глава шестая
выписной эпикриз.
Рассказ Холмса привёл меня в полное замешательство. Начать с того, что я ему поверил. Вернее сказать, как ни искал, никакой несообразности в нём не нашёл.
Сам Холмс за моей напряжённой умственной деятельностью наблюдал, не скрываясь, пристально глядя в лицо, и всё крошил зачерствевший хлеб.
- Кто вам сказал, что вы – лучший в Лондоне? – наконец, спросил я, словно непонятным только это и оставалось.
- А вот Лебран и сказал, - легко рассмеялся мой пациент. – Он старше, человек авторитетный. У меня нет оснований ему не верить.
Я удивлённо посмотрел на него. Теперь он, похоже, забавлялся. Его лицо было нелегко читать – выражение изменчивое, неоднозначное, то улыбка на губах и холодные глаза, то наоборот смех в глубине глаз, ничем иным не подкреплённый, то вдруг вспышка какого-то слепящего внутреннего света, свойственная людям творческим, с божьей искрой.
Мои терзания прервало появление доктора Гича. Удивительно, что Диомед, пребывая в полубессознательном состоянии, нашёл-таки в себе силы отпереть многочисленные замки на двери и впустить его.
- Вы сегодня поразительно хорошо выглядите, Холмс, - настороженно проговорил именитый психиатр, приглядываясь к подопечному. – Это отрадно видеть, да-да, отрадно..., - но читалось в его глазах не «отрадно», а «тревожно».
Холмс снова, как и вчера, побледнел при виде Гича смертельно. Его глаза расширились, и снова неудержимая дрожь затрясла, заколотила его, напрасно вцепляющегося в крышку стола, чтобы хоть как-то удержать её.
- Вы боитесь уколов, как ребёнок, - хмыкнул Гич. – Ну-ка, не капризничайте. Сами видите, Диомед мне сегодня не помощник.
Уже снаряженный шприц появился на свет.
- Коллега, нам придётся вдвоём справляться.
Я виновато и просительно посмотрел на Холмса. Его глаза застыли, как мёртвые, а губы беззвучно шевелились.
«Почему он так боится? – не оставляла меня тревога. – Он не похож на обычного сумасшедшего, в логике ему не откажешь, в силе характера, пожалуй, тоже. Так почему же он так сильно боится?»
- Вот что, уважаемый коллега, - заговорил я, старательно играя напыщенное самодовольство. – Вы мне дайте лучше шприц, и я сам его уколю. Мне кажется, он мне охотнее доверится. Может быть, тут просто эффект свежего человека – я не знаю, но мне вчера почти удалось его усмирить, ведь верно? Если вы уйдёте сейчас, я не сомневаюсь, что смогу сам сделать ему укол, - и я задрал подбородок повыше, актёрствуя изо всех сил.
Гич посмотрел на меня с сомнением.
- Коллега, - нерешительно начал он. – Если пропустить хотя бы одну инъекцию...
Я отмахнулся от маститого психиатра, как от назойливой мухи:
- Об этом речи не идёт, коллега.
Не знаю, удалось ли мне бы победить его сомнения, но тут Холмс бросил на меня взгляд, и я поразился эмоциональной насыщенности этого одного-единственного взгляда. В нём была плотоядная радость, которую он тщетно старался скрыть, предвкушение какого-то извращённого удовольствия, неимоверное облегчение, лисья хитрость и наигранное смирение. Этот взгляд не обещал мне ничего хорошего, и этот же взгляд словно подсказывал Гичу: вот случай сбить спесь с молодого выскочки раз и навсегда. И Гич поддался искушению.
- Ну что ж..., - проговорил он. – Попробуйте... гм... попытайтесь, - и протянул мне снаряженный шприц.
Я повернулся к Холмсу и с безапелляционным видом мотнул головой в сторону его спальни:
- Идёмте, мистер Холмс. Пора делать укол.
Старательно скрывая не менее старательно наигранную радость, Холмс направился в спальню. Я – следом. Гич остался внизу, глядя нам в спины.
