Фото: Лида (справа)с Валей Лепетюх (слева)
Зима 1943-44 годов.(Мамины рассказы).
Жила Валя на улице Жуковского в большом одноэтажном кирпичном доме старой ташкентской постройки, какими раньше был застроен центр города: с высокими потолками (до трех с половиной метров), толстенными стенами, большими дверьми и окнами, с широкими подоконниками. В доме две квартиры с общей верандой.
Дом не отапливался, не было дров.
Пищу готовили на буржуйке в первой комнате, а всего их было две, огромные по 25-30 квадратных метров, одна из них проходная.
Семья Вали состояла из 4-х человек – мать, сестра 14 лет, брат 12 лет и Валя. В семье Валя была за старшую. Отец их недавно умер от сыпного тифа, он был железнодорожником.Мать - Мария Степановна, по рассказам Вали, очень его любила. Она часто вечерами заводила патефон и ставила пластинку из оперы Верди – «Травиата» - дуэт Альфреда и Виолетты. Это потрясающий дуэт, конечно, каждый его помнит! Когда Виолетта умирает на руках возлюбленного и поёт: «Покинем край мы, где так страдали, где всё полно былой печали». Я всё удивлялась Валиной маме: такая невзрачная на вид женщина, а в ней столько чувств, доброты и сострадания.
Жили они за счёт того, что Мария Степановна продавала всякую мелочёвку на базаре, разложив прямо на полу свое барахло. Бывало, выручки за проданное хватало только на один день на питание.
Приносила она продукты – овощи, масло, иногда мясо (конину) и умела хорошо приготовить, хотя тогда было всё вкусно. Шёл голодный, военный 43-й год. Зима. Как-то приготовила суп из черепахи – очень вкусный.
Однажды у меня вытащили хлебную карточку, правда до конца месяца оставалось три дня, всё же потеря была ужасной.
В центре города на перекрестках возникали стихийные базарчики, где люди продавали продукты и вещи. Вот на таком базарчике я продала свою промтоварную карточку и тут же с рук купила подового хлеба. В одной руке у меня были книги, а под локоть другой я зажала купленную краюшку. Не успела я сделать и шагу, как почувствовала сильный удар, и мой хлеб полетел в большую лужу под ноги. Вслед за ним кинулась стайка подростков-беспризорников лет 10-12. Они бросились на краюшку и лежа в луже, стали его есть, хватая размокшие кусочки. Из толпы на эту сцену никто не обратил внимания. Я, вся в слезах, вернулась к Вале. Они как раз обедали, но я не могла сесть за стол без своей доли хлеба.
И вот чтобы меня не унижать, Мария Степановна, спросила, нет ли у меня что-нибудь продать. Я отдала новую льняную простыню, которую она на другой день продала и купила продукты. После чего я воспрянула духом - у меня была своя доля хлеба.
Как-то однажды приготовила она жаркое, и знаете из кого - из собачки, которую поймал брат Витя. Очень вкусно пахло, но я догадалась по их разговору и к столу не пошла. Валя стала меня пугать, а она умела говорить убедительно со значительным выражением лица, сказывалась её профессиональная работа медицинской сестры в психиатрической больнице. Она внушала: «Лидка, не будешь есть - умрёшь от туберкулёза», -ничего не подействовало, а потом, когда она сказала, что если твоя мама пришлёт посылку, то они есть её не будут, это повлияло, да и голод взял своё.
Я попробовала, стала есть, а слёзы текли по щекам прямо в тарелку, уж очень жалко было собачку. Я была высокая и очень худая даже среди своих далеко не толстых однокурсниц и гораздо слабее их физически.
Валя просила Витю еще поймать собаку, на что он ответил, что в нашем квартале уже нет собак ни бродячих, ни хозяйских.
Занимали мы с Валей дальнюю непроходную комнату. Кушетка, на которой я спала, была очень старой. Все пружины торчали, каждая в отдельности. На кушетке лежал тоненький матрасик. А у меня было хорошее ватное одеяло и, вот как-то приспособившись, укладывалась между этими пружинами, немного подобрав под себя одеяло. Когда вставала, пружины поднимались вместе со мною, по очереди распрямляясь.
В середине зимы Мария Степановна, чтобы поддержать свою семью (торговля не шла), взяла в свою комнату квартирантов, устроив их за ширмой.Это были два молодых парня - эвакуированные из Одессы. Крепкие, сильные, однако имели «бронь» - освобождение от фронта по болезни, работали на Ташкентском пивном заводе. За жильё платили хорошо.
