ГАЛОША ШЕСТОГО РАЗМЕРА
«Я могу устоять перед
чем угодно, кроме соблазна».
Уайльд Оскар
Середина августа. Вася, 13-летний деревенский пацан, в коротких обтрепанных штанах, в косоворотке, сшитой матерью вручную, без картуза сидит на завалинке дяди Фединой хаты и спрашивает у хозяина;
– А когда Толик придёт?
– Сейчас должен. Я его просил, чтобы он сегодня мне помог от коровы навоз убрать. Опять собрались куда-то?
– За кудыкину гать – грачей пугать, – отчеканил Вася, он опустил свои чуть раскосые карие глаза и большим пальцем правой ноги стал вырисовывать на земле что-то круглое: то ли картошку, то ли яблоко.
– А вот и Толик, – пробормотал дядя Федя, увидя рыжеватого вихрастого мальчишку с чуть вздернутой верхней губой.
Вася сорвался с места, где сидел, и, косолапя, двинулся навстречу другу.
– Здорово, Толь! – Он протянул свою правую руку, и друзья обменялись рукопожатиями. – Дело есть!
– Давай сейчас дяде Феде вычистим коровник, а потом ты расскажешь о деле, – рассудительно, почти шёпотом, произнёс Толик.
– Дядька – твой, ты ему и выгребай, а я лучше пойду домой, – сказал Вася и потопал босыми, пораженными «цыпками» ногами по пыльной деревенской дороге...
Дядя Федя, сорокалетний мужчина с красивым лицом, сверху обрамленным шевелюрой волос, большими открытыми глазами, некогда покорявшими девушек, теперь был заурядным колхозником, а точнее – счетоводом. А поскольку его хата была просторной, то в ней размещалась контора колхоза. Это значило в те послевоенные годы, что сюда часто наведывался председатель колхоза, раз, а то и два раза в день – бригадир. Примерно раз в месяц собиралось правление или целое собрание колхозников.
В большие начальники дяде Феде выбиться не удалось, так как он возвратился с финской инвалидом, на костылях, а потому он просил иногда своего племянника помочь ему по хозяйству.
Выгребать навоз из коровника вручную – непростая работа, да ещё если тебе нет и двенадцати. Возится Толя, старается, а пот с него так и льётся. Подходит дядя да еще с ехидцей подъелдыкивает:
– Что, ха-ха, вспотел? Жидок на расправу?
Молчит Толя, а сам колупается.
Вот последний навильник выбросил во двор и поставив в угол сеней вилы, побежал к Васе...
Толя застал Васю за его хатой, в куче соломы. Тот, пригревшись на солнышке, спал, а надоедливые мухи беспрепятственно маршировали по его лицу. Он периодически взмахивал то одной, то другой рукой, отгоняя их.
– Вась, вставай, я пришёл.
Вася поднялся, улыбнулся, и в его карих глазах появились блёстки радости.
– Вот и хорошо, что пришёл, а то нанялся этому хромому навоз кидать. Тебе что, дома делать нечего? Ладно, слушай. Ты знаешь, в Прохоровском саду яблоки поспели, надо сходить.
– Я знаю, там; «пипинка» созрела. Сам вчера видел, как колхозные чинари из карманов вытаскивали яблоки и ели.
– Давай сходим. А то начальники все сами съедят. А у меня от зелепупок аж на зубах оском. Дома жрать нечего, на одном щавеле сидим. Хоть яблочка хорошего попробовать.
– А где эта яблонька стоит, ты знаешь?
– Знаю, на гривке около Ольгиного огорода.
– Тогда пошли...
Сад простирался с востока на запад метров на 250, а шириной был около 70 м. В саду были исключительного вкуса яблоки, груши. Там произрастали редкие теперь виды яблок, такие, как «боровинка», «титовка», «малиновка», «медовка», ну и, конечно, знаменитая «антоновка». Из груш – «бессемянка», «дуля», «бергамот». Там даже груши-дички и те после улёжки были сладкими, сочными и мясистыми.
Интересующая мальчишек яблоня – «пипин» – белый налив росла ближе всех к домам на границе с огородом Ольги. Днем, естественно, Толя и Вася не отважились бы осуществить операцию. Было решено только пройтись недалеко от яблони, всё взвесить, чтобы, когда стемнеет, действовать поуверенней. Толя предложил план: «Нас никто не должен видеть, когда мы после захода солнца подберёмся к яблоньке, залезем на неё, и будем рвать яблоки». Вася согласился.
