Славка, орудуя складным ножом, готовит четыре  «птюхи», накладывая на них поочередно сыр и тушенку, Витька  отвинчивает колпачок фляги и набулькивает в одну из кружек  спирт.  Во второй, стоящей на камне, принесенная  с тающего неподалеку ледника, вода. Затем кружка пускается по кругу, мы запиваем спирт водой  и  с аппетитом жуем.
       -  Хорошо, - мычит   полным ртом Славка.
       - Угу, - кивает   в ответ Димка, смешно двигая ушами.
Подкрепившись, мы закуриваем и, щуря глаза, нежимся на солнце.
       Потом  Димка  достает из кармана  самодельную снасть - она почему-то называется «самодур»  и  направляется к воде. А мы втроем  гоняем по берегу поплавок, организовав что-то вроде футбола.
Когда  изрядно набегавшись,  возвращаемся назад,  Улямаев  потрошит на камне  здоровенную рыбу.
       - Ну, ты даешь!, -  удивляемся мы. Треска?
       -  Вроде того, -   кивает Димка  и бросает внутренности  в костер.
Неожиданно  откуда-то сверху доносится лай,  и мы видим  спускающихся по склону двух людей с собакой и в зеленых фуражках.
       -  Погранцы, -  ухмыляется Витька.  Ща  арестуют.
Мы знаем, что наша база находится в зоне  действия Арктического погранотряда  и там служат не хилые ребята.
       - Кто такие?, - спрашивает  подойдя    первый,  с  погонами сержанта  на ватнике   и автоматом  на плече.
       -  Не видишь, что-ли,   моряки,  - лениво   бросает кто-то из наших.
       - С базы, что ли?, - кивает он в ту сторону, откуда мы пришли.
       - Ну.
       - Документы.
       Мы достаем военные билеты и протягиваем сержанту.
Все это время второй, с  поджарой овчаркой на поводке, стоит поодаль  и  молча на нас таращится.
       - Порядок, -  говорит сержант  через минуту и возвращает   документы. Закурить есть?
       -  Держи, - протягиваю  ему пачку «Примы».
       -   Леха!,  - оборачивается сержант к напарнику. Давай сюда, это наши ребята!
       - А ты думал шпионы?, -  смеемся мы  и последний лед отчуждения тает.
Сержант оказывается Витькиным земляком,  а Леха, присев на корточки, советует  Димке, как лучше приготовить рыбу.
       -  «Шила» с нами вмажете?, -  подмигивает Витька сержанту и взбалтывает лежащую на камне флягу.
       - Отчего же, можно, -  соглашается тот и извлекает из висящей на боку полевой сумки  две ядреных луковицы и пачку галет.   Это от нас, на закусь.
       Витька снова  наполняет кружку, Славка из ледника вторую, и  они идут вкруговую.
       Закусив, мы отдаем остатки  Индусу, так зовут овчарку,  и закуриваем. 
После этого Леха, вынув из автомата шомпол, жарит на нем   куски рыбы, а Димка, приткнув к костру кружки с водой, кипятит ее и заваривает чифирь. 
       Вскоре мы едим истекающую соком, подрумяненную треску, голову от которой доедает Индус,  и по очереди прихлебываем из закопченных кружек.
       Между тем солнце клонится к закату  и  пограничники, пожав нам на прощанье руки, вместе с Индусом исчезают в скалах.
       - Хреновая все-таки у них служба, -  говорит Славка, шевеля палкой затухающий костер. Зимой в тундре холодрыга, а летом гнуса полно.
       -  Это точно, - кивает Димка, - служба не мед, как и у нас.
       А спустя час, убрав  все за собой,  мы в последний раз окидываем взглядом фьорд,  окружающие его скалы с  искрящейся на солнце капелью ледника и отправляемся в обратный путь. Идем не спеша, молчим и часто оглядываемся назад.
       Потом, в южных морях, мне доведется увидеть немало живописных лагун и заливов   которые стерлись из  памяти.  А  вот тот заполярный фьорд остался. Навсегда. 


© Copyright: Ванико, 2009
Свидетельство о публикации №1912181062





Черная бабочка

Удонтий Мишия

Мой дед был военным. Как и все семьи офицеров, они часто переезжали с места на место. В далеком 1949 году семейство жило во Владивостоке, где дедушка преподавал экономическую географию на высших военных курсах для комсостава.
Мама часто рассказывает мне о своем послевоенном детстве, но эта история мне почему-то  особенно понравилась.
Жили они тогда в деревянных коттеджах на две семьи на окраине города в районе, который назывался «Гнилой угол». Это место и, правда, отличалось плохой погодой. Когда над городом светило солнце у нас всегда моросил дождь, и постоянно было грязно и сыро.
Моей маме Лиле тогда было семь лет. Им, детям все было нипочем. Они гуляли в любую погоду. Летом целой ватагой ходили в лес, карабкались по сопкам за цветущим багульником, ходили купаться в бухту Потрокль. Ныряли в океан за морскими звездами, ежами и трепангами.
Напротив их дома через дорогу шло строительство трехэтажного общежития для рабочих. Там трудились военнопленные японцы, которых каждое утро под конвоем приводили охранники. Вечером, когда работа кончалась, их строили в колонну и уводили в лагерь для военнопленных. Эти странные люди вызывали постоянный интерес у всех ребятишек. Одни их дразнили, показывая кулаки и выкрикивая «банзай!», а другие жалели и приносили им кусочки хлеба.
Пленные выглядели очень измученными. Униформа цвета хаки висела на них как на вешалках. И все они были так малы ростом, что казались семилетней девочке ровесниками.
Военнопленные часто подзывали детей, и, отдавая свои гроши, просили купить для них  что-нибудь съестное или папиросы. Сами они не могли отлучаться со стройки. Ребятишки охотно выполняли их просьбы, хотя в то время в магазинах ничего нельзя было купить, кроме черного хлеба, ржавой селедки или консервов.
Лиля и ее подружка Зойка часто беседовали с японцами, несмотря на то, что это было строго запрещено. Бдительные охранники, наводящие ужас не только на пленных, но и на детей, присматривали за ними. Они постоянно отгоняли всех от японцев, грозя тюрьмой за предательство Родины и шпионаж.
Да дети и сами побаивались японцев, несмотря на их солнечные улыбки, ведь они были нашими врагами.
Среди пленных Лилька с подружкой выделяли двоих, самых молодых, которые постоянно их приветствовали и пытались шутить на ломаном русском языке.
«Дети сан, смотри!», - говорил один из них и показывал, как он «отрывает» себе палец и при этом закатывал глаза и издавал мучительные стоны. Дети понимали, что он шутит, и весело смеялись. Маленьким девчонкам льстило, что взрослые люди разговаривают с нами на равных.
Как-то раз один из японцев с таинственными видом подозвал Лильку и вручил спичечный коробок, в котором что-то тихонько шуршало. Там оказалась очень красивая бабочка – черный махаон, которого даже в те далекие времена было очень трудно встретить.
Потрясенная красотой и размером бабочки, девочка спросила: "Где ты взял ее?» Он гордо ответил, что поймал бабочку специально для нее. Затем, смущаясь, робко попросил принести ему кусочек хлеба. «Да, да, конечно!»,- сказала Лилька и помчалась домой, бережно прижимая к себе коробочку с бабочкой.
Дома она схватила кусок хлеба и собралась бежать обратно. Мама (моя бабушка)  остановила ее и сказала: «Зачем ты берешь хлеб? Лучше вымой руки и садись обедать. Сегодня я приготовила очень вкусный борщ с мясом». Лилька показала маме черную бабочку и ответила, что хлеб несет пленному японцу, который подарил ей эту красавицу.
Мама вздохнула, немного подумала и сказала: «Бедный малый! Он, наверное, очень голоден. Там в лагере их держат на хлебе и воде. Приведи его к нам. Пусть поест горяченького.»
Лиля радостно побежала звать своего знакомого на обед. С ним рядом стоял его друг. И она пригласила их обоих. Японцы переглянулись, о чем-то поговорили между собой, и, воровато оглядываясь, пошли вместе с девочкой. Было как раз обеденное время. Охранники сидели в стороне на пустых ящиках. Ели селедку, чем-то запивая ее. Так что можно было отлучиться незаметно.
Мама, увидев двоих гостей, вместо одного, погрозила Лильке пальцем, но ничего не сказала. Усадила обоих за стол. Она налила им по полной глиняной миске вкусного дымящегося борща и крупными ломтями нарезала буханку черного хлеба. Японцы замерли от восхищения при виде роскошного угощения. Затем, молча принялись за еду.
Если бы вы могли только видеть как они ели! Лилька никогда не забудет этого зрелища. Быстро загребая ложками, почти не жуя, они глотали этот живительный борщ, закатывая от блаженства свои маленькие узкие глазки. Чтобы не уронить не одн6ой капельки, они подставляли под ложку кусочек хлеба, неся ее ко рту.
Когда миски опустели, гости хлебным мякишем вытерли их до блеска и отправили сочные кусочки в рот. Затем собрали со стола все хлебные крошки и съели их. Действовали одинаково и очень слаженно. Покончив с едой, японцы улыбнулись хозяевам, встали из-за стола, и, сложив руки ладошками в месте, долго кланялись, выражая благодарность. Мама растрогалась и даже заплакала. Ей было очень жалко этих изголодавшихся молодых ребят.
После этого обеда Лилькины знакомые японцы встречали ее как родную. Они каждый день разговаривали. Пленные очень  смешно произносили некоторые русские слова: хреп – вместо «хлеб», растуй – вместо «здравствуй». Ее имя Лиля они произносили как Риря.
В японском языке нет буквы «Л» и во всех русских словах они заменяли ее на «Р». Девочке удалось узнать имена японцев. В шутку или всерьез они назвались: Тор и Ками. Причем Тор, называя себя, показывал на стол, а Ками – брал в руки камень. Тор и Ками еще много раз обедали у Лильки дома. Мама старалась приготовить для них рыбу и рис, так как для них это была любимая еда.
Однажды мама спросила гостей, как они попали в плен? Японцы смутились и стали уверять: «Моя русский не стреряй! В прен сама пошра. Не хотера война.»
Оба очень тосковали по дому, так как в плену были уже почти три года. У Тора отец был крупным промышленником. Он смешно изображал своего отца – надувал щеки и округлял живот руками, показывая, какой он богатый и толстый.
Ками был из простой рабочей семьи. Но война стерла все сословные грани между ними, и в плену они стали лучшими друзьями. А еще молодые японцы очень полюбили наш черный хлеб. До войны они даже не знали вкуса хлеба. В Японии этот продукт не едят, его заменяет рис, и даже пирожные пекут из рисовой муки. «Когда моя пошла дома, то скучай русский хреб» – говорили они.
Прошло несколько месяцев, и однажды дети увидели, что вместо военнопленных на стройке трудятся наши русские рабочие. Они думали, что замена временная, но японцы больше не вернулись. Никто не знал, куда их увезли, то ли отправили на родину, то ли перевели в другой город. Своих друзей Тора и Ками Лилька больше не увидела. Вскоре и ее семья переехала из Владивостока на новое место службы отца.
А черная бабочка – махаон еще много лет хранилась в Лилькиной коллекции, пока не рассыпалась от времени.




© Copyright: Удонтий Мишия, 2009
Свидетельство о публикации №1901240525






Восток

Игорь Лебедевъ

«Восток»*.

В основу рассказа положен реальный случай.

Ленинград. Жаркая осень 1978 года. В ЦПКиО им. С.М.Кирова возле трамвайного кольца 22 трамвая поспели грецкие орехи. Они падают с высоты на землю, наполовину сбрасывая от удара свою некрасивую желто-зеленую кожуру, обнажая твердые орехи с нежно-мягкой начинкой. Если неосторожно взять такой орех в руки, на пальцах и ладонях долго еще не смоется чернильно-черный след...

В «Востоке», как всегда многолюдно. Отмечается чья-то свадьба. Громко кричит тамада. Слышится звон посуды, возгласы «Горько»! Особнячком сидит компания кавказцев. Ясное дело, здесь всегда делают отличный шашлык. А какой кавказец не любит кушать шашлык? Недалеко сидит еще одна компания - молодых людей в военной форме. По виду курсанты. Черные погоны, с белыми просветами. В петлицах – пушки. Что-то тоже отмечают. То ли чей-то день рождения, то ли еще что-то. Не вполне понятно. Из окон виден пруд, на берегу которого, не смотря на сентябрь, лежат на солнышке и гуляют отдыхающие ленинградцы.
Через некоторое время все присутствующие изрядно «подшофе». Оркестр не успевает принимать заказы на исполнение очередного шлягера от подвыпивших гостей. Кавказцы уже  раз пять заказали «Сулико». Похоже, собираются заказывать в шестой раз. Возле сцены выстроилась небольшая очередь из желающих заказать «свою» песню. В руках зажаты красные червонцы, фиолетовые четвертные, зеленые полтинники! Музыканты стараются вовсю!  Первым в очереди стоит слегка покачивающийся отец невесты. Сейчас он закажет своей единственной дочери ее любимую песню, и снова вольется в дружную гурьбу празднующих свадьбу гостей. Но вот, отлично! Стихают аккорды «Солнечного острова»*. Рука с зажатым в ней червонцем тянется к сцене.  Но тут неожиданно перед протянутой рукой появляется другая. С прищуренным Лениным на желтой сотенной!
-Дарагой, давай «Сулико»! Очень тебя прашу!
Кавказец тоже изрядно взял на грудь.
-Уважаемый, ведь моя очередь сейчас! Дочь ждет песню!
-Падаждет. Давай Сулико!
Сотенная уже в руках у длинного саксофониста из ансамбля.    
Неожиданно появляются два молодых человека в курсантской форме с черными погонами.
-Не видишь, человек стоял в очереди! А ну – отойди! А Вы проходите, мы его пока подержим…
-Я дэньги давал! «Сулико»!...
Возле сцены начинается свалка… Подбежавшие гости отталкивают кавказца, он падает… Отцу невесты все-таки удается заказать любимую песню своей дочери.
Звучит «Лебединая верность»:
-Над землей летели лебеди….
Гости благодарят ребят в форме.
Танец. Жених и невеста танцуют.
Музыка.
Неожиданно возвращается кавказец. Что-то блеснуло в его руке. На зеленом мундире курсанта расплывается красное пятно.
Дико визжит невеста. Музыка стихает.
За окнами по-прежнему виден залитый солнцем пруд, на берегу которого, не смотря на сентябрь, лежат и гуляют отдыхающие ленинградцы…

Похороны. Я стою в оцеплении возле свежевырытой могилы. Шура стоит с противоположной стороны.
Гражданская панихида. В раскрытом гробу лежит молодой человек в форме курсанта. Черно-белые погоны. Комсомольский значок. Пуговицы золотого цвета со звездами. На молоденькой женщине, жене покойного, совсем нет лица. Она бледна. Веки полуопущены. Она непрерывно и беззвучно что-то шепчет. В побелевшей от напряжения руке сжат мокрый носовой платок. Звучит медь военного оркестра. Гроб начинают закрывать крышкой.  Молодая женщина неожиданно хватает за руку покойного, прижимается к ней губами. Её пытаются оттащить. Это удается с трудом. Гроб под звуки военной меди опускают в могилу.
Молодая женщина хватает меня за белый ремень. Её губы что-то шепчут. Но ничего нельзя расслышать. Её рука гладит шерсть моей серой шинели. Ком в горле. Я шепчу: «Офелия…».

Клуб военного института. Улица Красного курсанта. Комсомольское собрание факультета. Зал полон. На сцене стол, покрытый красным бархатом и трибуна. Повестка дня: Грубое нарушение воинской дисциплины группой курсантов. Политотдел требует исключения из комсомола*. Но чудо в этот осенний день все-таки произошло. После выступления представителя  ленинградской милиции и его слов о достойном поведении курсантов военного института,  попытавшихся остановить распоясавшихся вооруженных хулиганов, всем оставшимся в живых участникам происшествия в ресторане «Восток» был объявлен строгий выговор с занесение в учетную карточку.   

Если возле трамвайного кольца 22 трамвая в ЦПКиО им. С.М.Кирова найти в траве упавший грецкий орех, не нужно спешить брать его в руки. На пальцах и ладонях надолго может остаться чернильно-черный след...
 

«Восток»* - в то время (70-е г.г.) популярный ресторан в г.Ленинграде в ЦПКиО им. С.М.Кирова. Существует ли он сейчас – мне не известно.
«Солнечный остров»* - песня группы «Машина времени».
Политотдел требует исключения из комсомола* - исключение из комсомола фактически означало конец будущей офицерской карьеры; такой человек не имел шансов в дальнейшем быть принятым в партию, со всеми отсюда вытекающими последствиями.


© Copyright: Игорь Лебедевъ, 2009
Свидетельство о публикации №1906080308





Дисбат

Игорь Лебедевъ

Дисбат*.

Август 1976 года. Ленинград. Военный институт. Все выпускники давно разъехались в отпуска, а затем отправятся к местам своей службы. Мы, будущие первокурсники, только что приехали из лагерей: худые, загорелые, изголодавшиеся и даже немного одичавшие на природе. Простая еда в обычной  курсантской столовой кажется маленьким чудом. На факультете вдруг замечаем курсанта с нашивками пятого курса. Почему он не выпустился из института вместе с остальными?  Что случилось?  Расспросы, догадки.  Наши вопросы натолкнулись на жесткую лучезарную улыбку Владимира Ивановича, нашего великолепного начальника курса:
-Этот парень поступил нездорово. Он грубо нарушил воинскую дисциплину и законы СССР, осужден судом военного трибунала и ожидает отправки в дисбат сроком на два года.

Это для нас – молодых пацанов был шок, настоящий ледяной душ, пробирающий насквозь наши неокрепшие еще души.

Июнь 1976г. Начало месяца. Великолепная питерская погода. Легкий ветерок с Невы. Вечер. Васильевский остров. С Тучкова моста выруливает красная «Ява». На ней сидят два молодых человека гражданской одежде, в мотоциклетных шлемах. Они весело смеются, свежий ветер весело приветствует этот счастливый мотоцикл, этих молодых людей, этот прекрасный вечер. Молодые люди слегка пьяны. Но больше не от вина, а от свободы, от молодости, от любви! Позади – защищенный дипломный проект,  пять лет тяжелой учебы, наряды, караулы, подработка на Бадаевском пивзаводе, танцы в Клубе на улице Красного Курсанта, гауптвахта.  Да много чего позади. А впереди – только хорошее! Сегодня – встреча с любимыми девушками. А завтра? Завтра – взрослая офицерская жизнь, карьера, служба!
Светофор. Красный свет. Загорается зеленая стрелка влево, на Съездовскую линию. Молодые люди лихо поворачиваю налево, обгоняя такси и какую-то черную «Волгу». Мотоцикл слегка заносит. Скользкий асфальт. Недавно проехала поливальная машина.
И тут сидящий сзади молодой человек срывается со своего сиденья и кубарем катится прямо под колеса также повернувшей налево черной «Волги». Визг тормозов.   
Кровь. Скорая помощь. Милиция. Пострадавшего увозит карета скорой помощи. Через два дня он умер в госпитале на Суворовском, не приходя в сознание. 

Июль 1976г. Клуб военного института. Заседание военного трибунала. В зале немноголюдно. Все молодые выпускники разъехались.
Обвинитель:
-Вел транспортное средство в состоянии алкогольного опьянения, грубо нарушил воинскую присягу, устав... За действия, повлекшие за собой  гибель военнослужащего, требую строго наказать… и назначить наказание в виде… !   
Приговор.
За преступление, предусмотренное…. приговаривается к двум годам нахождения в дисциплинарном батальоне.   
Владимир Иванович, сидящий в зале, улыбается своей фирменной улыбкой:
-Ничего, потерпи! Всего два года… Они пролетят быстро! Тем более, судимости не будет при надлежащем поведении и прилежании*.

Я никогда не узнаю фамилию этого курсанта. Через пару дней он навсегда исчезнет из нашей жизни. И только наш начальник курса – Владимир Иванович еще изредка будет получать от него  бесплатные письма, с синим штампом дисбата, полные слез и отчаянья…
P.S.
Указом Президента  РФ дисциплинарные батальоны были упразднены в … году .
Дисбат* - дисциплинарный батальон. Дисциплинарные части, особые воинские части (батальоны, роты), предназначенные для отбывания наказания осужденными военнослужащими.
Судимости не будет при надлежащем поведении и прилежании* - судимость для военнослужащих, отбывающих наказание в дисциплинарном батальоне не засчитавалась, они выходили на свободу при примерном поведении с чистыми документами, и отправлялись дослуживать срочную службу в свои части(срок нахождения в дисбате в годы службы не засчитывался).


© Copyright: Игорь Лебедевъ, 2009
Свидетельство о публикации №1906030360





Солдаты-милиционеры

Игорь Лебедевъ

Москва. Метро. Вечер.
Они стоят группками, одетые в длинные серые милицейские шинели. Юные лица. Совсем мальчишки. Их глаза смотрят на проходящий мимо народ с любопытством, немного смущенно.  На девушек – озорно и с интересом. Кто они? Откуда? Кто призвал их в милицейские полки?   Как представить этих детей, наводящих порядок среди толпы хулиганов или преступников? Что творится в их ещё незамутнённых душах? Что ждёт их впереди? Куда мы все идём?
Господи, спаси и убереги этих ребят, верни их матерям живыми, здоровыми и неозлобленными на весь мир!


