- Ну что, Филипыч, какие у тебя будут предложения по поводу наших дальнейших действий? – спросил я участкового, когда мы, помывшись и переодевшись, сидели за столом у него на кухне. Тот, молча, открыл буфет, пошарил в его внутренностях и извлёк на стол поллитровку.
- Это что? – я нахмурил брови.
Вместо ответа Филипыч снова полез в буфет и на столе появилась вторая бутылка.
- Это… За упокой Петрухи… Значит… Конфискат. – констатировал он.
- За упокой говоришь? Почему за упокой? Никто Петруху мертвым не видел. А, как говорится, нет тела – нет и дела. Откуда такое упадническое настроение. За упокой не буду.
Филипыч с кислой миной на лице взял обе бутылки, и намерился поставить их обратно в буфет.
- Давай-ка, лучше, за здравие.
- Я мигом.
И действительно. Не успел я и глазом моргнуть, как на столе появились две синие стопки, тарелка с солёными огурцами и помидорами, квашенная капуста, картошка «в мундирах», перья зелёного лука, хлеб и нарезанное тонкими ломтиками сало с мясными прожилками.
- Вот. – Филипыч сделал приглашающий жест рукой. – Готово.
Я пододвинулся поближе к столу, и внимательно посмотрел на бутылки.
- Кстати, а что за конфискат? Паленка?
-Да нет. – участковый открыл первую бутылку и разлил по стопарям. – Это я в целях профилактики борьбы с незаконной торговлей продуктами самогоноварения у деда Архипа конфисковал. Незадолго до его исчезновения. Нагнал он тогда своего самогону, на грибах настоянного, сверх меры. Хотел было по деревне распространять. Да ещё рекламу начал давать. Мол его самогон помогает увидеть мир таким каков он есть. Снимает, так сказать, пелену с глаз. В общем, полный бред и несоответствие тому, о чём Минздрав неоднократно предупреждает по поводу чрезмерного употребления алкогольной продукции. Я с ним, конечно, воспитательную беседу провёл и излишек изъял. Протокол, правда, составлять не стал. Зачем деду неприятности на старости лет. Он, ведь, не злостный преступник какой. Изъял я, значит, излишек, да и вылил его за домом в яму выгребную. А пару литров себе оставил. На пробу. Уж больно нахваливают дедов самогон в деревне. Вот и случай подвернулся. Я ж сам это дело практически ни-ни. Так по праздникам или по-случаю. Вот как теперь.
- Давай, Филипыч, за здравие. – мы подняли стопари и, чокнувшись, отправили содержимое оных в наши пищеварительные тракты.
- Эх! И взаправду хороша, зараза. – участковый захрустел солёным огурчиком.
- И огурчики самый раз. – я последовал его примеру. – Наливай по второй, вдогонку.
Филипыч одной рукой подцепил вилкой ломтик сала и отправил его себе в рот, а второй рукой мастерски налил по второму стопарю.
- Расскажи-ка мне, капитан, поподробнее про этого вашего Губошлёпа. Кто он? Что он? С чего всё началось?
Мы тяпнули по второй. И Филипыч, не переставая закусывать, начал свой рассказ.
- М-м. Началось всё давно. Я и сам-то только понаслышке знаю. В то далёкое лето поехала Нюрка (это бабы Авдотьи дочка) в столицу нашей родины - Москву. В институт поступать учится. В артистки. Красива девка была – жуть. Руса коса до пояса, глазища во…
- Филипыч, ты то откуда знаешь. Сам ведь говорил, понаслышке.
- За что купил, за то и продаю.
- Ладно, давай дальше. Только без этих лирических отступлений. Факты излагай.
- Хорошо. – Филипыч вылил в мою стопку остатки из первой бутылки. Открыл вторую. Налил себе. Тяжело вздохнул и продолжил.
- Поехала, значит, Нюрка в Москву. Поступила в институт. Отучилась год. Приехала домой на каникулы. На осень вновь в Москву укатила, а к зиме неожиданно возвернулась. Мрачная такая. Чернее тучи ходила. Да оно и понятно. Любовь у ней там приключилась в Москве. Познакомилась Нюрка с каким-то негром из университета этого… как его… Пумбы… Мумбы…
- Патриса Лумумбы. Первого премьер-министра независимой республики Конго. – показал я свою эрудированность.
