КСТАТИ СКАЗАТЬ
«Люди делают меньше, чем
должны, за исключением
тех случаев, когда они
делают всё, что могут».
Корлейль Томас
– Витёк, ты ешь мою колбасу, а я – твою.
– Почему Вы отказались от сервелата, а хотите мою, обыкновенную варёную?
– Да у меня с зубами нелады. Если я ем что-нибудь жёсткое, то начинает болеть зуб. А твоя колбаса мягкая, от неё разве что желудок взбунтуется: ведь в нее сейчас чего только не добавляют, даже мясо — и то капиталисты Запада поставляют 20-30-ти летней давности, да и подчас от коров, болеющих бешенством.
– Интересно Вы рассуждаете, Степан Михайлович. Покупаете дорогие продукты, а кушать стремитесь то, что подешевле.
– Я всю жизнь так: замахиваюсь на большое, а получается, чаще всего, и маленькому рад. Поэтому не могу похвастаться преимуществом своего положения.
Так рассуждали двое мужчин, сидя у костра после неудавшейся вечерней рыбалки.
– Посмотри, молодой человек, какое небо, какая долина, речка, и над речкой сгущается туман. Давай эту картину оденем в стихотворное покрывало. Ты себе описывай, а я – себе. Ты же входил в литературное объединение и ещё литфак кончал, а я – технарь. Ну что, попробуем? – понукающе настаивал Степан Михайлович, обращаясь к Виктору.
– Я не возражаю попробовать. Только я по заказу не пишу, и сейчас у меня нет вдохновенья. Вот если б... Виктор, улыбаясь, сделал жест рукой к подбородку.
– Я понял. А давай пока... на трезвую голову.
Виктору пришлось подчиниться. Он поднялся, отошёл от костра, отыскал в палатке авторучку, блокнот и, возвратившись к костру (здесь светлее было), стал думать. Напряг свои усилия и Михалыч.
На этот миг в природе будто всё стихло. Наступила благодать для творчества...
– Эврика! – вскричал вскоре Михалыч. Слушай, профессионал:
«Сгущаясь над нами, упрямая мгла
Реки очертанья скрывает,
А в бархате неба, как призрак, бела,
Луна в сонме звёзд выплывает.
И птицы притихшие песнь не поют,
Лягушечьей нет перебранки.
Лишь где-то за лесом зарницы снуют,
Вещая, что день будет жарким».
– Недурно! А я только одно четверостишье осилил. Вот оно:
«С Вами я сижу в безмолвье сладком
Посреди щетины бустелья,
Старенькая сгорбилась палатка,
Как от скорби Родина моя».
– Тоже хорошо! Слушай, а что это за слово: «бустелья»? Я его прежде не слышал и не читал в текстах. И почему такой пессимизм?
– Бустелья – это вроде травяного покрова после скашивания: тут и сравнительно мягкие травянистые остовы, и жёсткие пеньки бурьяна и всякой другой высокорослой растительности. Почему скорбь? Нацию-то довели до вымирания...
– Михалыч, у Вас хорошо получается со стихосложением. Вы, наверное, смолоду имеете пристрастие к поэзии? Если б Вам в своё время поступить в Литературный институт, из Вас вышел бы неплохой поэт или прозаик.
– Ты знаешь, только вот в такой юдоли можно посидеть, поразмышлять, обменяться мнениями, впечатлениями, – попытался разогнать грустные мысли Виктора Михалыч. Всё здесь для этого располагает... Себе закурить, что ли? Взял на всякий случай я с собой сигареты «21-й век», легкие. От твоих «балканских» у меня кашель. Это, видимо, без привычки. К каким сигаретам привыкнет организм, от таких нет кашля.., – сказал Михалыч, и продолжил: – в молодости, дорогой Витенька, я мечтал... – начал, раскуривая очередной «век» Михалыч, – мечтал, как и все ребята моего возраста, кем стать? Лётчиком? Учителем? Инженером? Все эти профессии хоть и были навеяны романтикой, но почему-то не отложили должного отпечатка в сознании. О поэзии вообще не мыслил, так как, кроме любви к ней, у меня ничего не было... Так вот: однажды при случайных обстоятельствах мелькнуло в мозгу завораживающее слово: горный инженер. «Вот это, да! Думаю, – это то, кем бы я хотел быть». А что это за профессия, в чём её прелесть или ... наоборот, – не представлял. Главное, что привлекало, это необычайность профессии, не то, что твои лётчики, шоферы, токари и пр. И пошёл я, дорогой друг, поступать в горный институт.
– Я подкину дровишек, а то, полагаю, у нас с Вами сейчас беседа только начинается, и продлится... ночи не хватит. Ну, рассказывайте. Вы, кажется, добились осуществления своей мечты, – произнёс с хитроватой улыбкой Виктор, - Вы же потом, как мне известно, занимали инженерные должности на шахтах.
- Да, добился. Вначале в институт не смог поступить. Окончил зато горный техникум, к тому же, с отличием, чтобы институт всё же окончить.
Поступал я в институт интересно. Конечно, тогда мы надеялись на знания, не то, что сейчас – на деньги. Мы, в 50-е годы, сдавали на вступительных пять экзаменов: математику, сочинение, физику, химию и немецкий. Все приёмные экзамены были в институтах с 1-го по 20-е августа. В назначенное время нас, абитуриентов, разместили в общежитии - прекрасное здание на Ленинском проспекте г. Перми. В школе я писал сочинения на «четыре» и «пять». Думаю: здесь я сдам не меньше, как на «четыре», но в цитатах допустил ошибки, в запятых, и получил «трояк». Следующий экзамен – физика. Здесь я намерен был получить «пятёрку», но мне досталась задача аналогом которой я в школе пренебрёг. Я преподавателю сказал, что у меня к ней отрицательное отношение ещё со школы, и что я могу любые другие задачи решить сразу. Преподаватель после моего устного ответа на два вопроса дал раз за разом решить несколько задач почти на все разделы физики средней школы. Я их тут же решил, но преподаватель, посмотрев, что у меня по сочинению «удочка», поставил по физике тоже «трояк». Конечно же, я сразу загрустил. И хотя я математику и химию сдал на «отлично», а немецкий на «хорошо», в студентах не оказался. Мог я сдать немецкий на «отлично», но преподаватель заподозрил, что мы с Эдиком Карнауховым сотрудничаем. Он у нас долго не принимал экзамен, хотел вообще удалить, но смилостивился, и в конце экзаменов вывел в коридор, рассадил в разные комнаты и закрыл их снаружи на ключ. – Мы, естественно, имея при себе учебники приготовились и, когда он стал с нами по одиночке беседовать, то и другу, и мне поставил по четыре балла, хотя могли мы выпросить у него и по «пятёрке». Ну, что было, то было. Нас с Эдиком позже судьба свела учиться в техникуме и жить в одной комнате общежития. Все ребята жили по 5 - 6 человек, а мы – вдвоём. Ведь мы были «начальство»: он - секретарь комитета ВЛКСМ, а я – староста группы.
