ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
БАЗА
Авиационная база представляла из себя несколько ангаров для самолетов, несколько кабинетов для командующего авиацией, его заместителя и офицеров, и несколько взлетно-посадочных полос, огороженных травянистым полем. На полгода это травянистое поле зеленело и вырастало на глазах, ливни стояли стеной на полчаса: такие, что если пробежать от ангара до офицерской пристройки – ровно десять метров, можно промокнуть до нитки. Потом выглядывало солнце, и было видно, как влажный пар поднимается над асфальтом. Однажды, в сезон дождей мне сказали, что в траве, рядом с полосой, где готовили самолеты, завелась плюющаяся кобра. Я услышал и забыл. Когда наши капитаны вместе с малийскими сержантами готовили самолеты к полету, а наш инженер, перепачкавшись с головы до ног, приговаривал свою любимую присказку: «Жопа в масле, *** в тавоте, но зато в воздушном флоте», - я всегда находился рядом: вдруг кто-то из сержантов забудет русский язык.
- Нет, сегодня полетов не будет, гроза надвигается, - сказал инженер. – Знаешь, Мишель, у нас в части метеорологу объявили выговор, а формулировка была такой: за регулярное неугадывание погоды.
Когда работаешь на полосе и хочется отлить, бежать до ангара в туалет далеко и проще зайти в траву. Я так и сделал. Не успел я дописать, когда из-под моей струи выполз какой-то толстый, черный шланг и прошелестел мимо, в траву. Если бы меня кто-то увидел в этот момент, он бы уписался от смеха или бы сфотографировал меня и продал этот снимок в газету за большие деньги. Наверно, вид у меня был дурацкий: бледный, с идиотски открытым ртом и трясущимися руками, ширинка расстегнута, причиндалы торчат наружу, но уже не могут ни исторгать жидкость, ни убраться в брюки. Мне показалось, что ползущий шланг был размером не менее трех метров, а секунда, за которую змея проползла мимо, превратилась для меня в долгие двадцать минут, за которые я не мог ни пошевельнуться, ни, тем более, убежать. Я вернулся на полосу, еле передвигая ватные ноги.
- Мишель, ты что обосрался? – спросил капитан-инженер.
- Змея, - ответил я, - черная кобра.
После этих слов все с радостью оторвались от работы и заинтересовались мной.
- Как она выглядела?
- Как шланг.
Малийцы со знанием дела закивали головами и защелкали языками.
- Она и есть. Плюющаяся кобра. Тебе повезло, Мишель. Наверно, она была сытой. А то бы съела тебя.
- Как съела?
- Очень просто. Плюнула бы тебе в глаза ядом, а потом съела бы. Да ладно, шутим. Она бы тебя просто укусила, и ты бы умер.
Со змеями на авиационной базе я потом сталкивался еще два раза, и с тех пор змеи внушают мне страх и отвращение.
Наш автобус подвез нас утром к ангару, и когда мы выскочили, сразу поняли: случилось что-то необычное. Малийские солдаты расчехляли самолет, но вокруг него столпились все, кто был в это утро на базе: и сержанты, и офицеры. Когда мы подошли, малийцы расступились, а посередине черного круга на асфальте валялась маленькая трепыхающаяся змейка, серая, как асфальт.
- «Минутка», - упавшим голосом сказал кто-то из сержантов. Кто-то добавил:
- Как она туда заползла, непонятно, она обвила штурвал.
Как оказалось, эта маленькая серенькая змейка намного страшнее, чем кобра. От укуса кобры еще можно спастись, если под рукой есть противоядие. От «минутки» спастись нельзя, смерть наступает ровно через минуту. Я мысленно представил, что произошло бы, если бы летчик поднял самолет в воздух с «минуткой» на штурвале. Вообразите сами, что было бы.
Змеи преследуют меня до сих пор в страшных снах, хотя ни одна из повстречавшихся не укусила меня.
Я сидел в кабинете командующего авиацией Мамаду Кулибали, и мы разбирали какие-то документы. Это был умный, образованный интеллигентный человек, получивший образование во Франции и в США, ни слова не говоривший по-русски, но, несмотря на западное образование, к нам, советским специалистам, он относился хорошо.
В кабинет вбежал какой-то запыхавшийся сержант и сказал:
- Господин майор, разрешите обратиться. Рядом с полосой обнаружен питон.
- И что вы с ним сделали?
- Вытащили из норы и отрубили голову.