© Copyright: Игорь Лебедевъ, 2009
Свидетельство о публикации №1912180321





Два планшета

Олег Шах-Гусейнов
               
Два планшета

ЗАМЕТКИ ИЗ СЕРИИ «КУРСАНТЫ»
               
- Батарея, подъем !! Батарея, учебная тревога !! – с выражением орет сержант, дежурный по батарее. Краем глаза он при этом поглядывает на контролирующих подъем офицеров. Сержант всю ночь мысленно напрягался, готовился к этому моменту, прокручивая в голове предстоящие действия, но подполковник, преподаватель тактики, совместно с командиром батареи появились все равно неожиданно, т.к. в пять утра у дежурной службы глаза просто закрываются сами собой! Воздух сгустился и стал снотворным. Время замедлило свое течение. Дежурный, медленно прохаживаясь по слабо освещенному коридору, к утру несколько раз энергично делал  приседания, сбрызгивал водой лицо в умывальнике - чтобы не заснуть на ходу и ненароком не зацепить стенку…

Все знали, сегодня по расписанию – тактические занятия с полевым выходом. Занятия эти всегда начинались с «подъема по тревоге» и на час раньше, чем побудка была указана в обычном распорядке дня. Курсанты откидывают одеяла, вскакивают с кроватей и лихорадочно одеваются в тусклом дежурном освещении синих лампочек над входными дверьми. Некоторые природные лежебоки пытаются брыкаться и вставать так быстро не хотят.  Их приводят в чувство сержанты с помощью универсального русского языка. Беспощадно сдергивают одеяла, вновь натягиваемые на голову. Кубрик быстро наполняется лихорадочным шумом: скрипом коек, бесцеремонно сдвигаемых табуреток,  топотом ног, недовольными возгласами полусонных курсантов, разыскивающих в полутьме какие-то свои вещи (хотя все с закрытыми глазами знают, где и что сложено с вечера), громкими командами сержантов:

- Светомаскировщики, замаскировать окна! Получить оружие! Петров, хватит возиться – вон твои сапоги - под кроватью!

- Какой козел запихнул их сюда?!

Главное  – надеть брюки и сапоги. И – можно бежать в ружейную комнату. Остальное – на ходу! Топот ног наполняет уже коридор.

Офицеры освобождают проход, чтобы не мешать бегущим.

Лязг разбираемого из пирамид оружия, грохот падающих у кого-то на пол автоматных рожков. Ругательства сквозь зубы – тесно в дверях ружейной комнаты. Одни, застегиваясь, забегают в комнату, другие – навстречу им - выбегают с оружием. Быстрее получить оружие, экипироваться, выбежать на улицу, занять свое место в строю!

- Куда побежал?! Ну-ка вернись! Распишись, я сказал !! – нервно кричит дежурный по батарее, размахивая своим журналом выдачи оружия.

- Я уже расписывался!

- Не тебе! Ну-ка верните сюда во-он того!

Офицеры поглядывают на часы… . Комбат что-то записывает в блокнот (кому-то потом достанется!)

Так почти всегда начинались полевые выходы… Приятных ощущений здесь, прямо скажем, было мало. Этих подъемов не любил никто. Ни курсанты, ценившие каждую минуту молодого сна, ни офицеры, которым естественно приходилось вставать еще раньше, чтобы вовремя быть на месте. Увидев в пестром расписании занятий цвет, обозначавший  полевой выход, курсанты в душе поеживались и с досадой чесали свои стриженые затылки.
               
                ***
 
       Поздняя осень. Курсанты - в поле на тактических занятиях. Над высотой «номер 152.0» дремлет белесое небо. Два крытых новенькими тентами «КРАЗа» стоят неподалеку в ряд. Водители, присев рядом у теплых скатов, неторопливо курят. Солнце. Слабая дымка в открытых далях тяготеет к горизонту. Рощицы на пологих скатах невысоких холмов теряют пеструю листву. Сквозь прозрачный воздух в этих рощах можно различить стволы отдельных деревьев. Невыдуманным совершенством ласкают взгляд мягкие очертания неглубоких балок. Думается: и какая же это «высота»? Где крутая вертикаль? Где обрывистые склоны, подъемы и спуски? Сплошная равнина.

Впрочем, чем больше занятий, тем реже так думается. Привыкаешь к тому, что всякая незаметная возвышенность - на карте пронумерована особым способом, и есть - высота. Надо вырабатывать «оперативное мышление», как говорят на кафедре тактики.

Если простой грибник окинет взглядом этот пейзаж, он будет думать о вполне естественных вещах: полянках, усеянных боровиками, об усталости, о предстоящем еще сегодня пути; будет что-нибудь вспоминать непритязательное. Сказать, что в его голове возникнут еще какие-то непредсказуемые образы, значит слукавить. Не будет у него никаких особых образов, связанных с этой местностью!

А курсанты обязаны видеть все по-другому, иначе! Выступить с докладом обстановки и решением в роли командира полка, или же начальника штаба дивизии (режиссер здесь - преподаватель тактики). Надо заставить себя мысленно наполнить окружающее пространство военным действом: войсками и техникой – своей и чужой, в соответствии с учебной обстановкой, нанесенной на карты. Не будешь напрягать то самое непривычное «мышление», потеряешь нить, превратишься в того самого грибника «без образов». И, отвечая на вопрос преподавателя, легко сказать какую-нибудь глупость, уподобившись шахматисту, смешавшись, взявшему собственную фигуру. Тут уж не избежать раздумчивой иронии подполковника и досадных подковырок товарищей, хотя они тоже чувствуют себя не особо уютно. Таково одно из свойств молодости – постоянная готовность пошутить друг над другом,  легко развеселиться по всякому поводу, черпать в этом своеобразную разрядку.

А ещё над этими дивными местами селевым потоком прокатилась война. Трудно даже представить, что здесь тогда творилось - как не напрягай свое «оперативное мышление». Прошло совсем немного лет. Про войну молодые говорят и думают, как о чем-то легендарном, но минувшем так давно, что как бы и не бывшем вовсе. Однако, в лесу полно окопов и траншей, не совсем еще осыпавшихся, и заросших бурьяном за эти годы. 
Траншеи набиты ржавой трухой осколков, пуль, обрывков сгнивших пулеметных лент. Чернеют и глухо звякают под ногами вороха разнокалиберных гильз. А мирная чарующая осень обволакивает западную равнину, впавшую в сладкую солнечную дрему перед зимой.

Мысли о том, что тут лилась человеческая кровь, не вяжутся с этими высокими чистыми небесами, невесомым солнечным светом, щедро льющимся на землю. Что надо было убивать и - самому умирать в страданиях; встречать последний миг жизни, прощаться с миром окружающим и миром - внутри себя. Думалось, это – нереально, абсурдно. Только в кинофильмах разворачиваются сражения и грохочут бои, только на экране металл жестоко впивается в человеческую плоть, кромсает и вспарывает ее, уничтожает все живое. Уничтожает безжалостно, навсегда…

«Вот я – живой, теплый, молодой, даже в доказательство - ощутимо хочу есть! У меня есть мама, папа, братишка. И - умереть!?» - примерно такие мысли мелькали в голове.

В конце занятия высокий, немного сутулый подполковник присел на одно колено и осторожно развернул старый штабной планшет с картой.

- Подойдите ближе!

Курсанты, нарушив строй, собрались возле преподавателя.

- Это – боевая карта моего отца, он воевал командиром разведроты как раз в этих местах, -негромко пояснил он.
– Сержант, покажите вашу карту, - обратился он к командиру отделения.

Курсант сноровисто развернул свою карту, невольно сравнивая взглядом обстановку на старенькой карте военного времени и - своей. А на новенькой карте сержанта виднелся кусок надписи, старательно выполненной тушью, - «Решение командира 5 МСП на ведение боевых действий в обороне».
Обстановка, которую каждый курсант за цикл занятий изучил наизусть, была аккуратно и красиво нанесена в уютном классе тактики накануне, во время самоподготовки. Такая же карта, отработанная лично,  у каждого курсанта находилась в полевой сумке.

На старой карте - выцветшим красным и синим цветом - выгибались, соприкасались и перемещались сложным узором линии переднего края, помеченные датами «на…», границы секторов обстрела, рубежи танковых атак; густо пестрели другие условные знаки и надписи, сеткой покрывшие истертое полотно.  Казалось, если эту карту понюхать, то почудится слабый запах боя.

По занятию почти все было понятно, т.к. «боевые действия» развивались в строгом соответствии с этапами учебной тактической задачи, по современным боевым уставам. Оборона «красных» по занятию перерастала (как правило) в подготовленный контрудар.  В итоге получалось, что у «синих» - нет никаких шансов!
На учебной карте, далеко западнее отметки «152.0»,  красным пунктиром  уже был обозначен рубеж, на который должен выйти мотострелковый полк. Практически каждому этапу соответствовало очередное реальное перемещение - на «Кразах», с одной учебной точки на другую - все в сторону родного училища, все ближе и ближе к нему. А дальний рубеж означал, если не полный разгром «супостата», то, по крайней мере, выполнение полком задачи дня  и долгожданное окончание занятия для курсантов. Чистка оружия, умывание, ужин в уютной столовой и возврат к обычному распорядку дня… Курсанты всех времен всегда с нетерпением ждут окончания полевых занятий и возвращения на зимние квартиры…

- А вот и наша высота, – коснулся остро заточенным карандашом надписи «152.0»  на старой боевой карте преподаватель.
- Обратите внимание на левый фланг: противник -наступающий танковый батальон дивизии СС. Характер местности сопутствовал немцам. Танковые колонны скрытно подходили к рубежам развертывания, наваливаясь после выкорчевывающей все артподготовки. Авиация противника - господствовала в воздухе. Недоставало у нас противотанковых средств, да и просто боеприпасов. Практически, наша наспех организованная оборона, была обречена. К сожалению такова была неумолимая логика начального периода войны. Существующие боевые уставы не «работали».  Новые уставы создавались кровью наших солдат и офицеров.

- Смотрите! И в самом деле – «152.0»,  наша высота. Товарищ подполковник! На этой карте без пояснений - сложно что-либо понять…

Кто-то иронически за спинами бурчал:

- И какое же «решение» должны были принимать командиры?! Уставы, видите ли, «не работают»!  Погибаю, но не сдаюсь?! Вот всегда мы так: создать трудности, чтобы героически их преодолевать…

- Я вам принес эту карту с единственной целью, чтобы вы просто уяснили себе некоторые важные истины. Решение принимается командиром всегда. Без решения - хаос, паника, или же - полный ступор. Только оно может быть правильным или неправильным, своевременным или запоздавшим. Казалось бы – прописные истины! Чем полнее оцениваешь окружающую реальность, тем правильнее решение. Кстати, это может быть правилом и в обычной гражданской жизни. Командиры тоже были люди разные, и подготовка их была различной…

- «Грибники» ! – подумал сержант, развернувший свою карту.

-  Особенно в начале войны, когда потери были наибольшие.  Думающие  командиры, подчеркиваю - думающие ! – иронично посмотрел преподаватель на курсантов, - стремились получить и нанести максимально возможные сведения о противнике. Это как раз помогало принимать правильное, единственно возможное в данной ситуации решение. Решение командира оформлялось в приказ. А что такое приказ - вы уже хорошо понимаете…

- Умри, но выполни ! – прокомментировал кто-то со скрытым сарказмом, упирая на слово «умри».

- Совершенно верно, - в тон ему невозмутимо отвечал подполковник. Это нечто схожее с аксиомами из суворовской науки побеждать. У него там много замечательных афоризмов, курсант. Не забыли, что Суворов не проиграл ни одного сражения?

- Так точно, товарищ подполковник! Также я помню, что сегодня пятница и должна быть баня после ужина. А что говорил Суворов ?  После бани - хоть портки продай, а – выпей! – не удержался кто-то.

Раздался дружный смех. На первом или втором курсе эта игривая сентенция грозила  курсантам назидательным марш - броском вслед за «КРАЗами», что тоже вполне могло быть незначительной, но органичной составляющей «науки побеждать».

Обычно после занятий, когда машины подкатывали прямо к казарме, перед тем, как молодцевато спрыгивать из машин, по сложившейся традиции, надо было трижды прокричать: «Ура, ура, ура!».  Да так, чтобы все высунулись из окон всех четырех этажей казармы и увидели бравых ребят…

Однажды второкурсники с нашего же факультета, вернувшись с полевых занятий, просто молча, вываливались через задний борт  «КРАЗов» на плац перед казармой в - полной тишине, как мешки с картошкой. На них страшно было смотреть! Грязные, со впавшими глазами. У некоторых сапоги - в руках, у кого-то  болтаются на шее, ноги - истерты в кровь…

Однако подполковник лишь снисходительно усмехнулся.  Это был уже третий курс! И все курсанты с торжеством отметили это про себя. Каждый мечтал о выпуске, мысленно приближал его, как мог.

Сразу же после сдачи последнего экзамена в летнюю сессию моментально пришивалась очередная горизонтальная нашивка на рукав ! Сейчас их было три! Нашивки четко свидетельствовали о статусе курсанта. Вот этот - с одной нашивкой – еще совсем «зелен» и может вызывать лишь снисходительное отношение к себе старших товарищей, должен их почитать и завидовать им (и завидовали - еще как!). А вот этот – с несколькими желтыми полосками – без пяти минут офицер, снимайте, салаги, шляпы, то бишь фуражки!

- Вот на ваших картах все нанесено замечательно, за штабную культуру  можно ставить отличную оценку. Но это - в классе, из методичек. И решение вам уже предложено. А теперь представьте себе, что у вас практически нет сведений о противнике! Напрашивается паника. Вам только кажется, что он везде, особенно ночью, товарищи курсанты. И какое же вы примите решение и примите ли его вообще ?! – негромко вопрошал подполковник, вглядываясь в загорелые лица молодых людей в серых шинелях.  А Суворов, кстати, говорил: «Испуган – наполовину побежден» !

- Товарищ подполковник! А что с вашим отцом? Он жив? Как сложилась его судьба?
Подполковник задумчиво постучал карандашом по планшету.

- Он, слава богу, выжил в этой мясорубке. Дошел до Берлина! Был командиром разведывательного батальона, начальником штаба полка. Воевал с японцами, там был очень тяжело ранен... Уволился с должности заместителя начальника оперативного отдела армии… Но его уже нет. Он умер 11 лет тому назад… Раны, ребята, да и сердце видимо выработало отпущенный ресурс. Мне вот остался от него планшет с картой, который отец хранил как память о войне, где ему приходилось,  как и многим, принимать тяжелые решения.

Офицер промолчал о том, как он сам в свое время с профессиональным изумлением размышлял над этой истертой графикой реального противоборства. Правда, тогда казалось, что до прошедшей войны – только оглянись – рукой подать! Вспомнилось, как с тайным восторгом  втягивали в себя пацаны терпкий запах отцовских гимнастерок. И был этот горький запах – сладким, несказанно желанным! Наряду с запахом хлеба это был самый любимый запах детей послевоенного времени, ярко, до галлюцинаций свидетельствовавший о сбывшейся мечте: живом отце, вернувшемся с войны. Запах круто и навсегда причащал и к великой общей беде и к великой общей Победе…

- Вот отмечены позиции его роты. Обратите внимание, как нанесен наступающий противник: проставлены номера батальона и некоторых рот. Точно обозначены позиции артиллерии, маршруты выдвижения колонн. Данные о численности и вооружении.  Ведь это рабочая карта командира разведроты! 

- Пацаны, посмотрите, кодировка - почти как у нас и менялась много раз ! – отметил кто-то удивленно…

- Вы и во второй раз поленитесь нанести, - сказал подполковник. Во время боевых действий приходилось менять кодировку иногда в сутки несколько раз…

Разведчики приобретали боевое мастерство в тяжелых арьергардных  боях. Часто ценой сведений о противнике могла быть только жизнь. И решение это надо было принимать. Чтобы не отдать еще больше жизней! Однако, обладая боевым умением, можно было увеличить шансы на жизнь.

-  Вот эту самую высоту отцу вместе с соседней ротой пришлось брать и сдавать несколько раз… Вот и пометки остались на карте! Роты - по 15-20 человек…  А потом, как знаете, еще долго пришлось пятиться на брюхе – до Москвы. Оставляя кровавый след. А решение всегда принималось простое, тяжелое, но правильное – выполнять приказ старшего командира.
Подполковник закурил, сворачивая аккуратно карту. – Перерыв, разрешаю курить, - сказал он.

Курсанты начали доставать сигареты. Как правило, в поле на курсантов наваливается здоровый молодой голод. У многих в полевых сумках лежат сухари, предусмотрительно прихваченные в курсантской столовой, специально на случай полевого выезда. И они в коротком перерыве с упоением грызут эти твердые, чуть подгоревшие солдатские сухари, наполняя грохотом свою голову. Думают, не дай бог, принимать эти жуткие командирские решения: умирать, да так, чтобы не умереть! И при этом наносить решения на эту чертову карту. Как же удавалось  это делать молодому  командиру разведроты?  Через что же пришлось пройти отцам? Восприятие прошлого сильно  притуплено личным неучастием и ватой времени. Даже будущее - кажется более реальным, чем прошлое! Выпуск, блестящая офицерская карьера  - в сильнейшей армии. Трудная, но почетная служба! И, главное - никакой войны и всяких там «умираний»!  Вот только дермантин планшета, изрядно потрескавшийся от боевого лихолетья,  притягивал взгляд, настойчиво и беззвучно внушал:

- И слава и смерть, сынки - всё было…, и всё - правда! И все может быть…

О том, что «может быть»  - курсантам думалось неохотно, как о старческих болезнях.

Вьются синие табачные дымки меж шинелей, приятно щекоча ноздри. Хочется думать о чем-нибудь совершенно мирном, уже присутствующем в личном опыте, и поэтому в тысячу раз более осязаемом. О событиях, уже случившихся в жизни и превратившихся в приятные воспоминания…   

Кто-то с оглядкой на подполковника начинает очень смешно рассказывать грубоватый армейский анекдот, после чего курсанты громко и до слез смеются, хватаясь за животы, показывая белые молодые зубы. Земля успевает прогреться за день. В шинелях можно даже присесть и прилечь на этот мягкий песчаный грунт с увядшей травой. Но уже зарождается прохладный ветерок, начинают еле слышно шелестеть высохшие стебли. Солнце клонится к западу, от земли начинает тянуть сыростью.  Курсанты задумчиво посматривают: то на подполковника, то на видавший виды планшет его отца. В юных головах невольно зарождаются  тревожные взрослые мысли, незнакомые и суровые…

                ***

«Вторая» чеченская кампания по бодрым сообщениям СМИ близилась к завершению. Чечня была «пройдена» федеральными войсками вдоль и поперек. Крупные бандформирования, бывшие на слуху последние несколько месяцев, частично уничтожены, частично рассеяны.
В реальности  конца нападениям боевиков из засад, «минной войне» – видно еще не было. Практически любое передвижение федеральных войск оканчивалось боестолкновением с противником – хорошо вооруженным и фанатичным, приобретшим опыт партизанской войны.  Продолжала литься кровь. В Россию по-прежнему регулярно отправлялся «груз 200», а местные кладбища продолжали быстро прирастать свежими могилами. Слишком много скопилось непонимания и взаимной ненависти. Уже пролитая кровь требовала мщения - за погибших товарищей, за оплеванную державу. В ответ тоже мстили - за убитых родственников, разрушенные дома и разоренные очаги. Порочный круг. Чтобы круг этот не разрывался, врагами страны радостно и щедро вкачивались сюда миллионы долларов.  На «большой земле» -на всём протяжении войны - плохо понимали, что происходит, почему военные так долго возятся с какими-то бандами полуграмотных боевиков,с этими вооруженными «уголовниками».  Почему неприлично часто происходят резонансные военные трагедии с участием то элитных подразделений, то гибелью высших офицеров. Почему так бездарно воюют?

Острые и неприятные вопросы, на которые, увы, пока не было  внятных ответов.

                ***

Это была настоящая «высота». Гора! Высота, господствующая над местностью, с крутыми обрывистыми склонами, частично поросшими густым, почти непроходимым кустарником, который издали казался нежным зеленым бархатом. Бархат этот был напичкан противопехотными минами. Дорога наверх – серпантином. Под прицелом вражеских снайперов и гранатометчиков…  И все же после короткой массированной обработки «градом» и смертоносной карусели, затеянной вертолетами огневой поддержки над вершиной,  десантники взяли высоту.

Бой был непродолжительный, но яростный и тяжелый. Связано это было с тем, что на пологой вершине горы располагалось заброшенное селение, умело превращенное боевиками в крепость. И обработка артиллерийским огнем здесь имела больше морально-психологический эффект, чем военный. Однако, несмотря на трудности, потери десантников были минимальными! Всё определили грамотные действия молодого командира десантников. В то время, как первая рота сразу после марша к вершине, имитировала неудачную лобовую атаку, вторая рота десантников почти по отвесным склонам зашла в тыл противнику. Третья рота, выступая в боевом охранении, «очищала» склоны по маршруту движения от кочующих засад.
Быстро смяв незначительный (не ожидали с этой стороны!) заслон, вторая рота ворвалась в неказистые улицы селения и неожиданно обрушила на противника плотный, сметающий огонь.  Пока десантники, напрягаясь физически, форсировали  крутой скальный подъем, по позициям боевиков, не давая им поднять головы, с закрытых позиций непрерывно работала усиленная  минометная батарея.  Огонь удачно корректировали с барражирующего неподалеку вертолета… Всё происходившее было достойно учебника – настолько методично и слаженно действовали подразделения…

Бой был завершен. Над селением и вершиной горы в отблесках огненного, тягучего заката медленно стелился черно-сизый дым, что-то смрадно догорало в развалинах. Остро пахло гарью и потом, который основательно пропитал камуфляж десантников. От обилия отработанных порохов  во рту ощущался металлический привкус.   Жирная земля, безобразно развороченная взрывами, тускло поблескивала в местах, отполированных гусеницами на развороте...

Десантники первой роты не глушили  двигатели боевых машин, и ко всему еще примешивался характерный едкий запах синих выхлопных газов от работающих на холостых оборотах дизелей. Около полусотни боевиков, взятых в плен, со связанными руками, понуро и кучно сидели на земле под дулами автоматов. Еще дальше, укладываемые в ряды, чернели трупы погибших боевиков. Их было много.  Неподалеку десантники курили и деловито сортировали трофейное оружие и боеприпасы. С открытым задним бортом к ним подавал дизельный «Урал» с тентом.

Барражировавший вертолет начал медленно снижаться, готовясь к посадке. Могучий грохот его двигателей перекрыл все другие звуки. При этом вихрь поднял из кустарника в воздух дохлых воробьев  и тучу всякого другого мусора. Зависнув и стремительно рассекая лопастями воздух,  вертолет, будто ощупывая грунт на прочность, осторожно приземлился и слегка просел брюхом.

