Девятое Мая в городке Кукуеве как всегда отмечали с размахом. В городе было несколько средней величины заводов, стояло огромное количество воинских частей, число военнослужащих в которых превышало количество жителей города.
Поэтому в праздничный весенний день в городе как всегда с размахом прошел военный парад , после которого центральные улицы и площади городка были полны гуляющих, празднично одетых людей. Особенно много было курсантов военных училищ и блестящей офицерской молодёжи, гулявших с подругами, женами и детьми. Ветераны чинно гуляли под липами, отсвечивая орденами и медалями.
Люди постарше, пережившие войну, вроде бабушки Серафимы Осиповны - были сориентированы на более приземлённое времяпровождение, поэтому ближе к обеду во дворе дома по улице Надежды Крупской, на лужайке перед её маленьким домиком она вместе с соседскими старушками накрыла белой вышитой скатертью стол (и не один, а штуки три, составленные вместе), вокруг которых стояло десятка два разномастных стульев и табуретов, принесенных сюда всеми соседями.
Часов в шесть вечера, когда гости уже хорошенько наелись и так крепко упились, что разбились за столом на кучки от двух до четырёх человек для душевных бесед, случилось так, что могучий полковник Мишка Тимошин в расстёгнутом мундире и сильно пьяный оказался рядом с хозяйкой стола, бабушкой Серафимой Осиповной и по причине сильного опьянения стал с ней шепотом откровенничать.
Наклонившись к уху старушки и дыша на неё крутым водочным перегаром, полковник вдруг огорошил её неожиданным признанием:
-"А знаешь ли ты, Осиповна, кто я?
- «Что за странный вопрос? Конечно знаю! Ты - Мишка Тимошин, полковник боевой, орденоносец, соседки моей Марии Григоровны зять!».
– «Я тебя не про это спрашиваю, а про то, кто я на самом деле?»
- «Миша, у тебя что, белка? Забыл, кто ты? Пойди проспись, глядишь - к утру и
вспомнишь!».
–«Я только тебе правду скажу, Осиповна, только ты - никому! Договорились? Дело в том, что никакой я не Мишка и вовсе не Тимошин и совсем не полковник! На самом деле я – Васька Голозков, из деревни Семёновка что под Новгородом, рядовой пехотной 23-й дивизии, трус и дезертир!
Я тебе эту правду говорю впервые за 16 лет, потому что я уже просто не могу скрывать это, душа у меня разрывается. Особенно ночью, или когда выпью - просто жить не могу с таким секретом внутри, падлой последней себя чувствую. Я тебя, Осиповна, много лет уже знаю и уважаю как вдову солдатскую, поэтому говорю тебе это, как на духу. Только ты уж будь человеком - не выдавай меня - а то посадят, а мне жену и детей жаль».
Я ведь действительно никакой не Мишка, а по-настоящему зовут меня Васька, и призвали меня в Красную Армию в пехоту в декабре 1940 года из моей родной деревни, где я окончил семилетку, а потом курсы трактористов и работал три года на МТС, в тракторной бригаде. Когда мне исполнилось 18 лет – призвали меня, как водится, в армию и направили в учебный полк, учиться на пулемётчика, а потом, в марте 1941 года – в 23-ю дивизию, что стояла в Белоруссии, под городком Г-ском.
22 июня как немцы нажали - как ударили крепко – наш пехотный полк за сутки разбили… Целый день наши окопы утюжила авиация, от взрыва бомб нас в окопе землёй совсем засыпало, а когда я один выкопался как крот из-под земли, продрал глаза от песка – смотрю, на нас танки немецкие идут метрах в ста, а за ними густо идёт пехота… Механизм пулемёта осколком повредило. Винтовка моя потерялась, взрывами всех товарищей моих накрыло вместе нашим лейтенантом.
Видя такое дело, бросился я в лес ближайший бежать и бежал долго без оглядки. Потом двое суток в лесу сосновом блуждал, ночью под кустами спал. На второй день на просеке нашел разлагающийся, облепленный жирными мухами труп офицера. Мух я разогнал, посмотрел его документы – оказалось, что при жизни он был младший политрук Тимошин Михайла Иванович, 1919 года рождения.
Закопал я его в песок неглубоко, взял его документы, наган, переоделся в его форму и сапоги командирские и пошел дальше искать своих.
