ТРИОЛОГ
«Иной рифмует хорошо,
но судит крайне глупо».
Никола Буало
Французский поэт эпохи классицизма
Нравится мне кафе «Ягодка». Я туда нередко вечерами захожу, чтобы попить винца или пива; иногда встретишь там кого – либо из друзей, знакомых, наобщаешься с ними в непринужденной обстановке, ибо «не чужд нам тот, кто в нас участье принимает». А иногда бывает такое, что становишься невольным свидетелем поведения отдельных посетителей, содержания их бесед. Всё это меня занимает и здесь я нахожу для тела отдых, для души – упоенные, оно меня отвлекает от дурных мыслей и поступков.
Однажды мне пришлось быть свидетелем вот такого триолога.
За столиком кафе сидели трое мужчин. Перед ними красовались принесённые официанткой такое же количество бутылок пива и столько же одноразовых полиэтиленовых стаканчиков. По откупоренным бутылкам и оживленному характеру беседы было видно, что сотоварищи уже «приняли бальзам на душу».
– Ну, что Тимош, ты выпустил свою книжку стихов – спросил, поудобнее усаживаясь в пластмассовое красного цвета кресло, рыжеволосый внушительного вида, «баритоном» своего товарища – слегка сгорбленного лысеющего мужчину лет пятидесяти пяти с крутым лбом, глубоко посаженными часто мигающими глазами и «утиным» носом.
– Да, вот…,понимаешь ли…дык…, тебе только бы спрашивать! Что ты за человек? – вырвалось у Тимофея.
– Ты не финти, а ставь бутылку. Мы же тебе помогали одну книжку выпустить, а ты нас за это не опохмелил. Вон Петр Иванович с директорами предприятий договаривался о спонсорской помощи в выпуске твоей брошюры. Многие из них, я знаю, помогли. Да и мы с Борисом Сергеевичем чуть – чуть подбросили тебе своих кровных, а с тебя – как с гуся вода, – продолжал наступать «баритон» на Тимофея.
В разговор вмешался третий мужчина – низкорослый, седой, которого назвал «баритон» Борисом Сергеевичем. На вид ему было более семидесяти лет. Он смотрел то на одного, то на другого своих собеседников чуть искоса, видимо от того, что левый его глаз был нормальный, а правый – меньше левого, около которого с наружной стороны был заметен шрам. Говоря несколько неуверенно и слегка приглушенным голосом, Борис Сергеевич решил помирить затеявших спор.
– Володь, что к нему пристал? Он привык на дармовщину и выпивать, и книжки выпускать. Оставим его. Сегодня угощаю вас я, а ему простим. Пойдёт?
– Пойдёт, – отозвался «баритон», которого, как оказалось звали Владимиром.
– Ты сам халявщик, – накинулся с обидой на Бориса Сергеевича поэт. Ты, как был предатель, так им и остался.
– Какой я тебе предатель? – мигая разновеликими глазами, тоже обидевшись, громко отпарировал Борис Сергеевич.
– Ты же предал Рихарда Зорге, когда воевал с японцами, - с ухмылкой съязвил поэт.
– Да не знал я твоего Зорге! Что ты плетёшь?
– Ладно, хватит вам вести перебранку, – стремясь утихомирить возбуждённых Бориса Сергеевича и Тимофея, сказал решительно Владимир. Жаль, что нет с нами Петра Ивановича, а то бы он расставил все точки над «i».
– Слушай, Володь, – успокоившись и, еле сдерживая желание выпить пива, произнёс Тимофей, – давай пивка выпьем и тогда поговорим о Петре Ивановиче.
– Пей, кто тебе не даёт, – с усмешкой произнёс Владимир, – отпивая от своего стакана пиво. Что ты хотел сказать о Петре Ивановиче?
– Удивительный он человек, этот Петр Иванович. Ему ещё нет и семидесяти, а он уже по девкам начал шастать. Забаловался стихами да и прозой забавляется. У него – ни как расцвет романтики?
– Петр Иванович – серьёзный человек, – отпив несколько глотков пива, вставил Борис Сергеевич. Он со всеми всегда вежлив, а с женщинами он иначе не может, если их не возвысит. А что тут плохого, если он кого то из них и боготворит? Его убеждения: «женщина всегда права» созвучны с моими представлениями о них.
– Стихи то он пишет, – не унимался расшевеливший свои мозги пивом поэт. Да они у него в основном сюжетные, а такие сейчас не в моде. Потому наши маститные литераторы его не воспринимают серьёзно.