- Пойдем, Мишель, посмотрим, что это за питон.
Мы с командующим прошествовали к взлетно-посадочной полосе, вся авиационная база выстроилась в ряд и отдавала нам честь (ему, конечно, мне за компанию), и так, в сопровождении офицеров, мы дошли до места происшествия.
На асфальте лежал здоровенный толстый удав с отрубленной головой. Командующий приказал:
- Растяните его и измерьте.
Без головы он оказался длиной четыре метра.
- И как же вы его достали? – спросил командующий.
- Увидели ямку, голова торчит, мы его за голову и вытянули, - ответил кто-то из сержантов.
К этому времени вокруг начальника и удава столпились все работавшие на авиационной базе.
- Видишь ли, Мишель, - сказал мне командующий, - такой удав или, скорее, питон может заглотить не только барана, но и человека. Сначала он растягивает тело и дробит его кости в муку, а потом целиком заглатывает. Хороший экземпляр. Поджарьте его и не забудьте Мишеля угостить.
У читателя может сложиться впечатление, что я только дурака валял на авиационной базе: так оно и есть, но все-таки переводил иногда.
Однажды к заместителю авиации приехал на переговоры наш представитель ГКЭС (Главный комитет по экономическому сотрудничеству). Заместителя командующего звали Али. Он был полной противоположностью командующему: один – интеллигентный, другой – грубый, первый – худой и стройный, второй – большой и сильный. По-моему, они не ладили друг с другом.
Представитель ГКЭС взял меня с собой в кабинет заместителя командующего авиации и сказал:
- Я буду сам говорить, а если чего-то не пойму, переведешь.
Фамилия представителя была Загородский, и меня всегда удивляло, что он был в нашей советской колонии как-то сам по себе и никому из нашего начальства не подчинялся.
По-французски Загородский говорил безобразно: с грубыми морфологическими и синтаксическими ошибками, и моя чуткая, воспитанная институтом иностранных языков, душа, была готова возмутиться, но когда я понял, что господин Али его понимает, а товарищ Загородский понимает Али, я успокоился и стал слушать. Речь, оказывается, шла о поставке в Мали наших самолетов, и они просто торговались на ломаном французском языке. Когда я вник в тему разговора и понял, что это военная государственная тайна, я притих и решил не корректировать их французский язык. Пару раз меня просили уточнить детали на французском и русском языке, и я переводил, как автомат, не думая, что бывает за разглашение.
Был еще один забавный случай на авиационной базе. Из Советского Союза на несколько месяцев прислали столяра и выделили ему каптерку. Что он там стругал, не знал никто, видимо, это была секретная миссия. В подмогу ему приставили штатского – малийского парнишку лет двенадцати. Смеха ради, мы иногда заглядывали в секретную каптерку (охраны не было) и слышали любопытный разговор (столяр, естественно, не говорил по-французски):
- Подай-ка мне эту херню, а теперь вон ту хренотень вставь в ****ную хреновину. Твою мать, не херню, а хренотень.
Самое смешное, что мальчик, который не говорил ни по-французски, ни по-русски, понимал его с полуслова и уже через месяц подавал ту хренотень, которую нужно.
Однажды на базу приехал с инспекцией министр обороны. Весь гарнизон выстроился на плацу. Министр обошел строй, остановился передо мной и строго спросил:
- Почему такой белый?
Следовавший за ним командующий авиации улыбнулся, но черный, как деготь, министр не шутил.
- Чтобы потемнел к моему следующему приезду.
- Слушаюсь, господин министр.
На мое счастье, на базу он больше не приезжал. С виду министр напоминал орангутанга, он мне не понравился, и как оказалось, не зря. Спустя год после моего отъезда из Мали, как мне рассказывали потом, этот самый министр решил, что лучше быть президентом, чем министром обороны, и подбил часть армии на переворот. Военные перевороты в Африке всегда были модным и прибыльным, в случае удачи, аттракционом, но на этот раз, номер не удался. Тут же, на авиационной базе, министра пытали и казнили.
Так мы и служили родине, пока не началась война между Мали и Верхней Вольтой. Как потом стало известно, на границе нашли залежи урана, и тут же возникли спорные территории. Поскольку Советский Союз помогал всем развивающимся странам, на войну с обеих сторон отправились танки, пушки, самолеты и автоматы советского производства. Нас на войну не взяли, а через месяц наши выиграли, видимо, потому, что танки, самолеты и пушки у них оказались менее устаревшими, чем у противника.
