Гулким эхом отдавались шаги по коридору. Задрапированные шелком стены, собирающие пыль, молчаливо внимали звучному голосу начинающего актера. Пришедший в театр около полугода назад, юноша подавал надежды на раскрытие творческого потенциала и был оставлен труппой в качестве запасного варианта.
- Одиночеством раньше томясь как наградой, Его я берег, свои отравляя мечты. Я в отчаянии ставил меж нами преграды, но кричал в полусне имена с непроглядной чужой высоты… - вдохновенно декламировал Эрик портрету со стены, остановившись перед тем в паре метров.
Старик в дубовой раме оставался нем, но глаза его, казалось, смотрели с одобрением. Виктор всегда поощрял юные дарования, устраивал слушания и участвовал в репетициях. Но вот уже пять лет, как без него театр пришел в запустение. Нынешние владельцы практически не заботились о комфорте своих подчиненных и удерживали тех только обеспечением публикой и оплатой, соответствующей роли на сцене.
Только Эрик пришел сюда не за этим. Столько раз в порывах он хлопал дверьми, зарекаясь вновь оказаться на пороге этого лживого убежища для своих тайных мук. Но эти же муки оказывались раз за разом сильнее него и раз за разом по узким улочкам Лондона выводили к зданию театра. В семнадцатый раз он, кажется, сдался.
- Моя судьба ждет меня за пурпурным занавесом, и завтрашним вечером я буду блистать на сцене! – воодушевленно возвестил юноша, уже представляя себя кланяющимся в круге света под зрительские овации.
В последний раз сверившись с текстом в листах, что были зажаты в руке все это время, Эрик устремился в конец коридора. Там за дверью проходила репетиция главных ролей, и парень позволил себе мгновение повздыхать с ее наружной стороны, прислонив к деревянному покрытию ухо.
- Продолжаем. Так, король у нас замечательный. Граф… где граф? – певуче произнес автор пьесы, по которой ставилось представление. То, что это он, начинающий актер понял сразу – никто из театра не обладал столь потрясающим завораживающим голосом.
- Да, да, - шептал Эрик, полуприкрыв глаза и водя рукой по стене, будто очерчивая силуэт писателя. – Такой, каким видел тебя в Праге прошлым летом и мечтал оказаться на расстоянии хотя бы пяти шагов.
Мысль о том, что ему придется зачитывать репетированный ранее отрывок произведения самому автору, вызывала у юноши приступ острого волнения и восторга. То, чего он ждал так долго – взглянуть в лицо гению – осуществится через секунду.
Когда он только повернет дверную ручку…
А завтра на сцене, отбросив все условности, он сможет без боязни вжиться в роль верного вассала, сознаться в своих слабостях к королю и прикрыть его спину в момент покушения. А сейчас… Шаг. Скрип половиц. Поворот…
- Одиночеством раньше томясь как наградой, Его я берег, свои отравляя мечты…
Громом среди ясного неба обрушилась на застывшего на пороге парня реальность.
Другой читал его стихи.
- Я… - Эрик силился произнести что-то в опровержение явившейся его взору ситуации. – Вы же меня утвердили на эту роль… Произошла какая-то ошибка… Что он здесь делает? – с трудом совладал с собой юный актер.
- Именно, молодой человек, ошибка. Покиньте зал, - строго распорядился режиссер, кинув на опешившего мальчишку недовольный взгляд. – Автор лучше знает, кто подходит на эту роль.
- Но ведь он меня еще даже не слышал!
- Раймонд, продолжайте, пожалуйста.
Но второй актер не продолжил. Из-за декораций махнули рукой, отдернулась бархатная штора, и в проеме арки показался сам творец данной пьесы.
- Что за шум, а драки нет? – полюбопытствовал он, поправляя очки.
Эрик замер, не смея сказать ни слова, узрев того, о ком грезил последние месяцы изучения текста. Вот он, живой, и рядом, только руку протяни. Не достать, но все равно рядом. Молодой человек наконец смог взять себя в руки и, стараясь не выдавать своего волнения, попытался обрисовать видение создавшегося недоразумения:
- Режиссер утвердил меня на эту роль. Текст выучен, завтра премьера и… - не найдя должного определения своему сопернику, юноша указал на него резким движением руки.
- Как интересно, - автор вышел из своего импровизированного убежища, прошелся по сцене и присел на ее край, свесив с него ноги. – Мистер Альгерт, как могло так получиться, что на такую роль аж целых два утвержденных?
- Это запасной вариант. Эрик, выйди за дверь!
