Площадь Революции. Отношение к себе (минимонолог Кости Балчуг)
Сволочизм! Полнейший сволочизм! Блюю под старым мостом (символом мостка между старой и новой жизнью, во всяком случае многие, к которым отношу и себя, это так представляют!). Блюю на свое веселье! Сволочизм! Полнейший сволочизм! Как ненавижу, скрученный жестокой реальностью, все эти камни, деревья, скульптуры! Как же мне плохо! Даже воздух не спасает. Чистый воздух “перемен”. Мелодия псевдопанковского “Сектора Газа” из наушников. Чувствую себя полной скотиной, едва взгляну на новости по ящику. Парни гибнут в Чечне, парни пьют водку в пикетах по поводу войны в Ираке, а мне здесь — пить пиво, курить свою “Приму”, и ничего, даже жить вроде! Хоть и полнейшая муть порой нападает на разум! А еще какие-то толстые дяди в пиджаках говорят о “трагедии ситуации с выплатой бюджетникам заработанных ими денег...”. И даже не краснеют, когда это все говорят! Толстые дяди, соберите все свои бумажки из карманов своих пиджаков с номерами своих счетов в банках уважаемых, нейтральных стран да скиньтесь, а то все языками пыль поднимаете. Это вы еще в хорошей стране живете, уважаемые толстые дяди, а вот через несколько лет придут те, кто будет воспитан теми самыми бюджетниками, о которых вы так печетесь, тогда я на вас посмотрю! А лечить будут вас те же самые бюджетники!
Блюю! Сволочизм полнейший! У меня же все таки ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ! Сколько там мне протикало? У... Сволочизм чистой воды! Блюю на свой день рождения!
Перебрал у своего приятеля, старого и нужного, как и сам, приятеля, которых немного остается с течением жизни. Он подумал, что лучший подарок — это водка! Вообще-то, правильно подумал, но не в таком же количестве в самом деле! Я хотел попользовать бабки, которые подвернулись под руку в его квартире, но мне круто отказали. Оказалось, что бабки приватизированные, и это посягательство на чужую собственность. Ну и хрен с ним. Мне без бабок блевать под старым мостом сподручнее. Представляете мою морду во время оправления естественных надобностей, если бы я был человеком с бабками в кармане! А ведь надо как-то их справлять, естественные надобности, в самом деле. Золотых унитазов мне и во сне не светит пока. Мы не олигархи, мы даже не цари помойки, мы простые лирические герои и наше дело правое, но пока, почему-то, все говорят, что наше дело левое...
Вечер без бабок, вечер крутой ручной работы. Мне это не грозит, у меня тикает строго по заказу. Полнейший “асекс”. Бывают иногда и такие! А вы что подумали, моя душа совсем уже в небеса улетела, Христу ноги моет? Не дождетесь! Ну да, разумеется, моет, но ведь эта хренотень еще живет здесь, в городе Твери, ходит по его меняющимся улицам, с меняющимися памятниками архитектуры по периметру — где краской заляпают, где переделают заново...
В церковь что ли зайти, хоть воску матушке поставить! Жалко что ли, нисколько не жалко для моей матушки, с меня не убудет! Блин, как же достало все, как припекло! Лики святые, ладан, крещусь на пороге... Бог стыдливо отвернулся. Правильно. Зачем ему такое создание, как моя внутренность?! Зачем мне такой стыдливый Бог?! Как надоело лицемерие, даже у Бога его полные штаны! “А у них была страсть...”
Слушай, читающий эти строки, знаешь, говорят есть где-то там Бог! Можно разбить тарелки, можно начистить морду, можно полюбить очень нежно. Это все любовь. Разве не так? Почему тогда он один хочет остаться чистеньким? “Перепиленного полковника Костенко...”. Напрочь. Навсегда. Черт, как же хорошо! Полетать что ли?
Блюется под старым мостом хорошо и мне хочется слится со спокойной стеной для обретения полного и бесповоротного покоя, дьвольской ловушки для усталой души. Зачем Бог придумал дни рождения? Полнейшее “Адью”. Хорошо хоть мне только пепельницу в виде “бычков в томате” падарили, а могли и веревку с мылом. Концептуальная вещь. Керамическая банка, иммитирующая вскрытую консервную. Классно. Помойка в виде искусства! Жизнь в виде искусства мы проходили, а вот помойку в виде искусства — это радует, это похоже на особенный шик. Полетать что ли в самом деле?!
Ну вот, приперлась, мечта что ли?.. Платье красное одна штука, юбка черная в единственном экземпляре, губы сочные в неповторимом варианте, волосы — парик от кутюр... Шик, блеск, мечта. Я оторвался от своего очень необходимого моему организму занятия и поискал на линиях “шарман-отеля” ценник, но не смог его найти. Желание шика оказалось разумным и естественным. Я облажался со своей тоской о пролетарской “эстетике” нищеты. Разумным и естественным может быть и тоска по шарму шага, жеста, шарму линий и форм, именно шарму, а не лошадинной лепке. Но к Наташке это мало относилось. Кто может воспринять соседку по детсаду в качестве “шарман”-модели, полной шика и особенного аромата, тот истинный романтик. Оно, ведь, как бывает, либо полный и бесповоротный “ах” относительно “шарман”-моделей, как-будто они уже и писать не ходят, либо полное и бесповоротное “у” относительно тех самых линий, как-будто они из грязных, сальных, мохнатых лап не вылезают. Кто может сказать, где та самая щелочка, в которую можно пронести свое мнение, где та грань незримого каната, по которому можно проскользнуть и не упасть? Увы, каждый решает сам, вот и я решаю сам, потому что лирический, потому что герой. Наташка полная “шарман”, полный шика, которая и писает, когда ей захочется и даже... О, мне, вообще, стремно...
Наташка — шарман-фам нашего двора (если я правильно раставил слова фразы “шерше ля фам”), приперлась и смотрит иронично так, смешливо, над моими попытками вернуть к реальности мой испорченный механизм тела. Сразу видно, девушка пользуется продукцией фирмы FABERLIC, ни одной естественной, эмоциональной морщины у нее на лице не возникает, оно гладкое, как... младенца, и так хорошо становится, что забываешь о Вадиме, который ждет нас наверху. Он все еще надеется, бедный, что мы попадем на дачу. Наивный, на чудо надейся, но сам не плошай...
Воспоминание о чуде позвало меня вернуться к моим упражнениям...
Наташке однажды надоело все на свете и она решила потерять свою девственность. Произошло это, как у всяких классных девчонок, довольно рано по меркам официального мнения. Но посмотрите на носителей этого официального мнения. Им только шали не хватает и лавочки возле подъезда. Наташка, будучи девочкой умной, сходила вначале к врачихе, которая не брезговала поговорить на тему любви с малолетними, благо специализация позволяла — генеколог она была. Врачиха была славна и уважаема в городе, поэтому она пошла на встречу порыву молодой души, возжаждавшей любви. Хорошо, что такие врачихи еще сохраняются как вид в нашей медицине, а то с нашим максимализмом в вопросах приобщения к радостям любви у нас получается как всегда. А всегда максимализм приносит только ранние беременности и половые нездоровья. Генеколог не отличалась стыдливым отношением к этому вопросу, она отличалась разумностью и реальностью, поэтому когда на горизонте Наташкиной судьбы появился Вадим, девушка была вооружена познаниями и прочими хорошими штучками. Только любовь, как чувство, обошла Наташку стороной, поэтому теперь она всегда отличается особенным оптимистичным подходом к жизни...
Суворовское училище. Белая голубка помоек (продолжение минимонолога Кости Балчуг).
Наталья Медведева умерла! Тихо, прямо во сне, не просыпаясь для прощания с этим дерьмовым миром. Она не снизошла до такого паскудства — прощание с этим миром! Женщина-скандал, женщина-страсть умерла тихо, как умирает тоненький солнечный луч, постепенно слабея в толщах наступающей черной темноты. Я плачу на твоей могилой, сама чистота, тихо, у себя в коморке, плачу, растирая твое имя по своему лицу, как растирает косметику старая шлюха — жизнь, принимаясь плакать над Смертью. Трибунал приговорил эту дряхлую развратницу — жизнь, на вечную испорченную косметику и слезы над Смертью! В твоем зеркале прошли города и веси этого мира и им не осталось места в твоей душе. Наталья Медведева — Агнец этого мира, а безжалостное и прямое зеркало ее шагов отражает вас всех изнутри! Неча на зеркало пенять...