- Совсем как беременная женщина, - невольно подумал командир батальона десантников, который только что руководил боем своих подчиненных.

Вертолет доставил командира десантного полка Юрия Петрова - крепкого сложения офицера в камуфляже.  Командир батальона, приложив руку к головному убору, кратко доложил о результатах боя.

Вижу! Молодцы…  Рад, что твое решение оказалось верным и единственно правильным, - сказал командир полка, - послушай мы этих умников «сверху» - до сих пор ползали бы по склонам этой горы, поливая их своей кровью. Мы выиграли время и сохранили людей. И это - благодаря твоей сообразительности и решимости!

Действительно, представитель вышестоящего штаба предлагал сутками «месить» высоту огнем, пока там оставался хотя бы один живой боевик. Ссылался на американские методики выигрывать бой на расстоянии – надо, мол, людей беречь!  Ему казалось, что артиллерия, вертолеты и к ним пара эшелонов боеприпасов, которых хватило бы для взятия Берлина, превратят бой в увлекательное шоу, а там хватит и взвода пехоты, чтобы собрать трофеи.  Никак не мог взять в толк, что времени – нет! Что боевики – в хорошо оборудованных  укрытиях. Что им только и требуется выигрыш времени! А вот потом -придется положить немало людей в противоборстве с уцелевшими основными силами противника, упустив возможность ударить по их скоплению, дав возможность вырваться на оперативный простор.

- Ты в курсе, комбат, что командующий поставил задачу не дать уйти большой, организованной группе бандитов в Грузию. Уничтожить до того, как они, рассеявшись на мелкие группы, скроются в труднодоступных складках Главного хребта.  Чтобы их оттуда выкурить, понадобится третья кампания! До сих пор было очень проблематично перехватить их на подходах.  Весь наш полк, да и не только мы, - застряли возле этой высоты. Она господствует и является ключом к перевалу. Теперь основные их заслоны прикрытия сбиты, маршруты свободны, и нам сейчас ничто не препятствует встать на пути боевиков. Они сползлись со всей Чечни и думают, что удастся прорваться. Утром будут по воздуху переброшены наши соседи, займут господствующие высоты, мы с техникой тоже выдвигаемся завтра. По освободившемуся теперь маршруту вполне успеваем их запереть. Саперы уже плотно работают на дороге.

Командир батальона – смуглый, невысокого роста, пожал плечами:

- Товарищ полковник, решение принимал не просто так. Мы многому научились!

Петров знал: разведчики, выполняя задачу, скрытно прошли по этому склону еще позавчера и, когда  капитан докладывал свое решение, у них уже была точная информация о противнике. Решение родилось из полученных сведений о противнике. Но они не стали это афишировать перед офицером из вышестоящего штаба. Потому что хорошо знали его. Проведенная разведка сразу получила бы статус «безответственной самодеятельности». Результаты ее подвергли бы обструкции. Принятие решения было бы приостановлено до «разбора полетов», после того, как «наверх» прошел бы тенденциозный доклад. Таков был этот представитель. Объективная реальность. Представителя надо было воспринимать, как воспринимают непогоду – укрывшись под навесом…Так и поступили. Сказали, что будут утюжить высоту снарядами до тех пор, пока в живых там никого не останется. Потом пойдут собирать трупы и оружие боевиков…

- А еще, товарищ полковник, если бы вы не настояли на минометной батарее, все было бы «50 на 50», как и в первую кампанию…

- Да, было бы по Черномырдину - «хотели как лучше, а получилось как всегда…», - ладно, комбат! Готовься к завтрашнему дню. Раненых – в вертолет. Труп главаря тоже. Там уже ждут журналисты, не верят нашей информации. Считай, что представление на звание и орден уже в пути! Полк внизу заканчивает подготовку к маршу. Тыловики ждут вас.

Капитан хотел что-то возразить, но Петров остановил его жестом, - знаю, не отдохнули, тяжело. Но, если организованно совершите марш в лагерь, у вас еще будет время немного передохнуть. И не забудь про боевое охранение ! Вертолетчики вас тоже подстрахуют на марше. Обеспечу.  Береги себя и людей. Война заканчивается, комбат…

- Есть, товарищ полковник! Подождите, у меня кое-что для вас имеется, – капитан оглянулся, кого-то подозвал. Я думаю, вас это заинтересует. Здесь документы, карты и прочее, что смогли собрать по горячим следам.…   И он передал командиру полка объемистую сумку полевого командира, убитого в бою.

                ***

Подполковник Черемисин, командир артиллерийской бригады, в усталой позе сидел за столом в кузове своей штабной машины, курил и, приложив трубку к уху, по засовскому телефону привычно и нехотя слушал чьи-то указания, вставляя изредка:

-  Есть, так точно. На рассвете…Получил.  Выдал. Проверил. Да…Укомплектовались. Встречу… Да, в курсе…

Положив трубку, Черемисин раздраженно подумал: - какого черта ? Все уже готово к маршу, сами все проверяли несколько раз, даже умудрились строевой смотр провести. Неужели штабным больше нечем заняться?

В углу КУНГа мерцал экран небольшого телевизора. Показывали какое-то разнузданное действо с восторженным «визгом» полуголых российских «звезд» и с размалеванным Борей Моисеевым в красном галифе. Маршируя по сцене, он пел про то, что «надоело воевать»…

Алексей Черемисин привык свою тяжелую командирскую работу всегда делать добросовестно и без оглядки на начальство. Он не выносил вмешательства в свои действия, показного контроля своего старшего артиллерийского начальника. К нему относился командир крайне неприязненно.

За всю кампанию бригада практически не имела потерь в людях и технике. Лишь попали однажды  под снайперский огонь боевиков при обустройстве лагеря, когда мотострелки, приданные бригаде в охранение, проявили беспечность, полагая, что боевиков здесь не должно быть. Не «прочесали» прилегающую местность, не оборудовали сигнальными минами. Под пулями погибли четверо солдат, тяжело ранило командира дивизиона…

У командира бригады (в который уже раз) начинало глухо и тяжело биться сердце и вскипать кровь, когда он вспоминал трагедию, произошедшую пять месяцев назад. Он проклинал войну, себя и тех, кто готовил в училищах таких вот офицеров, как этот старший лейтенант – командир мотострелков.

- «Грибник», твою мать ! – в сердцах подумал Черемисин.

Среди погибших солдат оказался Миша Тарутин, сын его старого товарища, с которым когда-то служили в Германии. Тарутин был командиром артиллерийского дивизиона, а Черемисин у него - начальником штаба. Жили в одном подъезде «командирского» дома. Дружили семьями. Служилось хорошо и легко (насколько службу можно назвать лёгким занятием). Дети тоже дружили. Потом армейская судьба развела в разные стороны. Тарутины заменились в Белоруссию, где и завершили службу, потом уехали в Подмосковье, на свою родину. Начальник штаба дивизиона Черемисин поступил в академию, окончил её, командовал артиллерийской бригадой.

Вечный рок, тяготеющий над Россией, привел его вместе с бригадой в Чечню, на эту чертову
войну. Для офицера был очевидным ответ на вопросы – что и как делать, что главное? Сразу и твердо для себя решил, что надо просто профессионально делать свое военное дело и беречь изо всех сил людей. Однако судьба приготовила ему неожиданное испытание.
Как в старых романах, он получил письмо от Тарутина (с ним изредка переписывались) о том, что скоро к нему прибудет  Миша, которого призвали на службу после окончания кулинарного техникума и направили в Чечню. Тарутин смог устроить так, чтобы Миша попал в бригаду и оказался под надзором своего старого товарища. «Прошу тебя, - писал в письме Тарутин своему бывшему сослуживцу, - …по старой дружбе, побереги Мишку, ты же знаешь, он у нас - единственный, другого нет. Да и не может с ним ничего случиться, т.к. он окончил школу поваров. Будет тебе классную кашу варить! Он это умеет. Конечно, по службе – спуску не давай ему, хотя ты же помнишь его, он у нас не избалованный. Наверное, вспомнил Хазанова – «кулинарный техникум»? Не смейся, ну сам захотел он так! В техникуме – одни девки, и он - среди них. Попал в малинник. Мечтает стать шеф-поваром в каком-нибудь крутом ресторане. Я, конечно, отговаривал, но мать вступилась за него, говорит, мол сейчас это - даже очень. А с бабами сражаться  – гиблое дело. Ну и махнул я рукой. Сейчас трудно понять, что у молодых в голове… От службы и от Чечни «отжать» его не смог, старый я дурак. Сказали, что нужны большие бабки (обнаглели суки, полный беспредел !). Я как услышал про деньги, сначала хотел морду набить, а потом подумал, что себе дороже выйдет – сунут в такое место, что не вернется. Зажал всю эту гордость в задницу и поил их три дня, лишь бы хоть что-то решили, в чем-то помогли…». 

Миша готовил для офицеров и действительно классно варил кашу. Вообще его стряпня пришлась по душе офицерам бригады. Командир радовался, что Миша оказался хорошим солдатом. Служил он старательно. Пуля попала долговязому и худому Мише сзади в голову, снеся пол - черепа, когда он в солдатском термосе нес еду для группы офицеров и солдат, занятых срочным ремонтом боевой машины. Потом под огонь попали остальные…

Командир закрыл глаза и бессильно сжал голову руками. Что-то начинало стучать в висках, когда голову начинали сдавливать эти воспоминания. Черемисин выдернул из розетки шнур телевизора.

Поездка в Подмосковье…Командир полетел сам с «грузом 200». Старший артиллерийский начальник запретил ему в резкой форме поездку, т.к. начиналась интенсивная подготовка к крупным боевым действиям.

- Это - твоя бригада, ты - командир! Ты - отвечаешь за людей, ты - должен руководить подготовкой! - кричал в ярости старший начальник, - что я доложу командующему?!

- Знаешь, что? Я всё знаю, что я должен – перейдя на «ты», командир тяжело посмотрел на полковника, который в крайнем возбуждении бегал по дощатому настилу палатки, в которой кроме них никого больше не было, - а ты, товарищ полковник, шёл бы на …, - и он сочно конкретизировал  полковнику своё душевное состояние.

- Что, под трибунал меня? Уволишь? Давай! Иди сам и командуй бригадой, умник, а то что-то много ты мне советов даешь, да всё тупых и бессмысленных. А, главное, таких, что твоя персона, чуть что случись - всегда в стороне. Командующий просто не в курсе твоих «стратегических» указаний. Я же знаю, всю твою карьеру насквозь, засранец!  Тебе и батарею бы не доверил… За меня остаётся заместитель. Справится! Когда вернусь, напишу рапорт. Хватит! Я все решил…

Он принял решение нарушить этот неправедный приказ и полетел. По-другому поступить он не мог.

Беда не приходит одна.  В этой истине Черемисин убедился быстро. Во время тяжелых похорон у Тарутина, казавшегося еще крепким мужиком, - не выдержало сердце. Его прямо с кладбища увезла машина «скорой помощи» - с сердечным приступом. Через день он, почерневший от горя, умер в слезах, которые не останавливаясь медленно стекали по его небритым, багрового цвета щекам…На лице его осталась гримаса глубокого страдания…

Командир никак не мог забыть жуткого мгновения, когда они в подмосковном аэропорту встретились  с Тарутиным взглядами в этой тягостной обстановке сырого бесприютного зимнего вечера. Взгляд сослуживца был даже не укоряющим – кричащим, бьющим наотмашь и одновременно таким беспомощным, безнадежным, что Черемисин, бывалый командир, на время лишился дара речи – горло сжало, сердце стало падать. Офицер, стоявший рядом, хотел его поддержать, но командир отвел его руку. Они с Тарутиным крепко и надолго обнялись: командир почувствовал, как тело отца сотрясают редкие и тяжелые рыдания, сдерживаемые и захлебывающиеся.

- Хочу умереть,Лёша - только и услышал от Тарутина командир.

Сзади молча, опустив голову, стояла Татьяна –жена Тарутина. От сжигавшего её горя она была, как говорится, никакая. Высокая, крупная, статная женщина сникла совершенно. Черемисин помнил ее блестящие темные волосы, которые кудрями всегда эффектно ниспадали на ее плечи. Теперь волосы эти, неопрятно выбивались из под сбившегося черного платка - совершенно седые. Руки с набухшими венами висели безвольными плетьми… Татьяна очень тяжело, прерывисто, дышала. От нее пахло лекарствами.

А  однажды на фугасе подорвалась боевая установка во время марша. Взрыв был такой силы, что весь расчет погиб мгновенно, машину просто разорвало на части... Только вот решение на марш без инженерной разведки принимал не он, а его молодой заместитель, необстрелянный, только прибывший из академии «дикорастущий» (как называли быстро «щемящихся» по службе офицеров) майор. Хотел упредить замысел старшего начальника, нанести удар по боевикам из засады. Погубил и себя, и других …

Но от этих вроде оправдывающих обстоятельств - ничуть не легче… Ведь в принципе можно было предвидеть. Упредить негативные последствия - сразу после беседы со своим новым замом, ведь чувствовалось в нём какое-то мальчишество, совершенно здесь неуместное... Или, только мельком взглянув на девственно пустую рабочую карту безалаберного старшего лейтенанта – командира мотострелков… 

От неприятных мыслей отвлек стук -  часовой снаружи стучал по открытой двери КУНГа и, заглянув, доложил о прибытии офицеров.

- Уже здесь?! – подумал артиллерист с волнением. Он уже знал, что командир десантного полка – его однокашник, с которым они не виделись много лет.

- Я встречу! - сказал командир часовому.

Артиллерийская бригада стояла у подножия высоты, где сегодня шел бой на вершине. Черемисин недавно принял доклад у командира минометной батареи о том, что задачу тот выполнил и возвращается вниз вместе с десантниками. Черемисин тепло и удовлетворенно подумал о нём: " Какой толковый парень! Сделал все лучше, чем это мог бы сделать даже я. Надо подумать. Вырос он из этой должности. И надо же – из моего родного училища. Есть там еще потенциал…"

Бригаде была поставлена задача: завтра совместно с десантным полком совершить марш и занять боевые позиции в готовности прикрыть огнем действия десантников при уничтожении остатков бандгрупп, не дать им прорваться и уйти дальше в горы.

Артиллеристы еще в первой половине дня выполнили все необходимое: сформировали походные колонны, дозаправили технику, пополнили боезапас до установленного, организовали боевое охранение… После обеда Черемисин собрал свой штаб и командиров подразделений в штабную палатку, которую решили свернуть в последнюю очередь, и подробно остановился на предстоящих действиях, еще раз все растолковал подчиненным.

Подполковник быстро спустился по лесенке из машины. Поодаль монотонно стрекотал бензиновый агрегат, обеспечивая освещение и питание дежуривших в сетях радиостанций. Выбравшись через проем из маскировочного шатра, скрывавшего машину, вгляделся в темноту и …тут же  попал в крепкие объятия своего товарища.

                ***

Через некоторое время, отдав все необходимые распоряжения, и отпустив группу прибывших офицеров, они уже сидели в штабной машине. За окнами уже стемнело, дверь закрыли, маскирующие шторки на окнах КУНГа опустили. На столе была разложена нехитрая полевая закуска; извлечена из сейфа и откупорена бутылка качественной водки…С интересом разглядывая друг - друга, с удовлетворением выяснили, что на завтрашний  день нерешенных вопросов в организации взаимодействия – нет, похвалили свои штабы, выпили. Начался неторопливый разговор двух офицеров.

Слегка захмелев от усталости и выпитой водки, они вспоминали былые дни, товарищей, рассказали друг – другу о пройденном пути, о встречах с однокашниками. О планах. Если в молодости они говорили бы до утра, перебивая один другого от переполняющих впечатлений, то сейчас были немногословны. Многое им было и так ясно – жизнь научила «читать между строк». Спорить тоже особо было не о чем. Они были полные единомышленники.  Больше размышляли  вслух. О себе, о своих детях. О судьбах страны и армии. Сошлись во мнении, что ситуация крайне удручающая, но конечно же - не безнадежная. Бывало в стране и хуже…

- А ты знаешь,- сказал вдруг Петров, - я тебе одну вещь хочу показать!

Он подтянул к себе большую добротную сумку, камуфлированную, сделанную из грубого материала. Недолго покопавшись там, извлек старый от времени планшет. Такой планшет Алексей Черемисин видел только один раз в своей жизни.

- Узнаешь?! – с неким торжеством спросил Петров.

- Юра, это же…Нет, не может быть!- воскликнул Черемисин.

- Конечно, не может быть. Это, пожалуй, точно такой же, но совсем другой планшет. И содержимое его другое.  Но ты, Лёша, обрати внимание на эти две карты !

Перед тем, как прибыть в КУНГ к однокашнику, Петров успел в штабной палатке артиллеристов посмотреть на содержимое сумки боевика. Все было как обычно. Видеть такое ему приходилось. Но вот этот планшет!

Десантник извлек из планшета две карты. Одна была старая, военная. Красным и синим цветом выгибались, соприкасались и перемещались сложным узором линии переднего края, помеченные датами «на…», границы секторов обстрела упирались в ориентиры, рубежи развертывания, опорные и командные пункты … Врезавшаяся когда-то в память курсантам своей тщательностью и реальностью, боевая обстановка, дышавшая - через годы - далекой войной.

Только рабочая карта принадлежала не командиру разведывательной роты, а командиру стрелковой роты  ст. л-ту Тарамову Т.Х. , как можно было понять из сохранившейся блеклой надписи внизу. И ландшафт был другой - горный, Северного Кавказа. Вторая карта - современная - принадлежала погибшему боевику.

- Ты присмотрись, присмотрись повнимательнее, Лёша! – говорил Петров.

- Да здесь же наши войска! Все наши позиции нанесены, как в классе тактики, - удивился артиллерист. – Вот моя бригада, а вот твой полк, Юра! И номера правильно указаны. Даже фамилии некоторых командиров подразделений, сукин сын, нанес. Посмотри – даже наши минные поля нанесены и маршруты нашего вероятного движения. А вот – вертолетчики, вот наши тылы…

- Теперь ты понимаешь, Лёша, что этот полевой командир, кстати, его фамилия тоже Тарамов,  окончил наше военное училище, помнит науку преподавателей тактики, совсем не дурак и, что его отец – фронтовик и защищал Кавказ от немцев?

- Да, Юра, - наливая водку в кружки,- говорил Черемисин, - разведка действительно поставлена хорошо. У них слишком много информации о нас. Время сложное и дурное, -вздохнул Черемисин.

Сын старого, наверняка уважаемого фронтовика, окончивший  наше училище, носит с собой по горам как память об отце его боевую карту. Воюет против нас! Убивает наших солдат и офицеров. Сам погибает от нашей пули. Отец, судя по его карте, был толковым командиром. Жив ли он ? Или тоже умер от старых ран. Или же мы сами где-нибудь накрыли его в собственном доме снарядом. Может, погиб в Грозном под завалами… А, может быть, жив еще и тогда ему придется хоронить своего сына…О чём он будет думать над его могилой?

- Да, Леша, пусть чекисты разбираются, кто есть кто, и откуда, и почему - задумчиво сказал командир десантного полка. – Пожалуй, эту карту фронтовика я заберу себе. Покажу нашим ребятам. Кстати, ты не забыл, что в следующем году – юбилей нашего училища?!  Решили собраться. Как ты?

- Сделаю всё возможное! Быть бы живу, Юра…, ну, давай - еще по одной накатим…и  пойдем отдыхать. Осталось всего три часа до начала марша…

                ***


© Copyright: Олег Шах-Гусейнов, 2009
Свидетельство о публикации №1908230059




Экскурсия в Дисбат
Алекс Сидоров

(из серии "Люфтваффельники")


45-е классное отделение заступило в гарнизонный караул. Начкар лейтенант Зайчик после беседы с комендантом вызвал Лелика Пономарева и меня на незапланированный инструктаж.
- Парни, придется поработать конвойными.

Мы с Леликом недоуменно переглянулись. Выводными работали, часовыми в карауле были уже столько раз, что и не сосчитать, на калитке во дворе гауптвахте стояли, шлагбаум в комендатуре подпирали, тюремные палаты в окружном госпитале охраняли, в выездной караул сопровождения крупногабаритных грузов ездили, в гарнизонном суде в качестве усиления охраны торчали… А вот конвойными бывать еще не приходилось?!
- Короче, курсанта училища РВСН (ракетных войск стратегического назначения) гарнизонный суд приговорил к одному году дисциплинарного батальона за драку с телесными повреждениями – сокурснику нос сломал, дурачок… Надо его сопроводить с дисбат для отбытия установленного срока наказания. Комендант затребовал двоих ребят, чтоб покрепче …для конвоя. Сейчас дадут дежурную машину, и с вами поедет местный прапорщик с документами на сидельца. Все просто до безобразия. Комендантский прапорщик – старший машины и вам начальник на текущую поездку. Вы сажаете бывшего курсанта в кузов грузовика возле кабины и обеспечиваете его конвоирование. Один из вас садится у противоположного борта, напротив осужденного, и не спускает с него глаз. Второй занимает место у заднего борта машины. Второй садится так, чтобы контролировать и осужденного и первого конвойного. Он же отвечает за выход из машины и подстраховывает, чтобы осужденный не набросился на первого конвойного с целью завладеть оружием или совершить побег… Все понятно?
- Тащлейтенант, наверное, парень все же не полный кретин, чтобы к одному году дисбата еще пяток приплюсовывать за побег и все такое… Тем более, дисциплинарный батальон – это не тюрьма. Санаторий, фактически… та же армейка, но с решетками и Уставщиной день и ночь.
- Ага, санаторий, как же?! Казематы и решетки - везде казематы… темница… она темница и есть! Вопросов нет?! Вот и ладненько. Получайте оружие, сейчас поедете.