Внешне неплохие, но нас они не интересовали, раз «бронь» значит - не наши ребята. Как-то устроили застолье, приглашали нас, мы не приняли участия. Отношения – только здоровались. Они напрашивались к нам в друзья, но нас никто не интересовал.
Постепенно обжившись, они стали уделять нам особое внимание, обещали хорошую жизнь, каждый из них говорил – озолочу.
Мне очень помогло одно письмо. Я переписывалась с сыном маминой подруги юности Пелинской Мариэтты Теодоровны (т.е. Марии Фёдоровны - очень оригинальной женщины).
Как-то приехала на каникулы, а в дедушкиной комнате живут эвакуированные. Это оказалась Мариэтта Теодоровна с мужем из Херсона. Она стала рассказывать, как в начале двадцатых годов они жили в домах железнодорожников при станции Чимкент, вспомнила моего отца и меня новорожденной.
Так я с ней познакомилась, сблизилась. Пока бабушка днем отдыхает, наложу в подол баклажан, помидоров с огорода, или яблок и винограда и несу ей. Она же наладила эту переписку. Владимир был моряком дальнего плавания, немного старше меня и, наверное, у него кто-то уже был. Но переписка была интересной, в одном из писем он очень красиво описал вальс Глинки «Фантазия», я хорошо знала этот вальс и очень любила. Музыка Глинки мне очень нравилась, её часто передавали по радио, еще дома до войны слушала.
Вот это-то письмо и возымело действие, а то хоть с квартиры съезжай. Валя показала письмо Иосифу и наши «ухажеры» поняли, что мы не их круга. К лету 44-го года эти кавалеры укатили на свою родину.
Мы с Валей мечтали о лейтенантах нам ещё не знакомых, но только после войны.
Надо было готовиться, сдавать «хвосты», однако учебников в библиотеке не давали. К тому же на сдачу каждого экзамена нужно было добиваться разрешения в деканате. А с таким количеством задолженностей в деканат идти было страшно, могли и из института исключить, не разобравшись.
В деканате неразбериха, огромные очереди, кому разрешение на сдачу экзаменов, кому место в общежитии или справку для милиции на проезд в поезде.
Кроме того, у декана секретарь на пути, Анна Михайловна, она всему голова, наводит порядок в очереди: кого пропустит к декану, кого отправит на другой день. Мне она очень помогала, ведь ходить пришлось не один раз. Не зная чем отблагодарить - отдавала ей промтоварную карточку, всё равно их нам не отоваривали. Чтобы стоять в очереди, сбегали с лекций и даже практики, таким образом, создавались новые проблемы.
Хорошо помню нашего декана Введенского Д.А. и его заместителя Предельского Д.Ф., терпевших наши задолженности, не принимая резких мер! Я даже тогда мечтала, вот кончу институт и обязательно их отблагодарю за душевное отношение.
С большими трудностями сдавали почти одновременно академические задолженности и текущую сессию. Однако не все экзамены за третий семестр были сданы, остались биохимия, гистология, физиология.
Готовились мы почти всегда по ночам, вот Валя читает, я начинаю дремать, а Валя кричит: «Лидка, я же тебя жить пригласила, чтобы учиться и хвосты сдать, а ты спишь, читай теперь ты». Я в ответ: «Валя, я же всё слышу, читай лучше ты». Учили мы анатомию, как сейчас помню, а это настоящий зубрёж.
Из-за «хвостов» стипендию не получали, поэтому весной Валя устроила меня работать в поликлинику процедурной медсестрой и сама там же работала, только в другом кабинете. Утром учились, а во второй половине дня работали.
В те годы в Ташкенте свирепствовала малярия, и я должна была делать инъекции хинина. Уколы очень болезненные, кроме того, отопление и в поликлинике не работало, было очень холодно, хинин приходилось разогревать на водяной бане, вот мучение настоящее, однажды флакон с хинином лопнул.
Учебный год заканчивался. В результате мы с Валей не успели сдать ещё три экзамена по текущим предметам. Пришлось мне с новыми «хвостами» уехать на каникулы домой.
Дома предстояла тяжёлая, изнурительная работа на жаре в огороде и на подхозе. Но все равно это было радостью, вернуться из Ташкента домой.