К окну прилетел белый голубь с черными крапинками. Посмотрел на строчки, рождающиеся в компе, склонил голову с красноватым глазом и застыл. Казалось, что птиц вот-вот стукнет клювиком нежно-розового цвета прямо в раму. Похолодело на душе! Суеверие! Примета! Обошлось... Белый гость внимательно посмотрел на ползущие строчки и заворковал, смешно наклоняя головку, приседая, прямо как перед королем. Большой белый птиц распустил хвост и откинул головку. Он привествовал меня! Пришлось встать и смешно поклониться солнечному дню. Я был похож на сумашедшего в тот момент, но так захотелось поклониться воркующему белому оперенью! Кому же кроме него. Отцу святого Христа, в Библии так написано!
Наталья Медведева умерла! Черная пропасть превратилась в воркующего белого голубя и никто не заставит ее вновь вернутся в этот дерьмовый мир! Развернуть свои чресла и раскинуть черную впадину на весь мир — это почти преступление, которого она не заслужила.
Замри ты радость безоглядная
На точке ноль, пред взлетом вверх,
Пусть тишина войдет закатная
И примирит с душою всех...
Потом луна руками белыми
Укроет в темень нас с тобой,
Но этот миг плодами спелыми
Одарит взгляды, образ твой.
Потом я лунными дорогами
Пройду по телу не спеша...
А может ласками нестрогими
Вмиг обогрею, чуть дыша.
Пока ж пусть царствует минута,
Повенчанная белою луной,
Душа взлетит и будет утро
Для нас с луной, с тобой, со мной...
Я хотел бы, просто мечтал бы, чтобы она умерла пронзенная своим Богом, пронзенная страстью, радостью. Хотел бы, чтобы голубка взлетела в небо прямо из объятий своей любви в объятия небес, в лоно церкви Христа. Она так хотела этого! Безумная, так ждала любви, хотела быть распятой страстью. Наталья Медведева — была большая Страсть, пронзающая весь мир Страсть, и нет такой Любви, которую не смогла бы опрокинуть космическая Страсть — Наталья Медведева! Счастья тебе, белая голубка помоек, там, где пребываешь ты теперь!
Первая горбольница. Признаки с призраками.
Сати первым делом, которое произвела на свет следующим утром, позвонила Костику домой, намереваясь узнать о его самочувствии. Конечно, стоило и организм свой поправить, но это можно было сделать по ходу дела. Потому-то, прижимая трубку одной плечом, Сати пыталась открыть бутылку крепкого пива, которая никак не поддавалась на ее “уговоры” ни в какую не желая реагировать на сабые усилия отравленного организма. Трубку пришлось отложить, все равно там звучали долгие длинные гудки и занятся исключительно бутылкой. Когда благословенная жидкость полилась, наконец, на пустыню ее внутренностей, она услышала в трубке женский голос. К телефону подошла его мать, которая ни сном ни духом незнала о местонахождении собственного сына. Это показалось девушке странным, ее приятель не собирался никуда после вечеринки заходить. Но всякое бывает, поэтому девушка не стала настаивать. Ближе к вечеру девушка вновь набрала знакомый номер. Узнав о том, что Костика до сих пор нет, она почему-то встревожилась не на шутку, может быть еще и потому, что просто не могла представить парня, своего приятеля, ударившегося в загул, скорее какая-нибудь комета свалится на Землю, чем это произойдет, тем более особенных причин для этого депрессняка девушка не могла заметить на горизонте жизни. Сати поспрошала немного у матери, но та было на то похоже, знала не больше нее самой о передвижениях парня. Пришлось бросать все свои дела и мчатся на другой конец города.
Сати Казанова приехала так быстро, как только смогла. На пороге квартиры появилась заспанная мать Костика. Может быть неожиданная гостья потревожила ее вечерний сон.
— Что случилось, Сати, я думала Костик остался у тебя, куда же он по-твоему мог подеваться? Ты совсем перепугала меня по телефону...
— Пока не знаю, можно я посмотрю у него в комнате, может там есть что-нибудь, объясняющее его исчезновеновение! Вы только успокойтесь и не волнуйтесь... — подбирая слова, на ходу бросила девушка объяснение встревоженной матери своего друга.
Странная манера успокаивать людей никак не задела хозяйку. Женщина открывавшая дверь, остановилась на входе в комнату своего сына и рассуждала вслух:
— Может не стоит волноваться и он у подружки какой заночевал...
— Вы знаете хотя бы одну из них, вы их видели? — поинтересовалась гостья, осматриваясь в комнате.
— Нет, но мало ли, вы же молодые, люди современные, можете через пять минут после знакомства заночевать где-нибудь! — горько сказала она, — Сати, может в милицию позвонить?
— В милицию? — скептически переспросила Сати, — вы знаете сколько людей пропадает, а находят единицы! С другой стороны, там все равно скажут, что рано бить тревогу, надо выждать три дня, пять дней, в течении которых Костика могут просто напросто убрать. Хотя это вряд ли, это во мне катострофичное похмельное состояние бурлит, так что не обращайте внимания!..
— Убрать? То есть убить? — удивилась женщина, — а что такого сделал Костик, чтобы его убивать? У вас, девушка, действительно похмельное восприятие мира!
— Вот это я как раз и пытаюсь выяснить! — настойчиво ответила девушка, — вы не помните, в последнее время не было каких-то странных звонков, странных встреч у Константина. Может друзья какие заходили, которых вы раньше не видели, кто-нибудь интересовался им или его работой или чем-то с ним связанным? — подняла девушка взгляд на женщину.
— Да вроде нет, Костик же, сама знаешь, как помешанный на своих красках, все время что-то растирал, смешивал, редко даже из дома выходил, не то что с кем-то там встречатся!.. Хотя, кажется заходил один парень, бабушкину икону приносил, спрашивал у Костика, может ли он ее отремонтировать, память, говорил, о бабушке единственная и что-то в этом духе. Заплатить пытался, только Костик не взялся за это дело, он сказал, что у него и так много работы, и он просто не может брать лишнюю. Что-то подобное кажется было... Обычный такой интелегентный парень, очень воспитанный, “здравствуйте”, “до свидания”, не то что “привет” какой-нибудь, или “пока”. И еще девица какая-то приходила, сказала что подружка школьная его, хотела повидать на прощание. Она вроде как собиралась за границу уежать...
Пристрастие женщины к вежливым словам объяснялось очень просто, она работала учителем литературы и русского языка много, много лет, поэтому просто органически не могла переносить всякие новороченные слова.
— А эта подружка телефон или что-нибудь подобного не оставляла?
— Нет. Я потом посмотрела на фотографии школьные сына, там ее тоже нет. Может она наврала про школу?
— Все может быть, пока я тоже ничего сказать не могу! — Сати хищным взглядом окинула комнатушку. Пока ничего постороннего не привлекло ее внимания, — а давно они приходили к Костику?
— Да с недельку назад, сын мне ничего так и не объяснил по поводу этих своих гостей...
Конечно, рассчитывать на то, что в комнатке Костика можно обнаружить явные следы тех событий, которые послужили причиной его похищения, или по крайней мере его исчезновения было бы по меньшей мере глупо, и Сати это отлично понимала, пытаясь обнаружить хоть какую-нибудь зацепку по которой можно было бы дальше продвигаться в поисках. Ничего в вещах приятеля не было особенным. Сати не могла себе объяснить, почему она так рано паникует, начиная лихорадочные поиски, тем более речь не шла о министре, или бизнесмене, но какое-то внутренее чутье подсказывало ей, что не все чисто в этом странном исчезновении. Девушка привыкла доверять своему внутреннему чутью, которое не раз помогало ей в самых запутанных историях, вот и теперь она доверилась чутью, подсказывавшему ей необходимость решительных действий.
— Сати, может чаю? — заглянула в комнату хозяйка квартиры, — у меня даже домашнее печенье есть!
— Чай можно, только покрепче, а вот печенье в следующий раз, кусок в горло не идет, Марья Валентиновна!
— Сати, не волнуйся ты так, может Костя девицу какую повстречал по работе, а не по любви! Вернется он к тебе, куда же ему больше податся!
“Куда мог оправится молодой человек после того, как покинул нашу теплую компанию? — задала она вопрос самой себе, и зная молодого человека, которого имела ввиду, однозначно ответила, — к себе домой разумеется!” Вспомнив примерное время, когда Костик решил уйти домой, Сати поняла, что сделать он это мог только пешком по нескольким причинам. Во-первых этот вид передвижений был удобнее всего, напрямик от дома, где жила Сати до дома, где обитал Костик было довольно недалеко, а вот общественным транспортом выходило много дольше, во вторых ночью можно было доехать только единственным лоступным видом транспорта, то есть такси, которое было явно не по карману блестящему представителю музейного дела, поскольку этот блеск во все времена поддеживался плохо, а уж в современное смутное время тем более. Именно поэтому Сати отправилась к себе домой пешком. Она была неуверена, что повторяет путь Костика, но не сомневалась, что отклоняется от его маршрута не так уж далеко. Маршрут проходил мимо набережной во все часы недолгих летних ночей обитаемой какими-нибудь персонажами городской жизни.
