Прошумел субтропический дождь. Солнце, лениво зависшее в зените, не спеша опускало бриллианты в капли дождя, застывшие в лепестках роз и бутонах цветов, украшавших командный пункт. Весь строевой состав вместе с гражданскими под командой начальника штаба неторопливо заполнял тесную будку машины сопровождения, в которой ежедневно доставлялся к месту службы с военного городка. Предстоял обеденный перерыв. Вот растеклась в салоне и последняя телеграфистка, старший машины закрыл дверь, начальник штаба, проворно вскочив в кабину, дал отмашку водителю тронуться к месту обеденной трапезы.
Этаж, на котором располагался штаб части опустел и только в подвале расположенного глубоко под землей командного пункта находились на суточном дежурстве старшие офицеры гарнизона, отслеживая вместе с планшетистами оперативную обстановку региона. Заслышав хлопнувшую дверь отходящей машины, осторожно выкатилась на двух полумесяцах ног нахохлившаяся фигура дневального. Сын гор, он как сокол-сапсан, осматривал с высоты насыпи окружавшие аэродром радиолокаторы, да кишащий лягушками арык, в котором солдатики время от времени совершали свои водные процедуры. Слева на насыпи, у подножья командного пункта, двое солдат чадили у бочки, разогревая гудрон, готовя тягучий навар для ремонта прохудившейся крыши.
Закончил канцелярские дела и я, не спеша, направляясь в расположение части. Обед у нас, надо сказать проходил со стриптизом, в любом смысле этого слова. Ибо стоящая за тридцать градусов жара, при стопроцентной влажности, заставляла нас обедать без штанов, так как без этой процедуры через пять минут в штаны можно было «макать блины». Духота не давала покоя и после обеда. Попробовал поваляться в кустах ежевичника и, не найдя там успокоения, двинул к арыку освежиться. Водоем, в котором мы приходили в себя был, грубо говоря, ямой вырытой в глинистом грунте, обильно пересыпанном галькой и щебнем метров пятнадцати диаметром, заполненной трехметровым слоем воды грязно-желтого цвета, на каждом метре которого по периметру на глубине до полуметра находилось до сотни лягушек. Но странное явление, сколько бы мы не ныряли с берега и не барахтались в нем, ни разу не было прямых контактов с этими представителями «внеземной» жизни.
Покрутившись немного в рукотворном водоеме и позагорав на солнышке, я направился к штабу, готовить документы к прибытию командира части. На входе дневального не было, и только в тени высоких перил была видна накинутая на «коготь его носа» панама, да на входе у тумбочки пряжка висевшего ремня со штыком.
Нам, писарям, полагалось содержать в порядке и чистоте помещение штаба, время от времени подштукатуривая и затирая известью творчество братьев по разуму, что порядком надоедало. Сразу у входа, не сделав и шага по коридору, я увидел очередное «А.. +Б..»… Это, надо сказать, меня взъерепенило и, чтоб немного успокоиться, я заскочил в комнату секретчика, находившуюся сразу за тумбочкой дневального. Саша, бывший на год старше меня по службе, выслушал и, не говоря ни слова, тут же выскочил из комнаты, схватил лежавший на стуле ремень, выдернул из чехла штык, и, пролетев десяток метров до дымящейся бочки, опустил отливающий серебром клинок в вороненый раствор вара, плотно посадив его в ножны.
– Все. – сказал он, – Теперь пусть попробуют порисуют.
Начальство обедало строго по расписанию и Ашотик, не проявляя интереса ни к чему происходящему, еще минут двадцать нежился в тени и, только заслышав шум приближавшейся машины, проворно вскочил, прокатил до тумбочки и, в две секунды опоясавшись, поправил гимнастерку и уже под козырек встречал прибывшее высокое начальство. Где-то через пару часов произошла смена наряда, место сына Кавказа занял представитель Тянь-Шаня, дни плыли своей чредой, а я, заштукатурив это художество, забыл этот случай.
Прокатило звенящее и стрекочущее лето, уступив место «бархатному сезону». Днем еще было очень тепло, но воздух уже не дышал жаром, а свежий ветерок с гор по утрам бодрил нашего брата, с удовольствием выстраившегося по утрам на пробежку, а бегать я любил независимо от обстоятельств и погоды. И, зачастую, вставал минут на 40 раньше подъема, чтобы ободрить себя пробежкой километров на 10, не раз обегая поутру и свой штаб. Как-то раз увидев, пытавшегося расчехлить штык очередного дневального, я ненароком намекнул, что это наверное дело начальства, а там мыслите сами. Что конечно вскоре и совсем забылось.