– Его стихи идут от души, – сказал Владимир, – потому и трогают души других. Да, может быть, они и не относятся к высокой поэзии, но их читают люди. Недавно вышла его брошюра под названием «Актриса», так ею зачитываются все, и тех пятиста экземпляров, что он выпустил оказалось мало:все разошлись. А что они от него хотели твои, маститы? Ведь, на сколько мне известно, он начал писать стихи уже в солидном возрасте. Ему бы помочь развить его способности, а не отталкивать от себя. А у него есть, на мой взгляд, хорошие стихи.
Послушайте, с каким задором написано стихотворенье о конюхе:
«Навалило снегу за ночь –
Где дорога – выбирай!
Запрягает лошадь в сани
Конюх дядя Николай…»
Или, вот как пишет о природе:
«Который день дожди шумят,
Похоже небо прохудилось.
Промокла ивушка до пят
В лесу березка простудилась…»
Такие стихи и читать то хочется.
У твоего, Тимофея Илларионовича кумира Шорникова – признанного поэта стихи написаны, может быть, профессионально грамотно и со смыслом, но их мало кто читает, как альманахи Колпакова на полках магазинов стоят не востребованными. Сам видел, – сказал «баритон» и успокоился.
– Лежат они на полках не от того, что содержание стихов не доходит до сердца читателя, а, видимо, от того, что сам Шорников – человек не с большой буквы. Он же, как и многие другие нашего края писатели, и поэты, с червоточиной Бахуса. В городе об этом знают. Сколько их загубила тяга к спиртному? Помню: все восхищались молодым, красивым русоголовым поэтом Глинским. Нет его. А наш юморист, писатель и драматург Колизеев? Его тоже нет. Валерий Сафонов – нет его и т. д. Ты, Тимоша, видимо хочешь стать таким же. Поэт или писатель в моём представлении – это носитель культуры. А какой он носитель культуры, если он, чуть выпив спиртного, становится самым бескультурным человеком: скандалистом, грубияном, сквернословом, чуть в драку не лезет. Я понимаю так, чтобы прекрасно писать, надо прекрасно мыслить, прекрасно чувствовать и прекрасно выражать свои мысли, т. е. в равной мере обладать умом, душой и вкусом, – высказался Борис Сергеевич и, довольный своим выступлением, допил из стакана пиво, взглядом обвёл собеседников и замолчал.
– Не скажи, Боря, – начал Тимофей, – Шорников выпивает мало. Но вот в чем беда: он вообще не закусывает, а потому быстро хмелеет. А поэт он отменный. Я хотел бы стать таким же поэтом, как он.
– Ладно, Тимош, не спорим, что он хороший поэт. Но тебе стать таким не удастся, да и некчему. Ты должен быть самим собой. Да, кстати, что в последнее время ты написал? – вмешался в разговор Владимир.
– Я в своё время написал много стихов, может быть с тысячу. А теперь не пишу – нет вдохновения, – сказал задумчиво поэт, допил своё пиво и закурил. Но тут, как из под земли, появилась официантка и сказала: «Здесь курить нельзя!» Тимофей поспешно скомкал сигарету о спичечный коробок, чертыхнулся, осмотрел грустным взглядом стол, на котором покоились три опорожнённые бутылки из – под «Пикура» и столько же полиэтиленовых стаканчиков и продолжил:
– Ну что, ну что, у нас, что больше ничего нет? – что будем делать? Какие вы все жадные! Пригласили, а выпить нечего, закурить нельзя, – не знамо, к кому стал предъявлять претензии Тимофей.
Но тут Борис Сергеевич, изобразив улыбку на морщинистом лице, слегка наклонился, запустил руку в свою сумку, доселе находившуюся на полу, и вытащил оттуда бутылку со слегка помутневшей жидкостью. Поэт, увидя бутылку, просиял.
– Я же говорил, что Боря нас не зря сюда пригласил. Если б я его не назвал предателем, он бы не вытащил бутылку, а то решил подлизаться. Ха, ха, ха, не выйдет, всё равно сдадим властям, – с усмешкой паясничал поэт.
– Ты, Тимоха, удачливый. Тебе, видать, всегда везёт, – вставил своё слово «баритон».
Он взял бутылку у Бориса Сергеевича, откупорил её и стал разливать содержание её в стаканчики. Запах сивушного масла резанул даже по моему обонянию. Борис Сергеевич, слегка прищурившись, протянул руку и хотел было взять свой стакан, да не удержал. Большая часть спиртного вылилась на стол.