Взяли из пирамиды свои АК-74, вышли во двор гауптвахты, ждем. Вскоре подкатил армейский вездеход ГАЗ-66 «шишига», из кабины вылез молодой прапорщик, чуть старше нас. Из камеры вывели осужденного. Обычный парень такой же, как и мы. Бывший курсант-ракетчик явно бравирует и натужно рисуется, стараясь показать, что ему уже все пох и совсем не страшно. Типа, срок уже бежит, часы тикают, а дисбат тем и хорош, что судимость в документах не фиксируется. Отсидел и опять чистенький. Красота и никаких темных пятен в безупречной биографии.

Из вещей у осужденного ракетчика только тощий вещмешок с небогатым скарбом служивого. Нищему собраться – только подпоясаться. Шинелка курсантская из темного сукна, но уже без погон и без знаков отличия.

Взгромоздились в кузов «шишиги», едем. Я сел у кабины напротив осужденного, Лелик подпирает внешний борт, попутно посылая ослепительные улыбки и томные взгляды всем красивым девчонкам, прогуливающимся по улочкам уральского города. Машину ощутимо потряхивает, в кузове сквозняк, т.к. брезентовый тент уже штопанный перештопанный. Достаточно прохладно, осень, мы с Леликом подняли воротники шинелей – вольность, Общевоинскими Уставами не допустимая, но пока никто не видит, прокатит. Осужденный тоже поднял воротник шинели и опустил клапана у шапки. Естественно делаю вид, что так и надо. Мы же люди, а не звери. Всем одинаково холодно, и конвою и сидельцу…
- Курить можно?!
- Кури, пока едем. Если остановимся, бычок в дырку в брезенте выбрось, чтобы прапор не засек, нам проблемы не нужны.
- Не вопрос, пацаны, своих не подвожу…
- Ага, верю, то-то своему нос сломал.
- Да какой там свой? Это стукачок курсовой был, а я не сдержался… Он рапорт подал… официальный. Ну и понеслось…
- Стукачки обычно мстят иначе… тихо и без рекламы – неофициально и чужими руками.
- А вот в моем случае был образцово-показательный суд и нате вам – отчисление и срок! Один год! А, фиг с ним… год быстро пролетит. Жаль, что со второго курса отчислили, диплом не получу …и золотые погоны тоже ёкнулись. Хотя, в принципе, отсижу свое, может еще восстановлюсь в родном училище с потерей года?! Судимость в дисбате ведь не считается?
- Вроде как?!

Едем, ракетчик курит не переставая, следующую сигарету прикуривает от предыдущей, и травит анекдоты один за одним… Заметно, что нервничает.

«Шишигу» трясет все сильнее, уже едем за городом по разбитому до неприличия асфальту. Чтобы не вылететь из кузова на очередной колдобине приходится одной рукой держаться за скамейку, другой постоянно придерживать летающий автомат АК-74. Надрывно ревет движок машины, и ощутимо гудят мосты, а солдатик-водила давит на гашетку со всей дури, выжимая из вездехода ГАЗ-66 предельную скорость. Слева и справа по обочинам узкой дороги мелькает стена из корабельных сосен. Красота неимоверная. Армейский грузовик на фоне лесных исполинов кажется детской игрушкой, а люди – крошечными лилипутами или жалкими муравьишками. А какой воздух в сосновом лесу?! Пахнет смолой и …

Бац, визг тормозов и «шишига» резко встала. От неожиданности и под действием силы инерции, известной всем и каждому из курса физики за 5-й класс средней школы, я чуть не впечатался в борт машины, а мой АК-74 едва не вылетел из кузова. Лелик Пономарев уцепившись за скамейку двумя руками и уперевшись ногами в пол кузова, умудрился сохранить шаткое равновесие. А курсант-ракетчик, болтавший без умолку всю дорогу, прикусил язык и чуть не проглотил горящую сигарету.

Мде, что ни говори, а среднестатистический стандартный военный водитель – это нечто! Всевозможные Шумахеры и прочие лихачи-джигиты позорно отползают на обочину!
Хлопнула дверца в кабине. Подошел прапор. Стараясь не смотреть на осужденного, он тяжело вздохнул и тихо промолвил.
- Выгружайтесь. Приехали.

Попрыгали из кузова. Стоим. Осматриваемся. Рядом шлагбаум. Возле него стоит ефрейтор. Вернее, не просто ефрейтор, а образцовый ефрейтор! Отглажен, отутюжен. Коротко подстрижен. Выбрит до синевы и еще на два миллиметра под кожей. На левом рукаве шинели чисто-выстиранная и старательно-отглаженная повязка с надписью «Дневальный». Кирзовые сапоги ефрейтора начищены до зеркального блеска и кажутся лакированными.

Сам шлагбаум свежепокрашен, красно-белые полоски одинаковой ширины нанесены с точностью до миллиметра. Бордюры у дорожек побелены, стекла в здании КПП отполированы не хуже хрустальных стаканов на праздничном столе. Деревья и кустарник ровно подстрижены, травка на газоне имеет строго одинаковую высоту, нет ни одного сорняка или какого-либо неуставного растения. Урна возле крыльца КПП напоминает мраморный вазон из Эрмитажа. Везде сияет поразительная чистота, оставляя устойчивое ощущение нереального порядка и Уставной гармонии. Такое впечатление, что даже воробьи пролетают мимо нас исключительно строем, держа равнение и синхронно взмахивая крыльями…

Завидев комендантского прапорщика, ефрейтор поправил головной убор и врубил образцовым строевым шагом, задирая ноги с идеально оттянутым носком кирзовых сапог чуть ли не выше своей головы, словно прима-балерина из Большого театра. Четко отмахивая руками, ефрейтор подошел к нам и выдал рубленно-отточенный рапорт.
- Товарищ прапорщик, дневальный по КПП ефрейтор Новичков и т.д. и т.п. Разрешите узнать цель вашего прибытия и все такое…

Мы с Леликом опять удивленно переглянулись. Многое видали, сами числились в парадном расчете училища ВВС как громилы с ростом под 190 см. На плацу не один десяток километров намотали, но такой идеальной строевой выправки никогда не видали. Мде?! Ефрейтор из Кремлевского полка что ли?! Талант, не иначе?!   

Прапорщик, объяснившись с ефрейтором и коротко переговорив с кем-то по телефону, пошел к штабу дисбата с документами на осужденного, а мы остались по внешнюю сторону шлагбаума. Стоим, разминаемся, т.к. за время неблизкого пути наши персональные задницы приняли формы и сравнялись по плотности и жесткости со скамейками в кузове ГАЗ-66. Наш подопечный ракетчик тем временем подошел к ефрейтору.
- Слышь, зёма, как тут делишки, обстановка в целом и вообще?! Жить можно?! За что сам сидишь?! Давно?! Как с харчами?! Посылки из дома можно получать?

Ефрейтор, чуть прищурив  глаза, неожиданно резко врубил с правой руки в челюсть бывшему курсанту, стирая с его лица заискивающую улыбку… А пока тот падал, запрокинув голову назад, дневальный по КПП идеально чищенным сапогом добавил еще и в живот, чуть выше паха.
- Ты как обращаешься к ефрейтору, сука?! Ась?! Устава не знаешь?

Мы с Леликом слегка обалдели от такого расклада событий. Лично я стоял недвижимым столбом в полном ступоре, недоуменно хлопая наивными глазенками и раззявив рот от несказанного удивления. Ибо ожидал увидеть в дисбате чего угодно, но только не это.

Т.к. Пономарев до училища был боксером и весьма успешным, то среагировал на происходящее гораздо быстрее меня. Киевлянин рывком сорвал автомат с плеча и, сняв его с предохранителя, взялся оттягивать затворную раму. Но ефрейтор, спокойно одернул свою шинель, разглаживая образовавшиеся складки, мягко промолвил.
- Спокойно, товарищи курсанты! Ваша власть по ту сторону шлагбаума. А тут дисциплинарный батальон. И я здесь – «товарищ ефрейтор», а не какой-то там «сраный зёма». Понятно?! Все в строгом соответствии с требованиями Строевого Устава. Военнослужащие обязаны обращаться друг к другу исключительно по воинскому званию. Не дергайтесь, господа будущие офицеры, здесь свои порядки… Попадете сюда, все сами узнаете и прочувствуете...

Мы с Леликом, осознав разумность и весомость слов дневального по КПП, инстинктивно сплюнули через левое плечо.
- Тьфу-тьфу-тьфу, упаси Господи прочувствовать на себе здешние порядки… Санаторий, етить твою мать!

Вскоре вернулся наш прапор с местным прапорщиком. Комендантский прапор молча посмотрел на помятую физиономию осужденного, испуганный взгляд и запачканную форму. Укоризненно покачал головой, но ничего не сказал ефрейтору, который в очередной раз молодцевато вскинул руку в воинском приветствии, и снова резанув идеальным строевым шагом, громко и внятно проорал рапорт дисбатовскому прапору о положении дел на КПП.

Дисбатовский прапорщик, внимательно оглядев бывшего курсанта-ракетчика, который стоял словно нашкодивший школьник, понурив голову и нервно теребил в руках лямки своего вещмешка, неожиданно рявкнул.
- Почему не приветствуем старшего по воинскому званию?!

Рявкнул настолько громко и сочно, что мы с Леликом непроизвольно вздрогнули, а я чуть не выронил автомат из рук. Хорошо еще, что от этого леденящего душу рыка, мое персональное очко инстинктивно сжалось от животного ужаса, и я не наложил в галифе. Шутки шутками, но так угрожающе реветь нормальный человек, наверное, все же не может. …мммммм… это было похоже на рык предельно раздраженного льва или на угрожающий рев огромного бурого медведя, не иначе.

Осужденный курсант испуганно вскинул правую руку в воинском приветствии и начал, глотая слова и жалко заикаясь, скомкано и нечленораздельно бубнить рапорт. Дисбатовский прапор брезгливо скривился и многообещающе улыбнулся.
- Понятно… Ничего, сынок, здесь тебя быстро научат жить по Уставу и Родину любить. И рапорт научишься докладывать без запинки. И строевым шагом ходить. Пойдем, сиделец…

Бывший курсант-ракетчик закинул вещмешок на плечо и, понурив голову, поплелся вслед за прапорщиком.
- Прощайте, ребята…

Мде…, задора в его поведении явно поубавилось, вон как плечи и нос повесил. Взгляд от земли не отрывает.

Мы с Леликом шустро запрыгнули в кузов «шишиги» с единственным желанием как можно быстрее убраться отсюда, т.к. впечатления от увиденного были весьма отвратные.

На обратном пути нам попалась колонна военнослужащих, которые были без знаков отличия и без погон. Этакая толпа военнопленных из черно-белой кинохроники времен Великой Отечественной войны. «Пленные» шли четким строевым шагом, синхронно задирая ноги чуть ли не до уровня бровей. Шли, чеканя шаг и впечатывая подошвы своих идеально-начищенных сапог в асфальт. Шли с отточенной отмашкой рук и громко орали строевую песню. При этом, даже не пытаясь повернуть голову или хотя бы скосить глаза, чтобы украдкой бросить взгляд в нашу сторону. Во как?! Шли, словно затравленные роботы! Шли с механическими движениями и полным отсутствием каких-либо эмоций на лицах. И только глаза выдавали их реальное душевное состояние.

А по периметру данного строя, устало брели обычные солдаты с автоматами на перевес. Некоторые солдаты вели злобных псов, которые тянули прочные поводки из парашютных строп и громко лаяли с пеной у рта на «солдат» внутри строя …на тех, кто шагал в шинелях без знаков отличия.

Не сговариваясь, мы в очередной раз переглянулись в Леликом. На душе было откровенно погано. Тьфу-тьфу, упаси Господи от такой дурости и опрометчивого шага, чтобы в результате этого оказаться в подобном строю. В строю …среди чеканящих шаг, без знаков различия …с затравленным взглядом…

Мде…, а ведь когда-то все эти парни – мои ровесники или чуть старше, были обычными военнослужащими. Считали дни до дембеля, получали письма из дома, от любимой девушки, мечтали о жизни на гражданке… но, им этого оказалось недостаточно. И кто-то из них стал жестоким «дедушкой», кто-то украл и пропил казенное имущество, кто-то самовольно оставил свою воинскую часть и подался в бега, кто-то натворил еще что-то противозаконное, мало ли… Неужели сиюминутная выгода, соблазн или персональная дурость соизмерима с последующим наказанием?

Эх, если бы в дисбат обязательные экскурсии для всех новобранцев проводили? Уверен, что этот строй в окружении солдат с оружием и злобных собак был бы гораздо меньше.

А сейчас над этим многочисленным строем, шагающих полулюдей-полуроботов неслась песня.

Россия – любимая земля!
Россия – березки, тополя!
Как дорога ты для солдата!
Родная, русская земля…

© Copyright: Алекс Сидоров, 2009
Свидетельство о публикации №1909300322





Два курсанта и лопата, а дальше вы знаете
Степаныч Казахский

     Обалдело стою перед училищным овощехранилищем, и чешу «место которым думать», закрыв после зевка «место, которым жевать» -  задача поставленная мне завхозом, нашим работодателем №1, для курсанта абсолютно невыполнимая.
В обозримом будущем.

Он мудро и неторопливо сказал, почесывая переносицу и позёвывая:
- 'вот, сынок, - как засыплешь овощехранилище, сверху, ровным слоем земли, со всех сторон, так и… приступай к полётам..
- А ?!
А оно - овощехранилище-то, метров тридцать в длину !?

    Меня отстранили от «воздушных упражнений» в моей курсантской практике - такая вот история. Отстранили, не за понюх табаку…
Короче говоря приземлили «сокола», на родной аэродром и запретили летать самостоятельно, а к вертолету понесся скачками,  мой инструктор. Машет всем, что у него приделано, втч руками, и конечно, сыплет матюгами:…
- отстраняешься нахрен, на неделю нахрен........к завхозу, нахрен !

- За что ?! – изумленно вздернул было брови, но увидев, что ответа пока не будет, недоуменно пожимаю плечами.
- Ну, нахрен, так нахрен – киваю инструктору, уже подзываюшему другого курсанта.

Переживая конечно, как человек привыкший к дисциплине, бреду с аэродрома, гружёный думами «за жисть». Груженый настолько, что незаметно для себя, прямиком и «попал в лапы» завхозу авиаотряда.
Завхоз, обрадовавшись жертве, задачу поставил,.. а сам - отбыл.
Присел и я на пенёк, призадумавшись и потянув из пачки сигарету.
- Ага !
- Раз отстранили, значит - не выгоняют пока.
Опять же не объяснили толком, ничего не сказали - за что и почему.
- Уже хорошо ! - киваю сам себе, докуривая и додумывая.

Мудрая привычка ещё с армии - не брать в голову сразу всё, а по частям сработала, «молодость с задором» тоже взяли своё.
Мысль 'вскочила' самостоятельно и настойчиво - в гараж, к дяде Ване - трактористу !

Дядя Ваня, управлял большинством автотракторной техники в нашем гараже, но главным, к чему сейчас стремились "все мои мысли", был старенький Беларус с ковшом, позволявшим подгребать землицу, автоматизировано, т.с.

    Остановлюсь немного, чтобы было понятно: 
Многие из жителей пгт Глобино, рядом с которым давно расположился учебный авиаотряд – были селяне, хорошо понимавшие в то доброе время "других дитэй", скорее всего потому, что у самих по свету "такиж булы".
И шли навстречу курсантам, скрывая от сурового начальства их проделки, и кормили стриженных мальчишек в синей робе, оказывающихся в поле зрения и вне его - в поезде и в автобусе, а иногда и просто проходящих мимо калитки, и отдавали за курсачей, а не за своих, – местных ребят, своих дочек...

....в нашем авиагородке, в Глобино, каких-либо нерешаемых проблем, не было.
Когда «городковские» обращались к нам – курсантам, со всякими житейскими делами, мы решали совместно - кто лучше справится с возникшим «вопросом» ?
Потом выделялся товарищ который 'вопрос и закрывал'.

Мы настойчиво учились летать, а в перерывах занимались всем тем, чем обычно занимаются молодые люди, обеих полов. В том числе, и ничем не занимались.
Кто-то ухаживал за своим внешним видом, кто-то рукодельничал, вырезая красивые картины на фанере окрашенной чёрной тушью, кто-то мотался в самоволку к обретенной здесь, зазнобе, а кто - просто купался и загорал, в пруду, "у кладки".
Мне же например, больше нравилось возиться с любой техникой, что быстро определило и круг друзей, и «бремя» обязанностей.

Что касается всяческой техники, - приведу пример улучшения наших жилищно-бытовых проблем, рационализации и внедрения быстрых идей, курсантами:
     Как-то возвращаясь из увольнения, увидел раму от велосипеда, брошенную в канаве. Выросший в деревне и лишённый предрассудков, прикинул, что остальные части можно постепенно найти. А посему, взвалив означенную на закукорки, припер её в наш отряд.
Народу, в недоумении выпялившемуся на меня, объяснил вкратце: 
- не спешите, мол.
- Будет нам, народный велосипед.
Не прошло и недели, как собранный с помощью друзей, наличию свалок и присутствию умелых рук, 'велик' под названием 'антилопа ГНУ', уже носился по делам курсантов, по городку и посёлку.
А учитывая, что дел у курсантов было всегда много, - отдыху ему не было. Сами понимаете - молодость есть молодсть.

К своей невесте, по ночам, в 'самоход' конечно, и я ездил. И на велике тоже. Было дело.
И на стареньком 'ковровце' - мотоцикле, взятом у авиатехника, и на мотороллере который мы купили у одного дедка за символическую цену, ездил.
А однажды, возвращаясь рано утром в городок, по 'булыжной каменке', увидел впереди, в дожде знакомую фигуру, выписывающую "кренделя" по дороге, но цепко при этом выдерживающую направление, намертво зажав в руке сетку с провизией.
Приглядевшись, узнал «в фигуре» нашего начштаба.
Я был в шлеме и очках, поэтому-то наверно, да и наверняка оттого, что находился в изрядном подпитии, он меня не узнал.
На моё предложение "подвезти", "босс" не отказался и мы, - мотаясь по дороге от естесственных телодвижений, двух «несинхронных организьмов», тихонько 'попылили' по грязи, в городок.
Недолго, кстати, «пылили». Вот и угол, внушительной ограды нашего городка, уже показался в дожде.
Мой седок попытался было присмотреться ко мне но, покачнулся, махнул рукой, слез, и поплёлся домой.
Надо отдать должное - 'автопилот' у него был что надо, да и память тоже.

Да. Отвлекся я малость.   
Так вот, объяснив в двух словах трактористу на 'Беларусе' - что к чему, показал ему, сидящему в кабине трактора, две руки с оттопыренными вверх – большим, и мизинцем, и мотнул головой в сторону овощехранилища, показывая «подгребающими движениями»
на землю, и на торчащую в пятидесяти метрах, невысокую крышу овощехранилища.
 Дядя Ваня, будучи человеком в летах, мгновенно сообразил, "о чем речь", и махнул мне рукой, кивнув головой:
-  та, хай !
Что означало согласие.
А потом, мотнул отрицательно:
-  ни, нэ трэба !
Что означало ненадобность в спиртном.
И, ...завёл трактор.

На следующий день, утром, бодро докладываю завхозу, что всё выполнено.
А он, завидя меня, завёл своё:
- ты приступать к работе собираешься и лопату брать, или что ?
- Или что – говорю.
- Принимайте работу, гражданин и товарищ заведующий хозяйством.
На что товарищ, вытянув морду лопаточкой, приподнялся и переспросил:
- чтоо принимать !?
- Работу – говорю - примите, и лоб ладошкой, устало вытираю.

Завхоз плюхнулся на стул, посидел немного, и неуверенно поднявшись, пошёл к овощехранилищу.
(Я накануне вечером, все руки стёр, заметая и заравнивая следы от колёс 'беларуса'.)

До-олго стоял неподвижно, завхоз, медленно и мучительно соображая, что по головке его не погладят - за незагруженность провинившегося курсанта работой.
Видно, придумывал мне новую задачу и как её выдать…
Ничего нового не придумав, дал косу, ткнув пальцем вбок:
- видал траву ?!
- ?!
- Выкосить !
- Точка!

Когда я принёс ему третью «литовку», закрученную «в винт», о камни и корни, он сник, и махнул рукой - уйди с глаз долой !
На том и порешили.
Видно, молодое население работников городка, разнесло историю с овощехранилищем, потому что на третий день моих мучений, инструктор, хмуро кивнув мне утром, изрёк своё обычное:
- 'готовься на полёты нахрен, нехрен сидеть без дела, нахрен'.
А про себя, наверно подумал:… свяжешься с этими курсантами - сам не рад будешь.
И то правда !

Пришло время - отгремели госэкзамены, мы одели красивые синие костюмы с шевронами на рукавах, и разобрав невест, которыми успели обзавестись, а кто и жёнами и детьми, разъехались по всему Союзу....
А я всегда помню и буду помнить...и доброту селян, и дядю Ваню, на его стареньком «Беларусе». И, конечно, нэньку Украину.

© Copyright: Степаныч Казахский, 2010
Свидетельство о публикации №11001280386




Выловить спутник
Константин Керимка

В 1983 году военный спутник являет для страны удовольствие дорогое, наукоемкое и, что закономерно, секретное.

Вероятно, на основании одного или нескольких из приведенных факторов в наивысших военных структурах Советского Союза принимается решение; стратегический объект, отмотавший полный срок на орбите, не сжигать безжалостно в плотных слоях атмосферы, а приводнить в акватории Черного моря, дабы вернуть разработчикам продукт высокого полета в наибольшей сохранности.

Без масштабной операции обойтись, ясное дело, не возможно и штабом Флота срочным порядком под поисковые цели выделяется группировка боевых кораблей и самолетов.
 
Среди прочих честь поучаствовать в мероприятии оказывается и ветерану холодной войны - эскадренному миноносцу «Сведущий». Именно с его сигнального мостика скоро лысеющему под радиолокационными антеннами матросу удается высмотреть в заданном районе и квалифицировать среди разгульных волн искомый предмет.

После чего корабельная трансляция немедленно срывается в хрип и разносит по отсекам и боевым постам:

- Самый малый ход…

- Стоп машинам…

- Баковым на бак.