Я читал в местных журналах, что самые популярные в Африке танки, которые приводят к власти новых генералов, - это Т-34, самые популярные самолеты, выигрывающие войны, - СУ-17, а самое популярное оружие – автомат Калашникова с китайским клеймом (китайцы поставляли им те же, советские автоматы, но дешевле). Кстати, о китайцах: они составляли нам жуткую конкуренцию. Строем, в своей синей униформе, они ходили по городу и поставляли местным властям наше же б/у оружие.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
КАПИТАН
Капитан Виктор работал вместе со мной на авиационной базе инженером. Он был старше меня лет на пятнадцать, полный, жизнерадостный и сексуально-озабоченный мужчина. На родине он служил где-то в Лиде (городок в Прибалтике, где все вместо «****ец» говорят «****аускас»), и был на всю оставшуюся жизнь ошарашен, когда его вдруг послали на год работать за границу. Как я понял за время нашей с ним дружбы, его кредо заключалось в том, чтобы за год заработать на машину и трахнуть, как можно больше черных баб.
В нашей советской общине за рубежом существовали свои кланы: клан дипломатов во главе с послом, клан военных во главе с военным советником, клан преподавателей, клан врачей и клан переводчиков. Обычно эти кланы жили обособленно друг от друга и смешивались только при совместном распитии спиртного, а с кланом дипломатов мы сталкивались один раз в году: по случаю приема на 23 февраля во дворе советского посольства. В этот вечер на лужайке устанавливались длинные столы с выпивкой и закусками. Обычно мы стеснительно жались по углам и ждали, когда от столов схлынет голодная масса дипломатов и их жен, скромно клали в тарелки кусочки самой вкусной на свете рыбы – «капитан», и подальше от освещенной поляны наливали полные стаканы «мазута»: виски с кока-колой.
Капитан Виктор стал для меня исключением: иногда мы ходили вдвоем по барам и знакомились с девочками. Он ни слова не говорил по-французски и, то ли потому что мне доверял, то ли от беспомощности использовать местный словарный запас, прилепился ко мне, как к переводчику и товарищу.
Откровенность в те времена, тем более, за границей, была чревата серьезными последствиями, но он был со мной откровенен. Когда он впервые пригласил меня к себе (он жил один в каком-то зловонном квартале и очень гордился тем, что рядом нет никого из наших), мы пили водку, говорили о женщинах, и тут я услышал истошные женские крики с улицы. Я высунулся в окно, квартира располагалась на втором этаже, а внизу был маленький внутренний дворик: посреди двора две девушки лет четырнадцати-пятнадцати стягивали с себя майки и юбки.
Зрелище было исключительное: два черных женских тела с молодыми торчащими грудями, стройными ножками и выпуклыми попками, наклонились друг к другу, растопырили руки, кричали что-то на местном диалекте и явно собирались набить друг другу морду.
Виктор встал рядом со мной:
- Вот эта справа – моя.
У него было явно приподнятое настроение оттого, что его – справа – собирается драться с той, что не его – слева.
Девочки минут пять примерялись друг к другу: то одна схватит за руку, то другая ударит ногой, а потом началась драка. Из-за чего она началась, не знаю, но бой был жестокий. Они тискали друг друга за волосы, они рвали друг у друга трусы, они царапались и кусались. Окна близлежащих домов распахнулись, и хотя, видимо, такое им было не в диковину, соседи дружно болели за своих.
Капитан только охал и кричал в окно:
- Бей под коленку, не отпускай, давай.
Капитановская девочка выиграла: уложила соперницу лицом в грязь, села на нее, напоследок отколошматила по спине и закричала: «У-а, у-а, у-а». После этого оделась и скромницей поднялась на второй этаж, к капитану.
- Познакомься, Мишель, это Лана.
Лана, потупив глаза, поцеловала меня в щеку и припала к груди капитана.
- Лана, милая, не сейчас.
Виктор говорил с ней по-русски. Наверно, она понимала его по интонации, но тут же села, сложив руки на коленях. Она мне показалась маленькой, хорошенькой, безмятежно улыбающейся дурочкой. Как они общались и ладили между собой, не понимая чужого языка, не знаю.
- Она меня любит, а я о ней забочусь, - объяснил Виктор.
- А ее семья? – спросил я.
- Рядом, мы с ними хорошо живем.
Я вспомнил свое первое знакомство с двенадцатилетней и промолчал.