Но до института ещё далеко, а первая производственная практика, да ещё на шахте – вот она. Шахта, куда меня направили на практику, в конце 50-х годов, была одной из крупных в Кизеловском угольном бассейне. Начальник участка по фамилии Суховей встретил нас, девятнадцатилетних юношей, не то чтобы с энтузиазмом, но и не без внимания. Я был прикреплён к старшему рабочему Петру Остроушко. Последний что-то пробурчал Суховею, выражая недовольство: мол, что я заработаю с этим пацаном? Тот на него прикрикнул на шахтерском жаргоне, и моему наставнику некуда было деваться...
И вот мы, двое, одетые в спецовки, состоящие из двух курток: хлопчатобумажной и парусиновой, двух таких же брюк, резиновых сапог, касок, оснащённые «самоспасателями» и шахтёрскими электросветильниками, маршируем по длинной галерее, выстроенной из деревянных отходов, к стволу, точнее, к надшахтному зданию. В этом здании уже набралось около сотни горнорабочих, таких же, как мы, громыхающих «самоспасателями» и не стесняющихся в словесных выражениях. Сразу подходить к месту, где за ограждением формируется очередь для посадки в клеть, нам не полагается – только что вошли. Надо знать и честь! Поэтому пришлось какое-то время постоять. А затем – ещё и посидеть. И только после этого мы имели моральное право втискиваться в очередь. Стена, а в 700 мм вдоль стены был прочно установлен металлический барьер, и, если ты туда, грубо говоря, воткнулся, то обязательно тебя занесут, затолкают, заволокут в ствол и – в клеть.
Клеть, вернее людская вагонетка, понесла нас по наклонному стволу в недра земли. Замелькали редко установленные светильники, стали ощущаться запахи сырости и гнили, слышался звон электровоза, работающего на штреке. Остановка. Часть шахтёров вышла. Мы же сидим. Поехали ещё ниже, на 10-й горизонт.
– Степан Михайлович, Вы поясните непосвященному учителю литературы, что такое «штрек» «горизонт»? Ну, горизонт, я понимаю, это то, где небо как будто сходится с землёй. Какое небо в подземелье? – с иронической гримасой произнёс Виктор.
– Ты, дорогой, я вижу, поматерел со дня нашей последней встречи, – сказал Степан Михайлович, заметив хитромудрую улыбку собеседника.
– Понимаешь ли, Витенька, – продолжал он, – в шахтёрском деле много терминов, которые тебе, наверняка, незнакомы. Этому-то нас и обучали, чтобы мы не только шахту знали, но и шахтёрскую терминологию. Вот, например, «штрек»: это – горизонтальная горная выработка, пройденная по угольному пласту или по породе. Конечно, пласт угля не всегда бывает мощным, т.е. на понятном языке – толстым. Он, как правило, к тому же – наклонный. Когда проходят штрек, для того, чтобы по нему затем транспортировать различные грузы: уголь, породу, шахтное крепление и т.д., то при маломощных пластах приходится шахтёрам выбирать и породу сверху пласта (кровлю), и снизу пласта (почву). Это – штрек. А горизонт – это сама шахта делится по мере углубления пласта горизонтальными выработками: «штреками», «квершлагами» «камерами» и т.д. В простонародье шахтёрском это и называется «горизонтом». Немного, надеюсь, понятно?
– Ну, давайте дальше.
Виктор затянулся сигаретным дымом от «Балканской звезды» и, прищурившись, приготовился слушать.
–Так вот, «клеть» нас понесла дальше вниз. Наконец, мы – на десятом горизонте. Наставник, Пётр, повёл меня вдоль штрека. Он был залит водой так, что мы, обутые в резиновые сапоги, временами опасались попадания брызг за голенища. По верху штрека был укреплён голый медный троллейный провод для обеспечения электровозной тяги. В проводе – 250 вольт напряжения. Вдоль стен штрека уложены кабели, на так называемых деревянных «ляпухах», подвешены светильники. Ну, как в метро. Только не так аккуратно.
– Лихо сравнили, как в метро! – снова ухмыльнулся Виктор.
– Ну, зачем же в шахте наводить лоск? Главное – поддержать выработку, а в последствии она может быть заброшена и залита водой.
– Вы говорите, а я подброшу дровишек в костер, а то он от Ваших «штреков» загрустил, – произнёс Виктор.
– Да и мне тоже не по себе. Плесни-ка мне в кружку, да и себе в утешенье и удовольствие.
Водка из бутылки нежными бульками перебежала в кружки рыбаков.
– Ты мне – чуть поменьше, а себе – побольше. Я ж, будучи шахтёром, лихо пил, теперь уже здоровье не то: радикулит, силикоз, одышка.., – всё также серьёзно произнес Михалыч.
– Хорошо, не принуждаю, – сказал Виктор, отпив из своей кружки несколько глотков, только давайте закончим про Вашу шахту. Вы думаете, я Вашу шахту не знаю? Я в ней бывал, когда к сестре в Ростовскую область ездил. Обходил я Ваши штреки и квершлаги, даже стих сочинил...
Костёр между тем разгорался, и треск ярко горевших сучьев в прозрачном вечернем воздухе разносился по всей округе. Кипяток для чая булькал в ведёрке, и брызги от него мелкими каплями падали в огонь костра. И без того загорелые лица рыбаков на фоне оранжевого пламени казались вишнёво-багровыми, глаза – искристыми, улыбки – самодовольными.
Тишину, которая подкрадывалась со всех сторон, нарушил Виктор.
– Вы, наверное, учились в техникуме хорошо, что считаете себя крупным знатоком шахтёрского дела? — сказал после небольшой паузы Виктор.
– У меня, я уже говорил, диплом с отличием, да и потом я работал на шахтах. Целых восемь лет отдал шахтёрскому труду.
