Клоун был пьян. Он плакал, размазывая грязными кулаками грим по небритым уже неделю щекам. Его плечи, острые, как у хищной птицы тряслись при каждом всхлипе. И при каждом же всхлипе жестяные колокольчики на разноцветном колпаке мерзонько брякали, стараясь попасть в унисон. Неподалеку валялся игрушечный медвежонок со вспоротым брюхом, вокруг вата и опилки – игрушечные внутренности и кровь. Рядом с ним портняжные ножницы – помощники убийцы. Клоун сидел на корточках, привалившись спиной к стене, покрытой облупившейся серой штукатуркой. Он никуда не бежал, просто сидел и ждал, когда его найдут. В игрушечном мире смерть источает запах гораздо более сильный, чем в нашем и клоун, не смотря на то, что был человеком, знал об этом. И еще, он знал, что бежать и прятаться от игрушек бесполезно. Они не прощают смерти себе подобных и наказание неотвратимо…
Прошел час, но никто не появился. Клоун продолжал всхлипывать, но уже как-то механически. Злость на весь мир и жалость к самому себе сменились звенящим безразличием. Он понемногу протрезвел. Мысли перестали скакать испуганной саранчой. В какой-то момент, их просто совсем не осталось в его голове. Рука, только что обнимавшая колени, с неестественным стуком упала на землю, он начал медленно заваливаться на бок, пока не упал совсем. По одеревеневшему лицу скатилась последняя слеза, но так и не упала, застыв прозрачной лаковой каплей…
… а на завтра в театре появилась новая марионетка – плачущий клоун. Говорили, он плачет из-за нерадивого мастера, не доглядевшего за куклой во время сушки…