- Баркас на воду…

И уже через четверть часа на полубаке эсминца в такт килевой качке скребет закрылками о палубу, надраенный безвоздушным пространством, космический аппарат.

Кусок металла и отечественного интеллекта размером с глубинную бомбу, истекая солеными каплями, формирует под собой трогательную лужицу, скалится конструктивными выступами, щетинится спиральными, конусными, штыревыми антеннами, разве что не шипит, и воспринимается экипажем не иначе как инопланетное существо.

Свободные от вахты офицеры, мичмана, старшины и матросы тянуться к щедрому дару моря и поочередно обступают его.
Ненасытно пожирают глазами, обстукивают, обнюхивают, колупают ногтями, тайно запечатлевают фотоаппаратами «Смена» на фотопленку «Свема» исторический момент, после чего и удаляются в курилку по другую сторону главной надстройки для обсуждения животрепещущих проблем развития тяжелого ракетостроения.

Последним отходит от свежевыловленного творения военно-промышленного комплекса командир эскадренного миноносца.

Капитан третьего ранга несет в ходовую рубку, к телефонной трубке засекреченной УКВ связи, свой огромный живот и почетную обязанность доложить руководству соединения об успешном выполнении поставленной задачи.

Однако на самых ближних подступах к рубке его победоносное шествие неожиданно обрывается. Колючая мысль, жалом впившаяся под пластмассовый козырек фуражки, заставляет грузное тело проскользить на ладонях по латунным поручням траппа вниз и пронестись торпедой, по истертой прогарами и бесконечными уборками палубе, обратным курсом. Куда только девается прежняя неуклюжесть?!

Одна секунда, другая, третья…
На пути уже мечутся, разбегаются, растворяясь на измазанной суриком переборке, тени.

Но поздно.

Жуткие предчувствия сбываются.

Еще издали командир замечает, что спутник претерпел необратимые изменения; потерял в весе, в объеме, и неровные спилы на его корпусе и обломанные под корень пеньки антенн служат тому наглядным подтверждением.
Он сбрасывает обороты, останавливается, хрустит потными пальцами в кулаках, мрачно взирает на деяние подчиненных ему вандалов и стонет; всего то и требовалось, что приказом перевести объект из разряда "обнаруженных" в разряд "особо охраняемых". Не успел! Не доглядел!

А рядом уже бесшумно и виновато кружит дежурный офицер с красной повязкой на рукаве, гнется вопросительным знаком и выдвигает трагическим тоном предположение:
- Не…, на сувениры не могли… Наверно, металла не хватило личному составу на поделки: буковки, фигурки разные, украшения к фотоальбому, к форме. На носу дембельский сход. Точно; металла не хватило…

Командир эсминца взрывается матом, ревет сиреной, брызжет слюной и доводит уже свои соображения по поводу общего дефицита дисциплины и продукции цветной металлургии на борту до старшего лейтенанта и до всего, зашхерившегося куда подальше, экипажа, да так оглушительно и доходчиво, что ему внемлют, затаив дыхание, даже в нижних отсеках корабля.
Затем вновь, но уже без прежнего энтузиазма, штурмуется ходовая рубка и на флагман группировки следует робкий доклад. А оттуда, как и положено, – благодарность и повышение по службе.
И, покрываясь мурашками от перспективы быть уличенным в утаивании инцидента, кап три давит большим пальцем, что есть силы, тангенту микрофона:
- Служу Советскому Союзу!

Он все еще надеется, что мало кому из принимающих ценный груз на берегу представителей Флота (и не только) известно, как надлежит выглядеть гордости отечественной инженерной мысли.
И со временем выясняется, как ни странно, что, очень даже, не зря.

© Copyright: Константин Керимка, 2008
Свидетельство о публикации №1810270550




Курбан
Валентина Бурба

       Сейчас мне уже 56 лет.  А на ближайшем горизонте, в конце января, и 57 пожалуют.
Но не об этом я хотела сообщить Тебе, дорогой  мой читатель.

       Захотелось мне поведать очень грустную историю, свидетелем которой я стала в  молодости.
       Служила я в рядах нашей доблестной Советской Армии, да, да, Советской, а не Российской, потому что это было при Советском  Союзе, когда для всего мира мы, вроде, построили социализм и нацелились в  коммунизм.  Мне,  наверное, надо было мужиком родиться, тогда бы я точно была на своем месте, потому что я, девушка, очень любила свою службу в армии, с удовольствием носила форму, почти соблюдала уставы и плевать хотела на все разговоры и косые взгляды со стороны гражданских лиц в мой адрес.

       Служила я простой писарихой  в эскадрилье. Наш полк базировался в Астрахани, был гвардейским со времен  Великой Отечественной Войны, имел славное боевое прошлое с 11 Героями Советского Союза, нес в мирное время боевое дежурство, защищая южные рубежи нашей необъятной даже сейчас в усеченном виде Родины. Забегая вперед, скажу – расформировали какие-то функционеры от политики  наш полк несколько лет назад, но меня уже там не было.

       Наши отцы-командиры  лояльно относились к женщинам-военнослужащим, в просторечии – солдаткам;  закрывали глаза на нарушения формы одежды – большинство девчонок стеснялись и не хотели носить форму – и прощали многое, если работаешь в поте лица, не халтуришь и не флиртуешь направо и налево со всеми подряд. Я, например,  продержалась в армии 15 лет.  В противном случае некоторые вылетали со службы досрочно. Чего греха таить, назовем вещи своими именами. Были и такие, которые целью службы в армии  ставили замужество. Летчики -  женихи завидные и престижные.   
       Что-то я отклонилась от темы.  Не о том речь.
       Речь пойдет об обращении с оружием.

       Раньше, в начале моей службы, на вооружении в армии  были карабины СКС. Потом их заменили на  автоматы Калашникова. После карабинов, громоздких и тяжелых, автоматы казались игрушкой.  Мне очень хотелось пострелять из автомата, но  мой комэска всегда был  против.  Сколько я ни просилась на стрельбище, он никогда не давал разрешения.  И спорить было бесполезно: приказы командира не обсуждаются.

       - Не бабское это дело держать автомат в руках и стрелять. Твое оружие ручка.
       - Как в гражданке ходить – так я солдат, а как стрелять, так я женщина!
       - Нечего дуться как мышь на крупу. Оружие не шутка.  Не дай бог, не туда стрельнешь, а я в тюрьму из-за тебя не хочу.

       Надо сказать, что наш комэска был немного перестраховщиком, свято соблюдал Наставление  по стрелковой подготовке,  Уставу караульной службы и других  положений  и требовал неукоснительного  их выполнения. Даже нас, «бойцыц», как он любил выражаться, заставлял их изучать, правда,  почти безуспешно.  Может,  поэтому у нас в эскадрилье было меньше всего нарушений дисциплины. А вот в соседней случилось ЧП.

       Ночью стоянки самолетов охранялись ротой охраны  АТБ*. Днем же  охрану стоянок осуществляли  наши бойцы. Каждая эскадрилья свои позиции охраняла своими силами.   И вот во время такого дежурства  и разыгралась драма.

       Каждый год в полк прибывало молодое пополнение. Из разных концов страны и ее республик. В этот раз большинство было из Туркмении и Таджикистана. Народ, я вам скажу дремучий и необразованный, с трудом  изъясняющийся на русском языке, не поддающийся никакой «дрессировке».  С ними долго  работали, прежде чем они усвоили в общих чертах правила несения караульной службы  и им доверили оружие.  С большой неохотой.

       И вот сидели в курилке  солдатики разной национальности, а с ними  и охранник-туркмен по имени Курбан. Карабин свой он поставил рядом, благо сидел с краю.  Сидели, веселились, травили анекдоты – перекур ведь.   И тут  подошел  к веселой честной компании еще один. Поздоровался, закурил. И взял карабин Курбана  в руки. Без разрешения.  Видимо решив приколоться, направил карабин прямо в живот Курбану, имитируя выстрел.

           Первое нарушение – запрещается давать свое оружие в чужие руки!

       - Сейчас возьму и выстрелю – что будет?
       - Поставь  на место, он заряжен,  -  улыбаясь сказал Курбан.

  Второе нарушение – во время работы людей на стоянке оружие должно быть незаряженным!

       - Да, ладно, оно не заряжено! – Парень знал, что по уставу  карабин должен был быть «пустым»!
       - Я тебе серьезно говорю:  он заряжен, – все также улыбаясь, повторил Курбан.

       Все с интересом наблюдали их шутливую перепалку. Никто даже в мыслях не допускал, что карабин мог быть  заряженным.

       - А давай проверим?
       - Не надо. Он заряжен. - Курбан ни минуты не сомневался, что  парень поставит карабин на место, и не будет искушать судьбу.
       - А я сейчас стрельну!

       И СТРЕЛЬНУЛ!!! Прямо в живот. Пуля  прошла  наискосок через кишечник, задев почку и печень. 
 
       Выстрел  парализовал всех, кто сидел в курилке. Курбан держался за живот и продолжал улыбаться, а глаза  стали огромными как  бездонное карстовое озеро.

       - Вот дурак – только и смог он произнести. Он, наверно, и сам вначале не понял, что произошло. Не говоря уж о стрелке. Тот стоял истуканом с карабином в руке.

       Со всех сторон бежали офицеры, солдаты и прапорщики. Когда первые секунды шока прошли,  сразу вызвали скорую и отправили Курбана в Кировскую больницу – она ближайшая от аэродрома была. 

       Курбан был жив, но без сознания. С ним поехали мой комэска, наш полковой врач и замполит.   Мой комэска поехал потому, что его жена  работала операционной  сестрой в хирургическом отделении больницы, он  сразу сообщил ей  о ЧП и пока они ехали  хирурги  в экстренном порядке готовили операционную.

       Операция прошла успешно,  пулю удалили и отдали Курбану на память.

       Два месяца полк лихорадило. Комиссия за комиссией трясли всех подряд. Горе-стрелка арестовали и держали на гауптвахте, пока шло следствие.  Немало седин прибавилось у начальства. Выговора получили  все.

       Все это время Курбан потихоньку поправлялся, и к исходу второго месяца ему разрешили вставать.   Прогноз был обнадеживающий,  парень шел на поправку и собирался после выписки  домой, в Туркмению. Его должны были комиссовать.  За ним приехали родственники  навезли всякой вкусной всячины и благодарно угощали всех врачей, медсестер, санитарок. Накормили и Курбана. А ночью он умер.

       Как показало вскрытие, тяжелая пища разорвала в кишечнике швы. И организм не справился. Медсестры плакали: парня вытащили с того света для того, чтобы родные его угробили…

       Стрелка судили, дали ему 2 года дисбата*, а не тюремный срок.  Его спасло то, что Курбан  после ранения прожил два месяца,  успешно поправлялся, и то, что Курбан  сам нарушил правила несения караульной службы.

       Вот такая грустная история.

АТБ – авиационно-техническая база
Дисбат – дисциплинарный батальон
Комэска – командир эскадрильи

Имя вымышленное.


© Copyright: Валентина Бурба, 2009
Свидетельство о публикации №1912020142



Память
Светлана Батыгина

Я всегда ждала тебя.
Я ждала тебя, когда ты учился в Военной академии, когда приезжал в отпуск.
Я ждала, когда закончится эта война. Мы не ожидали, что под самым боком вдруг начнется война. Конечно же, ты уехал. Уехал, чтобы быть в самом аду, где и получил тяжелое ранение. Тебе ампутировали ногу.
Долгие дни лечения в госпитале.
Долгие дни восстановления.
Я забрала тебя к себе. И вот ты дома, молодой, красивый, но не по годам поседевший, как будто кто-то пеплом посыпал твои темные густые волосы. Твои голубые глаза стали грустными и пустыми. Милый, я не знаю, у меня нет слов, как описать всю боль, которую ты перенес. Ты сидел в инвалидной коляске, но пытался изо всех сил вставать и передвигаться на костылях. Но это так трудно было для тебя. Рана так плохо заживала, но ты был сильный, ты боролся.
И мы не одни были. Наши родители, друзья, соседи и мои дорогие помощники, мои ученики. Я всем им кланяюсь в ноги. Особенно помогали старшеклассники, ребята не настолько взрослые приходили и сажали в инвалидную коляску, и гуляли с тобой возле дома. У тебя поднималось настроение, но ничего про войну ты им не рассказывал, ты не мог, ведь эта боль была каждый день с тобой.
Мы сегодня вспоминаем тебя, потому что тебя нет. Да, нет. Дико. Я сильно кричу, кричу от боли, что тебя нет. Так рано уйти от нас, милый. Сердце. Твое сердце остановилось от боли и ужаса, что ты перенес на войне.
Помнишь, ты приезжал каждое лето ко мне на море. Это ожидание увидеться раз в год было такое мучительное для нас двоих. Я не встречала тебя в аэропорту и никогда не провожала, потому что мы так решили. Мы встречались с тобой на берегу моря, на нашем любимом месте, где было больше песка. Вот я вижу, как ты идешь по берегу, но я не бегу навстречу, я прячусь между скал. Я знаю, что ты будешь меня искать. Ты конечно же знаешь где я, но делаешь вид, что ищешь. Но вот, ты находишь меня, мы бросаемся друг к другу в объятия. Как долго мы ждали этого дня, минуты, секунды.
- Ты моя красавица, - говоришь, целуя без отдыха, крича на все море, - Ты моя, моя, моя!
А я молчу, от радости смеюсь. Только смотрю в твои красивые голубые, как небо глаза, и кричу, - Нет! Нет! Нет!
Чем сильно тебя завожу. Ты целуешь меня. Казалось, что мы бы съели друг друга, просто проглотили. Так сильно мы соскучились. Ты берешь меня на руки и несешь к воде. Мы падаем в воду, плывем. Ты начинаешь меня кружить в воде так, что сильно кружится голова. Уставшая, я ложусь к тебе на спину, и мы возвращаемся на берег. Долго, очень долго лежим на берегу, обнявшись, молча, смотря друг другу в глаза. Этот взгляд остался в сердце моем навсегда. Потом мы ныряли с тобой в  море, доставали мидии, жарили их, кушали, запивая домашним вином. А еще, помнишь, ты выловил большую мидию. Мы ее раскрыли, а там лежала маленькая жемчужинка. Сколько было счастья и радости. Я ношу ее на груди в память о тебе. А потом мы гуляли до утра, смеясь от счастья, что мы вместе.
Господи, как сердце сжалось, как больно ощущать, что тебя нет.

Дыхание останавливается, когда мы с моими школьными учениками приходим к тебе на могилу. Мы сидим молча. Каждый, про себя, вспоминает тебя таким, каким ты остался в памяти.

__________________________________________________

Плэйкаст: 

© Copyright: Светлана Батыгина, 2009
Свидетельство о публикации №1909231013




Тяжёлое счастье
Лариса Самойлова Шабуня

Болит рука у левого плеча,
И голова давно укрыта пеплом.
А череда бессонниц по ночам
Пугающе в окно стучится ветром.

И боль твоя с рассветом не пройдёт,
И мысли одолеют с новой силой:
Что там его у перевала ждёт?
Уж сколько их «костлявая» скосила!

И сердце материнское не врёт
И Богу в ноги падает молитвой:
Спаси… Помилуй… Пусть домой придёт
Хоть на своих, хоть в кресле инвалидном.

Горит в углу за здравие свеча.
Ох, тяжело ты, материнства счастье!
И лишь болит у левого плеча,
И свет ночами в комнате не гаснет…

© Copyright: Лариса Самойлова Шабуня, 2008
Свидетельство о публикации №1810304238



Сотня
Игорь Лебедевъ

1979 год. Май.
-Раз, раз, раз, два, три….
Эхом разносится в окнах зданий из красного кирпича, с трех сторон окружающих плац. С четвертой стороны – наш дом, адрес – Ленинград, улица Пионерская, дом 28. Да, вон там, на втором этаже, вон наши окна.
На плацу стоит армейская «коробка», десять на десять, сотня. Сто человек. Нам всем по девятнадцать. В руках оружие, но мы не собираемся из него ни в кого стрелять. Это тренировка на строевую слаженность и подготовка к конкурсу. Подтянутые молодые люди четким строевым шагом выполняют в строю повороты налево, направо, кругом. Звучат отрывистые, громкие команды начальника курса:
-Нале-Во!
-Напра-Во!
-Кругом, шагом Марш!
Непосвященным надо сказать, что эти команды состоят из двух частей: предварительной и исполнительной. Например: «Нале» - предварительная команда, по ней нужно просто немного собраться и быть готовым к исполнительной команде «Во»! На самом деле всё просто. Кто служил, наверное, знает.
Эти упражнения в составе строевой армейской «коробки» десять на десять человек за глаза, мы называем «фигуры Лиссажу», мы же все будущие военные инженеры  начно-технический слэнг – часть нашей жизни.
-И, Раз!
Коробка расходится как будто в разные стороны.
-И, Два!
Все мгновенно останавливаются и поворачиваются лицом в сторону нашего дома, продолжая маршировать на месте.
Звучит команда:
-Положить, оружие!
Автоматы аккуратно укладываются на асфальт.
Воронёная сталь и весёлый коричневый приклад совсем не кажутся адской машиной, способной кого-нибудь убить.
Сотня сходится и расходится, движется под управлением одного человека – нашего начальника курса. Наверное, в этом есть какая-то своя гармония. «Фигуры Лиссажу»!
Ленинград. 1979 год. Май. Нам всем по девятнадцать лет. Мы – сотня!
2009 год. Декабрь, 18-е.
16 час.29мин. На мобильный пришла СМС-ка. Сегодня нас стало на одного человека меньше. В Сочи умер Игорь. В сердце что-то изменилось, стало чего-то меньше. Еще минус один…

Москва. Внуково. Мороз минус восемнадцать. Цинковый гроб с телом выгружают из самолёта. Лица рабочих строги и сосредоточенны.

Кладбище. Рабочие только что закончили копать мерзлую землю. Под музыку военного оркестра гроб опускают в могилу. Мы стоим в каком-то оцепенении. Из трубы музыканта вылетают нотки и взмывают ввысь, летя навстречу снежинкам. Снег падает нам на плечи, на землю, укрывая белым саваном гроб с телом нашего друга, мягко и беззвучно опускаясь в могилу наперегонки с мёрзлой землёй, гулко ударяющей по крышке гроба. Прощай, товарищ!
Оглушительно звучит троекратный салют холостыми!

Мы уже не сотня…


© Copyright: Игорь Лебедевъ, 2009
Свидетельство о публикации №1912260829



Николаев Владимир Константинович
Караул номер два

Вместо предисловия
 
   
  Младший сержант N, 20 лет. Член Всесоюзного Ленинского Коммунистического союза молодежи с октября 197X года. Образование - среднее. Поступил в военный институт после окончания средней школы. Холост. Дата призыва 4 июля 197X года. Учится и служит в военном институте.
  N является командиром строевого отделения. Зарекомендовал себя требовательным командиром, хорошим товарищем. В командной работе проявляет инициативу. Учится успешно, хотя и ниже своих возможностей. Общее состояние здоровья хорошее. Физически развит. Занимается альпинизмом. Нормы военно-спортивного комплекса выполняет.
  Командная речь развита хорошо, команды подаются громко и разборчиво. Нет режущих ухо недостатков.
  Высшие чувства развиты хорошо - любовь к Родине, ненависть к врагам социализма, в особенности.
  С детства он хотел быть, как отец, военным, хотел посвятить себя службе Родине. И эта его мечта сбывается, он курсант, он гордится своей принадлежностью к советским Вооруженным Силам, высоко несет честь советского воина. Ближайшая жизненная цель, которую он считает основной - вступление в ряды Компартии Советского Союза.
  После окончания института N не стремится попасть в центральные города. Он хочет начать офицерскую службу вдали от больших городов, быть на передовой по выполнению боевой задачи по охране чистого неба нашей страны. Он хочет быть настоящим командиром, управлять сложной техникой.
  Много читает, не только общепринятые и популярные литературные произведения, но и произведения малоизвестных авторов, любит стихи. Часто посещает музеи. Любит природу, горы. Этим, наверное, и обусловлено его увлечение альпинизмом.
  В войсках он будет очень полезным человеком, так как его мировоззрение, интересы и идеалы, т.е. направленность личности, не будет в тягость подчиненным и начальникам.
  К командной деятельности способен.
   
  Характеристику составил курсант N-ского учебного отделения
  ФИО
   
  30 октября 197X года.
   