– Ха-ха! Рассмеялся Виктор, – с отличием и, наверное, повышенную «степуху» получали?
– Да, кроме первого семестра.
– Ха-ха! – ещё сильнее рассмеялся Виктор.
– А мой однокашник Гарик не унижал себя получением стипендии по причинам неуспеваемости, и гордился этим. А когда хоть и кончал семестр успешно, то забывал, что надо получать эту самую степуху. Он и сейчас держит себя гордо и работает учителем! Водку пьёт не чета Вам, да и к молодым женщинам страсть не угасла. Он же здоровяк! Сохранил здоровье с института. Не засиживался над книжками и конспектами.
Стемнело. Закурлыкали птицы и заквакали лягушки, раздался где-то вдали голос какой-то птицы: чик-чирик, чик-чирвах, чик-чирик, чик-чудак...
– Чудаки мы, – сказал Виктор, – вон и птица о том же. Опять домой без рыбы придём. Удочки-то наши чуть не уплыли.
– Давай-ка, мы их подберём, – забеспокоился Степан Михайлович.
Степан Михайлович и Виктор, увязая босыми ногами в прибрежной трясине по щиколотку, еле выловили свои рыболовные снасти, натянули на барабаны лески, возвратились к поставленной палатке, уложили свои пожитки внутрь её и, подготовив постель, улеглись спать...
– Михалыч, Вы не спите? – чуть слышно, почти шёпотом, спросил Виктор.
– А что?
– Хорошо на свежем воздухе отдыхать, не то, что в этом ... доме, где кругом панели из бетона и металла. Дышать нечем, постоянно болит голова. А здесь – благодать!
– Ну, давай поговорим. С чего начнём?..
Наступила ночь, чириканье незнакомой птички сменилось приятным пением соловья. На лужайку, где устроились рыбаки, лёг туман. Сырой воздух, распространившийся по всей долине, проник и в палатку. Виктор натянул на себя одеяло.
– Вы, Михалыч, не записались в казаки?
– А зачем?
– Так, Вы, помнится, когда-то говорили, что у Вас в деревне была хуторская застройка, и сохранился, хохлацкий диалект. Не иначе, как предки Ваши были казаками.
– Да, говорил. Возможно, что-то есть, потому, как у нас действительно диалект не такой, как в соседней деревне. У нас говорили: «идёть», «поёть», «пашеть» и т.д. А что?
– Так Вы в казаки не записались? – не успокаивался Виктор.
– Что тебе дались эти казаки? Нынче, когда «демократы» дали свободу, люди начали творить, кто что вздумает. «Молва народная гласит, что демократия пьянит. Все вдруг свободу обрели – по жизни вкривь и вкось пошли».
– Да, Вы и здесь стихами?
– Эта демократия возрождает купечество, возродила и казачество. У меня был сослуживец, так он не без иронии говорил: «дед мой был казак, отец — сын казачий, а я - х... собачий».
– Опять без поэзии никуда. А я к тому, что у нас в области тоже казачество возродилось, и атаман есть.
– Да, слышал я об этом. А кто же атаман?
– У них тут полная иерархия. А главного атамана избирали круто: кто проскачет на коне в седле один километр и не упадёт с него, тот претендент.
– И сколько таких набралось «претендентов»?
– Я сам не был на их сходе, но говорят, что ни один из претендентов не смог продержаться в седле и пяти минут – все падали по несколько раз, животы мешали, но Пересветов только один раз упал с лошади. Вот его и избрали атаманом казачества. Научится гарцевать!
– Хватил ты лихо! Неужель правда?
– За что купил, за то и продаю ...
–Хватит. Давай спать.
– А мне что-то не спится.
– Что, женщину захотел?
Прошло и моё и Ваше время о женщинах думать. Я даже афоризм сочинил: «Мы теперь женщин не обижаем: нечем».
Хороший афоризм. Только он подчас может на женщин подействовать провокационно. Ведь у них от таких афоризмов развивается азарт достоверности. Тогда – держись!
– Какой там азарт? У меня ноги больные – варикозное расширение вен и кожа тёмного цвета. Снизу обе ноги – с набухшими жилами. Если что, то надо раздеваться. А как посмотрит женщина на мои ноги, то у неё всякое желание отпадёт.
– Женщина на ноги не очень-то смотрит, всё больше на руки.
– Как это: на руки?
– Если у мужика ладонь крупная и мощная, то и достоинство - на уровне.
– А я слышал, что женщины мужчину выбирают по размеру обуви.
– Где ты это слышал?
Виктор повернулся со спины на левый бок, лицом к Степану Михайловичу, затем, упираясь руками о низ постели, сел, отыскал в кармане куртки, висевшей на сучке деревянной стойки, удерживающей палатку, сигареты с зажигалкой, закурил и продолжил беседу.
– Да Вы когда-то сами мне рассказывали, как одна французская женщина выбирала мужчину по размеру обуви.
– Так это русского мужчину, – сказал Степан Михайлович, зевая, и, не договорив, вначале засопел, а потом и .. .захрапел.
Виктор ещё покурил и, затушив окурок сигареты о ту же стойку, улегся спать.
Ночью ему снилось свидание с француженкой. Будто она его «отловила» среди множества мужчин. Подошла к нему и говорит: «Мсье, я француженка. У нас во Франции так заведено: если мужчина нравится женщине, она ему себя предлагает, и все расходы, связанные со свиданием, берёт на себя, а мужчина не имеет права отказаться».
Виктор, взвесив обстановку, дал согласие на свидание и спросил: где, когда и сколько за визит? Та ответила: «Гостиница «Россия», номер 3119, сегодня в 21 час, 200 баксов».
Виктора в назначенное время и указанном месте ожидала француженка с накрытым столом... После проведённого сеанса любви, француженка, поблагодарив, вручила Виктору 200 долларов и он уже было пошёл к выходу, но она его вдруг останавливает и говорит: «Возьмите, мсье, ещё сто долларов!» «Простите, Вы уже рассчитались». «Нет, купите себе другие туфли, Вам, по-моему, эти жмут...»
Виктор проснулся, улыбаясь. «Вот тебе сон в руку, – подумал он, – попал на искушение. Расскажу утром Михалычу, как во сне сотворил грех не с кем-нибудь, а с француженкой...»