“Ну и что же дальше? — подумала зло Сати, — что же теперь, бегать по всем проулкам искать каких-нибудь страдающих бессонницей бабок и прощупывать их на осведомленность!?” — она сплюнула от досады. Ей не хотелось подключать к этому делу Гарика, у которого имелись кой-каие связи в различных кругах “общественной” жизни города, в том числе и среди людей, которые обычно знают все, или могут за довольно короткий срок узнать все. Методы работы этих людей обычно не отличались щепетильностью, но всегда давали высокий процент “кпд”, если можно применить этот термин к такому тонкому механизму, каковым является сбор информации. Ей не хотелось подключать Гарика, но она не видела другого выхода из сложившихся обстоятельств.
Гарика она нашла в гараже, который был возле его дома в пригороде. Домик был небольшой, гараж тоже был небольшой, Сати подивилась вкусам большого Гарика, его стремлению ко всему небольшому. Хотя его жилище и было небольшим, но оно было очень функциональным, приспособленным для жизни и отдыха от дел праведных. Этакий домик в деревне, словно сошедший с рекламных роликов в известной пропаганде очередного масла. На маленькой веранде, куда они переместились для важного разговора, как только Гарик отмыл свои руки от масла, стоял небольшой круглый столик и несколько стульев.
Парень как-то довольно неожиданно ненадолго пропал с ее поля зрения, занимаясь своими проблемами в какой-то довольно небольшой конторке по зарабатыванию денег на каких-то производственных делах. Конторка производила напитки в небольшом количестве. Вложение оказалось весьма прибыльным, но и конкуренция на рынке была нешуточной. Единственное что спасало конторку от полного краха было количество произведенного продукта, она было достаточно небольшим, чтобы залеживатся на его складах. Технология производства, которую Сати однажды видела, была поставлена на довольно современный уровень, хотя качество продукта, который при этом получался, не отличалось от большинства подобных напитков.
Сати спокойно принялась излагать ему суть своего дела, и когда закончила была удостоена кивком головы. Это было единственное из набора реакций на услышанное, на что сподобился Гарик. Девушка ожидала по крайней мере мгновенного плана, но видно этого добра не было в голове Гарика, как впрочем у нее самой тоже.
— Может подождать немного, авось он сам объявиться? — скромно спросил Гарик.
— А что еще остается? У тебя правда никаких мыслишек нет по этому поводу?
— Нет, а что должны быть? Ты ввалилась ко мне довольно неожиданно, ты так не думашь? Ты бы хотя по телефону подготовила меня, может быть я смог бы что-нибудь придумать. Что ж будем работать, и если твой принц не объявится начнем прощупывать почву. Как ту думаешь кому он мог понадобится?
— Если бы я знала, я не стала бы к тебе заявлятся! Ума не приложу! Если они хотят денег, то это самое глупое, что можно предположить относительно Костика, а что-то другое... Даже не знаю какие дела могли быть у него, если его вот так вот взяли в заложники. Он даже ни в каких делах не был замечен, во всяком случае я бы знала, шило в нашем мешке сложно утаить!
— Будем ждать и верить! — неопределенно проговорил Гарик.
Это был самый не популярный ответ на ее проблемы, но другого похоже и невозможно было ожидать!
— Ждать я могла бы и без тебя, это неправильный ответ! Людей уже убивают!..
— Что же мне теперь все бросить и бежать искать твоего любовника...
— Не любовника, а любовь, это, сам понимаешь, разные вещи...
Пролетарка. Журчание родника
Музейные дела приводили Костика Балчуг прямо в “объятия” многих и многих людей. Так не хотелось этих “объятий”! Так не хотелось этих лживых глаз! Хотелось чего-то чистого и светлого. Отпусти его, холодный город, туда, где он сможет развести костер в тишине и погреть свои кости. Город равнодушен. Ему все равно. Да оно и правильно — на все позы не хватит эмоций. Беречь себя надо... Наверное... Может быть... Город сумрачно сер. Он воздает только после того, как тело, остывшее после ухода души, понесут по его улицам. На это шоу не продаются билеты. Все кассы заколочены на реализацию вселеннского плача. “Ну, теперь понесут тихо...”! Зато плач будет громким, шоу не проплаченным, венки от души...
Она была поэтессой! Героиня маленькой легенды! Галина Безрукова была... Взволнованно смотрела на всех большими глазами, растаявшая в лихолетиях женщина, и казалось, что в следущий момент этот взгляд затопит рекой твой стол... Те, жестокие, держали символ, легенду в “сухом месте”, и не кому было помочь человеку. Они такие большие, умные, так любят свои кровожадные, красивые идеи, каждый раз надевая веревку очередной такой идеи на ничего не понимающий народ, эти знают все. Теперь вот знают, как делают деньги большие дяди. Жестокие не знают только, что делают с героинями...
Безрукова была испуганными глазами истории с горькими слезами последних дней счастливой сказочной идеи, что можно построить рай земной, где всем будет тепло и счастливо. Поэтесса красной мечты, она не дожила до замены на воротах этого великого города Солнца рубиновой звезды белым крестом. Счастливица! Видение счастья продолжает свой ход, и что с ними делать, с этими зыбкими видениями, теперь даже она не подскажет.
Перед вами сидела женщина Печаль. Тихо приходила за свой стол, на котором застыли чернильные пятна газетной молодости, за который ее душа держалась так, словно этот ящик был якорем, и тихо топила свою грезу в пьянящем воздухе перемен. Иногда в ней просыпалась журналистка, и Вселенная очень усиленно что-то строчила треснувшей ручкой, иногда пускала слезу, надоедая заботливым женским взглядом... Только одно было ясно до конца — перед вами Молодость, Тоска, Воспоминание. Много ипостасей? Так что вы хотите от легенды? Эти штуки такие, они волнующие и широкие, даже если местного масштаба. Галина Безрукова — миф местных девятиэтажек. Волга начинается с ручейка, поэзия начинается с легенды, с печали, с Женщины. Жизнь была поэзией...
Лети солнечным лучиком навстречу солнца идеи — маленькая ракита над рекой словестности, которую не смог сломить даже ветер перемен...
Ты знаешь эти окна,
Ты вросла в этот камень,
Где ниточкой соткана
Бесконечность твоими руками.
Старый клен у порога
Попрощался с тобой,
Снова грусти дорога —
Шаг в удел неземной.
Пусть случилось Асолью
Долго в темень смотреть,
Пусть проплакалась болью —
Прошептать, не пропеть!
А корабль застрял,
Паруса опустил,
Я у моря не ждал
И цветы не носил.
Жил другим наваждением,
Жил в другой я стране,
Двери рая спасением
Раскрывались не мне.
Те закрою я двери
На замки моих криков,
Кто же в небо поверит
Не дождавшийся бригов...
Костик стоял тогда на маленькой могилке и простые цветы и яркие осенние листья, которые так любила Безрукова, смел порыв ветра. Вот и все, что остается от порывов, от жизни! Как же мерзко все это, даже пиво не спасает. Отворачивается, бежит к деревьям, быстрее, немного подальше от легенды. Кора старого, живого клена окрашивает не самая приятная краска на свете, краска тихого заката. Он убежал от легенды. Жаль, она была такая печальная и волшебная! А он, опять, такой мерзкий, такой “ушербный крокодил”, как его однажды назвала какая-то истеричка в юбке, не смог принять поэзию, понять ее штрихи. Ну вот, опять... Это было прошлой осенью, а вот теперь это воспоминание всплыло, словно льдина из мутноватой весенней воды и не хотелось оставлять половодье его души. Может это кому-нибудь нужно, хотя бы Костику...
Комсомольская площадь. Желтые, черные полосы
Чудесные желтые полосы, чудесные черные полосы, чудесные серые полосы...
Мягкие кресла, клетчатый плед, женщины, свечи...
Розы падают на пол. Красные, как всегда, розовые, как всегда, и черная, одна, не как всегда.
Раиса Горбачева умерла, просто от рака. Так говорят. Женщина — тень Политики ушла тихо от рака (так говорят)... Первая истинная леди страны ушла в розовое море. Это было так давно, что страшно даже вспомнить когда.
Розы падают на пол. Красные, как всегда, розовые, как всегда, и черная, одна, не как всегда...
Умерли все, осталась только Таня, и она самая живая из всех живых...
