Моему собеседнику было за сорок, и времени у нас было вдоволь, чтобы поговорить о себе, о старине. Коньяк, за которым мы коротали вечер, был слишком хорош для наших мест. Мы оба ненадолго вернулись на родину и встретились случайно. Ничто не связывало нас, кроме воспоминаний, могил и моего ремесла: люди, как правило, хотят многое выложить писателю. В баре было людно, и хоть он помещался в Доме актеров, актеров среди посетителей не было. Наступали новые времена.
Время горит, как порох, молвил мой собеседник. Однажды тебе говорят, что в паспорт нужно вклеить новую фотографию, и так ты узнаешь, что тебе сорок лет. Алик Грановский в Израиле говорит, что я постарел, но я не очень ему верю. Мы не молодеем, это так, и, может быть, многое меняется, но не мы. Ты бы посмотрел на него в его пекарне! В голову бы не пришло, кто он такой. С виду — обычный еврейский булочник. Платит налоги, водит в синагогу детей, чтит субботу. Был с ним один случай, который до сих пор не идет у меня из головы.
Мама, царство ей небесное, недолюбливала его. Она вообще не любила тех, кто умел устраиваться в жизни. Могло показаться, что ему везло в те нищие семидесятые годы. Фотопромысел тогда процветал, и дела у Алика шли в гору. Не так, конечно, как у Сильвы или Дорика Дохана, но стоял он крепко. Дольщиком у него был Шадловский, помнишь его? После, когда все кончилось, он развелся с той потаскухой, тогдашней женой, получил наследство дяди из Бельгии и перебрался туда. Больше я о нем не слыхал. С Грановским мы не были близкими друзьями. Но я уважал его, и товарищи у нас были общие. Все-таки я поразился, когда он обратился ко мне в беде. Впрочем, в беде не выбирают.
А дело было так. Пока они с женами летали обедать на Медео и гуляли в загородных кабаках, их «батраки» работали по всей Сибири. Бригадиры у него, к несчастью, были не первый сорт. Один из них возьми, да помри от запоя в гостинице в Новосибирске. Шадловский тотчас вылетел туда, но милиционеры были быстрее. При обыске в номере бригадира они нашли реестры на две тысячи адресов, на которые надо было кидать «работу». На допросе Шадловский показал, что работал на Грановского.
Я застрелил бы его, не раздумывая, Алик простил. Тогда я впервые подумал, что он терпимей, и, может быть, разумнее нас всех, хоть не поспешил бы назвать это мудростью. Уж больно Алик Грановский не походил на мудреца. Если он был на кого то похож, так на армянина из крытого рынка. Залысины, золотые коронки, черные глаза. Неделю спустя он пришел к нам с Гариком Шойхетом. Пришел просить, чтоб мы встретились с сибирской следственной бригадой. Те только что прибыли в город и поселились в гостинице на площади. Ирка Донде - ее ты помнишь - сказала ему, что они явились по его душу.
Гарик подумал и сказал, что возьмется уладить это дело.
Мы тогда помогали друг другу.
Договорились о деньгах.
Мы приехали в гостиницу, вошли в номер к этим парням, уселись и предложили им по десять тысяч отступного. Приличные деньги, очень приличные по тем временам! Действовали мы без риска. Одно дело — предлагать деньги, другое — дать. До денег не дошло. Ребята были молодые, правильные и злые, как шершни. Больше всего их бесило, что их, сибиряков держат за лохов наши фотоволынщики и цеховые. Они клялись, что не пройдет и суток, как они увезут этого жиденка в наручниках в Новосибирск
Гарик ответил без особой поспешности: «Если мы разрешим вам это сделать».
Дальнейший разговор был нелеп.
Из вестибюля мы перезвонили Алику в бар на Свердлова, и рассказали, как обернулось дело. Метро от бара было в двух шагах, но он попросил меня встретиться с ним вечером в доме у одного типа, о котором не стоит говорить.
Я пришел, как условились.