Служба в технических частях авиационных соединений представлялась одной из лучших в Советской армии. Во-первых: в авиации еще дослуживал золотой фонд Союза – летчики фронтовики, удивляя простотой отношений с подчиненными вплоть до рядового солдата. Это вызывало наше восторженное отношение к ним, зачастую просто обожествляя их подвиги, которые доходили до нас в рассказах о фронтовых буднях их однополчанами, но никогда о себе.
Даже списанные с летной работы, они продолжали служить в качестве руководителей полетов, передавая молодежи тот ценнейший багаж, который собирается на полях смерти и ограждает от нее вновь вступающего в мир небес. Одним из таких наставников в нашем дивизионе был капитан Бахмутов Сергей Дмитриевич. Не вдаваясь в детали работы навигационной системы, я понял, из рассказов его друзей, что по чистой случайности совпала система опознавания и кодировка нашего и турецкого аэродромов. Выйдя на боевое задание, он успешно выполнил его и, возвращаясь на свой аэродром, временно потерял ориентацию над морем (это иногда бывало в ясные солнечные дни). Поймав горизонт, Сергей Дмитриевич вывел самолет на радиомаяк аэродрома и пошел на посадку. Не было предела его удивлению, когда выкатив на рулежку, он увидел турок, бежавших к его самолету, в развевающихся чалмах. Не растерявшись, он дал самолету полный газ и по рулевой дорожке ушел на свой аэродром. На этом его приключения не кончились, так как сразу по приземлению, он был взят «особистами», которые день и ночь пытались вколотить ему, что он вражеский агент. И, если бы не три года войны с ежедневными встречами со смертью и множеством ранений, он бы недели за две и согласился бы с их доводами. Ибо что такое смерть по сравнению ежедневными убеждениями «специалистов своего дела», но тут вмешался тот случай, который ставит все с «головы на ноги»: на нашем аэродроме сел «турок». Ну, может быть, «турок» и не сосем настоящий, но, уж как сейчас говорят, «америкос» первостатейный. Его взяли туда же, где пребывал и наш капитан, три дня с ним плотно говорили и, не найдя состава преступления, по требованию американской стороны отпустили восвояси – домой – героем, побывавшем в «советском содоме». А российского летчика истинного героя, прошедшего все испытания, но как побывавшего на вражеской территории направили «от греха подальше», для прохождения дальнейшей службы в дивизион обслуживающий авиационный полк, руководителем полетов. И небо он теперь видел только в окне стартово-командного пункта. Самолет «звездно-полосатых» разобрали по винтикам, поставили на платформы и отправили в Турцию, сменив за одно код радиомаяка нашего аэродрома.
Как-то раз поднятые ранним утром по тревоге, погнали мы к месту боевого дежурства. Надо сказать правду: мой наставник Саша, призванный на год раньше внушал мне: «Ты по тревоге не бегай». «Как же так? – вопрошал я его, и, указав на торчащий вдали силуэт начальника штаба, добавил - видишь, кто стоит на насыпи и смотрит, как мы бежим». «А, что он увидит,- сказал «старичок», - где у него часы-то? Жена на них денег не дает. Он смотрит мотается голова или нет». И, перейдя на шаг, мой наставник стал усердно трясти головой. Попробовал это делать и я, но, видит бог, лошади и то легче было бы тащить воз в гору, ибо через минуту шею заломило так, что пробежать пару километров было бы сущим раем, но ослушаться его я не смел. «Может и привыкну»,- пробежала мысль, так как трястись еще надо было еще метров пятьсот. У каждого свои слабости.
Но вот и штаб, мы первые, ибо все остальные прибывали из военного городка минут через 30. Инспектора находились уже в бункере, выводя дежурный экипаж на боевое задание и до нас ему дел никаких не было. Занялись своими делами и мы: Саша в секретке, подремывая около закрытого окошка выдачи документов, я, поскрипывая «лягушкой перышка», в толстенном журнале приказов. Надо сказать, что все новости происходящих учений черпал от дружка, ибо в процессе учений вся документация проходила через него, и естественно, из рядового состава он узнавал о ходе учений всегда первым. Не оплошал он и на сей раз, заскочив ко мне, торопливо сказал: « Доставили командира звена по выполнению боевого задания, командующий вручает именные часы». Надо сказать откровенно, что ужас на «америкосов» мы наводили первостатейный и на каждую одну тройку самолетов, поднимавшихся у них в приграничной полосе, поднимали – три. А на сей раз командир нашей эскадрильи километров шестьдесят прошил границы. Знай, наших! И вот уже и я вижу, как быстрым шагом проходят мимо, блестя золотом запястий еще в полетных костюмах, наши герои.