Наступило утро. Вновь запели птицы, очнулась лягушечья рать. В просветы палатки пробились лучи солнца. Виктор ещё лежал, когда Степан Михайлович, проснувшись, поднялся, вышел из палатки, облегчился и направился к берегу речки. Лягушки, услышав шаги, прекратили квакать, и лишь взвившийся в небеса жаворонок стрекотал и чирикал, радуясь наступившему утру. Вчерашние зарницы не обманули надежд: день обещал быть на славу. Михалыч возвратился в палатку. На часах было пятнадцать минут шестого.
– Витёк, вот ты на добрых десять лет моложе меня, а спишь дольше, чем я. С чего бы? – сказал Михалыч, ложась рядом с Виктором.
– И нисколько не больше. Вы вчера быстро захрапели, а я ещё не спал, и утром, когда Вы вышли из палатки, я уже не спал. Вы вчера начали разговор о женщинах. Одна мне приснилась, да в таком пикантном виде. И Виктор передал содержание сна.
– Ну вот, а говоришь, что женщин ты теперь не обижаешь.
– Так это ж во сне.
– Ты, Витенька, вырос со дня нашей последней встречи. У тебя стало много мудрости, но ещё больше – хитрости. На словах – одно, а на деле – другое. Ты, я вижу, всегда найдёшь много средств и поводов для своего утешения и для удовольствия.
– Зачем Вы так? – сгримасничал Виктор.
– Так мы с тобой спать сюда приехали или рыбачить? Время приближается к шести, мы лежим, а рыба над нами смеётся. Рыбу-то надо ловить на зорьке, а мы её проспали.
На Виктора подействовал упрёк Михалыча. Он быстро встал, заправил свою постель, и вылез из палатки.
Солнце заливало ярким светом лужайку. Оно искрилось перламутровыми переливами в воде реки, нежно лаская листья прибрежного ивняка. Туман, торопимый набиравшим силу солнцем, поднимался с реки и нехотя уходил куда-то в сторону. Виктор стоял босыми ногами на влажной от лёгкой росы траве и любовался творением природы. Какое совершенство! Как всё в природе сбалансировано, органично связано! – думалось ему. И почему же в жизни не так? Почему же человек с человеком, народ с народом не может найти такого совершенства в своих взаимоотношениях? Находясь в таком раздумье, Виктор вспомнил недавно услышанную от того же Михалыча строчку одного московского поэта, сразу показавшуюся ему нестандартной и сейчас мысленно продолжил слагать кварту по-своему:
«Ушёл туман, пригнувшись по долине»,
И партизан укутал голоса -
Отцов и дедов наших, чья поныне
Блестит росой печальная слеза».
Виктор как-то по-особенному относится к памяти миллионов погибших в войну за свободу, за светлое будущее, за вот этот настоянный на духмяных, ещё не тронутых мужиковскими косами, травяной покров, за устремляющееся в небо июньское солнце, за лёгкий, чуть зябкий утренний ветерок. Он представил, как его отец, долговязый деревенский мужик, некогда лихо, сражавшийся на кулачках «стенка на стенку», отправлялся на фронт, затем шёл с боями через всю Европу в кирзовых сапогах, неся на плечах тяжёлую станину пулемёта, и как приехал он из поверженного Берлина в товарном вагоне. Кому это надо было? Сейчас всё перевёрнуто с ног на голову: с уничтожением Советского Союза, сколько судеб поломано! Ломка продолжается и не только судеб, но и сознания многих людей старшего поколения.
– Ну, чего размечтался? – окликнул Виктора из палатки Михалыч, – бери удочки и занимайся тем, за чем пришёл.
Виктор вытащил свои удочки и, что-то пробормотав, направился к реке. Нашёл местечко, где вчера с Михалычем подкармливали рыбу варёным горохом, нанизал такую же наживку на крючки и стал рыбачить. Для важности закурил.
Вылез из палатки и Михалыч. Что-то припомнилось и ему, но не о грустном, а радостном: о свидании с одной женщиной... Он пошёл вдоль берега, радуясь солнечному дню, и на душе было весело... В памяти всплыл визит Гали, которая и остаётся для него обожаемым человеком. Жена, Людмила, хоть с ней он прожил много лет и дожил до пенсии, но уже на склоне лет... Он ещё находился при службе. И вот, как ветер, как вихрь средь тихого дня, появилась Она. Молодая, статная, красивая... Михалыч по наивности не мог понять цели визита Гали. А она ... она знала, за чем шла.
– Степан Михайлович, у Вас нет, чего-нибудь почитать, – строя в улыбке масленые глаза и губы, сказала Галина Митрофановна.
Михалыч, увидя её, сробел: «Что ей дать почитать? Пушкина или Тютчева?» У него – любителя поэзии, в столе лежали два томика этих авторов. Он понял, что это был предлог для разговора, но, тем не менее, вынул из стола две книги.
– Пожалуйста, Галина Митрофановна, вот Вам лирика Тютчева Ф.И.. Пушкина, надеюсь, Вы читали, а вот Тютчева не многие читают, к сожалению.
Галя взяла книгу, наугад открыла страницу 49 и начала читать: «О как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!»
Она прочла стихотворение до конца и говорит: «Сколько же о любви написано, но где же она, любовь?»
– Любовь, милочка, это состояние души, – сказал Михалыч, а как в это состояние войти – не знаю. Видимо, надо влюбиться.
– А в кого? Все или пьяницы, или дармоеды, или насмешники. Вы, я думаю, не такой.
– Да, понимаю Вас. Но...
Тут взгляд Михалыча пал на торчащее из воды удилище с леской, опущенной в воду. Удилище водило из стороны в сторону. Он решил подойти к нему. «Ведь мы с Виктором, кажется, здесь ничего не ставили». Осторожно ступая босыми ногами по мокрому от росы берегу, и, разводя кустарник руками, чтобы не намокнуть, Михалыч добрался до удочки. Вытащил конец удилища из илистого берега, потянул его на себя и обомлел от неожиданности: на этой удочке, сооружённой в виде сетки из капроновых нитей размером примерно метр на метр, трепетали четыре рыбины, и не какие-нибудь, а окуньки длиной не менее, как по 25 сантиметров каждая. Михалыч не без труда вынул всё ещё живых рыбок, уложил их в полу рубашки и, припрятав удочку, направился к Виктору, чтобы обрадовать и удивить его.
Виктор сидел на берегу и не сводил глаз с поплавков, но они, как замерли.
