Очнулся я очень рано, но не раньше солнца, конечно. Светило уже вовсю будоражило Москву. Пробуждение мне понравилось, хотя я еле-еле владел телом, меня шатало, что-то случилось со зрением – изображение стало почти черно-белым с жутковатым вороненым оттенком, но башка не трещала, блевать не хотелось, наверное, я был еще пьян.
Сосед лежал на своей кровати без движения. Тишина и неподвижность, царившие в комнате, настораживали. И я решил принять горячий душ и побыстрее свалить из общаги.
Я шел, наслаждаясь утренней свежестью городского воздуха и странной легковесностью своего разгоряченного тела. Улицы не загромождались ни фигурами горожан, ни их машинами – повсюду открытые пространства. Выметенный и освеженный поливочными машинами, асфальт поблескивал, заставляя прищуриваться.
Я подозрительно бодро ощущал себя в этом пустынном городе, мало того бодрость моя стала стремительно приближаться к восторгу. Восторгу силы и превосходства! И движение это внутри меня было настолько неожиданным и резвым, что даже некоторая часть моего существа не поспевала за ним, безнадежно отставая. О. эта инертная, гнусная тварь отравляла утреннюю зарю вдохновения. От отчаяния я замахал руками и стал яростно подпрыгивать, мне хотелось, чтобы все мои мышцы лопнули от натуги.
И вдруг в самый пик моей внутренней ломки, впереди, прямо по курсу моего следования, показалась машина. Я продолжал буйствовать, но боковым зрением все же следил за приближающимся автомобилем. Когда я разглядел, что это милицейская «девятка», было уже поздно – они таращились на меня, позабыв обо всем на свете.
Я взял себя в руки и зашагал вперед, мне стало необыкновенно легко и весело, я почувствовал, что сбросил гнетущий балласт.
Естественно, они развернулись и догнали меня. Я не смотрел на них и не останавливался, хотя слышал как машина притормозила, как из нее выскочили менты и преградили мне путь, но я не остановился, несмотря на то, что они подхватили меня под руки с двух сторон, плевать, я шел себе дальше, легко, весело, непринужденно. Впереди меня была чистая улица, окна домов горели под солнечными лучами и над всем этим великолепием благоденствовало чистое небо.
И дернул черт меня обернуться, шел бы и шел себе по чистой улице навстречу бездонному небу. Нет, обернулся и вижу: стоят двое ментов, откормленные такие, держат меня под руки и шмонают.
Да, один карманы брюк проверяет, щиколотки ощупывает, другой в рубашке шарит, а я стою, руки поднял и жалобно так улыбаюсь. И вот, глядя на эту картину, я стал ощущать, что во мне зреет неудержимое желание смыться, ну, бросить себя, того, с поднятыми руками, воспользоваться моментом, пока его менты прихватили, тем более, что один мент, который все в глаза заглядывал, вдруг скомандовал:
- Рукава задери.
И этот стал пуговички расстегивать, бормочет чего-то, про похмелье вроде, а сам рукава задирает. Тьфу, ****ь, смотреть тошно, бледный, квелый, растерявшийся… Бежать, бежать без оглядки, пусть сам разъебывается и с этими ментами, и с экзаменами, и со всей своей жалкой жизнью, а я просто заверну за угол и начну все заново, начну красиво, как начинается рапсодия Ференца Листа, легко и изящно, мелодично и дальше все виртуозней и виртуозней, пока у окружающих дух не захватит и разум не помутиться…
Прослушав свою новую судьбу в исполнении Евгения Кисина, я подумал: «А может мне пришить этого ублюдочного наркомана? Чтобы уж покончить с ним раз и навсегда. Ну что это за человек? Воли ни на грошь, чести ни на йоту, труслив, завистлив и дрочит по ночам. Если он останется в живых, то непременно испоганит божественный строй моей рапсодии. Нет, я прикончу эту гниду, уберу раковую опухоль со ствола генеалогического древа человечества. Вот этот стилет времен Третьего Рейха мне поможет. О, как он тяжел и остр! Я незаметно подкрался со спины и уже замахнулся…
Но тут менты отпустили его, сами нырнули в «девятку» и отвалили, оставив меня наедине с самим собой…
- Да пошел ты на ***, - сказал я сам себе и пошел за пивом.