ЖИВАЯ
«Возможность - благоприятный
случай получить разочарование».
Бирс Амброз
«И чего только со мной в жизни не случалось, - с усмешкой произнес Иван Васильевич, мой давнишний друг, ныне пребывающий на заслуженном отдыхе. Представьте себе: кругом – голод, нищета, болезни, а жизнь все равно идет своим чередом во всем многообразии. Горе сменяется радостью, радость – печалью, шутка – озорством и т.д. Короче, дело было так.
В тот памятный 19.. г. на селе жилось трудно. К весне не стало не только хлеба, но и картошки. Перевелись коровы. Помнится, около нашей хаты бегали лишь куры с красноголовым петухом, да на колу паслась большая комолая коза. В семье нас было пятеро детей. Наши родители только тем и были заняты, как-то накормить нас. Конечно, козьего молока и тех нескольких яиц нам не хватало. Однако многие соседи в то время опухали от голода, а нас бог миловал.
Время от времени, когда по «наряду» родителей, а то и по своей инициативе, мы, босоногие пацаны, ходили в другие деревни, где пытались что-либо из вещей поменять на еду, а то и просто-напросто попрошайничали.
И вот однажды мы с другом Петрушкой Микрюковым решили сходить в деревню П. Там, по слухам, была какая-то коммуна, и всех, кто туда наведывался, якобы всегда угощали. Нам в ту пору не было и десяти лет каждому. Оделись мы как могли, за плечи взгромоздили что-то наподобие теперешних рюкзаков: старая наволочка, ловко связанная концами бечевки у нижних уголков и затянутая петлей у горловины, удобно покоилась на спине. Вскинешь такую, с позволения сказать, сумку за плечи и не чувствуешь тяжести. Руки свободны и ногам легко.
К обеду мы добрались до «райского», по нашим понятиям, уголка. Зашли в одну хату, в другую. Везде, хоть с небольшой радостью нас встречали, но всё-таки кое-что подавали. Таким образом, к вечеру наши наволочки-рюкзаки стали, как говорится, «под завязку». Идём, радуемся. «Вот, – рассуждаем, – принесём домой еды, всех накормим». Конечно, в торбочках наших была, в основном, варёная картошка да «тошнотики». Кое-кто подавал пирожки из картошки, а то и кусок хлеба. На душе было приятно.
Свечерело.
Боясь того, что нас ночью на дороге могут обокрасть такие же босяки, как мы, уговорились где-нибудь в деревне переночевать. А где? Нам посоветовали обратиться к председателю. Мы не без труда нашли того председателя. Он, выслушав нас и осмотрев с ног до головы, с усмешкой указал на хату, стоявшую несколько в стороне от других, выстроенных в ряд. «Если кто спросит, скажите, что я разрешил. Идите, спите, только не безобразничайте».
Мы с Петрушкой направились к той хате. Подходим. Смотрим: двери открыты. На наш голос – Есть ли кто дома, – никто не ответил. Вошли в хату. Там было все по-деревенски: в правом дальнем углу размещался стол, а вокруг него вдоль стен – лавки. Слева от входа находилась русская печка. Около неё через длинную занавеску мы разглядели лежанку, сколоченную из досок. Сели за стол, выловили в полутьме из своих котомок неприхотливую еду, утолили голод, затем снова всё завязали, вскинули котомки за спины (чтобы даже ночью не расставаться с добычей) и, преодолев лежанку, полезли на печь. На печи лежала большая подушка. Как раз на двоих. Не успели мы поудобнее улечься на ней, как слышим: кто-то заходит в хату. Видим, женщина. Молодая. Она, ни на что не обращая внимания, посмотрелась в укреплённое на стене зеркало, поправила свисающие над бровями волосы, что-то запела и начала хлопотать над самоваром, стоящим на деревянном полу у печки. Протёрла сверху пыль, установила самовар поудобнее около печки, налила в него воды, вставила трубу одним концом в горловину самовара, другим – в печной дымоход и начала, также напевая, готовить щепу для разжежки.
Мы лежим на печке и не дышим. «Лучше будет, если нас никто не заметит». Вскоре совсем стемнело. Женщина зажгла керосиновую лампу, продолжая напевать, и поставила её на припечек, почти нам под нос. Она и теперь нас не заметила.
Между тем самовар разгорался.
Дым из топки со свистом устремился через трубу в дымоход. Внутри самовара что-то зашипело, сначала робко, отрывисто, затем – веселее, и самовар «заговорил». Мы переглянулись: а что, если хозяйка пригласит нас на чай? Только подумали об этом, как слышим из сеней мужской голос и тоже с напевом. Мы песню сразу узнали. Её у нас всегда мужики пели, когда напивались:
…Одна возлюбленная пара
Всю ночь гуляла до утра...
– Милый! – бросилась женщина к вошедшему мужчине. – Как долго я тебя ждала. Я так люблю тебя, прямо не могу.
– Ладно, Кать, хватит нежностей.
– Чего ты? Сейчас попьем чайку, и вся ночь в нашем распоряжении.
– Какой там чай? – сказал «милый», вынимая из кармана широких деревенских штанин бутылку. – Вот первачок. Давай, дёрнем и – в люлю.
Катька забыла про самовар. Она быстро вытащила из печки картошку, откуда-то на столе появились солёные огурцы, яйца, стаканы. Женщина, не сводя своих заворожённых глаз с «милого», села за стол. «Милый» самодовольно улыбался. Он взял бутылку, лихо ударом ладони в дно выбил пробку, налил себе стакан, затем – полстакана Катьке; приговаривая: «Бабам много пить вредно – потомство будет уродливое», предложил выпить за любовь.
Выпили, немного закусили, а затем «милый» обнял Катьку, крепко поцеловал и потянул её к лежанке. Она не сопротивлялась, а, наоборот, послушно и с не скрываемой радостью следовала за ним, походя снимая и сбрасывая с себя фартук, кофту, юбку. Оставшись в одной рубашонке, не отрывая взгляд от «милого», стала помогать ему освобождаться от верхней одежды.
«Милый» часто задышал, засопел и хриплым голосом пролепетал: «Я никогда еще не видел живую, покажешь?»
– Иди ко мне, я – твоя вся, любуйся мной. – С этими словами Катька взобралась на лежанку, легла и потянула на себя «милого». Тот решительными движениями захватил Катькину рубашку и стал задирать ее вверх, оголяя стройные Катькины ноги.
– Вот она, долгожданная! – дрожащим голосом промычал «милый».
Нас на печке охватило наивное детское любопытство. Мы молчим, но думаем об одном: что такое «живая»? И чего это мужик хочет ее увидеть?
Мы осмелели до озорства. Надеясь на то, что лежим в полумраке и нас никто не видит, спустили свои головы на край печки и стали всматриваться, в надежде увидеть нечто таинственное и интересное.
Котомки, до этого покоившиеся на наших спинах, вдруг поползли вниз, к головам. В момент, когда «милый» до пояса обнажил Катькино тело, котомки перевалились на наши головы, мгновенно, как по команде, опрокинулись, и мы вдвоём вместе с подушкой рухнули прямо на влюбленную парочку. Упала и потухла лампа. В темноте послышались писк, чертыханья, ругань.
– Будь ты проклята! – раздался уже уверенный голос «милого». – Мне говорили, что у тебя черти живут, а я не верил. Посмотрел, дурак, живую. У-у-х, гадина!
С этими словами «Милый», не надевая штанов, мигом вылетел из хаты. Мы – тем же ходом.
Убегая, мы отчетливо слышали всхлипывания Катьки, оставшейся в одиночестве на деревянной лежанке.