Вы видели дружную стайку воробьев, растянувшуюся в шеренгу на тонком проводе? Они жмутся друг к другу, греют свои старые бока, чирикают, общаются пока шум проезжающей мимо машины или чье-нибудь доброе «гули-гули» не заставит их как по команде вспорхнуть, в спешке задев товарищей крылышкам.
Из окна поезда «Москва-Балашов» я вижу этих воробьев: две длинные скамейки, поставленные так, что одна является продолжением другой, а на них - мои воробьи – женщины «не столиц» и «не областей».
На первый взгляд они разные. Вот женщина в сиреневой водолазке и коротких черных штанах, оголяющих ее полные коленки. Она курит и кажется, что за сегодня это ее сотая сигарета. Она курит лениво от нечего делать… Вот старушка….
Но я смотрю, и что-то в них напоминает стайку воробьев. Они одинаково уставшие и с одинаково печальным взглядом, у всех между икрами зажаты одинакового размера одинаково клетчатые сумки… Наверное с утра они наперебой рассказывали о детях и домашних делах, о скотине и рецептах. Но не теперь…
Подходит поезд, и они вмиг вспархивают с насиженных мест и разлетаются, галдя, по длине поезда, ловя денежные крошки от заманивающих «гули-гули». Мы реагируем по-разному: кто приоткрывает заспанные опухшие веки и бросает: «надоели уже», кто-то высматривает долгожданное пиво…
Девушка идет за матерью, еще стесняясь своего призвания, опустив глаза и избегая кучек молодежи, дружно курящих у подножки вагона. Она смотрит на загорелых в соляриях и подтянутых в спортзалах девушек, на стройных, пахнущих дорогой парфюмерий молодых людей, не похожих на соседних Серегу и Витьку.. Она еще не по месту красиво одета, и ее голос еще почти не слышен… Но, приезжайте сюда через двадцать лет, и вы увидите ее в коротких брюках, старой ветровке, небрежно наброшенной на толстый вытянутый свитер. И она уже бойко кричит, расхваливая свои горячие пирожки, а за ней, опустив голову, семенит молодая дочь, предпочитающая обслуживать только пенсионеров.
Но вот хриплый голос на перроне объявляет, что 307-й трогается, и воробьи нехотя слетаются на свои насиженные места. Сияет лицо Людмилы, и горько вздыхает баба Аня, рассматривая запотевшую куриную голень с картофелем и почти сваренным помидором под целлофаном - опять разогревать. Слишком дорого она ей досталась: старые опухшие, с вздутыми буграми венами ноги, не дают стоят долго у плиты, а потом вскакивать целый день к проходящим поездам, опережая соседок по лавке. Завтра, если кто-нибудь купит ее товар, баба Надя будет уверять, что пожарила курицу полчаса назад, а потом, когда поезд тронется, опять, как и каждый раз, будет жарко молиться о здоровье покупателя…
Я выхожу из вагона и направляюсь к моим «воробьям», устало опустившимся на скамейку и поместив тяжелые клетчатые сумки между ног, бережно обняв их мысками туфель. Я знакомлюсь с каждой: Баба Аня, Людмила, Ирина Федоровна, Елена Ивановна с дочкой Настей… Их тринадцать.
- А-а-а, из Москвы! – недружелюбно тянет Ирина Федоровна.
- Нет, нет, - спешу я оговориться, - не из «той» Москвы… из другой. Я учитель.
Они смотрят на меня по-другому, но все равно с недоверием.
- А я тоже была учителем! – откликается Людмила. – Да вот, «была, да сплыла».
Я вопросительно приподнимаю бровь.
- Да учить стало некого, в школе и двести человек не набралось… распределили по другим, ну а я…
- А в другую? – спрашиваю.
Почему-то все рассмеялись, а Людмила горько вскинула пухлую руку.
- Ну, а вы? – обращаюсь я к Ирине Федоровне, все еще смотрящей на меня поверх очков.
- А что я, - вздохнула она, сняла очки, и нервно дуя на стекла, стала их тереть подолом не то длинной кофты, не то платья.
- Мне слишком долго везло, и я думала, так будет всегда! Я, не смотря на сказочность ситуации, очень удачно вышла замуж. Нет, правда! – Наверное, она поймала мой «ухмыляющийся» взгляд. – Спросите у Веры, она подтвердит.
Я последовала направлению ее кивка. Вера Сергеевна, пожилая женщина в зеленом свитере, утвердительно кивнула.
- Я жила как в сказке! У нас с Павлом трое детей: младшему – два, - она помолчала. – Мы делали все вместе: вместе работали, вместе отдыхали, вместе воспитывали детей,… никто из нас не повышал голоса… да не расскажешь это… понимаете, не было ни одной ситуации, чтобы я на него обиделась или разозлилась. И мне не хотелось ничего в нем переделать.