тень размыта на стене
сумерки
так легко сегодня мне
ночуется
не болит моя душа
не тревожится
я по краю чуть дыша
осторожненько
чтобы миг тоской разбить
хватит старости
чтобы грезы все убить
хватит жалости
чтоб впотьмах тебя любить
хватит смелости
чтобы дальше мне не жить
хватит зрелости
Костик смылся в деревню. Там удивительно чисто для того, чтобы остаться в живых. Все умерли, осталась только Таня — памятник времени...
После неожиданного акта любви по принуждению, он едва не влюбился в свою похитительницу. Он читал об этом синдроме, но не думал, что и сам окажется подверженным его пагубному воздействию. Но все осталось позади, а впереди была деревня и только, и целый ворох воспоминаний...
Ему вспомнилась большая Таня в интерьере общаги на Антонова-Овсиенко в Самаре. До этого он жил на Блюхера, а мягкая мечта пришла ко нему на обшарпанное, выделенное институтом, койко-место. Она была очень большая, но удивительно гибкая. По первому взгляду и не скажешь. Потом, в качестве доказательства своей бурной молодости, ему фотку показывали: хрупкая, востроносая девица и бальном платье. Ничего общего с обманом глаз, который зовется реальностью.
— Это я на конкурсе спортивных танцев! — с гордостью в голосе говорила бурная зрелость.
Костик честно пытался разглядеть в девице Таню, но не мог ее признать.
— Да, тяжела наша жизнь... — только и осталось ему присвистнуть от удивления. Никак не верилось глазам своим.
— Да нет, нормально... — как-то неопределенно проговорила они пошли с большой Таней на сейшен в сторону улицы XXII партсъезда, на съемную квартиру ее самарского бойфренда, который превратился в ее друга во время командировки в любимый городок, пристанище мужа и детей активной зрелости. Так иногда бывает с большими Танями, у которых очень большое сердце...
Плясали они долго, пока девушка не взмолилась:
— Ну и что, так и будешь возбуждать меня, пойдем что ли... — утянула Костика в сторону.
Костик тонул в большом лоне, и не мог найти себя. Подумалось ему тогда, что так же он может утонуть по жизни: много, много всего, и никак не доберешься до самого главное, до цели, ради которой пошел в это “много всего”
Потом была другая Таня, уже на улице Горького, в общаге с видом на Волгу. Прямая и конкретная, как доска. Было понятно, что много не мало, а мало просто не бывает. Если стукают по черепушке, то мало не будет, лишь бы не было слишком много.
Другая активная зрелость долго ломалась и упиралась. Она берегла себя для своего гвоздя. Хотелось плюнуть, что он и сделал. Не хотелось гоношиться ради такой изломчивой зрелости, толком не знающей зачем она позвала мужика в комнату. При ее-то годах могла бы и догадаться!..
Все умерли, остались только Тани, разные...
Он лежал в полевых цветах будущего сена и думал над смыслом бытия, пока проходящая корова не издала соответствующий звук, ему почему-то стало не до бытия, стало тоскливо и противно от запаха коровьего говна. Так еще бывает вселенски тоскливо маленькому, дружному народу. Вечная печаль под вечными звездами вечного Бога, которого они вечно ищут, подсчитывая на конторке вечные цифирьки вечной прибыли. Они кричат иногда, что надо бы работать, только не скажут какой в этом прок, если вечные звезды давно уже застолбили для них светлые небеса. Боже, неужели у тебя есть только этот вечный народ, а все остальные просто вымерли?..
Республиканская. Деревня
В деревне хорошо! Мимо проходят “социальные аутсайдеры” целыми толпами. Они, эти самые “аутсайдеры” получают зарплату в двести рублей. Даже Костик, на их фоне, кажется себе Рокфеллером.
Тройка-птица летела, пыжилась, подцепила по дороге тачанку, а теперь и вовсе развалилась и до ипподрома доскакала! Костик поставил на пегую в яблоках! А вы? Ах у вас нет средств? Как можно? Социальный аутсайдер! Ах, вы еще и работаете?! Как можно! Социальный аутсайдер! Ни за что, никто на свете не заставит меня поверить, что проходящие хуже Рокфеллера... Они намного лучше, но это “хорошо” у нас не оплачивается...
А пегая мчит быстрее всех, жаль вы не наблюдаете за скачками к городу Солнца. Это такое увлекательное зрелище, это такой драйв. “Следующий заезд через десять минут, делайте ставки, господа. Карты, деньги, два ствола сдавать в камеру хранения...”
Это Костик включился в вашу игру, в чужую игру, поставил ставку в казино на удачу. Его окружают боговеры, они ставят на “зеро”, а фишка художника лежит на удачу, а вдруг улыбнется. Какой классный будет отмаз от этого мира! Он будет самый счастливый “удачник” страны. Боговеры ставят на “зеро”, а надеются сорвать куш. Они тоже включены в рамки большого казино. В них жива вера, что в этой жизни на “зеро” срывают куш, а где-то там, когда-нибудь, они сами, не ставя ни на что, возьмут банк. Кто поверит в бессмертие в этом мире, на земле, если хочется лететь в небеса в качестве “зеро”. Ну почему все так плохо о себе думают! Разве дети Создателя могут быть “зеро”? Найдите мне того, кто поверит в неискренние слезы? “Москва слезам не верит!”. Москва верит делам, пока не самым лучшим, но и это тоже пройдет, и это истина Вавилона. В казино “зеро” так и называют: “зеро”, а удачу так и называют: “удача”. А как хотелось сказки, как до колик в животе хотелось сказки! А нету... Вот... Иванушка-дурачок проснулся, огляделся вокруг, а драконы-то уже все побиты, а кругом царства-государства чужие, и никому талант бойца с драконами не нужен. Все давно сыто да чинно устроились и пируют теперь чем Бог приведет! Сказка-то была очень хорошая, наша, русская! А нам подложили свинью — чужую сказку о большом барине и его маленьких портняжках. А сами забрали нашу, про драконов! И как выйдет Джон на Персидский залив, как махнет мечиком в первый раз: одной головы и нет уже, и как махнет во второй раз... Не дай, Бог!... Вот ведь как оно...
Одна мысль гложет Костика, один маленький вопрос: “При чем здесь счастье? При чем здесь ощущение жизни?”. Сказка она и есть сказка, при чем здесь счастье? Это разные слова!
Вот и его гость тоже из сказки. Этот считает себя писателем, хотя не написал ни одной книги. Он беременен книгой всю свою сознательную жизнь после окончания писательского института (имени Горького кажется). Беременность проистекает так тяжело, что бедный парень не может уже обходится без пива или стакана водки. После этого вылезает истеричное саморазрушение, которое обычно орет так просто:
— Эти жиды порхатые. Е...л их в рот этих жидов порхатых, говнюк Н (можете подставить известную в литературных кругах фамилию по выбору) всех затрахал своими соплями, он же жид, он же вечный жид...
Такой монолог может продолжаться бесконечно, такой бесконечный монолог саморазрушения. После этого приятель ищет бабу. Любую. Лишь бы она обладала вожделенной щелью, приговаривая при этом:
— Женщины, они удивительные создания, такие волшебные, такие недосягаемые, вот найду свой идеал и обязательно женюсь...
Обычно, если находится недосягаемая вожделенная щель, которая оказывается досягаемой, он, после пролезания меж узких чресел “волшебной” женщины, пытается дать ей в глаз, но из-за похмельной слабости, которая стала его постоянной спутницей, не может проделать даже этого.
— Б...ь! Е...л тебя в рот... — коротко заключает страдалец и удаляется спать, а если не удаляется, то заводит свою дребежащуюю, надоедливую пластинку.
Балчуг весь сценарий уже изучил, поэтому старается меньше провоцироваться на его предложения сходить на экскурсию по деревне, зная что этот вояж закончится в сельмаге.
Самое обидное, что, похоже, вечно беременный писатель так ничем и не разродится. Обычно, если ему на глаза попадаются листки с записями, которые набросал бедный художник и отчатси поэт, профессионал впадает в критическое настроение духа. Напоминать ему о его беременности означает обидеть его тонкую художественную душу. Вообщем, это такие дела, немного мерзкие, но что поделать, кто вам обещал в навозе жемчужину к нему и идите, а лирическому герою и здесь хорошо. Воздух вокруг этого приятеля сгустился настолько, что разродись его душа хоть чем-нибудь, его дитятко оформили бы в самый инкрустированный фолиант, обеспечив детство новорожденному самое безоблачное и торжественное. Парень так долго носился с гордым видом причастного к таинственной миссии, что все поверили, и ждали теперь результатов этой миссии. Но плоды цели заставляли себя ждать, дитятко не рождалось, жизнь катилась под откос, и никто не мог остановить продвижение бронепоезда...