– Чёрт возьми, опоздали с этой рыбалкой. Проспали. Настоящие рыбаки, наверное, уже уху варят, а мы – ни в одном глазу, – бормотал, покусывая сигарету, Виктор.
– Витёк, а Витёк, закрой глаза. Не оглядывайся. Вот так. Не смотри, не смотри, не смотри...
В это время Михалыч всё ближе и ближе подходил к нему.
– Теперь открой!
Он тут же выплеснул перед ним окуньков.
– Где это Вы? Как Вам удалось? Ну-ка, дайте погляжу.
Виктор завораживающе разглядывал улов, поглаживал ещё трепетавшуюся рыбу.
– Вы её в ведро с водой бросьте. Может быть, оживёт. Вот хороша! А я уж загрустил, что без ухи останемся.
– Уметь надо, Виктор Сергеевич.
– Выходит, что не я вырос, а Вы выросли со дня нашей последней встречи, – сказал Виктор не без улыбки.
– Да оба мы выросли. Хотя остались, как и были чудаками: люди и рыбу-то ловят умеючи, а мы с тобой прожили постольку лет, и рыбу по-человечески ловить не научились.
– Так это я не умею ловить, а Вы за какие-то пять минут выловили 4-х окуньков. Как это Вам удалось, Степан Михайлович?
– Удочку надо уметь делать! – высказался не без укоризны Михалыч, – идем покажу.
И он повёл Виктора к тому месту, где была упрятана чудо - удочка. Михалыч вытащил её из зарослей. Виктор внимательно посмотрел на устройство, пощупал прокуренными пальцами и верхнюю деревянную рейку, и нижний металлический стержень, и саму сетку, улыбнулся и говорит:
– А не считаете ли Вы, любезный Степан Михайлович, что эта чудесная удочка – оружие браконьера? Узнают работники из рыбоохраны, нам не сдобровать.
– Какой ты смышлёный, – смутившись, произнёс Михалыч, – ну раз так, то что будем делать?
– Что делать? Сам бог велел – варить уху. А удочку оставим в надёжном месте до следующей рыбалки.
На том и порешили... Перекусив остатками вчерашней трапезы, оба сели на берегу в стремлении приумножить улов. Но рыбалка не клеилась.
Солнечный диск приближался к зениту. Жаркий день вынудил двух «семейных дезертиров» уйти в тень развесистой ракиты, стоявшей неподалёку от поставленной ими палатки. Рыба, пойманная Степаном Михайловичем, ожила, и бодро плескалась в плоском ведёрке, наполненном водой. Рыбаков, улегшихся в тени, потянуло на разговоры.
– Вот Вы, Михалыч, постарше меня. У Вас, как, тяга к женщинам не угасла? – спросил, как всегда с ехидцей, Виктор, почёсывая промежность.
– А как ты думаешь? – вопросом на вопрос бросил реплику Михалыч.
– Да, я думаю, что после шестидесяти стрелки мужиков переводятся на пол-шестого. Ведь пенсию не напрасно дают, – тоже с усмешкой произнёс Виктор.
– Ты имеешь ввиду любовную тягу?
– Да, да, именно любовную.
А тебе это для чего нужно? Уж не для того, чтобы уже сейчас пусть не набирать, но хоть не сбавлять обороты? Ты – хитрый, даром, что деревенский
Ну не говорите. Молчите. От этого ни Вам, ни мне проку не прибавится.
– Ты знаешь что, молодой человек, любовь или, как ты говоришь, тяга к женщинам угасает, но не вмиг. Здесь не надо быть пророком или ясновидцем. Естественное старение организма сказывается на всех органах.
– Ну, а у Вас как, уже сказалось? – не унимался Виктор.
– Уж если ты хочешь знать, то у меня тяга к женщинам не угасла, только надо знать, к каким. Я тебе отвечу на это стихотворением (автора, признаться, не помню).
«О, да! Я с возрастом не меньше
Любовью к женщинам горю.
И лишь одну – одну из женщин
В душе вдвойне боготворю.
Я занят мыслью лишь одною,
Боясь всецело воспылать:
Как обойти мне стороною,
Чтоб головы не потерять.
А в ней уже гнездятся черти,
Волнуя сердце вновь и вновь.
Вы мне, пожалуйста, поверьте.
Не осудите за любовь!»
– Сильное стихотворение. Это я говорю, как литератор. У Вас, Степан Михалыч, подбор стихотворений ну, прямо, под Вас!
– Теперь не каждая может тронуть моё сердце, — сказал Михалыч задумчиво.
– Ну а какие женщины тревожат Вашу душу?
– Конечно те, что значительно моложе меня и, конечно, красивые.
– А Вы когда-то мне читали стихотворение кавказской поэтессы Байрамуковой «Некрасивых женщин не бывает». Как Вас понимать?
– Ты вечно своими вопросами как подопрёшь, что и ответа не сыщешь! По моим понятиям красивая женщина – это та, которую ты всегда ...хочешь! Понял?
– Ну и ну! Да Вас не зря Поскотин Иван называет ловеласом.
– Ты – хитрый и «не мытьём, так катаньем», а своего добьёшься.
– И какая же Вам теперь женщина нравится? – не унимался Виктор.
– Ты лучше скажи мне: кому ты посвятил больше сотни стихотворений?
– Об этом никто никогда не узнает, – торжествующе с улыбкой произнёс Виктор, затянулся своей «Балканской звездой», улёгся на спину, подложив руки под голову, и уставился в небеса сквозь ветви развесистой ракиты. - Было у нас немного встреч, — начал Виктор, — но каждая из них была особенной... Вот она какая жизнь: есть супруга, женился по любви, а вот через двадцать лет встретил другую и что-то сразу внутри встрепенулось. Жене столько стихов не напишешь... Ну одно, два. А это - более сотни. Но всему бывает конец, и он выразился в следующем стихотворении:
«Прошу умерить гнева пыл.
Мы виноваты в том взаимно.
Прости за то, что я тебя любил,
Пускай хоть, по-мальчишески, наивно.
Свою вину я признаю
Лишь в том, что верил я наветам.
Обиды на тебя я не таю.
Давай поставим точку мы на этом.
Благодарю тебя сполна,
Что на стезе моей унылой
Когда-то в душу, ты мою вошла
И жизнь дыханьем свежим осенила.
Но радость краткою была.
Коварства мерзкая пучина
Ссудила горечь нам испить до дна,
Схватив рукой костлявой, разлучила.