Настал вечер. Толя загнал на двор корову, телёнка и гусей. Затем зашел в хату, оделся потеплее и обулся в отцовские ботинки. Других не было. Вот и Вася. Он тоже пододелся. На ногах, поверх портянок, были шахтерские галоши. Благополучно добравшись до Ольгиного дома, затем – до яблони, ребята осмотрелись: никого нет. Только хотели лезть на яблоню, как услышали разговор мужчин, доносившийся из глубины сада. Ребята замерли. Кто это может быть?
– Что будем делать? – произнес Толя.
– Полезем, раз пришли, – решительно отчеканил Вася.
Мгновение – и худенькие руки мальчишек надежно обнимали сучья яблони. От радости и волнения сердца их неуемно стучали, а зубы выбивали дробь. Яблоки под руки не попадались. Их, что росли снизу, успели съесть колхозные «чинари». Но вдали, на концах ветвей, как биллиардные шары, отсвечивали заветные плоды. Достать же их руками было рискованно, можно свалиться.
Решили. Вася спустится с яблони вниз, а Толя, оставшись на дереве, будет легкими, отрывистыми толчками встряхивать сучья, сбивая яблоки, имитируя порывы ветра.
Толя, прежде чем трясти яблоню, прислушался: мужики у шалаша сторожа спокойно вели беседу. Оценив обстановку как благополучную, Толя слегка тряхнул сучок, три – четыре яблока стукнулись о землю. Вася их не без труда отыскал в траве и спрятал за пазухой. Толя снова прислушался. Тряхнул яблоню – и ещё два – три яблока на земле.
Так, осмелев и позабыв, что невдалеке сторож, да ещё какие-то мужики, которые могут жестоко наказать воров, Толя и Вася с усердием опустошали яблоню.
Вдруг, как гром средь ясного неба:
– Вы что тут делаете, паразиты?
Вася побежал, а Толя, спрыгнув с яблони, упал, поднялся и тоже побежал, но опять за что-то зацепился и снова упал. И тут со свистом над ним пролетела кем-то пущенная палка. Толя схватил зачем-то эту палку и что есть духу побежал вслед за Васей, чтоб не потерять его в темноте ночи. Итак, Вася впереди, Толя сзади вмиг форсировали окраину сада, ров, по лужайке сбежали к ручью и, перепрыгнув через него, оказались на «Тулиевском боку».
Со страху отбежали подальше от злополучного сада. Сели. Перевели дыхание. Было уже совсем темно, и только под бледным светом луны слегка различались силуэты яблонь, стоящих вдали деревенских хат, да пасущихся на лугу коней.
Вася захныкал.
– Чего ты? – спросил Толя.
– Галошу потерял. Мать дома убьет. Они ведь на всех одни.
– Ладно, не хнычь. Сам виноват. На! – Дедову палку.
– Я бы посмотрел, как ты бы хныкал, если бы тебе так. Погоревав об утерянной галоше, по-честному разделили яблоки: досталось по двенадцать яблок каждому, а одно лишнее съели тут же.
Затем, осторожно ступая и оглядываясь по сторонам, ребята направились домой...
Толя проснулся. В сенцах кудахтали куры, где-то на улице петух выводил свою петушиную мелодию. Толя слез с чердака, вошёл в хату – никого нет. Все, отец, мать и обе сестры – ушли на работу. Налил себе кружку молока, выпил с маху и направился, как обычно, к дяде Феде.
Несмотря на раннее утро, дядя Федя уже стоял на бугре в своей, не то в излюбленной, не то в вынужденной из-за инвалидности, позе. Левую больную ногу он обычно держал полусогнутой, из-за чего касался ею земли лишь передней частью стопы. Своё также полусогнутое тело держал он на правой ноге и двух костылях: большом – слева под мышкой, и маленьком – в правой руке.
Дядя ласково, с улыбкой встретил племянника. «Значит, еще не знает, что мы вчера с Васькой яблоню обтрясли».
– Сходи, – сказал – в сад, посмотри, там сливы, кажется, поспели.
– Я уже их пробовал вчера, они ещё зёленые. Через неделю будут хорошие.