  (Стиль и орфография автора бережно сохранены)

Караул номер два
   
  Поговорим о славном "карауле номер два", расположенном на "Комендантском аэродроме" - районе нашего города - не так давно имени Великого Вождя, а ныне Великого Царя, даже - бери выше! - Императора...
  Был и "караул номер один" - у знамени института, но я про него знаю понаслышке, поскольку ходили в него одни отличники, и был он вроде поощрения. Извращенного, разумеется. Только в армии могут так "поощрять" - почти сутки стоять при полном параде, поминутно вытягиваясь по стойке "смирно" всем козыряющим знамени офицерам! Расположен "номер один" был на парадном входе, там, где мощные "сталинские" двери выводили на набережную Города Трех Революций крупных советских военачальников по великим праздникам. Простые курсанты через него не перемещались - не положено, да и грязи нанесут. Курсантские строи следовали через заднее крыльцо со стороны Чкаловского проспекта. Словом, "караул номер один" был парадный, показной, но без него было никак не обойтись заслуженному военному вузу, который ведет свою родословную от инженерной школы, выпускниками которой были герои войны с Наполеоном - Кутузов, Дорохов и Фигнер. Говорили, что ещё раньше, здесь была "учебка" вездесущих монахов-иезуитов по вразумлению дворянского въюношества.
  В отличие от "номер один" "номер второй" был расположен почти за городом. В тридцатые годы прошлого века, перед Великой Отечественной войной, это был настоящий пригород. Был и военный аэродром, где разбегались по зеленой влажной траве, взмывали ввысь и садились шустрые краснозвездные "Петляковы" и "Уточкины". Должно быть пахло авиационным керосином и "Беломорканалом", который покуривали, лежа перед вылетом на траве - по неукоснительной традиции - скуластые и загорелые, закожаненные военлёты - все как один похожие на товарища Чкалова. Теперь о былом раздолье напоминает лишь название микрорайона - "Комендантский аэродром" и, прилепившийся к авиазаводу, "караул номер два". О нём и речь.
  Подготовка к заступлению начиналась загодя, недели за две. Караульных и разводящих строил в канцелярии старшина курса и, глядя в стол, оглашал: "Приказом по институту в караул номер два назначены..." Далее по постам, кого и куда.
  По вечерам шла подготовка обмундирования - устранение проблемных мест на форме. Погончики с белыми (инженерными) просветами и гордой буквицей "К" к шинельке - пришить, золотые пуговки - укрепить, сапоги - подбить. Ну, это, правду говоря, не сами. Это на углу Чкаловского проспекта и улицы Пионерской дядечка в будке подбивал. Потом, дня за два до заступления, весь личный состав караула строили при полном параде и начальник курса - подполковник, проходя вдоль строя, лично принимал зачет на знание Устава гарнизонной и караульной службы, и того, что состоит на посту "под охраной и обороной". Говорить следовало скороговоркой, глядя в переносицу товарищу подполковнику, не размыкая зубов, чтоб раздавался монотонный, но уверенный бубнёж, свидетельствующий о твёрдости усвоения устава и готовности охранять, ценой, может быть, и жизни, "все вверенное военное и другое имущество на территории поста".
  В день заступления личный состав караула на занятия не ходил. Получали "калаши" и набивали рожки боевыми патронами. Потом погрузка в кузов ГАЗ-66-го больших зеленых термосов с ужином и чаем. Неуклюже - в шинелях с оружием - забирались в кузов - поехали! Полчаса тряски - вот и караул. В щель железной двери шептался пароль, короткий развод. На посты расставлялась новая смена, и старый состав караула уезжал.
  На этом вся морока и заканчивалась... Наступали кайф и умиротворенность. Отрешённость от обыденной жизни, удаленность и закрытость этого места, боевое оружие в руках и осознание своей особой миссии, регламентированность всего, что происходит в карауле и будет происходить в ближайшие сутки, если, конечно не случиться чего-нибудь чрезвычайного - тьфу-тьфу-тьфу! Все это и создавало настроение приятной умиротворённости - вроде ты в крепости или на подводной лодке... Все свои и полно еды. Если не зима, а, скажем, весна или лето, то уж точно курорт: цветочки на территории, березки...
   
  Березовый сок
   
  При замене караула старый помначкара, бегло пролетев по караулке и предъявив наведенный порядок в караульном и столовом помещениях, постучал по баку с питьевой водой и, передавая ключик от бака новому помначкара, как-то хитро молвил:
  -А это, от нашего столика - вашему.
  "Фенька" открылась позже, когда караульный народец после обеда потянулся попить. Жидкость, текущая из краника, была темновата, мутновата и больше всего напоминала квас. А по-сути - бражка! Из растущих на территории караула берёзок сметливые курсанты, наковыряв дырок, набрали в бачок берёзового соку, а бросить туда ржаных корок было делом техники. В тёплой караулке смесь подгуляла... Впрочем, химия процесса известна человечеству спокон веку.
  Так и пользовал личный состав караула этот дарёный "коктейль" по-тихому, постепенно балдея, и спали после смены крепче.
  Проблемы начались к утру. Бойцы отказывались идти на пост, вцепившись побелевшими пальцами в штаны и сидючи "в позе орла" на уставном, соответственно, очке. Несло всех кроме офицера-начкара. Он метался по караулке, кляня столовку и прапорщика-вора. ЧП! Запахло служебным расследованием. Да кому оно надо!
  Скрытно вынесли злополучный бачок, вылили, вымыли. Кругом берёзки, природа ... хорошо...
  Или вот про Буратино.
   
  Буратино
   
  Караульный ведь как? Пришел с поста, разрядил ружье, непременно поел и сразу спать. Потому, как это он на посту - часовой и лицо неприкосновенное, а в караулке очень даже прикосновенное. Помначкара или даже обалдевший от безделья сам начкара могут легко "припахать" - прикажет, к примеру, помыть в тысячный раз караулку или устроит зачёт на знание устава. Словом, чем быстрей на нары, тем спокойней. Будить спящего бойца не у всякого рука подымется. Нехорошо это, некрасиво.
  Попадались, однако, странные личности. В первый раз их в карауле "колбасило" от ощущения своей особой задачи - темнота кругом, и оружие с боевыми патронами. Такие и уснуть не могут.
  Вот и сей момент, один курсант тоже не спал. Пришёл, поел, размазал грязь по караулке и не спит. Сидит, правда, тихо. Читает... Разводящий глянул: читает и читает. Только губами шевелит. Может малограмотный? Потом внимательнее посмотрел - книжка какая-то странная. Большая, вроде детская. Точно детская, и название: "Приключения Буратино". Оба-на!
  - Курсант, почему не спишь?!
  - Да, я память тренирую.
  - ?!
  - Хотите - проверьте, товарищ сержант. Назовите страницу и строку сверху, а я повторю, что там написано.
  - Ну, давай...
  Точно повторяет. Слово в слово. Потом ещё раз и ещё и все дословно! Сержант - разводящий опытный, сразу понял - беда. Пошёл, пошептался с помощником. Тот разбудил начкара. Офицер встал, подошёл тихонько к курсанту, ласково приобнял:
  - Давай, - говорит ,- сынок, ты на пост больше не ходи. Сиди тут в тепле, память, значит, тренируй.
  Так этому пацану автомат больше и не дали. Вскоре его и вовсе комиссовали - шизофрения, однако. Пока кантовался он в госпитале, звали его понятно как - "Буратино". Говорили, будто потом в университет на юридический поступил. Может и так.
   
   
  Приказано выжить
   
  Много специфических словечек врывается в лексикон вчерашнего школьника, когда он приходит в военный институт. Все это богатство сваливается на его мозги вместе с терминами высшей математики и физики. Мат, конечно, тоже, но не только. Вот такой ещё фольклорчик - например, курсантов старших курсов звали "отцы и дети", третьего - "веселые ребята", а первого - "приказано выжить", как в кино про шпионов.
  Приказано-то, приказано, но как выжить - совершенно непонятно. Во-первых, нечего есть. То, что дают в курсантской столовой есть невозможно. А другой еды нет. Точнее - есть, но в буфете - сардельки! сметана!!, молоко!! Только за деньги, а это уже проблема.
  Другая беда - все время хочется спать. Только сел, сразу заснул. Где угодно - в большой аудитории на лекции, в лазарете с градусником подмышкой, в сушилке между рядами вонючих сапог, в курилке с бычком во рту, в наряде - "на тумбочке" - стоя! Некоторые умудрялись засыпать в строю на ходу. Вроде идет, но спит! Чисто зомби. Гаркнет старшина: "Стой!" и те, кто спал, налетают на передних.
  Сон ценился необыкновенно. Это как сладчайший напиток, драгоценный... Во сне ты улетаешь в ... счастье! И так счастлив, как только бывает счастлив пацан в семнадцать лет - беспричинно и безответственно.
  Спит умаявшийся народ беспокойно - храпит, вскрикивает, бормочет. Но это в обычном порядке. А в необычном... Вот, скажем, Куля.
   
  Куля
   
  Куля - это кликуха. Некоторые умудрялись весь срок учебы проскочить без неё. Но уж если прилепится, то не оторвать. Вот Куля и есть Куля! Не то чтоб мешковатый. Но раздолбай прирожденный. Зачем ему военно-космическое образование понадобилось? Сам, поди, не знал. Однако парень в математике секущий и физически сильный. Грудь широкая, волосатая. Глаза хитрющие и добрые. Товарищ надёжный, без подлючести.
  Вот как-то раз после очередного летнего отпуска, когда снедь, привезенную из домов, подъели, когда до следующего отпуска "как до неба", когда уже зарядили питерские нескончаемые дожди... Да, так в один из этих дней, а точнее вечеров, после отбоя углядел Куля, как другой служивый - назовем его Муся - перекладывает в своем чемоданчике какую-то мутную бутыль.
  Куля: Это чего, там?
  Муся: Та это лекарство, передать просили...
  Куля: Дай-ка!
  Муся: Та, лекарство ж, протирка от нох...
  Куля, выдергивая зубами наивную селянскую пробку из газеты, нюхнул:
  - Муся, бля, это ж первач!
  - А если траванемся?!
  - Так сейчас испытаем...
   
  Дело происходило после отбоя, народу в расположении было мало, спал уже народ. Только дневальные вяло размазывали жижу по бетонному полу коридора, и, почесывая живот, прошел из кубрика на очко товарищ старший сержант. Назовем его "Бугор".
  Испытать решили на Бугре. Скромно приблизившись к сержанту, который уже расположился на очке с газетой и сигаретой, предложили: "Выпить хочешь?" Да кто откажется?! Тут же, не вставая, и засадил полкружки. Закусил сигареткой и продолжил знакомство с прессой. Стало понятно - первач хороший! Подельники тут же и "договорили" ёмкость. Запили водичкой из под крана и по койкам. А к утру...
  Утренний сон особенно сладок. С двух до четырех - "собачья вахта" даже дневальных в сон валит. Одному бойцу спится тревожно. Снится ему, что Черная Речка вышла из берегов и плещется уже внутри кубрика! Но никто команды "Подъем! Тревога!" не подает. А вода уже рядом! Неимоверным усилием воли этот боец заставляет себя проснуться. Просыпается и видит - стоит Куля в спальном кубрике со спущенными кальсонами и писает прямо тут же в проходе между кроватями. Да так долго и шумно, что от этого водопада кое-кто проснулся: "Куля, ох&ел ты, что ли?! Ты же мне в сапог ссышь!' Только Куля ничего не слышит и глаз не размыкает, он только глухо стонет и поливает до полного опустошения боезапаса...
  Утром Куля и Муся, сказавшись больными, на зарядку не встали, а Бугор хоть бы что. Побежал впереди строя и все положенные километры пёр себе без передыху. Только морда раскраснелась... Матерый человек Бугор! Позже пришло с Мусиной родины письмецо: "... а лекарство это не пей! Там на самогоне трава большой силы, ноги мазать...". Ага, поздно.
   
  Бугор

  Могуч Бугор. С какой стороны ни взять. В спорте, в учебе и по жизни. Успел человек лиха хлебнуть. В другом училище недоучился, чуть в тюрьму не сел за драку, срочную тянул в дружелюбной Туркмении - все ноги в шрамах от комара-пиндинки, из войск поступил по-новой. Надо сказать, что эта школа жизни так закалила пацана, что учился и сержантил Бугор совершенно неистово. Просто нечеловечески ответственно. Да и Бог способностями не обидел. Конспекты писал каллиграфически цветными авторучками. Сигареты "Прима", например, покупал раз в месяц, точно зная свою норму. Бывало, попросит кто: "Дай дёрнуть!", так только живот надувал: "На, дёрни, - мол, свои иметь надо". Однако авторитет имел - и офицеры его уважали и курсанты. Правильный товарищ - сильно зажал себя, наверное, ради большой цели. Так всё и складывалось - закончил с золотой медалью, был оставлен на кафедре наукой заниматься, защитился...
  Где теперь он, могучий Бугор? Из армии ушёл в лихую пучину русского капитализма, какие-то шапки шил, денег заработал или разорился? Врать не буду, точно не знаю. Однако верю, не пропал и не спился Бугор. Больно крепким казался он нам, дохлым школьникам, да он и был таким - крепким, как атланты.
   
  Атланты
   
  "Когда на сердце тяжесть и холодно в груди,
   К ступенькам Эрмитажа ты в сумерках приди
   Там без питья и хлеба, забытые в веках,
   Атланты держат небо на каменных руках"
   
  "А еще, сыночка, - было написано летучим маминым почерком, - поздравляю тебя с двадцатилетием! Отметь его со своими друзьями"... Мама, желая поддержать морально своего младшего сына и напомнить про важность дружбы в коллективе мальчиков, написала и строчки из любимой песни...
  Все это было так наивно и одновременно хорошо, что ефрейтор поёжился, как от тепла редкого питерского солнца, которое сегодня чуть просвечивало сквозь осенние облака над строевым плацем и заплёванной курилкой неподалеку, где развернул ефрейтор письмо из дома. Все написанное мамой было столь далеко от действительности, в которой сейчас находился ефрейтор, по прозвищу, кстати говоря, Ефрейтор или для краткости Ефр, что родной уральский посёлок и мама, и вся эта доармейская жизнь казались сейчас совершенно нереальными и отчасти сказочными.
  Реальность была такова, что на день рождения выпал ему наряд по курсу. Поспать не удалось. Дежпофаку попался полный мудак - полковник из профессоров. Сам всю ночь бодрствовал: боялся, что курсанты разбегутся как тараканы по ночному городу или напьются вусмерть. Наряду не давал покоя. Все лазил - весь в испарине - с этажа на этаж, придерживая хлопающий по брюху пистоль. Бойцов в койках пересчитывал. Забыл, видно, что недостающее число голов спокойно изображают дневальные, прыгнув в чужую койку и накрывшись с головой.
  С утра Ефра слегка познабливало от недосыпу. "Все же права мама,- думал он,- двадцать лет это дата серьезная. Надо нормально отметить. Ну, с пацанами выпить. Это дело нехитрое. Завалим после самоподготовки в буфик. А там буфетчица Аллочка, притворно стремаясь, продаст им по стакану палёной водяры и пожарит яичницу. Выпьем, поедим, покурим. Затем довольные, даже не от водки, а от факта своей крутости упадем по койкам. И все? Нет, надо отметить так, чтоб запомнилось".
  Надо сказать, что при всей своей показной во многом лихости - все же третий год в армии, по срочной так супердембель! - ефрейтор был юноша нецелованный, не говоря уже о большем. Он скрывал этот позорный факт от своих более продвинутых товарищей, некоторые из которых были уже официально женаты и по субботам гордо получали увольнительную на двое суток для свиданий с законными женами.
  С одной стороны ефрейтор не одобрял такие браки. Ну, в самом деле, что это за муж, которого любой офицер в любой момент может "отодрать" или даже посадить на губу? С другой, правда, можно было представить, что вот так спокойно приходишь "на хату", а там тебя ждет твоя собственная - ! - девчонка, которая не только не будет выделываться, а даже и рада в любой момент... Словом, тут уже начиналась чистая фантастика. Вообразить себя в этом ролике было сложно. В самом деле: начинаешь раздеваться, а там х/б подштанники с завязками, портянки разматываешь, а они ... Ну, запах, словом... Нет, жениться "навсегда" как-то не хотелось, а вот, как говорили сослуживцы "перепихнуться по-быстрому" ... Но сердечной подруги у ефрейтора в этом холодном городе не было. Школьная любовь в уральском посёлке быстро выскочила замуж. В день, когда пришло от нее письмо с горькими признаниями, он съел в буфете не менее дюжины сосисок, только тогда полегчало.
  Так, примерно, размышляя, ефрейтор поднялся с лавочки и пошел в сторону столовой для старших курсов. Пройдя через КПП со стороны Чкаловского, повернул после арки направо, оставил в гардеробе шинельку, предварительно отстегнув хлястик - украдут, и вошёл в обеденную залу. Там на стенах на огромных, как бы мраморных, досках, были высечены фамилии золотых медалистов - цвет и гордость вуза. Правда, хлюпанье едоков и звяканье посуды несколько снижало пафос места, однако антуражу добавляло.
  На раздаче в тот день ударно трудилась новая бригада "поварёшек" - практиканток чего-то кулинарного . Находясь в центре событий и повышенного курсантского внимания, "поварёшки" ловко раскидывали еду, пламенели щеками и постреливали глазами. Такими они показались свежими и милыми в своих белоснежных халатах и колпачках, что ефрейтор выпалил ближайшей: "Приветпогуляемвечером?" Та, ошпарив кавалера карими искрами, прошептала: "Где?". Ефр, не ожидая такой скорой капитуляции, выдохнул: "У атлантов".
  Впрочем, место известное,заплутать невозможно. Это ж исторический центр города, Невский проспект, Эрмитаж, атланты! Словом, вечером Ефр, в спортивных трениках подбегая по пустому гулкому проспекту к Эрмитажу, уже издали разглядел маленькую светлую фигурку у огромных ступней каменных исполинов.
  Познакомились... "Поварёшку" звали Катя. Она послушно пошла рядом по набережной вдоль стылой воды, где дробились фонари. Осеннее остывающее небо подсвечивало свинцом. Через мосты и проспект вышли на Петроградку.
  У метро, легко приподняв девчонку, он поставил её на ступеньки. Теперь их лица стали вровень. Катя сразу врубилась в ситуацию. Вздохнув, она закрыла глаза и, сложив губы ровным колечком, чуть приподняла подбородок.
  Уже после отбоя, засыпая в конверте из матраса и одеяла - так теплее, он вспоминал этот первый в своей жизни серьёзный поцелуй и не мог понять, что же было не так?! Почему кроме ванильного вкуса помады и прохлады девчачьих губ он не почувствовал ничего такого, о чем много читал и о чем болтали в курилках пацаны? Вроде девочка была симпатичная, всё так нормально покатило. Или это место плохое? Атланты эти, и река... и небо... Ефрейтор уснул.
   


© Copyright: Николаев Владимир Константинович, 2009
Свидетельство о публикации №1903050696



На южных рубежах империи
Иван Паршиков

Серия «О службе с юмором»


       Туркмения, Туркмения - благословенная земля и народ, там живущий подстать этой земле, добродушный, гостеприимный, живущий бедно, ведь много детей у каждого, но на стол гостю, последний кусок. Круглый год тепло, овощи, фрукты, неторопливая жизнь. Что еще человеку надо? Воспоминания, воспоминания и ностальгия.

Едешь летом, ветер горячий, жарко. По сторонам дороги бахчевые поля, на которых в основном работали женщины и девчонки, замотанные в платки, видя военных, они приветливо махали руками (в то время армию любили). Мужчин за десять лет службы, я ни разу не видел на полях - не царское это дело. Во время привалов, женщины частенько приносили и угощали нас дынями и арбузами. Пока мы ели, они расспрашивали о службе, ведь у многих, где-то служили сыновья.

Пишу и вспоминаю друзей, однополчан. Как вы там друзья, как у вас сложилось в жизни? Где вы сейчас мои герои, чем и как? Раскидала нас судьба  и мои миниатюры о вас,  о друзьях.



Типа полёта



Начало восьмидесятых. Где-то в районе города Кушка. Знаете такой город?  Нет?  Эх, молодежь, молодежь, совсем географию сейчас не учат в школе, самая южная точка на карте СССР. Учения. Прикрытие государственной границы. Только от кого прикрывать ведь там, в Афганистане находилась 40 армия, нашего округа.

Итак, утро. Иду по узлу связи. Вижу, сидит на катушке кабеля полковник, пожилой, в возрасте и видок у него скажем так, ну не очень. Знаю, что он посредник от Генерального штаба при нашей части  на учениях. Полковник, узнав, что я местный, попросил сходить за валерьянкой, что я и сделал, ибо был заинтересован его видом. Выпив валерьянки, он, рассказал, почему ему с утра понадобилась лекарственное средство.  Я пересказываю.

Он в армии двадцать пять лет, но ни разу такой раздолбайской части не встречал, какой является наша часть (я, как патриот части, в этом с ним был не согласен). На ночь его поселили в салон на базе автомобиля Газ–66. Салон был ничейным, его не заземлили, электропитание подвели полевым кабелем, сунув просто в розетку.  Ночью, кто-то,  идя, зацепил этот кабель и вырвал его из розетки. Ток пропал, калорифер обогревающий, замолчал. Товарищ полковник замерз, да и в туалет не мешало бы. Встав с лежанки, в темноте зацепил кабель, и его ударило током и не раз. Заорав, он кинулся на выход.

Но ведь еще с вечера лестницу украли (дефицит). Полковник не птица, летает редко и то, когда генерал даст команду. Тем более сухопутный полковник, они вообще не летают, брюхо мешает. На выходе попытался взлететь, лестницы ведь нет. Но земное притяжение знаете ведь, да и команду от генерала не получал на полет. Вспахав землю носом, приземлился. Разыскивая командование, наткнулся на дежурного по связи, капитана.

Вежливо, подчеркиваю, вежливо, а как еще будет разговаривать человек, побывавший под током и даже на землю спланировавший, с ним поговорил. Свет восстановили, вместо лестницы, поставили катушку кабеля.  Оправившись, полковник, хотя у меня есть подозрение, что он в полете балласт скинул, успокоился и полез в люлю. И тут ночную тишину разорвал крик, даже не крик, а вой:
    - Ооо.. Аа.. Аа, суки, пидорасты, - еще какие-то некультурные слова. А потом этим ртом хлеб есть. Когда прибежали, полковник еще висел на ручке, наверное, всё–таки взлетать, как я думаю, собирался летчик хренов. Разобрались. Салон, оказывается, так и не заземлили, опять ток. И вот сидит полковник, пьет валерьянку.

А вы что думали, кому легко на этом свет? Говорят, ток на потенцию хорошо влияет, я свидетель, дрючил он потом нашего командира знатно. Хотя, как посредник, не должен был вмешиваться в процесс учений. Еще говорят, что люди после тока, бездельничать не любят, я убедился – это истинная  правда. Но нет  худа без добра, летать почти научился. А то часть ему плохая!
=============================


 Челюсти



Тревога, как всегда внезапная, о которой все загодя знают, парк,– Приказываю совершить марш …, – слова командора и полетели. Естественно в «неизвестный» район, называемый 'Золотым ключиком*'.

Красивое место: С юга и запада горы, весной, когда все расцветает, все красно от мака, вообще глаз не оторвешь, красота. Потом все сгорает, но если есть вода, растет все, что посадишь. Там у нас находился стационарный передающий радиоцентр, обслуживали его трое солдат.  Естественно жизнь у них была, как у ленивых котов, которых любит хозяйка. Еда, чемен (вино) иногда, что еще нужно солдату для жизни - правильно девушки, но с этим было строго, ислам. Нарушало эту идиллию только приезд, какого - нибудь уставника, начальника караула, строившего этих «бездельников». Караул охранял технику длительного хранения. Приезд же на учения узла связи для местных солдат - это стихийное бедствие, Армагеддон, правда, тогда мы и слова такого не знали.