Плотно закрыв за нами обоими дверь, я остановился, держа шприц наготове. Холмс, шедший впереди меня, наконец, упёрся в кровать. Дальше идти ему было некуда. Он остановился и обернулся:
- Что вы собираетесь с этим делать?
Я чуть улыбнулся:
- Почему вы решили, что я не использую шприц и препарат в нём по прямому назначению, мистер Холмс?
Его губы тоже тронула легчайшая улыбка, и вспыхнувшая было настороженность исчезла из глаз.
- Тогда вам не было бы нужды отвергать помощь этого вашего доктора Гича. Вдвоём вам было бы легче меня скрутить.
- А вы снова собираетесь сопротивляться? – шире улыбнулся я и угрожающе шевельнул шприцем.
Не знаю, что почудилось в моём тоне Холму, но при этих словах он, опять чуть побледнев, отступил назад. Этого делать ему не следовало – он стоял к кровати вплотную и, при первом же движении потеряв равновесие, хлопнулся на эту самую кровать с размаху, чуть не прикусив себе язык. В его глазах метнулось смятение, и мне уже показалось, что сейчас он и ноги подожмёт, и уже по кровати поспешно отползёт от меня ещё дальше к стенке. Мне сделалось стыдно. Я опустил шприц.
- Простите меня, Холмс. Я не хотел вас дразнить. И я, действительно, не собираюсь делать вам этот чёртов укол, раз уж вы так этого не хотите. Я себе его собираюсь сделать.
Серые глаза Холмса стали сиреневыми от изумления:
- Зачем?!
Я снова улыбнулся:
- Не то, чтобы я вам не верил, но... Понимаете, я – человек настырный. Я люблю до всего доходить сам. Если этот препарат так ужасен, что вас трясёт от одного предвкушения, то я хочу понять, в чём его ужас. Но это позже, а сейчас постарайтесь вспомнить свои обычные ощущения от инъекций и не подводите меня, хорошо?
- А, ну, хорошо, - с облегчением сказал он. – Значит, у меня ещё будет время отговорить вас. Но вы не торопитесь возвращаться к ним, не то они всё поймут. Ну, то есть поймут, что вы не сделали мне укол.
- Ну, хорошо. Я не буду торопиться.
Я вытащил из саквояжа свой собственный шприц и аккуратно перекачал содержимое в него, а потом убрал свой и вернул Гичу его шприц, оставив Холмса в комнате.
- Он... позволил вам? – в голосе психиатра звучало явное замешательство и, пожалуй, недоверие.
Я пожал плечами:
- Я был с ним ласков...
Тут еле держащийся на ногах Диомед потянулся к уху доктора Гича и что-то зашептал в это ухо. Гич морщился от винных паров и отворачивался, но слушал. Глаза его расширились.Он посмотрел на меня с весёлым удивлением.
- Позволите мне на минутку? – спросил он. – Взглянуть?
Я снова пожал плечами, и он мимо меня стал подниматься в спальню. Разумеется, я пристроился в кильватер. Я боялся разоблачения.
В спальне Холмс лежал и вроде бы спал. Его лицо раскраснелось, волосы взмокли, одежда была в беспорядке.
- Гм..., - сказал Гич. – Быстрая реакция. Внутривенно делали?
- Да, конечно, - согласился я – и похолодел: он сдвинул рукав сорочки Холмса и внимательно принялся осматривать локтевые сгибы. Сейчас, не найдя следа инъекции, он... Но след инъекции был – алая точка, даже с мазком подсыхающей крови. Я перевёл дыхание.
- Гм..., - снова сказал Гич. – Ну что ж...
Он потоптался, словно не решаясь задать вертящийся на языке вопрос, вздохнул и направился к выходу.
- Я, правда, хотел ещё побеседовать с пациентом, - проговорил он, уже оказавшись в гостиной, - Но теперь, видимо, в другой раз... Запирайтесь, Диомед.