Печаль свою скрываю от друзей.
Но всё ж сердечко заклинает:
«Не выходи ты из души моей,
Казни меня! Коль совесть позволяет!»
Михалыч внимательно выслушал стихотворение, прочитанное Виктором наизусть, и понял, что здесь без трагизма не обошлось. Сложно всё: и в любви, оказывается, тоже. И всё-таки он продолжил:
– Вот ... Ты и сам отвечаешь на свои вопросы. А ещё хочешь выдавить что-то из меня, – продолжал Степан Михалыч, сидя на траве, поджав колени. Мне некогда было влюбляться в молодости. Во-первых, у меня супруга – образцовая во всех отношениях и как жена, и как мать, и как бабушка, и как хозяйка. Во-вторых, я многие годы занимался обустройством своего гнезда. Да и подходящим здоровьем не был наделён, чтобы уверенно идти на любовную схватку.
– Не надо! – выпалил Виктор, поднимаясь. А почему же к Вам, милейший Михалыч, похаживает одна принцесса? Когда она к Вам приходит, то Вы не знаете, куда её посадить и чем угостить, а глазёнки и у неё и у Вас озаряются радостным блеском. Здесь что-то не то!
– Я со всеми женщинами стараюсь быть обходительным.
– Не скажите. Ладно, если секрет, то пусть он остаётся секретом. Уж коль Вам женщины нравятся, значит, верю, Вы ещё в «строю».
Пока Виктор говорил, Михалыч притих, а потом послышались его легкие похрапывания.
«Вот он, сердцеед, угомонился. А ещё претендует на красивых. Смотрел бы, чтоб жена, которую ты расхваливал только что, не выгнала. Тоже – мыслитель! Подавай ему молодых и красивых, да, чтоб в охоту вошёл. Слабак».
Пока Виктор произносил полушёпотом свои сентенции, Михалыч, согнувшись, всё глубще уходил в сон. Виктор заботливо подсунул под него куртку, а то – неровён час – простудится. Он был рад тому, что этот немолодой человек остаётся оптимистом и по жизни. Чудак. Не зря говорят: «Любить и быть мудрым невозможно».
Виктор посидел ещё несколько минут, уставившись взглядом в речку. Вода как-будто и не двигалась. Гладь была настолько ровна, как зеркало. Только отдельные ивовые листья выдавали естество реки: они медленно, покачиваясь от лёгкого дуновения ветерка, двигались по лону вод в сторону мирового океана. Изредка: то здесь, то там возникали всплески. Это резвилась несмышлёная рыбёшка, по-мальчишечьи дразня рыбака. Вот, мол, где я! В выси небес несмолкаемо пели жаворонки. Душно. «Пивка бы сейчас», – подумал Виктор... Михалычев сон подействовал на него соблазнительно. Он поднялся, подошёл к палатке, влез в неё, и сразу его обдало сильным жаром. «Вот он – парниковый эффект, о чём часто твердят учёные, объясняя изменение климата на земле», – полушёпотом произнёс он. Не мешкая, взял свое старенькое, но опрятное одеяло, выполз на четвереньках, так же, как и вошёл, из палатки, подобрался к Михалычу, осторожно расстелил одеяло так, чтобы можно было бы его подсунуть под бок своего друга, и улёгся. Вскоре и сам уснул.
Михалыч проснулся внезапно... Было увидел сон, как он был молодым и ходил на спортплощадку играть в волейбол. После удачного нападающего удара, выполненного им в присутствии любимой девушки, раздались аплодисменты. Шум ребятни и всплески аплодисментов показались ему странными, и он открыл глаза. Недалеко от них паслись коровы. Тяжело дыша, они с хрустом жевали сочную траву, а пастух, находившийся метрах в десяти от спящих, кончиком длинного кнута периодически «выстреливая» характерный звук, пытался отогнать коров от незадачливых рыбаков и их палатки. Тут же бегала собака - подпасок.
У Михалыча мгновенно мелькнуло в сознании: «цела ли рыба?». Он, несмотря на своё вялое от сна состояние, шустро поднялся, и ... к ведру. Оно лежало на боку. В нём, естественно, не было ни воды, ни рыбы. «Вот чёрт пригнал этих коров! Собака рыбу съела, а коровы чуть палатку не снесли с места», – пронеслось в голове Михалыча.
– Виктор, Виктор, вставай. Нас ограбили! – громко и уверенно выкрикнул Михалыч.
– Что, что там случилось? Я ж только уснул, – спросонку выдавил тот.
– Да, только уснул! Ты посмотри на часы. Ведь время к семи приближается.
– К семи? А мы, помнится, прилегли около часу дня.
– К часу, к часу – передразнил его Михалыч, – иди теперь ты лови рыбу на уху, а мою собака съела.
– Как собака? Вы что, Михалыч, неужели? Виктор мгновенно поднялся и – к ведру. Увидев его, он понял, что ухи не будет.
Меж тем стадо удалилось, оставив на лужайке характерные «блины» навоза и запахи от него.
– Хорошо, что на палатку не навалили, – сказал, уже смеясь, Виктор, – хрен с ней, с рыбой. Не жили богато – нечего и начинать. Давайте закурим и посидим на бережку, а вообще-то, давайте искупаемся, а?
Степану Михайловичу понравилось предложение, и он не особо огорчился из-за потери рыбы: Бог дал, Бог взял. Пусть собака, она ведь тоже – божья тварь, полакомится.
Рыбаки разделись и осторожно подошли по илистому берегу к реке. Вошли в воду вначале по щиколотку, затем погрузили ноги глубже и поплыли в сторону противоположного берега. Виктор плыл вразмашку, как теперь говорят: вольным стилем и у него скорость была стремительной, а Михалыч – брассом. Виктор быстро доплыл до противоположного берега и, не выходя из воды, стал руками шарить в корневищах ивняка.
– Сейчас будут раки. Мы в детстве их помногу руками ловили, – с улыбкой на лице вскрикнул Виктор. — Несите ведро. Вот он – первый.
Михалыч, отплёвываясь, возвратился на левый берег, схватил ведро и поплыл к Виктору. Река в этом месте была неглубокая, и он, стоя по пояс в воде, держал ведёрко. Виктор бросил в ведёрко первого рака. Вскоре попался второй, третий и ... почти с десяток раков, шевеля клешнями и сверкая испуганными глазами, поняли, что их судьба предрешена.