Однажды Виктор отозвал меня в сторону на работе и сдавленным голосом прошептал в ухо:
- Мишель, выручай. Я подхватил триппер, нет, не от Ланы, сходи в аптеку, купи лекарство какое-нибудь, вот деньги.
Делать нечего, друга надо выручать, тем более мы оба прекрасно понимали, что к нашему врачу обращаться нельзя: вышлют из страны в двадцать четыре часа.
Я пошел после работы в аптеку. Там было тесно, и кто-то хватал меня за ноги. В таком стянутом, словно жгутом за щиколотки, состоянии я не мог разговаривать с аптекарем и проковылял на улицу, чтобы посмотреть, что у меня с ногами. Только там, при свете дня, я увидел, что меня намертво обхватил руками какой-то мальчишка-оборванец. Он тоже, оказавшись на улице, вздохнул свободнее, поднял глаза и, не отпуская моих ног, жалобно мяукнул:
- Месье, денег дай.
Такой не отстанет, я кинул монетку подальше, мальчишка побежал за ней, а я снова нырнул в аптеку.
Я еще не научился спрашивать в аптеках лекарства от венерических болезней, поэтому вздохнул воздуха поглубже и, как можно безмятежнее, произнес:
- Мне что-нибудь от триппера.
Девушка-аптекарь мило улыбнулась, но не насмешливо, а вежливо, и так же бестрепетно ответила:
- Есть ампулы и одноразовые шприцы.
- Беру, - выдохнул я.
Пока я нес пакет с лекарствами к дому капитана, у меня было ощущение, что я несу наркотики, и кто-нибудь по дороге обязательно остановит и спросит:
- А что это у вас в пакете?
Как водится, капитан Виктор поставил в благодарность водки, и начал лечение. При этом я уже не присутствовал, но он мне потом рассказал, что сам себе делал уколы в заднюю часть перед зеркалом. Главное, помогло, и никто ничего не узнал.
Когда прошел год, и пришло его время уезжать домой, он мне сделал подарок.
- Мишель, я тебе дарю Лану, - сказал он мне перед отъездом, - будь с ней поласковее, она хорошая девочка.
Сначала я это расценил, как шутку. Но два дня спустя, поздно вечером, я услышал из-за калитки:
- Мисель, Мисель, это я.
Все уже разошлись по комнатам в нашем общежитии, я открыл калитку и пригласил ее во двор. Она сразу прильнула ко мне, а ее рука потянулась мне под трусы. В дом ее вести было нельзя, и я повел Лану в каморку во дворе, где наш служащий Карамагор принимал почитательниц своего большого члена. Сарайчик, к счастью, был пуст, мы легли на сбитую из досок кровать, устланную матрасом и, без лишних слов, занялись любовью.
Лана оказалась любвеобильной, хорошо сложенной девушкой, и про себя я сказал «спасибо» капитану. Но больше я ее не видел: видимо, она посчитала, что ее обязательства по отношению к возлюбленному Виктору выполнены, и теперь она снова свободна.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
АГНЕСС
Агнесс – так звали очередную девушку, которую я подхватил в баре. Когда я вспоминаю Агнесс и вспоминаю всех своих черных любовниц, я каждый раз думаю: как же они отличаются от большинства наших девушек, жеманных и лицемерных. Эти мои черненькие, ну почти все, не просили денег, я сам давал, и не требовали обязательств на всю жизнь. Для той же Агнесс было достаточно, что я прихожу к ней и люблю ее. Она меня многому научила в сексе: это была какая-то впитавшая в себя всю камасутру женщина. Мы с ней испробовали, а я к ней захаживал неоднократно, все возможные позы, и потом, в Советском Союзе, где любимая и почти единственная поза была «бутерброд» (он сверху, она – снизу), я пользовался большой популярностью у женщин, когда предлагал им что-то новое.
Так у нас все хорошо продолжалось до тех пор, пока я о ней не сболтнул своим друзьям-переводчикам. То ли я от нее подустал, то ли говорливая радость распирала меня от того, что, наконец, я обрел постоянную пассию, но я проговорился и дал ее адресок.
На следующий вечер большая компания, человека четыре, но без меня, поехала к ней. Наверно, я ей нравился: она наказала всех, кроме меня. Наутро мои друзья только о ней и говорили: она ласково приняла всех по очереди, на следующий день ей слагали дифирамбы, и кто-то повторил поездку, на второй день меня дружески обнимали и просили поехать к ней с ними, я отказался и почувствовал себя предателем по отношению к Агнесс, а на третий день ко мне подошел переводчик Серега и печально сказал:
- Мишель, ты это нарочно сделал?