- О, его самого. Обрюхатил её этот Лумумба, будь он неладен, да и бросил. Ну, а ты ж сам знаешь, как в деревнях-то к этаким вещам относятся. Незамужняя девка, да на сносях… Эх, в пору в петлю лезть.
- Ты, Филипыч, давай ближе к телу.
- К какому телу?... А понял. – участковый разлил по стопкам следующую порцию огненного напитка. Выпили, закусили, закурили.
- Продолжай, - я выпустил струю сигаретного дыма под потолок.
- Вот я и говорю, - продолжая рассказ Филипыч, как фокусник, откуда-то из-под стола достал и поставил на стол пустую консервную банку, используемую в качестве пепельницы, - родила, значит, Нюрка мальчонку…
- Родила-а-а, – я удивлённо вскинул брови, - так за это… того… Выпить надо.
- Надо.
- Наливай.
Мы махнули ещё по одной.
- Как назвали?
- Кого? – теперь уже Филипыч искренне удивился.
- Ну, как кого? Пацана этого.
- Какого пацана?
- Филипыч, ты чего тупишь. Пацана, которого Нюрка родила.
- А, да! Родила Нюрка мальчика. Негритенка. И назвали его Мишкой.
Тут Филипыч наклонился и исчез в недрах буфета.
- Ясное дело, это событие произвело, мягко выражаясь, неизгладимое впечатление на жителей деревни, - продолжал он уже оттуда. – Мало того что Нюрка без мужа родила ребятёночка, так ещё и негра.
На столе появилась третья поллитровка. После чего наши стопки снова были наполнены.
- Людские пересуды, косые взгляды и перешептывание бабок на завалинках, надо сказать, Нюрка переносила с достоинством. Конечно, чего уж у ней там на душе было одному богу известно, но по деревне всегда ходила с гордо поднятой головой и глаз не прятала. Любые вопросы-расспросы, да советы «доброжелателей» обрывала на корню. Не ваше, мол, это собачье дело и всё тут. А тем временем Мишка рос здоровым и подвижным мальчиком. И вот пришла пора ему в школу идти…
- В первый класс?
- Да…
- Это святое. За это надо…
- Усугубить?
- Точно.
Усугубили. Закурили.
- Вот тут-то и начались проблемы. – участковый выпустил кольцо дыма. Кольцо плавно поднималось и достигнув потолка разлетелось в разные стороны маленькими облачками.
- Красиво. – сказал я, - Так что там с проблемами?
- За свою внешность получил в школе Мишка прозвище – Губошлёп. У него, как и у большинства негров, губы были полные ( в детстве так вообще выглядели, как две маленькие сардельки ), за них он и получил своё прозвище. Так и повелось: Губошлёп то, да Губошлёп это. Издевались над ним детишки в школе кто как хотел. Частенько даже били. А всё потому, что не похож был на всех остальных. Белая, так сказать, ворона.
- Ну, в данном случае наоборот – чёрная.
- Да один хрен. Вот и начал Губошлёп-Мишка из дому убегать. Поначалу всё в лес бегал. Нюрка, конечно, в крик. К председателю нашему (тогда ж ещё колхозы были ) прибежит со слезами. Тот поиски организует. Мужики наши, да бабы лес-то, как свои пять пальцев знают – Мишку-Губошлёпа находили быстро. Мать рада. Мужики с бабами недовольно ворчат. Мол, что с твоим мальцом случится-то. Он лес не хуже нашего знает. Погуляет немного, да и вернётся домой. Голод не тётка. Тем более, что ни волков, ни какого другого хищного зверья, опасного человеку, в нашем лесу после войны отродясь никто не видывал. Мишка замыкался в себе. Становился нелюдимым. Диким каким-то. Народ всё больше Мишку не любил. Неизвестно сколько бы это продолжалось, но однажды Губошлёп повстречал в лесу деда Архипа.