Писатель куда-то запропастился, а Костик наблюдал за кругленькой девахой, которая направлялась к пеструхе с печальными глазами глубокого синего цвета, и кривыми, как судьба художника, рогами. Она весело похлопала корову по набитому травой боку и присела возле нее. Вначале доярка нежно ополоснула корове титьки. Сначала прикасаясь только пальцами, но постепенно входя в раж, деваха довольно увесисто хватала толстые, полные молока отростки. Едва оторвавшись от созерцания толстых отростков, девица выплеснула из ведра лишнюю воду и вновь присела к вымени коровы. Огонек промелькнул в ее глазах. По простому, сладострастно ухватилась соседка по деревне за титьки коровы и особенными движениями принялась выдаивать белую жидкость. Процесс ей явно доставлял удовольствие. Лежавший в траве художник невольно залюбовался ее отточенными движениями. С превеликим трудом ему удалось отвернутся от девахи, которой было абсолютно наплевать на его мучения — она спокойно продолжала свою работу, наслаждаясь и гримасничая.
Утомление от солнца и дурманящего воздуха весны нашло Костика неожиданно. Проваливаясь в прозрачный сон, в дремоту, которой полны весенние жаркие дни, если они похожи на летние, его организм отмахивался от непрошенных гостей, надоедливых мошек.
Проспал художник довольно порядочный отрезок времени. Во всяком случае вокруг него сгустились сумерки, в которых тоскливо выла собака. Стало не по себе от этого исполинского воя. Писатель так и не появился в поле его зрения, поэтому пришлось пойти к унылому строению, которое не отказалось приютить бедное дитя города. Строение было пустое и волнующее, как бывает пуста и волнующа жизнь одинокой, красивой женщины. Оно напоминало мне сказку о постройке посреди леса, в котором обитала злая старуха, наровившая своих гостей посадить в печь. Пока художник сидел и размышлял над скучноватым творчеством Генри Миллера (его окончательно доконали бесконечные жалобы писателя на нищенскую жизнь и отсутствие подходящей половой щели) пришел беременный писатель с довольно симпатичной и веселой девахой. Писатель понимал, Костик догадывался, деваха предполагала, что они встретились с едиственной целью оплодотворить его жизненной беременностью, которая никак не хотела переходить в писательское дитя, ее здоровое тело. Понимая это, они мололи какую-то чушь относительно цен на жизнь, беременную очередной идеей великого и могучего капитализма, слушали приятную “фоновую” музыку новомодной группки, подвизавшейся в электронной музыке, пили мутноватое пиво. Ноконец Балчуг надоела бурлящая жидкость и он свалил свой уставший организм на сеновал, где лежал и слушал ночь. Ему казалось, что она наигрывает для него свою грустную песню. Напало такое тоскливое, поэтическое настроение, когда даже сопли в томате кажутся литературой и ему пришлось записывать свои бредни.
заигралась где-то флейта
голосила долго нудно
призрак ночи в вспышках света
слушал звуки видя утро
ставни в доме растворялись
удивляясь песне ранней
звуки словно растерялись
и не знали что их манит
соловей умолк заслышав
плач забывшейся тоски
а рассвет скользил по крышам
грея их теплом руки
взгляд небес глаза ласкал
просыпался ото сна
голос душу вынимал
может флейта влюблена
Клюква в сахаре очень скоро поднадоела и художник пошел искать приключений на свою пятую точку, а если повезет, то на свою пока еще разумную голову.
Республиканская все еще. Надоела муть (Из попыток минимонолога Кости Балчуг)
Мне быстро надоела деревенская нищая идилия. До смерти надоела муть, разливающаяся по стаканам, муть с претензиями на вселенский смысл, который проистекал во время разговоров о “великих судьбах России”. В это время обычно орали в сарае некормленные свиньюшки, осколки натурального хозяйства, которые при зарплате в двести рублей позволяли надеятся на вселенский смысл великих судеб России. Но мужики были вежливы, и ничего не оставалось иного, кроме как сидеть за запотевшей бутылью и выключаться на время изложения очередной идеи.
Мне представилась Ирен. Она такая волшебная, эта стерва. У нее такие локоны, а еще она смотрит на тебя торжественно и отчаянно, а еще девица такая поэтическая, а еще у нее такие лосины на крутых бедрах, что хочется выть на луну от избытка эмоций. Хочешь, Ирен, будем любить друг друга в дверях загса, хочешь будем друзьями в дверях дискотеки, хочешь будем ценителями в дверях кинотеатра... Целый мир для тебя, длинное время для тебя, теплое солнце для тебя, такая божественная Мессалина!
Она, эта партия для фортепьяно с оркестром, пролетарская поэтесса волнующего душу феменизма. Когда-то работница играла на теме розового будущего, всюду таскаясь со своей подругой, теперь утомленная идеей стала играть на вселенской усталости от надоевшего быта замужней тетки, которой хочется на сторону, да муж не велит, и ребенок не пущает. Ей правда далеко до вставшей монументом истрадавшейся Женщины поэтессы Светы, но у пролетарки все еще впереди, и монументы будут вставать, и Женщина-Мать будет распинаться авоськами, и Россия в разорванной телогрейке будет идти по дороге, под скрипы жалеек. Мрачноватая перспектива, но что поделаешь, начитаешься стихов и не такое привидется!
Лишь только представил распятую авоськами Ирен, мне стало нестерпимо хорошо, чем-то очень родным повеяло от этого образа солнечной нимфы, распятой авоськами. Как же тебя понимать, Солнце? Светило, может твое имя Жюстина... Твои лучи из букв и запятых всего лишь копья в руках стражников...
Я захотел к богине. Погрузился в первый же попавшийся автобус, в случайный транспорт и помчался к тебе, моя склоненная над водой лилия, моя ласточка, мой весенний подснежник...
приголубишь рукою вихры,
заласкаешь губами мне щеку,
вновь земные проходят мечты
по любовному солнцепеку.
где-то капли играют наш марш,
попрощавшись с сиренью в закате,
и верстают дождями пассаж
строчкой книги как в счетной палате.
пусть глаза заглядятся в глаза,
в платье жизни стежок белой нитью,
но остаться с тобою нельзя —
все равно мне пропеть ли, провыть ли...
сапогами пройду по теплу
звонких замков воздушно-стеклянных,
в новый миг своей жизни уйду
полный прошлых страстей небом данных...
Ирен постоянно таскается с Борисом. У него со мной и с ней были разные понятия о нравственности и духовности, поэтому он везде пытался убедить подругу в своей позиции для того, чтобы составить коалицию против моих доводов. Мужик несет свои принципы, как бронзовую, застывшую маску вечного ужаса перед великолепием духовности и нравственности, хотя, понятно каждому ребенку, что это внутренний выбор каждого человека совершать те или иные поступки или нет. Ирен постоянно лается с ним по этому поводу. Вот и сегодня они посмотрели “Бойцовский клуб”. Борис в шоке! Не отрываясь смотрел на экран, не понимая как реагировать на финал истории. Бледный, выпил целую горсть таблеток и лег спать, будто там, в сонной долине его могли успокоить, прокричав перед этим:
— Это пошлость, это криминальная чушь, это эротический маразм! Это... полнейший мазохизм...
На это Ирен спокойно ему ответила:
— Мазохизм говоришь... Очень хорошо... Хоть что-то проснулось в области любви к жизни, хотя бы мазохизм, авось и до садизма доберешься... Смешно на тебя... Шагаешь с закрытыми глазами и не хочешь посмотреть на тропинку, по которой шагаешь...
Пролетарка такая умная иногда, что мне становится страшно за себя — вдруг попаду на зубок к ней, под ее рабоче-крестьянский энтузиазм, под всполохи знамени борьбы за идею (надеюсь не розовую). Мужик застыл как вкопанный и не нашелся чем ответить идейной подруге, после чего привел последний аргумент:
— Но Христос завещал...
— Христос завещал не судить и не решать за него что нужно для это мира, а что не нужно. Разве ты Христос? Разве ты можешь судить такие вещи? Никто не хочет зла этому миру, никто не хочет смерти твоей духовности и нравственности — никто за тебя больно тебе не сделает, даже не надейся на это! Разумеется если ты правильно воспринимаешь этот мир...
— Но разве мы не дети его неразумные...
— Дети, разумеется, потому и играемся!
— Страшно все это!..