– Хватит! – сказал Михалыч. Теперь есть с чем домой идти. Давай будем вылезать.
Перебравшись на свой берег, Виктор и Степан Михайлович поставили ведро с раками в палатку, чтобы никто не похитил, а сами решили развести костёр, вскипятить воду, отварить в ней раков и подкрепиться.
– Ну, Вы и спите, Степан Михайлович! Похрапывали да периодически какую-то Люсю называли. А сами как ногой дрыгните да рукой махнёте. Ну – гимнаст, да и только, – начал подшучивать Виктор, собирая дровишки для костра.
– Да это я во сне. Пригрезилась молодость. Тогда почти все парни поголовно занимались спортом. Я тоже старался не отставать от других, думаю: «чем же наши хуже ваших?» И, благодаря усердным тренировкам, стал многих опережать, и вообще стал спортивным парнем. Для нас было престижным завоёвывать спортивные значки. Знал я и квалификационные нормы для получения значка того или другого достоинства.
Пока Степан Михайлович рассказывал, Виктор старательно разводил костёр.
– Я любил бегать, – продолжал Михалыч, закуривая «21 век», на короткие дистанции, играть в волейбол, настольный теннис и шашки. И самым дорогим для меня был значок ГТО -2.
Помнится, надо было выполнить около десяти номеров с результатами на уровне третьего разряда. Все номера программы: бег на короткие дистанции, прыжки, толкание ядра, метание гранаты, гимнастика и др. мною были успешно выполнены. А вот бега на 1500 м я боялся.
– А почему? – с улыбкой произнёс Виктор, который уже развёл костёр и надёжно повесил ведёрко с водой на приспособление.
– А потому, что у меня болела надкостница правой ноги. В конце концов, я одолел эту дистанцию, и мне вручили долгожданный значок. Он до сих пор у меня хранится: ГТО 2-й ступени.
На каникулах играли в волейбол. У нас в посёлке было четыре волейбольные площадки. Но одна была наиболее привлекательная. Там играли самые сильные. И я – среди них. В очереди стояли по три, по четыре команды. Проиграл – вылетай и снова занимай очередь. А вокруг площадки всегда собиралось много молодёжи. Среди них была и Люся – моя девушка, на которой позже женился. Она тоже была лихая спортсменка. Лыжница. Она ходила по первому разряду, ещё будучи школьницей. Разве можно плохо играть, если за тебя болеет твоя девушка? Вот я и старался лезть из кожи вон. Удавалось. А теперь? Позже, лет двадцать спустя, я, когда навестил родственников жены, заглянул как-то в те места, где были спортплощадки, и не узнал их: все заросли деревьями и бурьяном. Молодёжь спортом престала заниматься. Потянуло их не на волейбол, а на литробол. Плачевно.
– Да, серьёзно сказал Виктор, — жизнь, даже спортивная, изменилась, и не в лучшую сторону. Бустелья кругом.
– Вот так, Витенька, было! Хоть мы жили небогато: не всегда было хорошее питание, да и одеты были мы скромно, но жизнь была радостная, увлекательная, интересная. И я нисколько не сожалею о том, прожитом, времени. Была массовость в спорте, были и великие победы на мировом уровне: лыжники – от супругов Колчиных до В. Веденина, легкоатлеты – от А. Игнатьева до В. Борзова, гимнасты – от В. Чукарина до Н. Андрианова. А футболисты? Они выигрывали и чемпионат Европы, были призёрами в мировом первенстве, были и чемпионами Олимпийских игр; а хоккей? А фигурное катание?
В хоккее – вообще были непобедимыми девять лет подряд. У меня, друг мой, в связи с этим в жизни было два великих восторга: первый – когда Ю.Гагарин прорвался впервые в мире в космос, второй – когда наши натёрли «моську» североамериканским хоккеистам. На всех фронтах нашей советской жизни страна добивалась великих побед. А что мы имеем теперь? Развал экономики, да разгул жульничества, наркомания и т.д. А в спорте вообще наших не видно. А если и займут наши лыжницы классные места в мировом первенстве, то их вскоре лишат медалей, обвинив в принятии допинга. А футбол? Надо же проиграть Албании! Правда, после они поправили свои дела.
– Я Вас, Степан Михайлович, понимаю и разделяю мнение. Но что поделать? Большинство людей проголосовало за капиталистическую конституцию – вот и пусть познают то, о чём мы когда-то узнавали по политэкономии, истории и философии, - сказал Виктор уже серьёзно.
– Ты знаешь, Виктор Сергеевич, – продолжил Степан Михайлович, – экономисты мирового масштаба утверждают, что в мире пока нет эффективнее производственных отношений, как капиталистические, пусть даже пролетариат против них борется, но радикального выигрыша не получит, кроме некоторых уступок. Объективно говоря, крупные страны мира капитализм вывел на высокие позиции: Германия, Франция, Япония, Скандинавские страны, те же Америка и Канада.
– Но есть и Аргентина, Бразилия, Индия, часть арабских стран, где тоже капитализм, а народ там, в большинстве своём, живёт бедно.
– Мы с тобой затронули весьма серьёзный вопрос, и ответ на него найти трудно. Но я, как человек, воспитанный на принципах марксизма-ленинизма, стою на таких позициях, что только тогда народ будет жить хорошо, когда средства производства будут находиться в его руках, – сказал Михалыч, – и чтобы страной руководили не предатели, коим оказался М. Горбачев.
– Но вот скажите: а как же Китай? Ведь он тоже, но, правда, медленно, переводит свою экономику на капиталистические рельсы? — спросил Виктор.
– Китайцы – народ мудрый. Там пока у руля компартия, и она регулирует этот процесс. Успехом китайцев можно только удивиться. Учти: каждый процесс, будь то физиологический, будь то природный, будь то экономический, будь то политический должен быть регулируемым. А у нас Егор Гайдар сказал: рынок отрегулирует всё! А на деле — пшик. Получили — что имеем – плачевные результаты «шоковой» терапии. Нам надо было свою социалистическую систему совершенствовать, а не ниспровергать.