– Ну что, ну что ты наделал, Боря? Какой ты криворукий, а ещё хвастал, что снайпером был, – не удержался поэт.
– Да это стакан плохой, в руках не удержишь, бока проминаются, да и рука дрожать стала из-за ранения. Ладно, всем хватит.
– Это ты свою долю выпил, какой ты, однако…, не унимался Тимофей.
– Тебе, Тимош, что мало? Не хватит? Пей полный стакан, -в сердцах выпалил Владимир.
– Доливай! – не смутившись, сказал поэт.
Владимир наполнил стакан Тимофея до краёв и аккуратно придвинул его к нему. Затем немного долил Борису Сергеевичу.
– Ладно, – сказал он, – давайте. А ты, Тимоха, пей до дна. Мы посмотрим, какой ты молодец.
Мужчины выпили до дна домашнюю настойку, а кинулись: закусить не чем. Опять же выручил Борис Сергеевич, вытащив из своей сумки хлеб и несколько кусочков сала. Поэт, неспешно закусив хлебом и салом, опять напустился на Бориса Сергеевича:
– Какая она у тебя слабая. Ты, наверное, разучился делать настойку. У тебя самогонка лучше получается.
– Не занимаюсь я самогоноварением. А, если когда она у меня и появляется, то это я беру у одной бабушки.
– Ты, Тимоха, что пристаёшь к Борису? Он тебя, и меня угощает, а ты на него наезжаешь и наезжаешь.
– Я к вам не такую ещё претензию предъявлю. Чем вы меня, знаменитого поэта, угощаете? Этой сивухой. Слабые вы все! Вот ты, Володь, что ты сделал в этом мире? Я, например, выпустил три книжки, а ты?
У тебя книжки? Что это за книжки? Три тетрадки! А у меня две по 200 страниц каждая. Что со мной равняешься?
– Твои книжки переписаны с разных газет и других книжек, а я свои сочинил сам, - вознёсся поэт.
– Что, я, переписал? Ты меня хочешь упрекнуть в плагиате? – возмутился Владимир.
– А как ты мог узнать о войне, о битве под Прохоровкой, если ты родился тогда, когда война уже началась? – не унимался поэт.
– Ну что ему сказать? Как бы оправдываясь, в ответ сказал Владимир. Я, - оправившись от смущения, продолжал он, - много перечитал, со многими участниками военных действий беседовал, несколько раз ездил по местам боёв. Вот откуда! Ты ещё меня стремишься унизить! Знаменитость! Хрен ты Паромошкин – вот кто!
Владимир налил в стаканчики ещё понемногу и Тимофею тоже и продолжил тост за здоровье Бориса Сергеевича.
Тимофей отказался пить за него:
– За кого пить? Он ведь не воевал, – заплетающимся от хмельной настойки языком, стал лепетать тот, – а, что у него глаза нет, это пуля отрекошетила от ствола его же ружья.
– Володь, налей ему побольше, а то он, наверное, обиделся, что ему мало налили. Плетёт что зря.
– Тут ещё есть, не жалко. Пусть пьёт, да успокоится. Поэтище!
– Что вы меня успокаиваете? Что я больше вашего пью? Если выпью, то может быть от горя, – уже с грустной гримасой и прослезившись, промямлил поэт.
– Ладно, Тимош, не обижайся, – успокаивал того Владимир. Не хочешь пить за Бориса, пей за кого хочешь.
– А кто, а кто мне даст закурить?
– Да здесь не курят. Забыл о предупреждении официантки?
– Пошла она на хрен … эта официантка. Я – где? В кафе. Я хочу курить. Вот дожили: выпить не дают, курить не разрешают. Если вы меня ещё домой не отведёте – грош вам цена. Меня скоро будут принимать в союз писателей. Тогда узнаете кто я. Вот ты, Боря, нет, ты не Боря, ты – снайпер. Да какой ты снайпер? Ни одного японца не убил ….
Последние слова поэта произносились уже хорошо заплетающимся языком. Потом он наклонился над столом и задремал.
Я посмотрел на часы. Мне надо было уходить. По дороге домой у меня перед глазами продолжали стоять умиротворяющий Владимир, пожилой простак Борис Сергеевич и поэт – халявщик Тимоха. «Неужели все поэты выпивохи? Какую они мораль могут преподносить людям, когда сами аморальны?» А, может быть, они пишут тогда шедевры, когда находятся под воздействием…? Кто их поймёт? Завтра снова пойду в кафе, возможно ещё натолкнусь на каких ни будь чудаков.