Наутро следующего дня я наконец вышел на сборный пункт. Немцы всё сильнее напирали. Канонада вокруг, на небе – сплошное зарево ночью. В тот же день всех, кто на сборном пункте был, несмотря на род войск и звания - построили в одну сводную роту, чтобы сейчас же направить на фронт. Капитан, раненый в шею, сделал перекличку, записал нас всех в тетрадь и сказал, что сейчас все пойдём в бой, а потом уже будут с нами разбираться.
При перекличке я назвался именем и званием мёртвого политрука Михайлы Тимошина. Меня записали в списки роты под этим именем, и я пошел воевать и так воевал без остановки, пока не окончил войну в Германии в звании гвардии майора, на должности коменданта небольшого немецкого городка «Н». Потом меня перевели в город «С» под Лейпцигом , и так я ещё служил комендантом этого города в Германии аж до 1956 года. Только в этом году меня вернули служить в СССР, под Киев.
Я и рад – смерть как надоело на чужбине. Бывало, целый год слова русского в городе не услышишь. В воскресенье идёшь по улице - навстречу вроде люди на вид свои, рабочие идут, мужики в помятых пиджаках, небритые. Подходишь к ним ближе и думаешь – ну вот, сейчас этот мужик остановится и скажет мне – пойдём, Мишка, выпьем по сто грамм! А мужик открывает рот и тебе по-немецки: -«Гутен морген, герр полковник!» Так бы и дал в рожу фрицу…
А самое страшное для меня то, что я как ушел в армию в 1940 году – так с тех пор ни родителей, ни сестёр своих не видел и даже не знаю – живы ли они вообще или погибли в войну?»
- «Так ты что же, бессовестный, даже матери с отцом весточку о себе ни разу не послал?» -перебила его Серафима Иосифовна, утирая пьяную слезу, - «креста на тебе нет! Разве так можно? Мать, если конечно жива - убивается поди за тобой, сёстры на день Победы поминают как героя. Как же так можно?»
- «Сама посуди, Осиповна, как я могу им даже письмо написать? Ты же знаешь, как наши органы МГБ чётко работают – малейшая зацепочка, малейший намёк – и всё, я пропал! Сидеть мне в лагерях до смерти. Позор! А за что? С тех пор, как я стал политруком Мишкой Тимошиным – совесть моя чиста, я до конца войны воевал честно, два раза был ранен, в степях под Сталинградом контужен. Войну закончил в Потсдаме, под Берлином.
А самое главное – что я Игорьку, сыну своему скажу, если всё вскроется? А дочери? Имей в виду-то, что я тебе сейчас рассказал – ни Надька, жена моя, ни тёща Мария Григоровна ничего не знают! И не должны знать! А тебе, Осиповна, я одной только рассказал об этом, как на духу – потому что доверяю тебе почему-то, как себе.
А жить дальше с таким грузом на душе я не могу – вчера вечером вышел во двор покурить, как вспомнил, как всё было – хотел руки на себя наложить, застрелиться. Не могу дальше жить в страхе. Уж было пистолет вынул из кобуры – но отложил назавтра. Думаю – отпраздную последний раз День Победы – тогда на другой день и застрелюсь».
Наступило молчание. Пока они разговаривали, на землю спустилась тьма, в тёплом вечернем воздухе жужжали первые назойливые комары. Гости уже встали из-за стола, и полковник Мишка с бабушкой Серафимой сидели уже одни. Полковник протрезвел и курил, отвернувшись в сторону. Серафима Иосифовна искоса поглядывала на него, боясь даже пошевелиться – вдруг вынет пистолет, супостат? Пожалеет, что всё рассказал – и чего доброго, застрелит…
Потом она собралась с силами, тронула его за рукав мундира и шепотом сказала:
-«Миш… ты не бойся, я никому не скажу. Ты живи! И так всех мужиков война забрала. А работать, а в армии служить кто будет? Кто сына твоего Игоря на ноги поставит? Может, он офицером станет и жизнь свою правильно-правильно, без сучка и задоринки проживёт, не так как ты. Только ты смотри теперь – не греши больше. А застрелишься – позор падёт на твою семью, детей. Так что лучше ты живи!»
-«Ты думаешь? Ну ладно. Поговорил с тобой – мне легче стало. Ладно, я пошел».
Полковник встал и пошатываясь, пошел в дом. На другое утро он с женой и детьми уехал к месту службы и больше в город Кукуев в гости к тёще не приезжал.
…