Женщина в песках
(отрывки из автобиографической повести-дневника)
Сегодня 20-е октября 2007 года. Мне 66 лет. Вот уже 3 месяца, вырванная с корнем из родных благодатных северных мест, тщетно пытаюсь я прижиться в чуждой для меня рязанской земле. Среднерусская равнина, Центральное Нечерноземье, разделяемое (или соединяемое?) Окой, главным притоком Волги – таковы и непритязательны мои скудные познания об этих краях, почерпнутые из школьного учебника географии.
Мне, коренной дальневосточнице, так любящей молчаливую торжественность и всегдашнюю тревожность Камчатки, Сахалина, Курил, где всюду «край света», где на тысячи верст – только острые пики заснеженных горных вершин невыразимо щемящего белого безмолвия; где на горных плато, вытканные временем, смотрят в близкое небо удивительной нежности мшистые нерукотворные ковры северной тундры, покорно ожидающие одинокого путника с незамутненной душой и осторожной походкой; где в укромных сырых ущельях, утверждая правоту известного постулата о красоте, спасающей мир, цветут невесомо-грациозные в кожисто-глянцевых листьях желтые альпийские рододендроны, не уступающие по совершенству и изяществу, заморским орхидеям; где любой ручеек, река или горное озеро наполнены чистейшей ледяной водой непревзойденного вкуса; где долины и склоны гор украшены и согреты скромным и надежным на все времена дизайнером – кипреем, бережно меняющим краски своей палитры от легкомысленно розовой отроческой пены, появляющейся в начале камчатского лета на остролистных перьях бесхитростного Иван-чая до карминно-красной раскаленности августовской зрелости, плавно переходящей в пергаментную желтизну осенних дней, мудро и с достоинством принимающих и седину, и буро-коричневую неопрятность пятен старческой «гречки», и неизбежные множественные переломы серого безжизненного окраса стеблей, сознающего преходящую тщету яркого многоцветия, ибо нет на земле цвета лучше белого, вбирающего в себя все краски мира и очищающего людские души; где замирает сердце от невыразимости чувств и недоступности познания величественной, пронзительной красоты закатов и восходов, достойных кисти Святослава Рериха, Мартироса Сарьяна и Поля Гогена; где студеными светлыми ночами, венчанными огромной вальяжной, цвета старого золота, луной в немыслимо синей опрокинутой черноте мироздания, заворожено мерцая, мерно переливаются, промытые вечностью звезды; где 8 месяцев в году тихо похрустывает под ногами девственно чистый снег, а струящийся над рекой пар обращает прибрежные кусты и деревья в изысканное вологодское кружево Берендеева царства, где рождественскими и пасхальными ночами плывет над уснувшим селом колокольный звон, бередя душу и вызывая томление духа, где…
Никогда, ни в каких снах, не приходило мне в голову, что последний этап своей непутевой жизни я проведу среди песков унылой равнины и заболоченных берегов спокойной русской реки, в маленьком городишке, с узкими, неотличимыми друг от друга улочками - параллельными и перпендикулярными, усыпанными песком, обсаженными высокими плакучими березами и застроенными старинными игрушечными домишками без палисадников, с глухими воротами, сплошными заборами и обязательными гаражами, предполагающими закрытость и некоторую зажиточность горожан.
В этот малолюдный и тоскливый пейзаж некое разнообразие вносит центральная улица городка с покрытой асфальтом проезжей частью, автовокзалом, супермаркетом, Вознесенской церковью, кафе-бильярдной, аптекой, магазинами, площадью, украшенной скульптурой Ленина, зданиями районной администрации, детской школы искусств, милиции, музея, библиотеки и даже двумя скверами с фонтаном. На этой же улице расположены всяческие другие учреждения, регулирующие жизнь горожан и обеспечивающие правопорядок в городе. Именно здесь сосредоточена общественно-полезная жизнь Спасских жителей, а теперь на этой улице живу и я.