— Не страшно только вместе, всей дружной толпой, а если немного влево или вправо, то всегда очень страшно, но там живет любовь, а что может жить вместе с дружною толпой? Дружный и очень нравственный и духовный порыв, который задавит, заглушит, затопчет всякого, кто не впишется в этот порыв, который вновь проведет на Галгофу нового, маленького Христа и плюнет ему вслед. Вот они мои слова! И если они не нравствены, то я не хочу твоей нравственности, если они не духовны, то не хочу твоей духовности, я не хочу ничего твоего. Твоего, Борис, готового растерзать всякого, кто осмелится сказать хотя бы слово против тебя. Я попробывала, я знаю как они умеют расправляться...
— Ты просто не понимаешь, что вместе строить и жить веселее...
— Да, веселее, когда у тебя есть возможность выйти из “вместе” не поплатившись ничем, тогда и веселее и жить и строить даже вместе...
Казалось Борис сейчас взорвется. Возбужденный уже готов был разорвать идею. Все хотели разорвать принципы, солнечную Жюстину. Муж, который дома, хотел разорвать пролетарскую жену, мужик, который рядом, начальник, достававший на работе, родители, на которых она оставила ребенка, сам ребенок, которого оставила молодая мамаша... Мечта сбежала из конторы, из дома, из будуара, чтобы погулять по городу. Только я хотел любить Ирен, но это было невозможно, потому что муж, там, дома, потому что Борис, здесь рядом, потому что идея, никак не вписывающаяся в мою голову... Только я хотел любить Ирен страстно и нежно, но мне не обломилось. Так всегда бывает. Нравственность и духовность — это пока кого-то можно любить страстно и нежно, а если не обломилось, то нравственость и духовность всего лишь сраный хлам!
Гость появился в дверях как раз вовремя и к месту и присоединился к уважаемой компании:
— Вы все о счастье беспокоитесь, о народном?
Ирен одарила меня долгим взглядом, казалось, что ее извилины пытаются понять смысл моего вопроса. После нескольких минут размышления процессор вдруг неожиданно расхохотался и повалился в кресло:
— Мы что похожи на великую и могучую партию коммунистов? В наше время только одно счастье и осталось — личное. В наше время только одна нравственность осталась — она у Христа. В наше время только один путь остался — понять к чему приводят твои шаги в одну или в другую сторону.
— Муть-то какая... — недовольно вставил слово я...
— Разумеется, может тогда разбавим? — хитро оглядел присутствовавших ее любовник, доставая бутылку красного вина или подкрашенной самогонки. Отличить с ходу было невозможно.
Мне почему-то стало еще тоскливее, еще глуше, захотелось слиться с толпой, но разве это позволит мой собутыльник, который “жаждет и алчет”!? Он же не знает, что я сбежал из деревни по той же самой причине...
Все споры Ирен и Бориса всегда заканчивались одинаково, они удалялись вместе в спальню. Мне, в такие моменты судьбы, было тошно, и я шел прочищать свой желудок, чтобы добраться транзитом до своего дивана, на котором мне всегда стелили. Так всегда бывает с чужими любовями — только блюешь лишний раз от сильного похмелья! Мне не обломилось, и я потерял надежду на нежность и любовь. Ну их к лешему с их любовью и нежностью! Мне захотелось простого и торжественного продукта, который сексом зовется. Согласно ценнику и нежность и любовь — это так понятно и просто, но почему-то особенно тошно.
Вот такие и бывают союзы “любви”, когда судьба пытается совместить доктора Мазоха и Жюстину в одну плоскость бытия. Сладострастные крики, доносившиеся из спальни, только подтверждали мои предположения относительно чужих отношений. Адреналинчик, возникший после словестной перепалки, был направлен в нужное и очень полезное русло зачатия нового куска мяса, который человечиком зовется. Если бы все понимали свои порывы так же — сколько счастья пролилось бы на грешную Землю. Может именно в такие моменты полезнее всего заводить детей — здоровее будут!?
Счастье других всегда больно воспринимать. Просыпается что-то такое черное в душе. Если бы я пошел и застрелил в этот момент обоих, мое черное, там, в душе, полностью удовлетворилось бы. Это было похоже на тот взгляд, который бросил на “витрину” книжного развала “беременный” писатель. Надо думать — это не самое плохое чувство, если оно заставляет человека просыпаться и двигаться дальше, согласно возрасту своей души. Только не кричите мне о вашей нравственности и морали! Очень нравственно обвинять больного в том, что он болен, даже не пытаясь ему помочь — сажать наркошу и отпускать наркодилершу (наверняка каждый может понять о чем и о ком это я, если он живет в нашей стране). Безумно духовно летать в заоблачных церквях и Истинах, когда рядом страждающие не в силах побороть агрессию в своих душах. Хочется летать — не ходи в пастыри! Идешь в пастыри — не говори, что не виноват если твои подопечные порушат мир. Это слишком просто и очевидно. Нам всегда надо показать свою мудрость и половить в мутной воде рыбку! Я не лучше и не хуже, потому что один из представителей этого роду-племени...
Мигалово. Перебор...
Над парком стоял смог. Это в очередной раз горели торфянники где-то к югу-востоку от города. Особенно мерзко было ближе к утру, когда количество смога начинало превышать количество нормального воздуха, который бывает иногда обагащен кислородом, хотя бы в небольших количествах. Воздух же, который висел над парком, похоже, был из другой породы, из той, в которой не было кислорода вовсе, во всяком случае именно так казалось. В маленькой беседке, постороенной в благословенные времена мирного отдыха граждан в парковой зоне спального района и предназначавшейся, скорее всего, для особенно романтичных минут жизни местных жителей, трудившихся для победы коммунизма в отдельно взятой стране. Были такие странные фантазии у архитекторов и строителей советского периода жизни, этакие бледные воспоминания об изяществе, которые еще посещали некотрые горячие головы.
Возле беседки стоял байк среднего наворота, а в самой беседке сидели против друг друга две фигурки. Одна из них, вполне вероятно, принадлежала особи мужского пола, а вторая фигурка была больше похожа на женскую. Мужская фигурка время от времени что-то глотала из стеклянной бутылки, очень похожей на пивную, а лицо женской фигурки была обращена на видневшуюся с ее места водную гладь, мерно и тихо накатывавшуюся на берег. Вечер был специально придуман для них, и ничего не мешало им спокойно перекатывать слова словно камешки в своих гортанях.
— Кать, ты мне скажешь, или нет, что ты там делала! — довольно занудно повторил молодой человек.
Та, которую обозначили как Катю, недовольно пробурчала и примолкла, потом неожиданно ответила ему довольно резко:
— А зачем тебе? Тебя что-то не устраивает? Не хочешь со мной ходить? Так и скажи, и нечего меня допытывать, мало ли какие у меня могут быть проблемы, это мое дело понял!..
— Это не твои проблемы, — довольно уверенно произнес молодой человек, — это наши проблемы, ты же моя... — он подумал немного и наконец нашел нужное слово, — девушка, а это значит твои проблемы — мои проблемы! Хватит кидаться, лучше расскажи по порядку, может кто обидел, мы с пацанами любому глотку вырвем за тебя, или бросить меня собралась, ты даже не думай, из-под земли достану, а житья тебе не дам!
Катя никак не реагировала на его слова, только после последней фразы встрепенулась и насмешливо посмотрела на него:
— Маньяк чертов, тоже мне! Если захочу брошу! Лучше не доставай меня, Серый, а то взапраду брошу!.. — она отвернулась от него и уставилась вновь на поверхность воды.
Сергей помедлил с ответом, но затем все же решился и произнес то, что так долго не мог выдавить из себя:
— Кать, что Машка правду что ли мне сказала про ребенка и все такое?
— Вечно эта суется куда ее не просят! Она что у мамаши своей узнала? Та тоже не может держать язык за зубами! А что ты хочешь узнать у меня? Да, я залетела и у меня нет денег...
— Ты что... — как-то странно встрепенулся Сергей, — ты что собралась аборт что ли сделать? А ты меня спросила?..
— А что тебя спрашивать, ты что ли с пузом мотаться будешь, а у меня предки вообще удавятся, если такое узнают! Да и в технаре засмеют... Ты лучше денег мне найди, чем доставать меня! — резко отрезала Катя.
— А если я денег найду и хату сниму, ты будешь со мной жить?
— Это еще зачем?
— А ты не понимаешь? Каждый день что ли дети у меня зарождаются...
— Что отцом семейства вообразил себя?
— Да ты пойми, не по-человечьи это, там же маленький Сергей обитает! — он с преувеличенной нежностью глянул на живот.
— Да ладно тебе, как только распухну ты сразу бросишь меня, что от мужиков ждать!
— Ты не увиливай, скажи точно, будешь со мной жить или нет. Если ты маленького выскребешь, тогда я точно брошу!