- Мистер Альгерт, распоряжения здесь отдаю я.
- Я владелец этого театра!
- Моя пьеса.
- Эрик, останься! - сдался режиссер, дабы не вступать в конфликт с писателем.
Остерегался, что тот может вообще запретить постановку и тогда театр останется без финансирования на весь следующий месяц.
- Спасибо за определение моей ущербности, - под сочувствующими взглядами остальных актеров, парень прошел мимо режиссера.
- Эрик, не язви! А то мигом вылетишь отсюда, - вставил свое веское режиссер вслед наглому мальчишке, не умевшему держать язык за зубами. Вроде бы только что был расстроен сложившимися обстоятельствами, а теперь уже показывает характер.
- Молодой человек, - начал автор. – Я уже свой выбор сделал. Могу, конечно, вас прослушать, но от этого вряд ли что-то изменится. Начнем, пожалуй.
Автор кинул экспромтом четверостишье для затравки:
- Вы сейчас так отчаянно смелы.
Вы решили разрушить преграды?
Ходят слухи, Вы слишком умелы,
Но моей не ждите пощады!
- Ходят слухи, Вы так же не промах
И никто не ушел от Вас целым.
Револьвер мне помощник в спорах
Из вторых переводит к первым.
- Слишком льстите себе, дорогой мой,
От оружия только помеха.
Уж подите-ка лучше домой.
Хрупкий мозг не оценит потеху.
- Разум мой – моя лишь проблема.
Я со строчек сбиваться не буду.
С ритма тоже, возникни дилемма.
Буду тем, что вам нужно, сударь.
- Что ж, неплохо экспромты даются.
Но немного хромает рифма.
Так шедевры не создаются,
Муза наша непримирима.
- Что же, сударь… Меня вы уели, я прочту вам ваше творенье, - признать свое поражение перед маститым автором было не стыдно.
Эрик обозрел присутствующих: кто-то перешептывался, кто-то смотрел с не озвученным «куда, дурак, лезешь?». Кто-то вовсе отвернулся, дабы не смотреть, как разнесут несчастного горе-актера. Ну и что, что талант, ну не надо лезть туда, где за тебя уже все давно решили. И только одна девушка на последнем ряду смотрела ободряюще, взглядом и улыбкой говоря – вытянешь, заткнешь всех за пояс.
Поймав ее взгляд, Эрик улыбнулся в ответ и, собравшись с духом, начал:
- Одиночеством раньше томясь как наградой, Его я берег, свои отравляя мечты. Я в отчаянии ставил меж нами преграды, но кричал в полусне имена с непроглядной чужой высоты… - дрожавший вначале голос становился ровнее.
В миг представился коленопреклоненный рыцарь перед своим королем, свечи, умолкшая музыка и его голос, раздающийся под сводами просторной залы, приносящий клятву:
- Венец творенья, мой лукавый бог, я отдаю вам свою верность. Я отдаю вам меч и честь И все, что есть... Не обессудьте за чрезмерность, простив мне мой не витиеватый слог... Клянусь не отходить на шаг, в угоду быть и просто рядом, поднять ваш на штандарте флаг, коль кто посмеет оскорбить лишь взглядом, - Эрик с улыбкой начал замечать, как меняются лица присутствующих, понимающих, что он говорит уже отнюдь не то, что написано в тексте.
Режиссер вскочил с кресла, порываясь закрыть рот юнцу, посмевшему фривольность в отношении автора и оригинала. Но писатель пресек его попытку, желая услышать все до конца – впервые ему так откровенно признавались. Глаза Эрика горели азартом, он уже не замечал, как Раймонд сверлит его яростным взглядом, готовый едва ли не наброситься сию же минуту.
Монолог подходил к концу, голос юного дарования затихал, переходя в шепот, такой красноречивый, что за словами, в которых ничего дурного не было, с легкостью угадывался иной смысл. Обстановка накалялась, все начали переглядываться, пытаясь понять, что несет Эрик, и возмущаясь от всей непристойности его поступка. И только девушка на заднем ряду продолжала ободряюще улыбаться.
- На этом все. Не смею ждать ответа. Адьес, мой незабвенный гений красоты. Талант убит, а с ним и мир поэта… Мечта мертва. Карету мне, карету! Аплодисменты. Занавес. Кранты, - и после поклона листки с текстом улетели к зрителям.
Под ошарашенным взглядом автора Эрик покинул залу, в восемнадцатый раз хлопнув дверью, оставив за ней осознание и горечь утраты.
И жалел лишь об одном: Его голос он больше не услышит.