– Ну шустёр ты, уже успел! – с улыбкой произнёс дядя Федя. – Васю тоже угощал?
– А как же? Он же мой друг.
Подошли к избе. Сели на завалинку. Дядя Федя затянулся дымом самокрутки, выпустил его сквозь зубы, и аромат самосада обдал Толино облупившееся лицо. Толя всё находился под впечатлением вчерашней операции Яблоня-«пипин». Ему хотелось поделиться по этому поводу с дядей, и в то же время он чего-то боялся.
– Чевой-то Ананьич идет? – встрепенулся дядя.
Толя поднял глаза, и у него перехватило дыхание. Прямо на них с шахтерской галошей в руке шёл сторож Прохорова сада Иван Ананьич.
Он был в старых истоптанных валенках, в ватных дырявых штанах, изношенной фуфайке, из-под которой виднелась давно не стиранная холстинная рубаха, в шапке с оторванными ушами, небритая борода и усы закрывали почти полностью его лицо. Дед не слыл в деревне злым, но о том, что он добросовестный и строгий работник, знали все. Об этом, по крайней мере, свидетельствовали его глаза, выдвинувшиеся из-под нависших бровей, смелые и решительные.
«Пропал, – подумал Толя. – Что делать? Бежать? Сидеть? От всего отказываться?»
Пока думал, а дед уже – вот он.
– Здорово, Федь! – поздоровался с дядей Федей сторож.
– Здоров, дедуш. Что это у тебя за галоша?
– Я пришел к тебе, как к члену правления колхоза, заявить, что вчера ко мне в сад зашли, стало быть, Чапкин и Антип с Маланьего хутора. Они, знать, пригоняли коней в ночное. Так вот, я им, как порядочным, дал яблочек, махорки, поговорили о том, о сём, как трудно стало охранять сады, за людьми не углядишь. А как стемнело, они ушли. Однако не пошли к своим лошадям, а – к яблоньке Пипинке. Взяли и отрусили, паразиты, всю. Как только руки у них не отсохли. Свои сады у каждого, яблоки девать некуда, А тут на колхозные позарились, туды их милость. Я только услыхал, как они яблоньку колышуть, прям – туда. Я им: вы что, черти, тут делаете? А они как побегли. Я их палкой, палкой. Антип, знать, попроворней – убёг сразу, а Чапкину досталось. У него ажни галоши с ног соскочили. Одну я подобрал, а другую – не нашёл. Вот – она, галоша.
Дядя Федя взял галошу, повертел ее в руках и говорит:
– Хорошо, дедусь, я понял. Я передам председателю. Только эта галоша не Чапкина. У него – девятый номер, я знаю. Летом торф копали вместе, так я видел. Он еще говорил, что даже девятый номер и то – тесноват. А эта галоша – шестого размера, я вижу. Кто-то другой был.
У Толи от страха загорелось всё внутри. «Все, – думает он, – вляпался».
– А кто же?
– Трудно сказать.
Ананич посмотрел на члена правления колхоза, на его племянника, скользнул взглядом по босым Толиным ногам, покрытым «цыпками» и, не попрощавшись, удалился. Отойдя немного, он остановился, повернулся и, откашлявшись, выдавил:
– Федь, ты прими моё заявление, так и передай председателю, что я воров поймал, пускай наказывает. Небось придуть за галошей, проходимцы.
– Ладно, сказал дядя Федя, передам, не беспокойтесь. За все время разговора Толя сидел, ни жив, ни мертв: – Если узнают, что там, в саду, были мы с Васей – несдобровать!
А когда дед ушел, стало веселее, даже озорно.
– Дядь, сказать кого вчера Ананич турнул с яблоньки?
– Кого?
– Нас с Васькой.
Дядя Федя посмотрел на Толю больше с сожалением, нежели с укоризной, крепко затянулся дымком самосада, выпустил его со свистом, на мгновение представил вечно голодного, но непокорного Васю и этого рыжего племянника, единственной радостью которых было наесться, хоть яблок, хоть чего, сменил надвинувшийся было гнев на милость, поднял с завалинки галошу и сказал:
– Отнеси галошу Васе и скажи, чтобы больше не сманывал тебя за яблоками, а то в другой раз защищать не буду.
– Ладно, – ответил Толя. Он готов был расцеловать дядю. Схватил галошу и стремглав побежал к другу с радостной вестью.