А начиналось все так: 10 лет назад сподобилась я совершить паломническую поездку в Иоанно-Богословский монастырь, находящийся в Рязанской области, неподалеку от села Константиново, где родился Сергей Есенин. Тогда, в мае 1997 года я была счастлива, и потому сельские виды рязанской земли умиляли и волновали мое сердце предчувствием перемен. Мне нравилось все: и бело-розовая кипень цветущих садов, и неторопливая обстоятельность смоляных грачей, промышлявших корм на свежей пашне, и страстная обреченность соловьиных серенад, и гудение пчел, и неуловимо тонкая вязь воздушного кружения жаворонков, и пастельная зелень ровных, как столешница, неоглядных пространств, и скудные перелески искусственных насаждений, перемежающиеся с крошечными дубовыми рощицами, и звенящая тишина прозрачных краснокорых сосновых боров, и подслеповатые окошки деревенских изб, застенчиво украшенные деревянной резьбой, и даже столь неприятные мне ныне - сплошные высокие заборы с обязательными глухими воротами. Но главным открытием тогдашней поездки стало широкое рязанское небо, именно широкое, правильной полусферой бездонной голубизны покрывающее плоскую гладь земли, которая просматривалась с любой точки равнины, и это было потрясающе величественно! Проведя детство и юность в предгорьях Сихотэ-Алиня на юге Приморья, молодость – во Владивостоке с его крутыми улицами, устремленными то строго вверх по склонам сопок, то затейливо и легкомысленно сбегающими вниз - к бухте Золотой Рог, а зрелость - в горах Срединной Камчатки - я не имела возможности обозревать весь небосвод сразу, в его красе и величии из-за горного ландшафта и пересеченной местности, а всегда - лишь какую-то небольшую его часть, открытую взору.
В том счастливом 1997 году я подумала, что смогу полюбить равнину только за то, что над ней так много неба и, быть может, когда-нибудь буду здесь жить. И вот, спустя 10 лет, это случилось – призвал Господь в эти края на служение ближним.
Пора бы перейти к главному, иначе нечем будет оправдать название повести.
Главное называется одиночеством. Мне знакомо состояние внутреннего одиночества и по прежним годам моей непростой жизни, но такого глобального и провального, как в Спасске - испытывать ранее не приходилось. Осознание неизбывного, глухого одиночества и собственной обреченности - до конца своих дней томиться в уездном городишке, посреди унылой равнинности чужой рязанской земли, состоящей из сплошного, словно кем-то нарочито промытого и просеянного, текучего песка, от которого просто некуда деться, напомнило мне аналогичную ситуацию, описанную японским прозаиком Кобо Абэ в его психологическом романе «Женщина в песках», повествующем о том, как зыбучие пески медленно и непреклонно заносят, стирая с лица земли, ветхую деревню и оставшуюся в ней по своей воле женщину, смиренно принимающую погибель. Несмотря на круговерть будней, заботы дня, семейные проблемы, хлопоты по покупке и ремонту квартиры, хозяйственные работы по дому и даже постоянную перенаселенность квартиры, в которой трудно уединиться, я с первых же дней пребывания в Спасске почувствовала абсолютное отупляющее внутреннее одиночество от ощущения безысходности своей жизни. Часто, сгребая совком песок в прихожей по нескольку раз в день и все-таки ощущая его босыми ногами даже после тщательной влажной уборки всей квартиры, я ощущала нехватку дыхания, словно кто-то стискивал мне горло удавкой.