Горбачев, шёл в высший эшелон партийной верхушки с помощью лизоблюдства, не имея надлежащего опыта руководства таким объектом, как страна СССР. Народ подкупал его внешний вид: красивый, молодой, хитро поставленная речь, умение уверенно вести себя и в народе, и среди руководителей других стран: и не чета своему предшественнику Черненко К.У., который одряхлел и бесславно «навеки почил». И вот Горбачев, заняв высший пост в СССР, запутался, я думаю, умышленно. Страну начало лихорадить. Ты, думаю, помнишь, как при Горбачеве уплыли с прилавков магазинов такие продукты повседневного спроса, как сахар, крупа, конфеты, сигареты, зубная паста, мыло, винно-водочные изделия. Народ впал в растерянность. Горбачев спровоцировал серьёзные политические конфликты в союзных республиках: Грузии, Азербайджане, Латвии, Эстонии. Началась возня с так называемым Союзным договором, которым ущемлялись права союзных республик, что ещё больше усилило центробежные силы. В этих условиях воспрянули духом враги коммунизма на Западе. Они не замедлили подсказать Горбачеву, как надо «действовать». В это время заявил о себе ещё один лидер – Ельцин Б.Н. Запад сделал именно на него свою ставку. В итоге тайно состоялась Беловежская встреча: Кравчук, Ельцин, Шушкевич и ... развал СССР произошёл, а затем – и реставрация капитализма.
Да, сейчас прилавки магазинов и всевозможных ларьков завалены товаром и продукцией, с народа снято вето на высказывания, на выезды за границу, разрешено заниматься предпринимательской деятельностью. Всё это на первый взгляд – хорошо. Но цены! Вот пример: я на свою месячную зарплату в 270 рублей в 1990 году мог купить (Михалыч вытащил из кармана куртки микрокалькулятор):
Хлеба-270 : 0,16 - 1687 буханок,
Сахара - 270 : 0,78= 346 кг.,
Цемента- 270 :2,5= 108 мешков,
Теперь при моей зарплате 5100 рублей:
Хлеба -5100 : 5- 1020 буханок,
Сахара-5100 : 19,5=261 кг.,
Цемента - 5100 : 110= 46 мешков
А сколько платим за квартиру?
Это говорит о том, что жизненный уровень мой (а я считаюсь сравнительно высокооплачиваемым) значительно снизился. Если продолжать разговор дальше, то следует подчеркнуть: дан «демократами» ход казнокрадству, взяточничеству, жульничеству, мародёрству, убийствам и т.д. И всё это преподносится, как стремление жить лучше. Однако «демократы» не хотят того признавать, что они хорошо живут, но - за чей счёт. Велико ли у них чувство патриотизма, нравственных устоев? Драматург B.C. Розов в интервью с И. Вишневской («Родная газета» №9 за 2003 год), в какой-то мере характеризуя теперешний образ жизни, очень хорошо сказал. Я сейчас отыщу свой блокнот с записями и дословно тебе, Витенька, прочту.
Степан Михайлович подошёл к палатке, нащупал в кармане куртки блокнот и, листая его на ходу, стал читать: «И. Вишневская: «Виктор Сергеевич (видишь, Виктор, тебя, кстати, также зовут), неужели Вы против нормальной человеческой жизни?» Ответ: «Пусть это звучит парадоксально, но нищету подчас легче пережить, чем изобилие. Нищета гнетёт человека физически. Изобилие рождает неумеренность, жадность, пустое потребительство, разрушает, какие ни есть нравственные устои. Когда я слышу, что мужчина без новой марки машины не мужчина, а дама без норкового манто вовсе не дама, мне смешно и стыдно. Машина-то есть. А морали нет. Машина-то новая, а взятки старые, а в придачу ещё и наркотики, и алкоголь, и всё новые и новые, «допинги». Нервы раздражены – добавьте ещё и извращения, и самые чудовищные пороки. А дама, наконец, укутанная в норку и соболь, но забывающая о материнских своих обязанностях, о том, что она жена, а не поп-модель, – уже действительно не дама. Вот сейчас у нас действительно, изобилие, вроде бы всё есть, но стали ли люди счастливее, добрее? Нет, нет и нет. Горы колбас не соединены с ростом добродетели, а само это слово стало у нас каким-то посмешищем, чудачеством чудаков».
Михалыч закончил читать. Оба молчали, осмысливая высказанное.
– Конечно, Степан Михайлович, во многом страна «преуспела»! Россию стали принимать в международные сообщества: всякие там «восьмёрки», «ЕЭСы», думают вовлечь в ВТО, даже в НАТО. У нас, действительно, изобилие всего: и товаров, и продуктов, и мебели, и электронной техники... Этого раньше у нас не было.
– А я, тебе, Виктор, ещё раз скажу, что Горбачев искусственно создал в стране дефицит всего, и не по своей инициативе, а под диктовку западных лидеров капиталистических стран. Надо было в стране создать социальную напряжённость. Я сам, мой друг, являюсь свидетелем того, что в магазинах не было сахара, а на Коневском сахарном заводе склады были забиты сахаром. А склады там - ой, ей, ей! Метров пятьдесят длиной, метров двадцать шириной и метров десять высотой. Всё, кроме проезда, было завалено сахаром, упакованным в мешки. В городе, да и в райцентрах не было табачных изделий. Для трактористов и комбайнёров мы получали по одной — две пачки сигарет «Прима», а склады «Росбакалеи» были забиты болгарскими сигаретами. А сколько местных продуктов отправлялось на свалку? Даже по телевизору показывали. А что касается сообществ, то СССР и его сообщество СЭВ, Варшавский договор и всё, связанное с ними, были сообществами весьма авторитетными и солидными. Мы, т.е. СССР, везде преуспевали, только нас капиталисты стремились ограничивать и в торговле, и в других делах. Недавно первый канал телевидения вынужден был признать: «Космические объекты СССР – это могущественный памятник некогда могущественному государству». А сейчас по многим параметрам Россия отброшена далеко вниз: главное – по уровню жизни. Но зато преуспеваем по смертности. Ежегодно население России уменьшается почти на один миллион жителей. Не это ли показатель?
То, что произошло в 1991 и последующих годах, — ошибка и трагедия планетарного масштаба. Это поняли в Югославии, и в Иране, и в Ираке, осознают и в Европе. Нас боялись, нами пугали, но с нами и считались, а мы оказались совсем не такими, какими они нас представляли....
За разговором рыбаки забыли о костре, что надо туда подбрасывать дрова, и о раках, которых они должны были отварить.
Время шло к вечеру.
– Раков мы и дома отварим, - сказал Михалыч.
Рыбаки засобирались домой.
июль 2003 года