- Что? – удивился я.
- Мы все подхватили триппер от Агнесс. А ты здоров?
- Здоров. Ничего не понимаю.
Может быть, у нее кто-то был в перерыве между мной и компанией, а, может быть, это была ее злая воля в отместку мне. Все, кроме меня, подхватили триппер.
Слава Богу, друзья не держали на меня зла. Они дружно пошли к врачу, не советскому, а французскому, и тот им сказал:
- Ребята, или я делаю вам один укол, очень болезненный, или вы ходите ко мне на уколы в течение недели, и в это время нельзя ни пить, ни спать с женщинами.
- Один и сразу, - закричали ребята.
Они мне потом рассказывали: это, действительно, было болезненно, кто-то даже потерял сознание, но зато на следующий день все были здоровы, и опять не было никаких ограничений ни в отношении женщин, ни в отношении алкоголя.
А с Агнесс мы встречались еще не раз, но значительно позже.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
МАЛЬЧИК
В этот день с работы я пришел поздно. Ходил по магазинам, зашел к Кумбе выпить пива, в общем, когда вернулся домой, наших переводчиков дома не оказалось.
- Где все? – спросил я оставшегося Петю, умного, скромного мальчика.
- Они новое место нашли, рядом с нами, но такое, что никто не отыщет.
- Где? – строго спросил я.
- Как выйдешь, налево, потом через дорогу, там темный двор, пройдешь его и увидишь маленький бар.
Петя остался, а я пошел по указанному маршруту: хотелось выпить, хотелось посидеть в своей компании и жутко хотелось девочку. Я нашел бар и увидел своих, сидящих на веранде с бокалами пива в руках. Бар был той еще дырой: веранда на пять столиков, что внутри творится неизвестно, но есть плюсы: кромешная тьма и никого вокруг. Как водится, я присел за столик, и ребята сказали мне:
- Места надо менять, чтобы не засекли, а здесь еще и девочки есть.
Действительно, парочка девочек сидела за соседним столиком и ждала. Пока глаза привыкали к темноте, я пил пиво, а потом выбрал ту, которая похудее, и позвал ее. Девочка присела ко мне на колени, я угостил ее пивом. На вид ей было лет тринадцать-четырнадцать, но я уже привык к этому возрасту: девочки в Африке взрослеют быстро. Я знал, что после небольшой пивной прелюдии можно будет пройти внутрь бара и лечь с ней на циновку. А для дезинфекции мы всегда носили с собой марганцовку, которую разводили водой и подмывались тут же, во дворе. Между нами считалось, что это предохраняет от сифилиса. В те времена еще никто не знал про ВИЧ, и самым страшным заболеванием, которое мы все боялись подхватить, хотя не боялись спать с женщинами налево и направо, был сифилис. Поэтому мы все были теоретиками: мы знали все признаки и все этапы развития болезни, и каждый день, под душем, внимательно изучали себя со страхом и внешней наигранностью. Слава Богу, никто из нас не стал практиком в этой области.
Итак, я обнял девочку и повел в стойло.
- Мишель, ты что, на мальчиков переключился?
- На каких мальчиков? - огрызнулся я.
- Но, это же мальчик.
- Как мальчик?
- Мальчик.
- Ты мальчик? – спросил я у девочки.
- Мальчик, - скромно ответил он.
- А чего же ты сразу не сказал?
- А вы не спрашивали, месье, - резонно сказал он.
Я убрал руку с его плеча и оцепенел на какое-то время. Потом глупо повторил:
- Мальчик?
Видимо, по моему лицу, даже в темноте, он понял, что произойдет в следующую секунду, потому что бросился бежать.
Он выбежал со двора на улицу, я за ним. Не знаю, что бы я с ним сделал, если бы догнал, но он бегал быстрее меня, и, пробежав пол-улицы по безлюдному ночному городу, я остановился.
Когда я вернулся в бар, ребята захохотали.
- А мы и не знали, Мишель, что ты сменил ориентацию.
Я был зол ужасно, подвигов больше не хотелось, желание упало и пропало. Я сел за столик и каждому поставил по кружке пива, после чего друзья клятвенно пообещали никому не рассказывать об этом случае. По-моему, они сдержали слово. Только иногда, между собой, кто-нибудь, засмеявшись, вспоминал:
- А был ли мальчик?