Что-то в его глазах подсказало девушке, что парень не шутил, она вообще не помнила случая, чтобы Сергей бросал слова на ветер. Девушка по настоящему испугалась. Ей не хотелось терять своего парня, тем более он ее вполне устраивал, не хотелось возращатся в довольно нудные вечера с другими, которые были до него, может быть именно поэтому она решила ответить обтекаемо, потому что понимала, что ставит нереальные задачи.
— Ладно, только давай устраивай все по-быстрому, потом поздно будет! Две недели тебе сроку: купишь нам жилье — оставлю ребенка, нет — извени, подвинься, я найду деньги на аборт, — решила довольно тихо Катя. Ей стало холодно от одной мысли, что Сергей вот так просто уйдет и не вернется в ее жизнь не вернется. Ей было хорошо с этим парнем, и ей не хотелось этого терять, но терять свои планы относительно ближайшего будущего ей тоже не хотелось. Дилема, которую непросто было решить.
Катя специально ставила нереальные условия, она просто знала, что Сергею пока взять таких денег не откуда, да и для отцовских чувств пока рановато — желторот еще! Ее будущему было все равно относительно персоны, которая сидела рядом, и персоны, которая зарождалась внутри. Она вообще ненавидела детей...
Советская площадь. Глянцевая жизнь (строки минимонолога Балчуг)
Алла Демидова такая красивая и торжественная. Ее душе сорок лет. Она так сказала. Я ей верю. Царица такая мудрая и волнующая, красивая. Моей душе, наверное, не больше семнадцати лет. Эта штука такая молоденькая — подходящее мое оправдание жизни, такая ненасытное, такая отчаянно не мудрая, что даже не смогла упаковать тело в подходящий интерьер. Алла Демидова божественно торжественная, волнующая, заводящая... мудрая. Мне так хочется присесть с ней рядом и замурлыкать своей семнадцатилетней душой, напевая ей самую свою лучшую песенку. Хочется?! Перехочется! Хитрый какой — с грязными ногами и сразу в рай!
Инна Чурикова такая девчонка! Она хитро, чуть испуганно смотрит на своих зрителей и не понимает, что этот зритель находит в ней. Может девчонка ошиблась дверью? Глаза спрашивают зрителя и зритель не хочет ей отвечать на эти детские вопросы, ей отвечают по взрослому: цветы, аплодисменты, конфеты. Инна Чурикова сидела напротив богемного, элитарного журналиста Григорьева и спрашивала по-детски: “Куда написать, чтобы получить хорошую, скандальную роль, кому написать... Я напишу...”. Она столько сыграла, столько прожила на метрах пленки и все равно ей хочется жить! Актриса мечтает о хорошей роли, готова просить об этом, писать, умолять... Эта девчонка — актриса, а они, как бабочки-мотыльки, бывают так недолго.
“Беременный писатель” тоже просит, тоже умоляет, тоже кричит: “Куда написать, кого умолять, кого упрашивать, чтобы дали хорошую тему, к которой не зазорно было бы приложить свой “писательский инструмент”, только тихо, его век чуточку дольше, он похож на век колибри, летающего среди цветов. Актриса ждет рождения писательского дитятки, которое сможет воплотить на сцене и в кино, а писатель ждет рождения жизни, к которой можно приложится. Не жизнь, а сплошное ожидание!
Когда-то я болел “ветрянкой” ожидания, но однажды я посмотрел вдаль и увидел разорванные паруса моей мечты. Горькая пилюля, но кто обещал сладкую жизнь. Писатель явился ко мне, в мою старую халупу, и попытался “втереть” мне мысль, что настоящая жизнь, настоящая литература только в столице. Разумеется, он же в столицах страдает “беременостью” своим нерожденным литературным дитятей! Свой защищает знакомые пластмассовые страсти, которые окружают его в столице. Попробывал бы этот писатель быть “беременным” книгой у нас, в благословенной Твери! Никто бы его не понял и он бы просто умер с голода. Так всегда бывает в столицах. Они заражаются болезнями столичного мегаполиса. Болеют гонками на выживание, считая что в “деревне” уж точно ничего не может быть стоящего внимания! А вот может! Я смотрю на молодых, которые неустанно репетируют в полуразваленном ДК (помните что это означает “Дом Культуры”?), слыша эти звуки начинаю верить в чудо. Мои уши слышат эти звуки, когда организм идет за пивом. Эти ребята из хотят большего, чем простые колхозные танцы! Как же они правы! Мечта всегда хочет большего. Мечта, напрягает для этого все свои жилы, и точно, к ней когда-то придет то самое ощущение, которое ознаменует состояние души, когда сделал этих столичных, плассмасовых (массовых), просто напросто сделал! И под маркой мечты будет стоять “Made in душа”. Кто мне там говорит, что это невозможно? Очень даже возможно! Я же знаю это, почему же вы не хотите в это поверить?
Вера всегда смотрела так хорошо, так по-матерински. Было так хорошо под ее искренним взглядом. Мне бы еще поверить в этот взгляд, в ее мудрость. Но не поверилось, не сбылось. Она работает в трамвайном депо, и пишет такие хорошие стихи, добрые и торжественные. Может быть такова ее жизнь: добрая и торжественная. “Зимородок” если по зиме рожденный, то слишком добрый, если просто так, то слишком торжественный. Я так запутался с ней, с этой поэтессой, что просто не понял, где настоящее, где рожденное зимой. Это плохо, может быть, это очень плохо, но таков уж образ, верящего в чудо проходимца, который ворует чужие чувства, чтобы воплотить их в каменные строки. Книжные мысли всегда надгробье настоящему, могила волшебному. Описательство чувств возможно только тогда, когда эти переживания пройдут и умрут в твоей душе, и тогда они будут болеть своими не похороненными “телами”, требуя обряда писательства. Ты не сможешь даже вздохнуть, не проделав этого. Тогда и появляются надгробные памятники чувств потомкам. Даже тела, лежащие на кладбище под каменными, настоящими надгробьями, остаются всего лишь в нескольких строчках, что же вы хотите от неясных чувств, от которых остается только слово — памятник пережитому твоей душой...
Охотно поверил если бы, что не так устроен механизм, но не поверилось, не сбылось...
Советская площадь (все еще). Пастораль (мимонолог)
Снова и снова вспоминаю солнечный месяц в Каракулях. Я тогда бегал в лес за орехом лещины. За просмотр природы не брали ни копейки. Даже лиса специально решила покрасоваться передо мной, пересекая полянку перебежками. Зверек вскидывал свою острую мордочку и смотрел с вызовом: “Вот я какой! А ты какой?”. Мой давний двойник смело оглядывал свое подростковое тело и смотрел ей в глаза: “Вот смотри какой я!”. Лукавая фыркала и бежала дальше, только огненый хвост мелькал среди зелени полянки торжественного леса. Так быстро можно было почувствовать друг друга. У нее была смекалка и зубы, у меня была цивилизация, которая за моими предками. Плутовка помахала мне своим тощим рыжим хвостом...
Там же, в деревне другая плутовка, уже двуногая, помахала мне хвостом, а может ручкой. Но вначале мне пришлось разбираться с охотниками до городского “камиссарского” тела, местными парнями, решившими проверить на прочность мои позицию в этом подлунном мире. Тело было, если честно, еще не городское, а всего лишь поселковое, но это не меняло сути дела. Для парней все, кто выглядел иначе, носил какие-нибудь навороченные тряпки, были городскими. Мы разбили друг другу физии, если бы один из них не поинтересовался к кому я приехал. Имя моей уважаемой тетки, милой старушки, которая умудрилась всех их выпестовать в местной школе, а до этого воспитать их отцов, а может быть и дедов, возымело странное действие. Непонятно было, толи оно мне добавило уважения, толи я просто нафантазировал лишнего, но во всяком случае меня оставили в покое. Сбой в радиостанции местного информбюро меня рассмешил, но не более чем на слабенькую ухмылку, которую можно было спрятать под шумок в своих гримассах.
Она была соседкой моей тетки, и я не ожидал увидеть ее фигуру по утру на краю леса, куда намылился за очередной порцией халявных “даров”. Девушка мелькнула в прогале и скрылась с глаз. Подумалось, что она пропала надолго, но охота продолжалась, прибавляя адреналину в крови. Быстрый бег, насколько он был возможен среди зарослей полукустарниковых растений, несколько охладил было пыл — мое возжелание не появлялась ни в какую, но когда последняя краска отчаяния готова была загасить приток адреналина, невдалеке мелькнула материя ее платья.