Пока Диомед проделывал сложный ритуал запирания множества замков, я стоял и смотрел на него. Он казался или очень невозмутимым. или очень пьяным, или – что вернее – то и другое вместе. Я не ждал, что он заговорит. Но, покончив с замками и обернувшись, он спросил вдруг, нехорошо щуря глаза:
-А вам известно, что думает британский закон о мужеложцах?
- Не сомневаюсь, что вам это известно, Диомед, - сказал я.
Теперь уже на его физиономии читалась откровенная злоба:
- Вы разбили мне лицо, - сказал он. – Думаете, это совсем ничего не стоит?
- Потому что вы снова много на себя взяли,- я старался держать себя в узде и быть - хотя бы внешне казаться - невозмутимым. – Вы здесь – санитар, и вы должны выполнять свою работу, а не тешиться за счёт пациента. После ваших забав у Холмса изрезаны верёвкой все запястья. По-вашему, будет хорошо, если это увидит кто-то посторонний?
Чем дальше заходило моё общение с Холмсом, тем больше я, кажется, проникался его паранойей – мне уже и Гич казался неискренним и хитроватым, и барон переигрывающим, а Диомед, так просто пугал. Но тут уж я попал – угрюмая физиономия санитара прояснилась:
- Ах, вот оно что – вы этого боитесь, - почти дружелюбно проговорил он. – Думаете, кто-нибудь попеняет вам за плохой присмотр за больным, что ли? Да полно – здесь никто и не бывает, кроме своих. А лакомый кусочек, а? Ну-ну, не краснейте – я кое-что видел. Конечно он не из тех симпампулечек, которых принято рядить в платьица чуть не до конфирмации, но что-то в нём, определённо, есть. Особенно руки. Такие тонкие пальцы могли бы быть очень проворными... Э-гей, а с вами, может, и были, а? Вам, сдаётся, удалось к нему ключик подобрать, а?
Да. Руки. Тут он был прав. Узкие изящные кисти, тонкие пальцы, до блеска отполированные, покрытые лаком ногти. Тошнота снова остро всколыхнулась во мне. Впрочем, в этом был и свой плюс – я покраснел, как свёкла, а Диомед захохотал, и недоразумение между нами, к счастью, углубилось, почти примирив его с моей персоной. Он даже сказал мне:
- Ладно, я вам прощаю обращение с моей физиономией. Ревность – есть ревность. Но теперь я совсем болен после вашей нахлобучки, и сторож из меня никакой. Так что уж вам придётся сегодня приглядывать в четыре глаза за ним. А я должен прилечь – голова так и гудит. Должно, сотрясение...
Он, действительно, едва держался на ногах и никуда не годился – подозреваю, правда, что отнюдь не из-за моих побоев.
Когда я вернулся к Холмсу, он сидел в любимой позе – скрестив ноги по-турецки – на кровати.
- Как вам это удалось? – спросил я, не уточняя, что имею в виду, но он понял.
- Кожу ковырнул иголкой – ерунда. Лицо натёр рукавом. Волосы чуть смочил из графина. Тяжелее всего контролировать дыхание.
- А сорочку зачем расстегнули? Вы хотели, чтобы обо мне подумали... то, что подумали, да?
- А что, подумали? – в глазах Холмса метнулись озорные зайчики, он весело-азартно закусил губу. – Ну, не сердитесь, не сердитесь – может, это и к лучшему.
- К лучшему?
- Общаясь с людьми такого сорта, как Диомед, их бесполезно пытаться подтянуть к своему уровню, доктор. Приходится спускаться до них. Вы усыпили его подозрения – в этом плюс. Разве так уж важно, что при этом он о вас подумал. Мне кажется, мнение такого человека особо волновать вас не должно.
Я пожал плечами. Холмс говорил убедительно, но что-то в его словах заставляло меня в душе противиться доводам, не умея высказать этого ощущения. Забегая вперёд, скажу, что так было потом и во всю нашу жизнь.
А теперь скажите мне лучше: вы что, действительно, хотите попробовать препарат этого доктора Гича на себе? – спросил он, убедившись, что я не собираюсь больше возражать.
