На улице в огромных лужах блистало солнце. Людишки скакали между ними, складывая на ходу зонтики. Было свежо. Прохладно.
Прямо напротив крыльца, в палисаднике, раскинулось летнее кафе – стойка и несколько столиков под навесом. И сразу наблюдаю картину. За одним столиком выпивали двое. Недопили и отлучились перекурить, совсем недалеко. А к их недопитой поллитровке откуда не возьмись подсел доходяга… ну еле живой бомжара. Ну, знаете, плутают по улицам такие люди - мерзкие, вонючие, вечно с пакетами какими-то, особенно их много где пьют и жрут, да еще вокруг помоек их пруд пруди. Вот такой и тут как тут.
Как он смотрел на этот пузырь! Ну, как он смотрел? Он пожирал его заживо. Он вожделел его весь. Он сокрушался его початостью. Он умилялся его доступность. Он ликовал в предвкушении. Вот так он смотрел на него, весь трясся и ничего не замечал вокруг. Ни меня, наблюдающего за ним, ни тех двоих - приближавшихся.
- Эй! Здесь не бейте! – завопила за стойкой продавщица, когда двое подскочили к столику. – Вон туда за грибок ведите и бог вам в помощь!
Двое послушались совета и с божьей помощью поволокли третьего за грибок. А тот ковылял покорно, путаясь в собственных ногах, он совсем не обращал никакого внимания на свирепые рожи своих конвоиров, на их жесткие кулаки, заготовленные для него. Он все смотрел на свою, оставшуюся на столе, соблазнительницу, на губительницу свою, желанную и недоступную. Прощай!
Я подошел к стойке и стал рассматривать ассортимент, тайком следя за продавщицей. Мощная женщина… слабым полом язык не повернется ее назвать. Одна среди такого количества спиртного и оравы алкашей.
Из-за грибка доносились удары по телу. Отважная барменша не обращала внимания ни на меня, ни на удары. Зато я все пристальней, все глубже вглядывался в инородное тело. Я верю в то, что всякая вещь, есть вещь в себе, но также я знаю, что если я основательно присмотрюсь к любой из них, я смогу эту вещь ощутить в себе. И вот я видел перед собой мясистые руки с шершавой и щербатой, словно морская галька, кожей. Они двигались, поскрипывая локтевыми и плечевыми суставами, они хватали с полок бутылки своими смертоносными пальцами-щупальцами. Я стал ощущать уханье ее многокилограммового сердца, которое монотонно качало и качало бурую, вонючую кровь, хлюпающую в желудочках и предсердиях. В ушах у меня зашумело, и я почуял приближение урагана, давление стало резко падать, это открылись ее бронхи и стали всасывать в легкие свежий воздух. Заломило виски. Мне пришлось развести ноги на ширину плеч, чтобы не быть засосанным. Но самое страшное ожидалось еще впереди, когда кубометры чистого воздуха в одно мгновение будут отравлены углекислотой, и она начнет выдох. Я развернул корпус своего тела так, чтобы уменьшить его парусность, слегка присел и прижал подбородок к груди. Смрадный ураган ударил мне прямо в лоб, я покачнулся, схватился за прилавок и проорал:
- Кумыс есть?!
Пока она пыталась меня разглядеть за прилавком, я освободился от ее присутствия в себе и отошел на безопасное расстояние.
- Чего есть? – прищурив один глаз, спросила тетка.
- Кумыс – целебный напиток из кобыльего молока.
- Молочный через дорогу.
И отвернулась. Появились двое и сели за столик. Один устало разлил водку по стаканам. Молча выпили и также молча встали и ушли.
- Спасибо, - сказал я и направился к магазину с названием «Черкизовский».
Переходя через дорогу, я ощутил очередной прилив странного, но уже знакомого мне чувства. Время от времени я впадаю в это непотребное состояние, знаете, когда вдруг отступает и злость, и покидает ирония, и разум пасует и даже жалость отворачивается, в общем ступор какой-то – онемение. Как-то я поделился об этом чувстве с отцу, и он без заминки ответил: «Это все от того, что у тебя нет цели в жизни».
Итак, в полном онемении я поднялся по белым ступеням магазина «Черкизовский» открыл новенькие стеклянные двери и ступил на белоснежный кафель. По периметру просторного зала тянулись сверкающие никелем и стеклом прилавки-холодильники, а за прилавками стояли, ходили, переговаривались, хохотали молоденькие девушки. Кондиционеры выдыхали свежий воздух. И ни одного покупателя.
Завороженный побрел я вдоль прилавков. Девочки были примерно одного возраста – лет 18-20, одеты в синие платьица с белыми кружевными фартучками и на левой груди у каждой висела бирочка с именем – Вика, Юля, Ольга, Света, Клава. Розовые пальчики с малиновыми коготками принадлежавшие Вике заворачивали в пленку кусочки сыра «Эдем». Юля и Света шептались и хихикали среди колбас, буженины и окороков, я не стал их тревожить. Тормознул возле Светы и купил кефир фруктовый.
На Свете были мягкие тапочки и она скользила по белому кафелю, как фигуристка. Клава стояла возле кассового аппарата в очаровательной печали, я как можно мягче попросил ее выбить мне калач за 4.50. Сложив покупки в пакет, я вышел на середину залы и исполнил девочкам на прощанье свой коронный танец «Гей, хлопцы». Они дружно засмеялись, и я остался доволен собой и свой бесцельной жизнью.
Потом я шлялся по окрестностям, разглядывал дома москвичей, заглядывал в их окна, представлял себе как они тут живут, размножаются, умирают… Помню шел я шел и вдруг остановился как вкопанный – прямо передо мной, расставив свои чудовищные лапы, возвышалась Останкинская башня.
Я повернул направо и побрел вдоль бетонного забора. По другую сторону забора тянулось железнодорожное полотно, виднелась платформа, у платформы свеженький ларек: «Горячи сосиски, разлив, прием стеклотары».
Очередной раз повернув направо, я вышел к рынку. Торговый день заканчивался, и торговцы сворачивались. Картина была просто умопомрачительная, дело в том, что рынок оказался вьетнамским. То есть, торговали на нем исключительно вьетнамцы. Их было так много - много-много маленьких, черноволосых, плосколицых, косоглазых, желтокожих человечков. Они копошились возле огромных цветастых баулов, словно свора термитов. Стоял невообразимый гам, их речь представляла собой непрерывно переливающийся на разные лады тягучий поток мяуканья. В этой кутерьме невозможно было разобрать ни одного отдельного слова, выделить женщину или мужчину, симпатичное или уродливое лицо, все сливалось в единое месиво. «Вот это действительно монолитное братство», - подумал я и рванул восвояси.