Чтобы избавиться от этих мук, я рискнула предпринять некие шаги: попыталась познакомиться с работниками городской библиотеки и предложить им свои услуги в качестве либо официального сотрудника, либо на общественных началах - по части организации и проведения массовых мероприятий (вечера поэзии, литературные гостиные, беседы о Камчатке с показом видеоматериалов, семинар «помоги себе сам» о проблемах здоровья, философские и богословские беседы, организация психологического приема страждущих в библиотеке и т.д.), но не заметила никакой заинтересованности. По-моему, меня сочли душевно больной. Аналогичная история повторилась и в Храме, где я несмело предложила свою помощь на клиросе (в качестве певчей, либо чтеца), либо в создании воскресной школы для детей и взрослых, либо в качестве библиотекаря церковной библиотеки (все на общественных началах). Попытки завязать знакомства среди соседей тоже не увенчались успехом, и я вскоре оставила их, понимая всю иллюзорность собственных потуг по стяжанию знакомств, хотя бы на уровне приятельства. Впору было встать среди городской площади и прокричать в рупор: «Люди, возьмите меня в приятели, я – неглупая, хорошая и умею дружить!». Со временем я поняла, что таков местный менталитет, здесь не любят чужаков в любом качестве, особенно, таких как я – неординарных и открытых. Надо было строить мир внутри себя и укреплять его бастионы от произвола неуемного песка.
Пришлось приступить к изучению города и его окрестностей. Я научилась часами бродить по городку и его окраинам в разные времена года, любуясь палитрой красок, неспешно сменяющих друг друга - от осеннего «золота» на голубом к девственно белому на сером фоне зимнего неба, а затем от бело-розовой пены цветущих садов до густой, пахучей, истекающей ядовитым соком, зеленой листвы жаркого лета.
Я не переставала удивляться обилию цветов и деревьев на улицах и в крохотных палисадниках среднерусских деревянных домов, затейливо украшенных витиеватой резьбой. Владычествующие высоченные плакучие березы, стройными рядами подчеркивающие арифметическую простоту и непритязательность архитектурной застройки уездного городка, иногда все-таки уступают место каштанам, акациям, кленам, дубам, рябинам, терну, зарослям сирени (всевозможных расцветок), яблоням и вишням, растущим прямо на асфальте вдоль тротуаров. А чего только стоит загадочный, сумрачный сосновый бор на крутом берегу старого русла Оки? А заокские дали в дымке времен? А сама Ока – величавая, мудрая, притягивающая своей таинственностью, омывающая город с трех сторон? А православный храм 18-го века с высокой колокольней на правом крутом берегу Оки в окрестностях Старой Рязани?
В гармонии со всем этим великолепием звучало птичье многоголосье, равного которому - нет на земле. Я впервые сподобилась слушать соловьиное пение во всей его красе: от первых робких зовущих нот к торжественному мадригалу любви (настоящая «ода к радости»!) и далее к пресыщенной усталости и тихой ласке угасающей страсти («…как соловей - свое пропел, и больше не пою» Вильям Шекспир).
Казалось бы, живи в этом благословенном краю и радуйся! Ан, нет! Душа требовала со-переживателя, со-беседника, со-чувственника, т.е. друга, а его не было. Письма с Камчатки шли неимоверно долго, по 3-4 недели, а Интернета у меня тогда еще не было. Тоска просто загоняла в гроб. Поговорить, либо помолчать вместе было не с кем. Дома – разговоры о ценах и о хозяйственных делах. Неловкие попытки пригласить мужа на совместную прогулку успехом не увенчались.
Постепенно я стала пропускать субботние и воскресные службы в Храме, менее усердно молиться, почти перестала читать духовную литературу, а все свободное время проводила в прострации полусна, пытаясь и не умея заснуть. Единственным моим развлечением стал телевизор, который редко предлагал, что-либо стоящее. «Маразм крепчал», и я четко сознавала свою душевно-духовную деградацию.