- Безусловно. Я же объяснил. Я склонен вам верить, но у меня не складывается полной картины. А я упрям и люблю добираться до самого дна.
Холмс какое-то время помолчал, раздумывая.
- Из человеколюбия, - снова заговорил он. – Я собирался было отговорить вас от этого эксперимента. Вреда вашему организму так сразу он, пожалуй, не нанесёт, но душе... Но теперь я передумал, и отговаривать вас не буду. Вы – ортодокс. Вы на слово всё равно верите только себе и библии. Вам помочь с инъекцией?
- Справлюсь, - буркнул я, зубами затягивая импровизированный жгут на своей левой руке. – Я всё-таки врач.
- А я – наркоман, - улыбнулся он. – Во всяком случае, кое-кто так считает. Уверяю вас, в вену я попаду без труда. Даже в вашу.
Не отвечая ему, я взял шприц и, поморщившись, воткнул иглу.
Жидкость казалась горячей. Её ток быстро пробежал до плеча и словно растёкся сразу по всему телу. В висках сильно застучало.
- У вас лицо порозовело, - сказал Холмс. – Как вы?
- Не знаю пока... немного уши заложило и... да, как будто в глазах дымка какая-то..., - я покачнулся.
- Тихо-тихо-тихо, - Холмс поспешно подхватил меня. – Прилягте, прилягте, доктор... С непривычки вам это будет немного слишком...
- Холмс. это пока ничего не доказывает, - заплетающимся языком проговорил я. – Обычное успокоительное тоже может..., - и осёкся.
Что-то со мной творилось. Кровь шумела в ушах, где-то под нижней челюстью копилась безудержная зевота, но, в то же время, хотя и руки, и ноги сделались у меня, как ватные, чувствительность моя словно оголилась, возросла в разы, в порядки раз. Причём чувствительность совершенно особого рода. Холмс в это время всё ещё продолжал удерживать меня за плечи, и я вдруг осознал, какие тёплыми и надёжными могут быть его узкие ладони. Мне не просто было приятно его прикосновение - оно казалось восхитительным, желанным, сладко возбуждающим.
- Отпустите меня, - хрипло сказал я. – Отпустите, мистер Холмс.
- Если я вас сейчас отпущу, - резонно возразил он, - Вы упадёте на пол. Позвольте я вам помогу хотя бы добраться до постели.
Он проводил меня в мою комнату, а я уже весь дрожал от какой-то противоестественной чувственной лихорадки. Прикосновения складок простыни резали, как ножом.
- Я так понимаю, - сказал Холмс, снова улыбаясь, но улыбаясь как-то настороженно. – Что вы что-то почувствовали, да? Кстати, вы не склонны к апоплексии? Цвет вашего лица начинает меня тревожить.
- Я... да. Наверное, склонен... Пожалуйста, мистер Холмс, я прошу: не дотрагивайтесь до меня.
- Ну, хорошо, хорошо, - он поспешно и даже как-то испуганно убрал руку. – Доктор, у меня к вам серьёзный разговор.
- Мистер Холмс, не сейчас. Я едва соображаю. Я сплю совсем. Это зелье...
- Пожалуйста.., - он снова накрыл мою ладонь своей, и я вздрогнул и чуть не вскрикнул от этого.
- Простите, - спохватился он, но по глазам я отчётливо видел: всё это он делает намеренно. – Я только хотел спросить: если вам понадобиться самому вдруг выйти отсюда, как вы это сделаете? У вас есть, может быть, ключ? Или вы такой же узник, как я?
- Да нет, не думаю. Нет, конечно нет, - я уже совсем ничего не соображал, и язык меня не слушался – не знаю, как Холмсу удавалось понимать этот невнятный лепет. – Леди Лора обещала мне отпуск по необходимости. Я предупреждал её... Из-за брата. Мне понадобится...
- А она, наверное, предупредила Диомеда, да?
- Я не знаю, мистер Холмс. Я, право же, не знаю...