С начала войны в каждом чимкентском доме жили эвакуированные люди. Дедушкин дом был, по сути, времянкой, построенной в 1911 году и состоял из двух небольших комнат и кухни. Деревянные полы были только в одной комнате. В кухню, где была печка, подселили двух женщин с Украины. А в дедушкиной комнате жили Пилинские из Херсона. Он спал там же, за занавеской. В светелке спали мама, бабушка и тетя Валя. На каникулах прибавлялась я. Валя тогда уходила спать в сарай на сеновал.
Все эти военные годы переносились очень тяжело. Крестьянский труд при сорокаградусной жаре особенно в июле месяце. На окраине Чимкента нам выделяли участки под огороды. Помню, как мы с тётей Олей не раз ходили, чтобы рыхлить кукурузу после очередного полива. Только кажется, что в наших местах «ткни палку и она вырастет», нет, без полива ничего не вырастет, и рыхлить надо обязательно, иначе земля покроется грубой коркой и растения засохнут.
Работа не из легких, солнце печёт, кукурузные листья, покрытые жгучими ворсинками, царапают кожу, местами ссадины до крови, и очень хочется пить, а вода, взятая с собой, теплая, жажду не утоляет. Тяпками «пушили» - разбивали сухую землю, подправляли арыки, чтобы вода попадала к корням.
К вечеру надо собирать арбузы и дыни, свёклу или ещё какие-то овощи. Арбузы носили в мешках наперевес через плечо, а в руках сумки с овощами, тяпки. Поклажа почти неподъёмная, если в пути где-нибудь остановишься, потом очень трудно поднять на плечо мешки с арбузами и дынями. Так еле доходили до дома, уставшие, обожженные солнцем, и сразу к воде из колодца: напиться, смыть соленый пот. Зато радовались принесенному урожаю.
Кстати огороды эти охранял всего один сторож, но не было никакого разбоя!
Бабушка носила траур по погибшему в 1943 году сыну Петру, очень переживала, убивалась. Мы все любили дядю Петю и горевали. Его вдова тетя Рая с дочками жили у тети Оли, так вместе было легче прожить, хоть и в тесноте. Собирались все вечерами у нее, приносили каждый свой хлеб, а тетя Оля всегда находила тарелку супа. Грызли семечки, мечтали о жареной картошке и говорили о войне.
Сведений было мало, только то, что передавали по радио. Радовались сводкам, в которых сообщалось об освобождении городов.
Рабочие карточки были у мамы и тети Вали, дедушке и бабушке помогал дядя Митя, высылая деньги, хотя сам кормил большую семью с тремя дочками. Да за дядю Петю бабушке стали платить пенсию. Все равно было очень трудно.
Очень тяжело было смотреть, как трудились бабушка, дедушка, моя мама. Излишки овощей тётя Валя продавала на базаре, а мама носила молоко на свою работу на почту для продажи сотрудникам, на вырученные деньги покупались продукты – хлеб, сахар, последний очень был нужен для заготовки варенья. Варили варенье из вишен, слив и даже винограда.
Очень выручала корова, откармливали одного поросенка к зиме, больше не могли. Корм-солому покупали у узбеков, которые на ишаках или верблюдах привозили ее прямо во двор. Топленое сало мама присылала мне в Ташкент - очень выручали ее редкие посылки.
На зиму сушили фрукты, виноград. Я очень любила забираться на чердак, где сушились сливы. Они слегка подсохшие становились очень сладкими. Таким образом, бывая на каникулах, несмотря на трудности, я отъедалась.
Однажды дедушка вырастил двух поросят, пришло время их «выкладывать» – удалять яички, чтобы потом не было специфического запаха от мяса. Обычно приглашали ветеринара, а дедушка решил сэкономить и сделал все сам, но неудачно и один поросенок погибал от кровотечения. Помню, среди ночи дедушка поднял меня: «Пойдем, внученька, помоги мне». Мы вдвоем разделали поросенка, я впервые была допущена к такому важному хозяйственному делу – пригодилось посещение анатомички.
Дедушке уже тогда было больше семидесяти лет, однако он все время трудился, не смотря на начавшуюся астму. Позже, после войны он завел пчел, выезжал на лето в горы с ульями, качал мед. Мы все его ели, еще оставалось на продажу. Благодаря пчелам дедушка от астмы вылечился.
Продолжение: http://www.proza.ru/2010/02/21/57