Прибыли. Узел развернули. Связь качнули. Вот и вечер, по распорядку - война, войной, а ужин, это свято.  Изысков в этот раз не было. Старшина покормил всех пловом, а «фирменное» блюдо у него была уха из хека, или минтая. Нужно было видеть это блюдо, пишу, а сам смеюсь. Штабные, отработав на картах мобилизацию, боевое слаживание, сосредоточение, подготовку и наступление войск, всё это отрабатывалось на картах. Начало боевых действий. Нанесли тактический ядерный удар по противнику. Заодно уничтожив свои войска. Посредник после заслушивания, проверил и сказал: - 12 армия больше не существует. Итак, отработав, что положено штабные, решили на ночь, глядя, в поле не выезжать.  А нам, как говорится в поговорке: Баба с возу, солдату легче,– хотя не верно, настоящий солдат всё скинет, но бабу оставит. Второй святой постулат солдата. Штаба нет, хорошо, поэтому кто, что ... Личный состав на дежурство, охрана, графики смен и все остальное.

«Старожилов» солдат к родным передатчикам. А как вы хотели, кроватей в их комнате всего три, мало, на всех не хватит: Командиру, замполиту, ну и старшине, старшему прапорщику Авганину, позывной «Дед», остальные, в том числе офицеры в экипажах. Замполит капитан Чеботарев, позывной "Сашка Сапог", где-то с подчиненными крепко усугубил, прибыл на отдых поздно. Командир и старшина уже спали, поэтому он аккуратненько проскребся и затих. А к утру у него жажда, все мы мужики и были в его шкуре, тем более пил он спирт. Когда «Сапог» заходил в комнату, свет падал из коридора, видел, что на тумбочке стоит кружка. А с чем она должна стоять?  Только с водой, старшина позаботился, заботливый он наш.  Санек начал пить, чувствует, что-то мешает насыщению больного организма жидкостью. Как он рассказывал потом, мол, лень было вставать, посмотреть, что в кружке. Переборол себя, встал, посмотрел, выйдя в коридор, а потом, выронив кружку, рванул на выход. Одновременно освобождая желудок от всего, что съел и выпил за день

А что в кружке?  Правильно, в кружке отдыхали от трудов праведных, зубы деда Авганина. Бедный Санек, три дня ходил зелено-серый, к пище не притрагивался, иногда вздрагивал и гасил рвотные позывы.  А потом еще несколько недель, где бы он не появился, у присутствующих там, в это время шел разговор: – О зубах, вставных челюстях и о том, что  нужно жалеть старшину, который нам варит уху, а некоторые несознательные люди лишают его зубов. Как несознательных после этого называть, только зубоедами. Сначала Санек бледнел, опять гасил рвотные порывы, возмущался, а потом привык.

    – Вот так заботься, заботься о вас, уху вам варю, а вы неблагодарные,– кричал дед Авганин, во время учений в районе Кушки: – Сейчас уйду пешком домой (700 километров), а генерал встретит, я все расскажу.
Но это уже другая история.

Золотым Ключиком*– Ущелье в горах, там находился выездной караул, охранявший технику и горючее «НЗ» (неприкосновенный запас).
=============================



Обида



Учения. Утром, во время завтрака, замполит капитан Чеботарев (позывной Сашка-сапог) выдал крылатую фразу, которая немедленно стала известна всем: - У прапорщика Алдабергенова (старшина первого узла) на ПХД каша с тушенкой, а у деда Авганина каша с водой, вот же сука! – доброжелатель нашелся и деду в уши, нежненько так, вложил. А дед Авганин (старший прапорщик, старшина узла, по характеру взрывной, буянистый, сам ниже среднего роста, черненький, брови как у Брежнева), сразу же переменился в лице и кинулся на узел, до которого было, четыре сотни метров. Свидетели потом рассказывали, несся он, как сохатый, не разбирая дороги и сходу к КДА*, и в крик:  - Забочусь, забочусь о вас, уху вам варю, а вы неблагодарные, не цените, сейчас уйду пешком домой. Генерал по дороге встретит, я все про вас ****ей расскажу. Кинул на землю фуражку, потоптал ее и ушел к себе.

Обед. Подходя к палатке, где нас кормили, я увидел деда Авганина. Он, высунув кончик языка, правил большой кухонный нож, на натянутом кожаном ремне, увидев меня, улыбнулся. Вы наверно видели эту улыбку, в фильме "Остров Сокровищ", так Сильвер улыбался. Я сразу в стойку: - Дед, "Сапога" собрался кончать? – ответ не заставил себя ждать: - Его пидораса, - а нравы у нас в то время были простые, а что мог ... . Сел кушаю, меню обыкновенное. Изысков, типа ухи не было, деду не до того, у него кровный враг появился. "Санек, Санек, зачем Деда обидел?",- думал я, уплетая суп и кашу, пищу нашу с красной рыбой (килька в томате).

Вечером, собираясь на ужин, мимоходом Чеботареву заикнулся о деде и тот сразу напросился со мною.  Приехали, дед мне:- Еще не готово, - на Санька глянул так, что даже у меня екнуло внутри. Тогда я кликнул Румянцева, своего водителя, принести две консервы, у меня всегда был запас. Сидим в палатке, едим с Саньком. Котяра (прапорщик) в палатку: - О, а где консервы раздобыли?
    - Дед Авганин дал, он всем дает, потому, что еще не готово, а народ уже идет,- это я себя народом назвал, скромняга.
    - Да ну?- не поверил Котов. Зная деда, кто бы поверил?
    - Не веришь, как хочешь,- хмыкнул я в ответ.
    - Ну, блин, только наеби, тебе конец,- уже в движении Котяра, выдвигаясь, за пайкой. Голод ведь не тётка. Мы притихли, уши торчком и тут началось.

    - А блин, вы уже меня достали, вас сотни, а я один, всем дай, а я родить не могу, - это наш батальонный дедушка, объясняет неразумным, что ухи не будет.
    - Воронцов сука, туши! - раздался голос Котяры. Всё! Свет в палатке у нас потух и на пункте довольствия стало тихо. Свет нашей кухни, подавался от дырчика (как все звали) одного килловатного движка ремонтников Котяры. Слышим только какое-то бормотание, снова крик Кота: - Воронцов заводи!- движок фыркнул и ровно затарахтел.  Снова свет и Котяра заваливает в палатку торжествующий, с банкой красной рыбы (кильки). Я его встретил словами: - Вот видишь, а ты мне не верил, что Дед сегодня добрый, всем дает, - и мы весело начали ржать. А потом Дед помирился с Саньком, но это уже другая история.

КДА*– Командно - диспетчерская аппаратная.
=============================



«Монолог старого чурки»



Учения в районе Кушки. Пропала связь, а связь это такая штука, когда она есть – никому не нужна, но когда нет – гроза на головы связистов. Итак, на узел «прилетает» начальник связи: – Построить офицеров и прапорщиков,– построились. И началась двух актовая «пьеса» – «Поиски связи». «Пьесу» написали по заявке нашего Командира корпуса. Итак, первый акт. Название первого акта – «Монолог старого «чурки»». Актер – «Начальник связи армейского корпуса, полковника Семадов М.Р». Реквизит – «Фуражка, под названием "аэродром"».  Зрители – Офицеры и прапорщики батальона связи.

Действо началось: Топча ногами свою гордость, фуражку "аэродром", сорванную с головы: - Я, старий "чурка" в чынэ польковника, не могу добытся от вась связы. Что мне дэлять? Застрылится! Нэт, хрэн вам! Я лючшэ сначаля вась всех  по@уяру. Комьбать, где дывызии? Малчиш, нэ знаищ! Так я скяжу, в пи@де, вот гиде,–точный адрес! А ротние? Почему очкы потыкали в зэмлу, сказат нечэго? Так я скажю. Как в профэраньс играт, так ви пэрвий.  А связ, связ пуст Семадов заниматся. А ви бля, спырт жрать в ето врэмя. Про взводних и началныков аппаратних скажю, в наредни хозайства вас пырижками торговат ****эй.
Монолог продолжался в таком духе еще минут с пяток. Актер от аплодисментов отказался, у  него сейчас будет второй акт пьесы, где он будет главным героем. Название акта: «Изнасилование в извращенной форме старой «чурки», генералом».

А спектакль с монологом и насилованием «чурки» в нашем случае из-за следующего - штабы двух дивизий начали перемещение на новые места и все! Связь ёк – по-туркменски. А по-украински – нэмае. Даже радио не стало, амбец. Это потеря управления, значит разгром. Руководитель учений, командующий округом, несколько раз интересовался: - Комкор, где твои дивизии?–  а  в ответ тишина, похожая:- На ...й их знает.

К вечеру связь восстановили, все пошло по накатанной колее. Семадов, уже оттер свою фуражку, ходил по узлу, заглядывал в станции, разговаривал с начальниками, шутил, нормальный мужик
=============================



Стрекозёл



Все крупные учения обычно начинались после длительной подготовки. Например, перед учениями проводились почти всегда КШУ*. Так и в этом случае. Прибыли в парк, выстроили колонну, командир ставит задачу: - Товарищи офи.... пр.... солда... нам поставлена задача, совершить марш в район...

Первым пошел взвод (ППУ*), с командиром корпуса на первом бронетранспортере (БТР-60ПБ). Двести метров и бронник задергался, не едет, наш генерал оглянулся.  Сзади на УАЗе командующий округом. Но никуда не денешься, спрыгнул и на втором бронетранспортере, уже удачно, убыл на учения. На разборе КШУ, командующий спрашивает:
    - Комкор, а что это ты, как "стрекозел", с бэтээра на бэтээр прыгаешь? – всё пошли разборки, а так как главного горючника не было, начальник бронетанковой службы свалил всю вину на горючее.

Картинка - по парку, в фуражке "аэродром", важно шествует к выходу полковник Кульков (бэтэшник). А на встречу ему вылетает полковник Чернота (гэсэмшик). Сразу, без разговоров, в рыло главному танкисту. Фура "аэродром" с головы покатилась, наш танкист спешно отступает. Я всегда знал, что лихие люди под этой фамилией, помните генерала Черноту у Булгакова, живут.

Причина остановки бронетранспортера была в том, что трубка подвода горючего оказалась пережата.
Ну а потом уже начались учения основные.

   КШУ*- командно штабные учения.
   ППУ*- передовой пункт управления.
=============================



Двухгадючники



Южная союзная республика. Осень. Итоговая проверка за год. Полк мотострелецкий построен на плацу. Строевой смотр. Ждут генерала. Командиры всех степеней, мандражным крайним взглядом, проверяют готовность подразделений.  В центре у трибуны волнуется полковник, командир. Связисты на трибуне продувают микрофон. Оркестр блестит начищенными трубами. Красота и блеск армейского «механизма», готового к показухе! Всё отлажено, замерло и готово к визиту высокого начальника.

Чу? Посторонний шум. Откуда? Из–за угла казармы гудение автомобиля. Сто тридцатый ЗИЛок–водовозка   и прямым ходом на плац. В кабине болтается как г.вно в унитазе, водитель – видно через стекло, пьянющий в дупель (гражданский персонал). Всё в стопоре:– Что? – Как? – Почему? Онемение. Меж тем, гремя разболтанными агрегатами, водовозка пробралась в центр плаца и заглохла.  У полковника язык по асфальту потек от удивления. Одновременно с брызгами воды отбрасываются лючки цистерны. И как черти из табакерки, два водяных, не хватает только водорослей, два мокрых лейтенанта– «двухгадючника*», по кличке «Пат» и «Паташонок». Не обращая на стекающую с них воду, бодренько так, руки в воинском приветствии:
     - Здравствуйте гвардейцы мотострелки! Поздравляем с началом итоговой проверки!
Полк лёг на плац. Хохот!
    – Убрать, убрать скотов…!!!
Мат без шаха! Или очень много мата.

Через полчаса. Генерал: – Здравствуйте гвардейцы мотострелки! Поздравляю с началом итоговой проверки!
Истерика. Все на асфальте, в основном лёжа. Х о х о т!  Что было потом, нужно было видеть и слышать. Я слышал - было много мата!

Двухгадючники* – Призванные из запаса в армию на два года лейтенанты запаса, после окончания гражданских ВУЗов.
=============================



«Шютка»



Южные рубежи империи. Учебный центр Килята, центр подготовки офицерского резерва для Афганистана. Стройбат строит пятиэтажное здание. Колька Прокатов (взводный) поставил задачу и на свой наблюдательный пункт, ящик с песком и крышкой. Угнездился поудобнее. Чу! Шуршание в ящике. Вскакивать лень, жара, но надо, все - таки Средняя Азия, осторожность не помешает. Лениво откинул крышку и сразу же галопом в сторону - кобра в стойке. Пока галопировал, краем глаза засек, весь взвод свесился с этажей, и заливаются. "Ладно, сначала змея",- подошел: "Безопасная! Рот сшит, зубы удалены". Теперь подчиненные: "Сучата! Не зря Коперник еще доказывал, что земля имеет форму куба".

Полчаса до окончания работы. КамАЗ привез раствор, еще пока пылил, рубильник на кране в положение "выкл" и ключ от щитка в карман: – Строиться. Кран сломался, электрика нет, полчаса раствор на пятый этаж, или под руководством сержантов домой пешком, недалеко пятнадцать километров,- постановка задачи взводу: "А то шутят блин, так и штаны недолго замарать".

         Теперь наблюдаем: Это картина достойная мазка какого-нибудь великого - ведер и носилок мало, кто в чем, в сапогах, в старом хэбэ". Но уложились в норматив установленный взводным. Пора домой, а вечером допросы: - Кто? Стройбат серьёзная организация, методы допросов почище, чем в гестапо. Знаете? Нет? Ладно, как-нибудь расскажу.
=============================



Ефимыч, или Боевой зампотыл

Ятушкин, зампотыл* орел, палец в рот не суй, откусит. Как он,   поступая с должности начальника разведки полка, на разведывательный факультет  академии имени «Бишкека», ну по старому Фрунзе, оказался в академии тыла, история умалчивает. А сам он не сознавался даже когда пили водку. Итак, рассказ о Ятушкине Сергее Ефимовиче.



Сергей Ефимович имел позывной "Командир счастливой щуки". Помните, фильм о подводниках был?  Так вот он из них, в канале имени "В.И. Ленина" подводным плаванием занимался, а может и не занимался, но плавал.
Итак, решил, как–то съездить в самоволку, к семье в Каахку, семья у него там тогда жила.  На ЗИЛке через мост  на скорости,  но не по дороге, а в канал нырнули, якобы от авиации скрывались по команде: "Срочное погружение, воздух".  Ночь, в кабине трое: он, водитель и сержант в центре.  Мгновенно ушли под воду. Двери заблокировались давлением воды.  Ятушкин открыл окошко и в него. Но беда – зацепился танковой курткой за дверь, ни туда, ни сюда. Что делать? Но ведь в центре сержант сидит и ему, слава Богу, тоже глотка кислорода хочется. Вытолкал из кабины начальника,   молодец!   Ятушкин потом рассказывает:
–Плыву к берегу, холодно блин, а солдаты уже на берегу бегают и кричат чуть не плача:
– Товарищ майор! Товарищ майор! – меня ищут.  А  я плыву молчком, пусть засранцы поволнуются, а то подводником начальника сделали.



В часть прибыл новый начальник финслужбы, капитан.  А тыловики во главе с Ятушкиным в это время в курилке разлагались, нет, не правильно.  Они совместно  думали, как повысить боевую готовность служб тыла, вот так правильно будет. Ятушкин подозвал капитана к себе и состоялся такой диалог: – Что к нам?
   – На усиление, - ответил капитан. И тут раздался хохот.  Почему–то все к нам в часть шли на усиление?

Начальника штаба, например, сослали за амурные дела, хотя  какой амур?  На него смотреть без слез  было нельзя, но не зря говорят, что мелкие в корень идут. К тому же он был не «любитель» русского напитка. Переболев тяжелейшей формой гепатита (желтухой), он уже на другой день, пил чистый спирт, не закусывая. 
Ятушкин  прибыл из Кушки, где был зампотылом танкового полка.  Выпивая со своим командиром взвода, прапорщиком, поругался, выхватил у водителя автомат (полк был на учениях) и дал очередь над головой прапора. Тот обо@рался и убежал.  Выспался и утром, как Павлик Морозов к начальнику политотдела. Всё, понизили в должности.

Замполита сослали по разговорам за то, что хвост начальнику политотдела медленно заносил. Да и вообще болезнь у него была, как говорил наш начмед Васька Ю:– Диагноз «Нюхомания». Симптомы этой   болезни были в том, что  любил он по утрам принюхиваться к выхлопам  от офицеров и прапорщиков. А выхлопы были ого го! Вот так он  наркошей и стал. Смеетесь, правильно, а вы попробуйте каждый день понюхать. Во, во и вы тоже заболеете. А вылечил его от этого  Толя Листратов, командир тылового взвода по кличке «Пенициллин», ниже расскажу о лечении, действенный метод кстати.



Ефимыч у нас слыл женолюбом. По его словам, он разве только…. Впрочем, не буду. Слушайте рассказ.  Итак, утро. Перед разводом. Шеф довольный, светится блин. Почему? Кто его так ублажил? У подчиненных сразу же возникли вопросы. Семья его же еще в Каахке жила, за сто двадцать километров от части и после ныряния в канал он редко стал её посещать. Короче один 'бедолага' живет. Всё, допрос:–   Колись, Сергей Ефимович,– раскололся сразу.
    – Парни, ну я дал ночью!
    – Что дал?
    – Четыре раза за ночь.
    – Да ну? Ни ...я! А она?
    – Ни разу,- радостный ответ.  Мы  тут же легли.



Сергей Ефимович с Ванькой Макаркой (вещевик), привезли в поле ящик лимонадной эссенции, по прозванию "Лимонадный Джо". Часть была на учениях и командир гонял за употребление. Эти жулики, еще в части разлили «джоника» по бутылкам  с бирками « Буратино». Лимонад получился, как настоящий. Ну и угощают всех. Командир смотрит, что-то не то, а понять не может что? Стоит у костра видит: Макарчик вываливается из палатки с бутылкой лимонада  и предлагает лейтенанту Жуковцу Сергею:
    – Лимонад будешь?
Сергей берет и начинает пить, а крепкий зараза.  Летеха молодой, не опытный, сморщился.

Командир руку: – Макаров, а ну-ка дай мне попробовать, – Макарке деваться некуда, подает. Подполковник не пробуя, кидает бутылку в костер. Пламя – ф у г !!! Огонь взметнулся до небес.
    – Ни куя!?! Сорок лет живу товарищ подполковник, но первый раз вижу,  чтобы лимонад так горел! - честно и преданно смотря в глаза командиру части, удивленно воскликнул Иван Макаров.
Обоих наказали.



Зампотыл заходит на продсклад, а там  кладовщик Исаак витамины жрет, именно жрет, горстями из полукилограммовой банки.
    - Исаак, ты что делаешь?- тот сразу жевать перестал и насторожился.
    - Ты разве не знаешь, зачем эти витамины дают?
    - Нэт, а зачэм?- простодушный вопрос.
    - Как зачэм? Чтоби дэвичка не хотелос, брёмь в ных,- передразнивает Исаака Ефимыч. Тот не замечая издевки, начал плеваться и больше к витаминам не притрагивался.   

Ятушкин* – фамилия изменена.
Зампотыл* – заместитель командира по тылу.
=============================



Боевой начпрод *.

Где Дождинов? А нет его, снегом изошел, смеялись мы, вспоминая Василия Ивановича. Представляю на суд читателя несколько рассказиков о боевом тыловике.



Южный столичный город. Весенний вечер. Вася Дождинов, капитан, экипирован в белый костюм, значит ресторан и драка обеспечены. Сам он среднего роста, возраст около тридцатки, коренаст, близорук, в одежде небрежен, если не сказать, впрочем, не будем. Глядя на него, никогда не скажешь, что Вася в любом состоянии, мог крутить "солнце" на турнике в течение двадцати-тридцати минут, на спор выигрывая призы(водку). Сила в руках была, да и не только в руках, а где сила там и ... . Правильно – Приключения на Васину голову.

Утро. 6.00. Продовольственник, подчиненный Васин, Иван (интересно, а что он делал ранним утром на складе, наверное, остатки на складе снимал, холостяк ведь) выходит из склада, потягиваясь и поперхнулся: «О, блин!». К складу ехала милицейская машина с мигалкой. Тыловики никогда не были безгрешными, еще Петр Первый говорил, что интендантов нужно через полгода вешать. Первая мысль: «За мной! Ох и грехи наши тяжкие!". Уазик лихо подкатил и вылез старлей милиции, туркмен:
    - Товарищ прапрЩк, у вас слЮЖитЬ капИтана ДождЫнов?
    - Есть такой,- ответ Ивана, с облегчением: «Не за мной!».

Далее рассказ Васи: – Сижу в "Дуслике" (ресторан, располагался на втором этаже), один, никого не трогаю, рюмочка, закуска, наслаждаюсь музыкой. Недалеко за соседним столиком, сидят две славянки, симпатичные, у меня в голове зарождается мысль.... Но тут к ним молодой туркмен и начинает пальцы веером. Вижу девушки против. Сидящие за соседними столами мужики, как–то скромно потупились, якобы не замечая, мол, их не касается, типа: хата с краю. Ладно рюмку принимаю и его подзываю: – Парень, отстань, видишь девушкам не нравится.
    – Слюшай брать! Да я, да я,– они же восточные с кровью горячей, пальцы в распальцовку мне в лицо.
    – А я, не я, да и не брат ты мне,– за волосы его, мордой лица нежно по столешнице и в сторону - готов. Его компания на меня, человек пять их было.
Но мне как в анекдоте: «Драку заказывали?.–Нет, нет! – А поиbать, уплочено!»
    – Я стул на две половинки разделил и погнал их на хрен со второго этажа на природу, в арык купаться, так сказать освежиться. Хорошо надо заметить гнались, специалист я в этом,– удовлетворенно засмеялся рассказчик и глаза замаслились, наверное, вспоминал гон «отары» из ресторана. Действительно искупал в арыке, долго купал, в том числе и приехавших ментов. Мент подтвердил.