- Понимаешь, - она обратилась ко мне на «ты», значит меня, по всей видимости, приняли. - Я занималась все эти годы только семьей. Закончила школу, сразу вышла замуж и все… никогда и не работала… Все случилось в один миг.
Очки Ирины Федоровны, непрестанно полируемые, сверкали теперь как звезды, когда их касался солнечный луч. Ее руки дрожали, и, не находя, чем скрыть эту дрожь, продолжали полировать стекла. Я не встревала с вопросом, боясь все испортить, и ждала. Баба Аня нагнулась к своей сумке и начала что-то там перекладывать, Людмила закурила…
- Просто вечером позвонили с работы, - продолжила она… Паша водителем работал… мокрая трасса… А на руках трое детей и никакой профессии. Мне и в голову ни разу не пришло, что с ним может что-то случиться… Вот и вся история.
- Да, - отозвалась баба Аня, вынырнув из сумки, - трое детей – не сахар. У меня тоже трое – три девки, - правда, они уже сами бабушки… вишь, как я сохранилась!
Все хихикнули и ситуация разрядилась.
- А вот мне всего сорок… – печально вздохнула Елена Ивановна, - а выгляжу, небось, на все пятьдесят пять.
Ее дочка, внезапно побагровев, легонько толкнула мать коленкой и тихо взмолила: «Ну, мам!». «Да ладно, доча, - ответила ласково та и продолжила:
- Представляешь, сволочь какая… это я про муженька! Бросил меня беременную из- за тантры какой-то… что это за черт, до сих пор не пойму…
Я посмотрела на ее дочь Настю, прикинула, сколько ей лет и спросила:
- Тогда Тантры не было в России, где он ее нашел?
- Да нет! – дернула меня за рукав женщина. – Я в ноябре должна родить… Эта сволочь месяц назад ушел.
Елена Ивановна была эмоциональной женщиной: вскочив с лавки, она отчаянно жестикулировала и ссыпала междометиями и неприличными словами, описывая деяния мужа.
- Сначала этот…. козел снюхался с каким-то лысым, тот ему… дудку подарил и все… на собрания какие-то водил. Мой… как с ума сошел, гонял нас… видите ли мы ему мешает дитировать!
- Медитировать, мам, - покраснела Настя.
- А разница? – женщина выругалась. – Потом лысый пропал с щедрым подарком от моего козла, и приехали эти… тантры. Мой говорил, что физкультура такая… Так вот стал он приходить с зарядки этой и доставать нас: то мы глупые деревенщины, то я страшная и старая. Моду взял – кидать заграничные словечки и ржать как лось, когда мы не понимаем. Тьфу, паразит…
Женщина закурила и посмотрела на часы.
- Потом сказал, что со мной не возможно кого-то там в его заднице разбудить и ушел к этой… она между прочим, ему в дочери годится…. кобель ср... Вот я и осталась… скоро в декрет, Настька еще учится… Да, и вот еще, - она снова дернула меня за рукав. – Сказал, чтоб алиментов не ждали, он уезжает в Индию посмотреть на какую-то Бабу,… но по разговору вроде эта баба – какой-то волшебный мужик, черт их разберет.
Она махнула рукой, и снова повисла тишина. Несколько минут мы слушали шум вокзала.
- У нее муж не помогает. Но, хоть они с дочкой молодые, справятся с божьей помощью, а вот мне… мне не откуда ждать, - Баба Аня задумчиво вперилась взглядом в
- У вас же три дочери… - начала я возмущаться.
- Да, но у них самих семьи, и с мужиками не повезло: все три разведенки. Что я?... пока похожу вот здесь, а там видно будет…
Больше никто не проронил ни слова.
- Ну, а вы? – спросила я женщину, сидящую на самом краю лавки и задумчиво с легкой улыбкой изучала новенький пятый вагон состава, в окне которого корчил рожи ребенок, уставший от жары, воцаряющейся в вагоне на каждой остановке. - Вера Петровна, почему вы здесь?
Вера Петровна улыбнулась и жестом призвала меня нагнуться. Отодвинув от моего уха прядь волосом, она горячо зашептала…
***
Я лежу на верхней полке и не понимаю, выходила ли из вагона или просто сморил на остановке сон… и все было просто навеяно этой яркой картинкой в тусклой повседневности вокзальной жизни … Да и какая разница… Сколько по России таких станций «Грязи»! Я точно знаю, что на какой-нибудь из них обязательно сидит с клетчатой сумкой Баба Надя или бежит за останавливающимся поездом Ирина Федоровна… А где-то плачет тайком от взрослой дочери Елена Ивановна, не высыпающаяся уже которую ночь из-за беспокойного младенца, который будет еще беспомощным ребенком, когда ей будет уже слишком тяжело…
Но я хочу, чтобы все мои «воробьи» сидели в ожидании поездов только по той же причине, что и Вера Петровна. Ей просто нравится запах тепловоза и вид высыпающих из вагонов как тараканы полуголых полусонных растрепанных пассажиров…