Учения были большие и, на сей раз, одним генералом не обошлось, а было их полдюжины, а возглавлял учения маршал. Боевые были заняты своими делами, а что делать остальным. Здесь же, на командном пункте, разместили и буфет, ибо кроме горячего питания, по летно-технической норме, организованного по длительности учений, нужно было кое-что и другое, для и во имя здравия. Одного штабного генерала определили на телеграф, то ли «чтоб враг не зевал», то ли ввиду «килограммовых булочек» телеграфистки, но результат был налицо. После двухчасовой проверки работы аппаратуры связи, туда был направлен замполит части для расследования пропажи у генерала 25 рублей. Клава-телеграфистка часа три писала объяснения, чего-то доказывала, но все окончилось миром. Деньги у генерала нашлись, просто лежали не в том кармане, а Клавдия, всхлипывая и грязно ругаясь, говорила: «Генерал называется, а еще обещал на Черное море увезти».
Но это эпизод, а учения шли своим чередом, участие в них принимали два военных округа и Черноморский флот. И те боевые генералы, готовившие армию к боевым действиям, делали свое дело. На аэродром был сброшен десант, имитирующий противника, не более десятка человек, для уничтожения боевой техники. Надо сказать, подготовлены ребята были здорово, нас всех предупредили, что в случае захвата, противодействий десантникам никаких. Но разве нам все с первого раза понятно? Зампотех одной из частей, здоровенный майор, когда его внезапно хлопнули по плечу, тем самым говоря, что он убит, заартачился и решил сбросить «диверсанта» с себя. Но не успел командир и дернуться, как тот сидел уже на нем верхом и одной рукой ухватив его сзади за чубину, другой раскрыл ему рот так, что глаза его вылезли на лоб, а из-за зубов было видно все до прямой кишки. Ползал наш майор после часа два, ища, как куда-нибудь приспособиться, а десантники, через десяток минут, запустили уже сигнальные дымовые ракеты, тем самым говоря, что аэродром уничтожен.
А мой напарник, зная свое дело, регулярно уже вторые сутки давал мне интервью, что над нашим аэродромом обнаружили НЛО, пытались сбить его зенитками – результатов никаких. Громадный шар диаметром метров 500 то поднимался вверх за пределы досягаемости наших самолетов километров на 30-35 вверх, то когда самолеты израсходовав при стрельбе по нему весь свой боекомплект садились на аэродром, нагло измываясь над всеми, опускался метров на пятьсот над аэродромом прямо в центре. Но в конце концов, это всем надоело запустили ракету земля – воздух, она взвилась и километров на 15-17 захватила его и рвануло, только брызги полетели, а что это было так никто и не узнал. Ну вот и наступила вторая ночь, сначала учений, Острота положения помаленьку стала спадать, боевые действия переместились на флот, а что там, одному только «лешему». было известно.
Где-то по полудню на третьи сутки на Командный пункт прибыл маршал авиации, наша гордость, Герой Советского Союза. Учения закончились и предстоял разбор боевых действий. Дневальным стоял на сей раз какой-то бледнолицый, друг балтийских морей. Солдатику было лет восемнадцать не более, так, как призван был только-только – в мае месяце. Сказать, что для него это было совсем внезапно – нет, так как точно знаю, что Вольдемарчика, этак солдатика в метр с небольшим ростиком, часа два готовили, как и что доложить маршалу, по его прибытии на командный пункт. Но при докладе все получилось, как в том анекдоте, от товарища майора до генерала, никак не дотягивая до маршала. Надо отдать должное главкому, глумиться он над солдатиком не стал, а как-то по-отечески стал его успокаивать. Сначала расспросил, сколько тот служит, и получив в ответ, что шестой месяц, сказал: «Совсем дите. - затем, вздохнув, добавил, - А мои товарищи в твои годы все почти все погибли».
И далее уже со всей строгостью военноначальника, стал делать солдату замечания по его внешнему виду, а заметив болтающийся на поясе ремень, сказал, что это уже никуда не годится и как боевой командир решил, показать и знание устава внутренней службы и его применение. Заставив рядового снять ремень со штыком, он туго перепоясал им себя, разъясняя: «Где должен находиться у солдата штык? – и, тут же поправляя его добавил, - С левой стороны от пряжки на ширину ладони, а знаешь зачем? Вот представь себе, что я стою на посту, а ты сзади на меня нападаешь, и пытаешься заломить мне руки. Я берусь за штык. Он выскакивает из ножен, выскакивает из ножен, выскакивает..»
Но нож сидел плотно. «А это еще, что такое? - уже громовым голосом неслось от маршала, и, уже заикающимся голосом, дневальный докладывал: «Это, товарищ маршал, начальник штаба, майор Полынин, залил нам ножны гудроном, чтобы мы стены не колупали….»
Что тут началось….