Совсем недавно, в третий раз, я перечитала роман Б. Пастернака «Доктор Живаго», увидев отношения героев, их судьбы, характеры в ином свете, чем ранее. И вот на этой неделе, с 17 февраля по НТВ начался показ многосерийного фильма с одноименным названием и участием замечательного артистического ансамбля (Олег Меньшиков, Чулпан Хаматова и Олег Янковский). Показаны уже 4 серии. Смотрю с величайшим волнением, упиваюсь каждой фразой, жестом, молчанием, разговорами о значимом, либо ни о чем…
Это мой мир, мои герои, мои друзья, мои любимые, мои отношения, мои разговоры, мои чувства, мой воздух, мой дух – моя среда обитания! И даже имя героини – мое, а любимого зовут «доктором»…
Просто подарок для меня! И нет незаслуженных страданий, и нет у страдания дна…
Как жаль, что осталась не увиденной, пропущенной одна серия «Доктора Живаго», вряд ли коммерческое телевидение решится на скорый повторный его показ. Это фильм для одиноких людей с тонкой кожей и не слишком хорошо устроенных в жизни. Даже время показа выбрано неудачно, как будто специально для бывших, т.е. неработающих пенсионеров с интеллигентным «душком» – 11 часов утра. Две недели живу под впечатлением, вместе с любимыми героями Пастернака и не хочу уходить из этого страшного, но такого родного мира любимых, родственных душ. Да, это мой мир, только в нем мне уютно, тепло и пронзительно, только в нем существует любовь, в которую я верю, которую ищу всю жизнь и, даже нахожу ее, но она проплывает мимо, все мимо и мимо…
Недостижимость, несовпадение, соскальзывание с курса, вроде бы предназначенного судьбой. Меня не страшат страдания, сопутствующие несовпадению – они вполне переносимы (проверено на опыте), меня страшит неразрешимость самой недостижимости…
С наслаждением перечитываю «Опыты» Мишеля Монтеня и все более утверждаюсь во мнении, что за прошедшие столетия (даже тысячелетия) люди не поумнели ни на йоту. Всегда были мыслители, мудрецы, насмешники всех мастей (от клоунов-шутов, юмористов, ироничных острословов до холодных циников) и, конечно же, практичные, прагматичные умники с хозяйственной, либо коммерческой жилкой (всегда хорошо устроенные в жизни, при любой государственной формации). Всегда были, есть и будут, так называемые, простые люди, то бишь, «быдло» - оскорбительный, но всем понятный термин, не имеющий прямого отношения к понятию «плебей», потому что «быдло» - означает презрительное определение людей, бессловесно выполняющих для кого-то тяжелую работу (словарь русского языка С.И. Ожегова), а «плебеи», или «плебс» - это преобладающая масса свободного (не состоявшего в рабстве!) населения Древнего Рима (словарь иностранных слов, ключевое слово – «свободный»). Имеется ввиду - законное, юридически обоснованное рабство с лишением всяческих человеческих прав. Ныне, вроде бы, народ свободен, существует всемирная декларация о правах человека, но рабства не стало меньше.
Я говорю о добровольном, внутреннем рабстве, о «лакействе», весьма распространенном, особенно среди «простолюдинов». Элитная надстройка современных «патрициев» – немногочисленна, а между ней и «быдлом» существует прослойка современных «плебеев», среди которых встречается много умных, талантливых, незаурядных людей, при этом - начисто лишенных пробивной силы, часто даже не имеющих желания пробиться наверх. Эти люди, как правило – самодостаточные и внутренне свободные, несмотря на свое плебейское положение в социальной системе координат. Среди «быдла» - самодостаточных, неординарных и внутренне свободных личностей практически быть не может! Всегда так было, есть и будет… посыл свыше, небесная иерархия, каждому свое…, таков Промысел Божий!
Безо всякой натяжки отношу себя к плебеям (тем самым – самодостаточным и внутренне свободным), но быдлом, слава Богу, никогда не была, как, впрочем, и патрицианкой (представительницей современной элиты).
Так что существование мое на плане бытия самое ущербное, но вытирать об себя ноги я никогда и никому не позволяю!