Рассказ старшего лейтенанта(мента): - Нас вИзвЯли на дрЯку, вашА капитанА билЬ всЁх подрядЬ на улицЫ. ПримЯнЫв дИмИкрИтизЯтАрИ елы, елы упакавалы в "обзЯннЫк".СИчас не можем его достат, дИрется сЮка, хоть газЬ прЫмЁняй. Вёсь атомобЫл разломаль.

Итог: Вася неделю в темных очках (Шерлок Холм на задании), фуражка натянута на самый лоб, типа маскируется. Ведь после удара дубинки стал «очковым змеем».
Ментовские раны (а их у них было много) и "обезьянник», который он сокрушил в машине, были восстановлены за два ящика тушенки, ну и стол в ресторане для милиции.

Начпрод*– начальник продовольственной службы.



Скучно. Стою, не слушая, о чём орет командир на разводе. "О! Развлечение!" К КПП подъезжает ментовозка, глаз туда. А в уши проникают слова полковника:– Зампотыл, почему нет на разводе начпрода? Где этот Снеговиков?– несколько нецензурных слов вдогонку. «А потом этими губами хлеб есть? Вася Дождинов опять пропал, наверное, снегом изошел?» – ленивая мысль в голове, а сам продолжаю наблюдать за ментовозкой. Одновременно открываются двери в машине и недаром говорится – Вспомни черта и тут же он нарисуется. Вася–пропажа с ментом из машины: «Нашёлся! А почему опять с ментами? Наверное, снова приключение на свою попу нашел?». Через полчаса узнаем - Вася-ГЕРОЙ, предотвратил грабеж в секциях рефрижератора на станции Безмеин (город-спутник Ашхабада). Но в лаврах героя он проходил недолго.

Рассказ Васи: - С Иваном (прапор, его подчиненный) были на «охоте» в Безмеине. Стол, девочки и в процессе поругались. Иван уехал, бросив меня, козлина! А я выполнив долг, пошел домой по шпалам, опять по шпалам - как в песне. Иду, теплая ночь, луна, смотрю – тройка аборигенов курочат железнодорожную секцию монтировками. – Мужики, помочь? – без всяких задних мыслей сказал, а они с монтировками на меня. Ну, я ломик у них один «отобрал» и положил сучков в рядок, всех троих. А тут и милиция. – Обещают премию дать,– похвалился в заключение рассказчик.

Но время то шло уже к закату катостройки – перестройки. Поднимал голову местечковый национализм, приближался парад суверенитетов. Через неделю Васю вызвали в военную прокуратуру и чуть не посадили. Оказывается, по словам «потерпевших»:- Они шли мимо, а пьяный русский капитан на них напал, «бедненьких». Так близился развал и беззаконие.



Учения. В пятистах километрах к западу от Ашхабада. Район Мадау. У Васи ночью сперли ботинки, когда он в кунге кухонном пьяный спал: "Гэсеэмщик- гад, точно он, ухмыляется". А тут ещё командир позвал: – Дождинов,– пришлось спрыгивать на землю в носках. Командир увидел: – Вася, Вася допился сволота,- так ласково поговорил.
Ладно, жизнь не кончается!

У старшины взял сапоги, сходил к друзьям в радиотехнический батальон, похмелился и назад. Посреди пункта довольствия коробка из-под тушенки валяется, крест на крест перевязана бинтом. Пнул ее, что-то загремело: "Так, наверное, ботинки? О и начмед с гэсэммщиком тут, как тут, лыбятся гады,- разорвал коробку. "Точно ботинки. А что написано?  Горючник, почерк его!».

Куда - Туркмения, район Мадау.  Пункт довольствия.

Кому - Васе Снеговикову 

Откуда - Из пустыни

От кого - От Шакалов 
=============================



Пенициллин

Толя Листратов, как я про него чуть не забыл. Командир взвода материального обеспечения, позывной лекарственный – "Пенициллин" от: - Вечером жена "пенициллина" вставила,- Толины слова.  Став командиром взвода, любил строить бойцов, первого своего увидел: - Строиться взвод! – но это первую неделю проходило, бойцы ещё те ухари. В дальнейшем идет он, а все вымерло, все исчезли. Толя по парку пройдет, никого и восвояси.



Утро. Толя на службу опухший, глаза как у рака, выхлоп как у двигателя, который на спирту работает. Мужики у него:
    - Толя, что с тобой?
    - Почки,- следует ответ, после которого, все должны пожалеть его.
    - Какие на хрен почки? Кто пьяный с Ятушкиным, в три часа взвод свой строил ночью и показывал новые брюки,- совсем некстати, вмешался дежурный.



Однажды Толя пришел утром без выхлопа, что в принципе небывалый случай. А зам, сучок, тут как тут, со своей болезнью "нюхоманкой". Толя, засекает, что тот к нему с кормы пристроился, "поворот все вдруг" на 180 градусов и одновременно выдох на зама, как "выстрел" из пушки, правда "выстрел" холостой, ведь трезвехонёк.  Тот в страхе шарахается в сторону со словами - Что ты Толя, что?
Стоящие вокруг, от смеха падают, а Толя  негодяй такой, важно отвечает: - Спортом начал заниматься товарищ майор. У меня сейчас первый взрослый разряд по прыжкам в стороны.
Так и вылечил  зама от наркозависимости.   
=============================



А теперь зарисовки по мелочи.

Мудрость



Воскресенье. На рынке командир встречает старшего прапорщика Витю Кроткого: - О! Витек! А че трезвый?
    - Товарищ полковник, какой дурак в воскресенье пьет? В воскресенье нужно отдыхать.



Самородок Ю


А начальником медицинской службы у нас был одно время прапорщик Ю Василий Михайлович. Даже медицинского училища не было, самоучка, блин. А как лечил? Гораздо лучше ученых медиков! Посыльный бегает по части и всех спрашивает:– Вы прапорщика 10 В.М не видели? А это начальник штаба, фамилию небрежно написал



Ошибка


Учения. Вечер. Выдали спирт на обслуживание. Ошибка?   Конечно да! Кто же выдает, на ночь глядя?
Утро. Начальник узла связи ищет лейтенанта Журовца, найти не может. Наконец разведка доложила: - Спит в аппаратной.  Майор к дверям и стучать.  Долго стучал.  Наконец дверь распахивается и картина: волосы дыбом, для лица нужен утюг, глаза как у рака, который после полового акта.
Майор Перцев, мировой мужик, кстати, покачал головой и изрек:  -Да товарищ лейтенант, спирт вреден молодому организму. Ротный, спирт лейтенанту не давать, вреден ему, - уже ротному Мершиеву и не давали садисты.



Игорек


Служил у нас Декискин Игорь Иванович, капитан, тридцатник ему, холостяк.  Холостяки у нас как, деньги в кабак, а потом бамбук курят.  Так вот, выезжая на учения, Игорь отъедался.

Учения, обед. Когда что-нибудь хорошее в меню, например - уха из камбалы, дед Авганин лично кормил офицеров. Сегодня были куры.  Все наверно помнят советских кур - синие, даже синющие.  Как в анекдоте, у какого петуха на такую встанет.   Дед Авганин с супом, каждому по кусочку мяса, Игорю досталась шкурка от шейки, полностью похожа, ну вы, наверное, поняли, на что похожа, вылитый... только лежачий.  Игорь суп съел, МЯСО так, на краешек миски и подает для второго.  Дед видит, что человек МЯСО не ест, накладывает кашу, а мясо остается старое.  Не хочешь не ешь.  Нужно было видеть глаза Игоря, я видел.
  А потом, потом скандал.


Опять учения, только в районе "Золотого Ключика", там у нас передатчики стационарные и техника на хранении.  У солдат была собака, почему она не в супе, не знаю.   А у этой собаки был щенок, вылитый мама, цвет, пятна, только маленький.
Ужин, возле офицерского стола крутится щенок.  Утром на завтраке сама мама, в два раза больше своего щенка. Игорь медленно так суп, а сам думу, долго думал.  Потом ложку отложил и фраза, мгновенно ставшая коронной:  - Если он сука, так будет расти, к концу недели нас сожрет! И хохот.


Валенок под ухо


А еще у нас служил старший прапорщик Мотрушин Сашка, отличный мужик, хороший специалист связи, но, съездив в командировку на Кубу, стал вралем страшным.  Слышу, в курилке солдатам рассказывает:  - Летим на ТУ-160* над Европой, потом блуканули и в сторону Сахары пошли.

Я слушаю дальше: - В воскресенье летали на вертолете, на рыбалку, триста килограммов рыбы поймал, еле донес, - дальше слушаю, не вмешиваясь.
    - Зря в армию пошел, я на гражданке за год зарабатывал по пятнадцать*- семнадцать тысяч рублей,- тут я уже не вытерпел: - Мотруха, хватит звездеть,- даже не покраснел гад.  Сложили про него: Валенок под ухо и сопит мотруха.
Ну, враль был:  - Два бензовоза мальков рыбы завезли, сам видел.

ТУ -160*-стратегический бомбардировщик.
Пятнадцать*- средняя зарплата тогда 120 рублей.



Философ


Два высказывания гвардейского "пятнадцатилетнего*" капитана Вушко (позывной Лейб Маркович):
    – Ничто так не дисциплинирует русского офицера, как пустой карман, - демонстрация пустого кармана.
    – У русского офицера носки должны быть строго уставного цвета, – приподнимая рукой левую штанину:– Цвета хаки, или черного,– правую.

Пятнадцатилетнего* – шутливая категория русских офицеров( карьеристов) прослуживших в звании капитана, от пятнадцати лет и более.    



По пивку


Пошли как-то Лейб Маркович с дедом Авганиным по пивку.  А надо еще сказать, пиво в  Ашхабаде было в каждом квартале.  Обычно бочка стояла возле кустиков для тени. В уголке всегда лежат банки  и тут же шланг с проточной водой для их мытья. Всё, походный пивбар оборудован.
Итак, лета, жара, жажда.  Лейб Маркович быстренько банку помыл, к крану и живительная влага потекла внутрь, остужая вчерашнее и тут.
Слова Лейб Марковича: - Лепота и этот "падел",- это об Авганине: - Достает изо рта челюсть и полоскать ее в своей банке.  Мужики, вы меня знаете, я продукт никогда не переведу, но тут к этому был близок, как никогда.



Хрю


Рядом с нами стояла хитрая окружная часть, по ремонту учебного оборудования. Маленькая такая и военных в ней было всего два:  начальник  майор Канахин, а замом старший прапорщик  Семенков. Времени у них свободного было много, ведь до округа далеко, а больше никому они не подчинялись. Что про них сказать, была у них страсть –охота. Однажды охота чуть не закончилась, впрочем, послушайте.

Рассказ Семенкова: - Приехали, осмотрелись, камыши метров на триста до озера шли, все  исхожено кабанами. Выбрали места  и сели у троп, метрах в ста друг от друга. Ну, естественно перед этим накатили не слабо, а как без этого? Час сидим, нет кабанов, второй, скучно стало, думаю, сползаю к Сашке (Канахин).

Подползаю метров на пятьдесят к нему, смотрю, спит гад!  На охоте! Щас устрою тебе сон. Прикладом по камышам как шурану  и одновременно: - Хрю, хрю, хрю.  А Санек с разворота, как лупанет на звук дуплетом, наверное, с перепугу.  Хорошо я, прежде чем его пугать за кочкой расположился, потом смотрели, кочка всё на себя приняла. Видно бережет  меня Бог. Больше на охоте я не шучу.  Но реакция у Санька дай Бог каждому.

Эпилог: – Николаевич, а как штаны?
    – А что штаны? Штаны сухие, – последовал ответ шутника



Песня



А позывные полевых узлов и штабов соответственно - это вообще песня. Автор служил ГСВГ - полевой позывной "КОНЦЕРТ" , а в ТуркВО "БАНКЕТ" или, наоборот, в памяти уже стираются.
    - Дежурный по части капитан Вушко,- представляется Лейб Маркович (позывной личный заслуженный) по телефону.
    - Где командира найти? - слышит в трубке Лейб Маркович:
    - На " БАНКЕТЕ ".
    - На каком на хрен, БАНКЕТЕ?- кричит трубка:- Фронтовые учения идут, а командир, блин на БАНКЕТЕ.
Говорят позывные, выдумывали какие-то сильно умные люди, чему я не верю.

=============================

На ПХД* сценка: По радио:- Московское время десять часов,– и звук курантов. Дед Авганин на часы:- Че они охренели? Еще три минуты до десяти, а они уже пикают.
Юра Егоров, ротный: - Это ты дед охренел, у них же точно.
    - Нет, это у меня точно,- сказал дед и пошел по своим старшинским делам

ПХД* - пункт хозяйственного довольствия.


2009 год.
Конец

Автор предупреждает, всё вымысел и совпадения случайны.

© Copyright: Иван Паршиков, 2009
Свидетельство о публикации №1901080147



ПОХОРОНКА
Эдуард Снежин

 К шестидесятилетию Победы прошёл слух, что членам семьи погибших на Великой Отечественной, будут давать к празднику пособие, тысячу рублей, по решению губернатора..
Слух принесла жена – Татьяна:
- У тебя, ведь, отец погиб на войне, сходи в собес узнай, что и как.
- Погиб, - согласился Павел, - только не погиб, а по бумаге без вести пропал.
- Наверно приравнивается, - сказала жена, - у нас на двоих пенсии четыре тысячи, всё выкроить не могу - заплатить за квартиру, за март принесли жировку на полторы тысячи.
- Схожу, - сказал Павел, - а ты пока похоронку найди, там, в папке со старыми документами.

В собесе сказали, что «без вести» приравнивается к погибшему, надо принести извещение и свидетельство о рождении, они снимут копию.
Павел решил снять копию сам, у него ещё работал на компьютере старенький сканер, успел, таки, купить перед уходом на пенсию.
Листок-извещение, свёрнутый в четвертинку, «дышал на ладан» - пожелтел, полуистлел, порвался на сгибах и с краёв.
Павел бережно взял его в руки.
«Сколько же листку лет? Ага, вот дача выдачи: 29 апреля 1944 г., районный военный комиссариат. Шестьдесят один год прошёл».
Прочитал текст:
«Ваш муж сержант-связист Егорьев Владимир Михайлович, уроженец г. Кыштым, Челябинской области в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, пропал без вести 1 февраля 1942г.
Похоронен – прочерк.
Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии /приказ НКО СССР № 220-1941 г. /»

Павлу пришло в голову, а, ведь, он и не обращал внимания на дату гибели отца. Листок достался ему «по наследству» от умершей матери. Собственно, другого наследства от матери и не было. Проработала всю жизнь учительницей в сельской школе, сорок лет учила детей, жила в казённой квартире, так и осталось у неё из мебели: старые диван и комод, купленные ещё до войны, да железная кровать, эту сама новую купила.

«Как же не обратил я внимания на дату? 1 февраля, легко же запомнить, вспоминать надо было отца в этот день».
Павел вспоминал его иногда, но слишком уж он был мал, два годика, когда отец уезжал на фронт. Помнил только, что везли его в районное село на телеге, вместе с другим мужчиной-призывником. Павел сидел на сене рядом с отцом, а с другой стороны Колька – старший брат.
Отец обнимал сыновей, улыбался и поблёскивал стёклами очков, у него была сильная близорукость, перешедшая и к Павлу.
За околицей села провожавших ребятишек и жён ссадили, отец с матерью, стоя, обнялись в последний раз, мать крепилась, чтобы не зарыдать, но слёзы сами текли по её щекам. Она была беременна третьим ребёнком, но кто знал, что придёт война?
Больше всего запомнил Павел, как подбросил его отец вверх, поцеловал в щёчку и сказал:
- Расти сынок! А я вернусь скоро с Победой, выгоним фашистов с нашей земли.
Только став взрослым, узнал Павел, как в то время считали все и писали в газетах, что война будет недолгой, что врага выдворят быстро за границу и воевать будут на его территории.
Вспомнил Павел, как возвращались они домой по пыльному тракту, и мать долго стояла и смотрела в окно, в сторону, куда увезли отца.
Потом спохватилась - надо кормить детей и поставила разогревать в русскую печь, что осталось на столе от проводов.

Вот и все его детские непосредственные воспоминания об отце. А больше представлял он отца по фотографиям, которые часто потом показывала сыновьям мать. До войны семья жила хорошо.
Примечательностью села был вольфрамовый рудник союзного значения. Отец служил главным бухгалтером его продснаба, был человеком уважаемым, и в отпуск ездили они с матерью на юг. На фотографиях улыбались, то отец, вдвоём с матерью на отдыхе в Гаграх, то отец с Колькой на руках, но с ним, с Пашкой, снимка не было, и он как-то упрекнул мать:
- А почему папа со мной не снимался?
- Да была, сынок, одна – там вы с Колькой и отцом, забрал он её с собой. Вот приедет и посмотришь!

Но отец не приезжал. Помнил Пашка, как говорила мать соседке, что получила солдатский треугольник, что, воюет Владимир на Ленинградском фронте и зачислен в связисты.
- Мама, кто такой свезист? – спросил он её.
- Правильно - связист, сынок. Папа связь устанавливает между войсками, - отвечала мать.
- А как устана… устана…, - сбился Пашка от незнакомого слова.
- А, вот знаешь, есть такая катушка с проволокой, папа её раскручивает, а потом по проволоке по телефону разговаривают.
Про телефон Пашка знал, бегали они иногда вместе с братом на прежнюю работу отца, где теперь замещал его Ефим Датович, по прозвищу – большая голова. В первые дни войны бухгалтер, бывший сослуживец отца, попал под бомбёжку и получил тяжёлое ранение в голову, как-то неправдоподобно расширившуюся в размерах, справа выступали на сторону скула и часть черепной коробки.
Однако, комиссованный Ефим Датович, сохранил ясный бухгалтерский ум и был необыкновенно добрым к сыновьям бывшего главбуха.
- Какой умный, отец ваш, - говорил он братьям, усаживая пить чай с сахарином, зато каждому к чаю давал по прянику, наверно, нарушая жёсткий режим отпуска продуктов в то время.

Письмо от отца было только одно. Потом мать не получала ничего. Соседка успокаивала:
- Блокада там. Почта не ходит. Подожди, вот снимут, получишь сразу все. Много писем!
Мать улыбалась сквозь слёзы и ждала. Сорок второй, сорок третий, сорок четвёртый. В третий год блокаду сняли, письма не поступили; поехала мать в райвоенкомат, спросить.
Вернулась без лица, постаревшая, осунувшаяся. Сыновьям не сказала ничего.
Их уж стало трое, родился без отца Лёнька.
Колька, умевший читать к тому времени, доложил братовьям:
- Папаня у нас пропал без вести, сам бумажку смотрел.
Маленький Лёнька только хлопал непонимающе глазами, а Пашка спросил со знанием дела:
- Как без вести? Он же связист был, мог бы связаться по телефону и сказать, куда пропал?
- Дурак! – отрезал старший, - по телефону из Ленинграда не дозвонишься!

Много позже, Пашке стало уже двенадцать лет, поехал он с матерью в райцентр. Зашли к Петру Михайловичу – военкому. Мать была хорошей подругой Анне Дмитриевне, его супруге, она раньше работала тоже в школе в их селе, потом пошла на повышение - в Роно.
Пётр Михайлович, до комиссарской должности, курировал в районе рудниковые дела, отца знал хорошо и уважал.
Сидя со взрослыми за столом, за которым разливали они бутылку с рыжей наклейкой: «Водка», услышал Павел волнующий разговор.
- Ты прости меня, Глаша, - обратился к матери военком после третьей рюмки. – Уж семь лет прошло, понимаешь, что не вернётся Владимир, а я, ведь, раньше знал.
- Что знал? – схватилась мать за сердце.
- Ты бы уж помолчал! – зыркнула в его сторону строгая Анна Дмитриевна, но потом махнула рукой:
- Что делать, Глаша? Всё равно, правду когда-то надо знать тебе. Сейчас уж пережила, не волнуйся.
- Не пропал твой Володя без вести, - продолжил Пётр Михайлович, получив добро от жены. – Убили его фашисты. И погиб героем, полковую связь восстановил, но попал под обстрел.
- Так ты знал? – вымолвила мать.
- Знал и взял грех на душу, другую бумажку тебе отписал.
Мать беззвучно заплакала.
Подруга обняла её за плечи:
- Ты уж прости, Глаша. Я ему так приказала, жалко тебя было, жуть. А, вдруг бы не пережила, трое детей? Так, хоть какая-то надежда была.
- А где похоронен он?
- Это не знаю, Глаша. Писал несколько раз наверх, не сохранились сведения, много тогда хоронили, - вздохнул военком.

Так сидел теперь Павел перед компьютером, вспоминая немногие далёкие картины из детства, связанные с отцом.
И представилось ему, как ползёт его отец по ленинградским снегам, разматывая катушку с проволокой, сквозь колючую февральскую метель, как находит, наконец, на изрытом снарядами поле конец провода с другой стороны и скручивает его с проводом катушки застывшими, скрюченными пальцами.
Как заметили его немцы на снегу и стали стрелять пулемётными очередями, взрывая землю вокруг.
- Папа, папа! Прыгай в воронку! – закричал Павел.
Услышал его отец, послушался, и затаился в воронке.
Но увидел, что пули перебили провод связи.
Вылез он из воронки и пополз по-пластунски опять к катушке. Только пули достали его, пробили руки, но добрался он до проводов и сцепил их намертво зубами. И таково было его желание – сохранить связь, что мысль материализовалась, и, после смерти, так и остались сжатыми челюсти в холодеющем, парализованном теле.
И зримо увидел сын, как сумел отец в последний момент подтянуть руку к области сердца, где в нагрудном кармане хранилась его фотография с сыновьями.
      
       Эдуард Снежин (С)


© Copyright: Эдуард Снежин, 2005
Свидетельство о публикации №1504260041