Кроме меня там уже были несколько человек. Покойный Валера Диксон, Саша Браверман, Боша, Саша Козырь. Вино было дрянь, квартира еще хуже. Хозяева держали собак, с которыми охраняли сады. Жена хозяина, гадалка, принесла рыбу и сыр. У нее было доброе сердце, и при виде Алика она не могла сдержать слез. Все это напоминало поминки. Мы пили молча. Наконец, Алик объявил, зачем собрал нас. Он хотел получить совет от каждого.
Я предложил укрыть его в Москве. В Москве проще затеряться, а потом, мы вели дела с москвичами — в основном, с семьями грузин. Другие поддержали меня. Козырь сказал, что Алик может пересидеть у его родни в Ростове. Не думаю, что Алик решил испытать нас, но, может быть, такая мысль у него была. Время тянулось к полуночи, и сознание беды витало в воздухе, как пепел. Алик молчал. Был он как-то странно спокоен. Месяц назад у него родилась дочь, второй ребенок в семье. Он попросил жену хозяина, Ольгу, погадать ему. Та взяла его руку, посмотрела ладонь и разрыдалась в голос. И тогда он сказал, что никуда не уедет. И что в тюрьму не пойдет. Как вывернется, пока не знает, но бега не для него. И быть в тягость лучшим друзьям он не желает тоже.
Может быть, он решил, что дома помогают стены, услыхал подсказку судьбы?
Ни тогда, ни потом я не спрашивал его об этом. А стоило бы. Слишком уж он был спокоен для человека во всесоюзном розыске.
Ты помнишь, история была нашумевшая. С предпринимательством боролись, цеховых и валютчиков расстреливали подряд. Восьмидесятый год выдался страшным. Я потерял четырнадцать друзей. Нервы сдавали у самых крепких парней. Лернер повесился в гостинице в Ленинграде. Диксон утонул пьяным на мелкой воде, и когда его нашли, труп опознали с трудом. Деньги давались легко, и мы жили быстрей, чем летело физическое время, но ради денег не стоило жить. Журнал «Человек и Закон» опубликовал две статьи о «Деле Грановского», выставив несчастного Алика главой преступного синдиката и врагом рода человеческого. А был он просто еврейский парень при делах с женой-парикмахершей и двумя детьми, которого подвели случай и напарник.
Кто б мог тогда вообразить, как далеко и как надолго разбросает нас жизнь!
Месяца через два он позвонил и сказал, что ждет меня на Данилевского. Я пришел. Он просил — ни много, ни мало — чтобы я дал за него деньги милиции. Капитану в его райотделе. Его участковый заболел, сказал он, и если не дать деньги вовремя, быть беде. Прежде, чем ответить, я оглядел его с головы до ног. Попадись я, меня бы упекли лет на восемь. Я спросил только: почему я?
«Ты — единственный из моих друзей, Марик, у кого нет детей», был ответ.
Возразить я не мог. Страха тогда я не ведал, да ты помнишь, каким я был! Я взял конверт, спрятал в карман пиджака, и направился в отделение. Я пережил несколько неприятных минут, ожидая, пока капитан останется один. Он забрал у меня деньги прежде, чем я раскрыл рот. В дверях я сказал ему, что деньги от Грановского. Алик доверился мне полностью, и не прогадал. Оказалось, он устроился в мастерской по ремонту антиквариата в двух кварталах от собственного дома. Поселился он у одной разведенной девки, большой любительницы развлечений. У нее была дочь, за которой присматривала мать, и они с Граном были большими друзьями. Приятно иметь таких друзей. Я зашел к ним на минутку и задержался на неделю. То, как я жил тогда, чести мне не делало, но льстило моему самолюбию — бесконечные застолья, кончавшиеся оргиями. Чертов город не мог предложить ничего другого, как все города нашего Юга! У этого маленького сукиного сына был дар устраивать бардаки: почему-то девки не боялись его, а подчинялись ему с радостью и всегда шли у него на поводу! Медсестры, студентки, парикмахерши, официантки. Раз с нами всю ночь кувыркалась лейтенант милиции. Она недурно смотрелась в милицейской фуражке и в кителе. Он так умел обставить дело, будто мы дружная семья. Прямо-таки братья и сестры. Девки любили нас предано и искренне, а в Алике просто не чаяли души. Любили не за деньги, а за то, что с нами весело. Вот чего добивался Алик! В нем словно бес сидел. В любую минуту его могли выдать властям. По городу были расклеены его портреты. Если бы он попался, срок отбывал бы в Сибири, и не вернулся бы живым наверняка. Другой на его месте сторонился бы собственной тени. А этот колесил по всему городу на машине Гришки Ханданяна, и на заднем сиденье у них, как порядок, сидела девка или две, которых они с Гришкой путали на вечер. Работу в мастерской по большей части делали за него. Диву можно было даться, откуда в нем столько бесшабашности и дерзости! Он то ли искушал судьбу, то ли внутренний голос шептал ему, что с ним ни черта не случится, но жил он как в последний день.