Сегодня писала комментарий к статье «Крейцерова соната» о сути любви в один из блогов на православном сайте. Вот мои размышления на этот счет:
Полагаю, немногие знают, что такое любовь, но даже среди этих немногих, получивших от Бога бесценный дар - талант любить, вряд ли найдутся люди, способные объяснить любовь (именно объяснить, а не просто рассказать о симптомах душевной и телесной зависимости от любимого человека, всегда присутствующих на празднике любви, «так похожей на подвиг, в неслышном своем становленье»). Думаю, что в основу любви заложена способность к высокому, тончайшему и глубинному самопожертвованию, а также - умение достойно и смиренно переносить боль и горечь страданий, всегда сопутствующих любви, сохраняя при этом, тихую и неведомую миру, радость в сердце. Такая любовь никуда не уходит, не обращается в ненависть, не требует признаний в любви, не зависит от временных и иных расстояний, не ищет услады чувственности, ибо любящий человек всегда наполнен до краев самой любовью. Полагаю также, что только у порога последней черты, перед уходом за “ограду” можно понять, любил ли ты и познал ли, что такое любовь? Все остальное - химия “любви”, доступная каждому, зависящая от уровня определенных гормонов и окрашенная цветистым оперением брачного убора, состоящего из эмоционального букета чувственности, к сожалению, быстро увядающего…
Не спорю, дело это тоже хорошее, праздничное, приносящее ощущение полета и острой радости бытия, да и называется здорово – влюбленностью, но к любви, увы, имеющее лишь касательное отношение, в качестве одной из составляющих (и не самой главной!) прелюдии любви…
Однажды в марте 1970 года, во время моего пребывания в Италии, в последний вечер нашего пребывания в Риме, мы, с двумя туристами из нашей группы, решили предпринять прогулку по ночному древнему городу. Был прохладный поздний вечер, в зыбком тумане несмело накрапывал нудный моросящий дождь, тускло светили неоновые огни реклам и вывесок ночных клубов, доносились невнятные звуки музыки, на каждом перекрестке тротуара, вдоль бесконечной улицы стояли небольшими группками проститутки, разного возраста от девочек до «бабушек» и на любой вкус. Общеизвестно, что в те годы в Советском Союзе не было ни секса, ни проституток... :))
Мы, с тщетно подавляемым интересом, поглядывали на образчики морали «загнивающего» капитализма. Над чувством возмущения и отвращения, превалировала острая жалость к этим несчастным созданиям, особенно к девочкам и пожилым «дамам». Мы наблюдали торг, оценочное пристальное разглядывание и ощупывание клиентами предлагаемого «товара», шумные бранные сценки, сопровождающиеся эмоциональной жестикуляцией с негативным окрасом. Женщины распахивали свои пальто перед стоящими клиентами и показывали товар «лицом» в самом натуральном виде, без подделки. Когда, через 2 часа, мы возвращались в отель по этой же улице, то заметили, что перекрестки практически опустели – после ожесточенного торга (иногда с вмешательством полиции) почти всех девочек и молодых дам легкого поведения разобрали для чувственных услад сексуально озабоченные мужчины…
И только изредка на углах улицы жались к равнодушным стенам каменных домов, озябшие и почти потерявшие всякую надежду, старые проститутки, которых никто не захотел купить даже за малые денежки. При виде любого одинокого мужчины, они распахивали свои салопы и демонстрировали то, что уже не подлежало демонстрированию – свое дряблое старческое тело. На фоне серой, гадливо дрожащей плоти, омерзительно пылали пунцово-красные, ярко накрашенные потрескавшиеся от холода губы и интенсивно нарумяненные щеки.
Было невыносимо стыдно и мучительно больно за поругание женской ипостаси, имя которой – любовь и материнство!
После очередной неудачной попытки обрести в "песках", хотя бы приятельницу, мне вспомнилась та давняя холодная мартовская ночь в древнем Риме, и подумалось, что в этом, забытом Богом уездном городишке, с таким светлым названием - Спасск, я, как старая проститутка, все предлагаю и предлагаю себя (безвозмездно!), уверяя всех, что я – хорошая и неглупая, но меня не хотят…
Даю слово, что отныне ни единого гвоздя не забью в зыбкий мост человеческих отношений и не сделаю первой ни единого шага в этом направлении - просто заточу себя в келье и смиренно приму одиночество последних времен…
Не оставь меня, Господи, укрепи и помоги!