Игра была до того безхитростная и простая, что подкупала с первых мгновений своего течения. Объект мои сиюминутных грез перебежал полянку, копируя марш-бросок зверька, который мне пришлось наблюдать ранее и упал в высокую, мягкую, юную траву. Хотелось спросить: “Устала, прилегла отдохнуть?”. Но спросить такое означало нарушить правила игры, которую предложили моему желанию. Подчиняясь логике этой странной беготни, я бросился в траву рядом с ней. Мои руки были бесстыдными, глаза были сластрастными, адреналин готов был выпрыгнуть из чресел, частей тела то есть. Мое тело расположилось возле ее бархатной оболочки, давая замечательный урок заграничного слова “петинг”, то есть “обжиманцев”. Провис вопрос, неожиданно родившийся. Внезапен он был и для девушки и для того, кто его произвел на свет:
— Хорошо?
— Не очень... — наивно сразила оценка.
— Может тогда разденемся?
— Нельзя...
И мы не разделись, а просто освободили некоторые части своего тела. И мой темперамент был осторожен и губы твердили, касаясь бархатной кожи щек:
— Терпи моя подружка, потом будет все хорошо, потом будет большая любовь...
— Смешной... — рассмеялась в ответ девушка, — какой смешной...
Слова эти, слетевшие в мир, не слышали ничьи слуховые аппараты, в том числе и наши. Наши слова никому не были нужны, даже нам, все равно бесполезна любовь в этой плоскости бытия
Мы были далеко, там за белым горизонтом, на краю белого облака, и рядом с нами болтали ногами все умершие на этой планете. Никто не говорил им, что болтать ногами не хорошо — это народная примета. Что им до примет — они уже умерли, чтобы болтать ногами на краю облака, белого и пушистого, как солнечный свет...
Дом печати. Всемирная скука (минимонолог)
Наташка меня нашла в моей конуре. Подрагивая толстыми ляжками современного шармана, она вперлась в мое пространство и села прямо на стул. Мне вспомнилось, что я в депрессии и никого не хочу видеть, с утра, вообще, пишу очень печальные стихи и почти хочется повесится. Порциями, которые можно безболезнено воспринять, я выложил все это красавице шарма.
Наташка дико посмотрела на меня, на всякий случай отодвинувшись от меня еще немного, словно я был заразный, а депрессия — это типа холеры или трипака, болезнь такая, и произнесла:
— Ты того, ты не слишком уж, я только Вадима у тебя подожду и все! Ты как-нибудь без этого глобального пессимизма уж, а то мне избитую пигмеиху в Африке жалко станет: нападет всемирная жалось — лифчиком не отмахаешься!..
Я был раздавлен. Меня не поняли. В мою душу наплевали, почти наблевали, по моей душе прошлись стадом слонов. Меня поимели прямо в самое святое, на великом алтаре души... Хотелось схватится за сердце и упасть уже совсем в пропасти душевного онанизма, но пришел Вадим, а при свидетелях такими вещами, даже если дело касается души, заниматься как-то нехорошо, неприлично! Да, специально для непонятливых, душевным онанизмом заниматься на людях так же неприлично, как и физическим! И неприятно, черт возьми...
Пришедший хотел как-то развести на разговор, но скупое молчание было ему ответом.
— У него крутой депрессняк! — с какой-то брезгливостью произнесла Наташка.
— Значит на озеро не поедешь? — спросил меня Вадим, но получив все тоже молчание, покрутил пальцами возле головы, — пошел ты в баню со своим депрессняком! Потом засунь три пера в жопу и считай, что ты уже ангел без крайней плоти, что уже летишь прямо в небо!
Это Вадим так пытался меня растормошить, но не смог. Когда за ними хлопнула дверь, я выполнил программу на все сто: поехал на Ленинградскую заставу и “пошел в баню”, после чего дошел до кафе, где выпил чашку вкуснейшего кофе, о потом... Потом пришла пора жить дальше, не оглядываясь на ошибки прошлого, но и не забывая о них...
Одна вещь стала мне понятна: депрессняк — это как большой удав перед кроликом: посмотришь ему в глаза, а если еще про себя имечко ему назовешь, то считай пропало — весь утонул от ногтей до кончиков волос... Я убью тебя, удавище!
И почему люди такие красивые слова придумали такому говну: депрессия, тоска?..
Вот и Пасха настала, а с нею и новая жизнь. Вновь пришло Воскресение, вместе с весной. Здравствуй Ангел с крайней плотью и красной кровью, бери свой день и радуйся утреннему дождю...
Дети гурьбой разноцветной,
Высыпав в праздник святой,
Радуясь солнцу, как летом,
В играх бегут за зарей.
В дом они каждый нагрянут
С новостью милой о Нем:
“Любящий в небе багрянном
Всем приготовил свой дом”
В доме им каждом ответят,
Радуясь светлости дня:
“Любящий всех нас приветит,
Он не забудет меня...”
В последнее время мне почему-то стало удивительно комфортно жить! К чему бы это?
Вообще-то, я родился в этой стране, я вырос в этой стране, и уже не привык вопринимать хорошее в своей жизни просто, как события приносящие удовлетворение. Я же знаю, и вы знаете, что за каждым хорошим жестом этой жизни по отношению к нашим маленьким жизням следует такое дерьмо, что вовек не отмоешься. Если кто-то чувствует изменения своей жизни к лучшему иначе — он просто счастливый человек, он просто радостный человек, иного просто не надо в жизни! У меня всегда просыпается мелкая зависть когда я вижу таких “оптимистов”. В самом деле, как вдумаешься какова жизнь тех из нас, кто что-то имеет, ей Богу, не захочешь ни такой жизни, ни такой судьбы... Им же бедным приходится ограждать и себя и свои семьи от стальных представителей человеческой расы, которые имеют наглость обитать на той же территории, на которой расположились и их благородные персоны. А за все приходится платить в этом мире! И не остановить маховик, пущенный когда-то неверной рукой. Сыночек в престижной школе? Надо платить! Сам устроился в престижном районе? Надо платить, чтобы охраняли твою задницу! Это же за каждый чих приходится платить...
Маленькие дети — маленькие затраты, большие дети — большие затраты. Будьте готовы предки во всеоружии. Вся жизнь сплошная погоня за призраками: авторитетности, респектабельности, уважаемости. У меня волосы поднимаются, едва я представляю себя на месте кого-нибудь из таких уважаемых...
Лучше спать беспокойно от любви, чем от страха все потерять! Мне так почему-то кажется, может быть зря кажется, но так уж устроена моя сущность, так уж устроена моя вера...
Его звали Антон. Он появился неожиданно в моей небольшой компании. Кажется он был другом исчезнувшего в поисках очередного поля действий писателя. Не знаю почему, но мы оказались все вместе: Наташка, ее Вадим, ничьи Антон и я. Антон медленно стекал слюнями на Наташку, вставая душой и телом. Антон медленно, но очень верно вставал душой и телом на Антона, углубляясь в разговоры о глубинах самолюбования. Я был сбоку-припеку и никак не относился к назревавшей ситуации, Вадим тоже. Наташка, казалось, ничего не замечая, медленно, но так же верно, как и ее друг, упивалась вдрызг. И тогда я блеванул прямо на Антона, прямо на стол... Это точно разрядило чужую обстановку.
Площадь Гагарина. Замкнутая жизнь
Когда Балчуг позвонил Сати, она давно уже забыла о своей игре в детектива и спокойно лежала в объятиях Гарика. Его ресницы чуточку подрагивали в такт его дыханию, а волоски на коже щеки, которые были едва заметны даже теперь, когда ее лицо было прижато к его лицу, были неподвижны и тонки. Звонок своим дребежанием все нарушил, а главное исчезла, испарилась легкая дымка уюта, похожего на дымок косяка, завораживающая и манящая. Сати беспокойно перевернулась и взяла трубку:
— Ты не поверишь! — дышала трубка чужой жизнью, откуда-то из длинной, черной трубы долетали звуки чужого голоса, — со мной такое было...
— В два часа ночи? — перебила его девушка и потерла щеку.
— Нет, почему, гораздо раньше...
— Все может подождать пока планета спит... — произнесла Сати и положила трубку.
На другом конце провода, Костик пожал плечами и положил телефон в карман. Остановив такси, он вылез напротив вокзала. Больше его никто не видел...
Где-то на просторах Родины затерялась станция, где вышел молодой человек и бритым затылком и хищным лицом, на котором ничего не отражалось. При взгляде на молодого человека было ясно одно: перед вами человек, который вышел на охоту. Что-то в его взгляде не давало успокоится, гипнотически завораживая и завлекая. Так родился хищник, человеческая универсальность не подвела...
прощения не будет
за мой хрустальный грех
и тот, кто не осудит
заменит светом всех,
заменит он на звезды
все дыры и снега,
а может слишком поздно
уходим навсегда,
уходим, возвращаясь
к истокам холодов...
прощаю я, прощаясь,
за лед седых снегов...