Говорить об этом он не хотел, думать — тоже.
А, между тем, подумать было о чем. Взять хотя бы тот вечер, когда мы передрались с татарами и дошло до ножей, или когда Олег убил Анвера. Да и мастерскую его нельзя было назвать безопасным местечком. Клиентам он старался не попадаться на глаза. Но как-то вечером я зашел за ним, и застал в мастерской Бриллианта и Базарного. Помнишь Бриллианта? Того, что был наводчиком и получил десять лет, еще судимость - за террор заключенных, ставших на путь исправления? Базарный ездил по городу в домашних шлепанцах, торгаши с Конного и Благовещенского рынков отстегивали ему. Они расположились играть. Бриллиант сказал Базарному: исполнишь что-нибудь с картами, пристрелю — и выложил револьвер на стол. Базарный сделал то же — выложил дуру, и это было только начало. Начни они пальбу, Алик спалился бы в два счета.
Потом я уехал в Москву.
Мы виделись несколько раз, когда я навещал родителей. Это были памятные встречи. Я не заметил, как пролетели три года.
В Москве я узнал, что когда истекла исковая давность, Алик с Шадловским тихо-мирно были оправданы Новосибирским судом.
Теперь, спустя годы, эта история представляется мне иначе. То была лучшая пора его жизни — прямо подарок судьбы. Но как он вверился ей?
В книгах, которые ты перечел, об этом ничего не сказано?
Я только пожал плечами.
Я знавал Алика Грановского, как, впрочем, многих, с кем вместе рос.
В истории, выслушанной мной, для меня было мало неясного. Редкостные негодяи у меня на глазах становились почитаемыми людьми. Американское правосудие делает преступника свидетелем, если тот согласится «сотрудничать» — мысль крамольная для кодекса и уклада улиц Юга и провинциальных городов России. Уайлдер посвятил феномену предопределения первый и лучший из романов. Он всерьез думал над тем, над чем посмеялся Дидро. Я знал гадалку, которая ошиблась. Она нашла потом достойного мужчину, и родила ему сына. Я встретил ее с мужем, и нам нечего было сказать друг другу. Когда-то я нравился ей, но я любил другую женщину. Однажды она по телефону разгадала мне сон, который спас мне жизнь. О гении человека подробно рассуждает Платон. Гегель дает этим суждениям логическое толкование, полагая, что гений человека является его роком, и проявляет себя, когда непознанная нами часть нашей натуры заявляет права на нашу судьбу, вынуждая нас поступать так — а не иначе. Здесь он оставляет место Шопенгауэру, Фрейду и последователям. Писание предостерегает нас от попыток проследить Божий Промысел. То же говорит Экклезиаст, призывающий нас «не умствовать слишком» — и не мистифицировать очевидное. Меня не печатали годы. Я не любил коммунистов, и верил, что причина в этом. Позже, в приливе откровенности один из моих бывших редакторов, похлопав меня по плечу, сказал: «Ты прекрасно владел контаминацией. Но надо было жить в библиотеке, чтобы перепроверять твои цитаты!».
Я до сих пор благодарен ему так, как только может быть благодарен человек за простое объяснение своих неудач и злоключений.
ооООоо