- Наверное, у него есть ключи от всех дверей, - сказал Холмс задумчиво, что-то соображая.
Я насторожился – настолько, насколько мог насторожиться после порции известного снадобья.
- Мистер Холмс, если вы задумали... задумали что-нибудь такое...
Его глаза смеялись и хитрили, уплывая от меня. Я вдруг догадался, что у него красивые глаза – насыщенно-серого, с туманной поволокой, цвета, поразительной глубины с лёгчайшим сиреневым флёром по краю радужки, с чистым голубоватым белком – кровяной оттенок исчез без следа после того, как он выспался.
- Вы – сама наивность, доктор, - ласково сказал он. - Ну а вы? Вы-то что думаете, а?
- Что думаю? А что я должен думать? О чём?
- Поможете мне удрать отсюда? – прямо потребовал он, наклоняясь совсем близко к моему лицу.
От него пахло горьковатой травой – той, что летом растёт по краям дороги. Я не помню её названия, но помню, что её очень трудно затоптать. Колдовской, отнимающий силы запах покоя и неги.
Я замотал головой, испуганный, что не выдержу и сдамся.
- Ведь я не выживу здесь, - сказал он проникновенно, уже не просто внимательно глядя, а прямо-таки вливаясь взглядом мне в душу. Его ладонь вдруг оказалась на моей щеке – о, как невыносимо приятно было её короткое, вкрадчивое ласкающее движение!
– Я понимаю, что на карте ваша карьера, – продолжал он голосом прочувствованно – хрипловатым. - Это серьёзно, конечно. Но я-то большим рискую. Доктор, ну, вы же доктор, - едва заметный оттенок мольбы. - Вы должны хотя бы попытаться меня спасти, - теперь он уже совершенно откровенно ерошил и перебирал мои волосы, зная, что так я не сумею ответить «нет».
- Вы пройдоха, - всхлипнул я, не в силах бороться с охватывающими меня слабостью и острым чувственным удовольствием. – Знаете же, каково мне сейчас, когда...
- А мне каково изо дня в день? – перебил он, не убирая руки. – Вам чего сейчас больше хочется, спать или...?
Я мотнул головой, сбрасывая его руку. Пустое. Я сумел сбросить её не дальше своего плеча.
- Мистер Холмс, я всё понимаю. Вы воспользовались моей слабостью, воспользовались действием препарата на меня и теперь меня ломаете, - заговорил я, несмотря на протестующий и укоризненный тон, несмотря на сам смысл моих слов, всё же едва удерживаясь от стонов удовольствия. – Заметьте, вчера я не пытался ломать вас, когда вы были слабее...
- Да? – злопамятно улыбнулся он. – А снотворное, которое вы подсыпали мне в кофе?
- Для вашей пользы. То есть, я так думал... Ведь я тогда не знал... О-о, ну перестаньте же прикасаться ко мне – я не могу больше!
- Зато теперь вы знаете, - жёстко сказал он. - Почему меня всякий раз охватывала дрожь при одной мысли об этой инъекции. Может, позвать сюда Диомеда?
- У вас у самого, - из последних сил злобно сверкнул я на него глазами. – Неплохо выходит.
- У меня нет выхода, - спокойно ответил он. – Так поможете мне удрать? – спросил он почти небрежно, словно не было всего предыдущего разговора.
- Ни в коем случае. Во-первых, у меня нет твёрдой уверенности, а во-вторых...
Я не успел договорить – рука, только что нежно поглаживающая моё плечо, вдруг жёстко захватила мою шею. Дыхание прервалось. Я судорожно цеплялся за крепкие, словно железные пальцы, пытаясь расцепить их, но слабость, растекавшаяся по моим жилам, с каждым мгновением становилась всё непреодолимее. Мои пальцы соскальзывали. Страшное давление, выламывающее кадык, выталкивающее язык изо рта, отнимало у меня жизнь.
- Простите меня, - услышал я сквозь грохот крови в ушах. – Простите – право же, у меня нет больше времени на уговоры.
И свет померк.