Только теперь я запоздало удивился, почему Холмс совсем не уделил внимания тому кусту, за которым, по его мнению, прятался стрелок. Это было на него непохоже.
Рона тоже заинтересовалась и тоже вытащила откуда-то из таинственных глубин своего костюма новенькое увеличительное стекло в изящной оправе.
- Наконец-то обзавелась, - одобрительно буркнул отец. – Ну гляди, гляди – что-то углядишь.
Первый раз я видел, как при работе на месте происшествия Холмс обращает внимание на что-то ещё. Он явно одним глазом следил за действиями дочери и ждал комментарий. Мне всё казалось, что даже его уши насторожены, как у собаки, ожидающей команды: «пиль!». А Рона помалкивала, и он, наконец, не выдержал:
- Ну? И что скажешь?
- Про лошадь? Или про людей?
- На что нам нужна лошадь? Я доверяю Уотсону: испугалась, понесла, разбила повозку, запуталась в кустах. Он подошёл, выпряг, сел, поехал.
- Следы это подтверждают. Следы Джона вот эти: городские высокие ботинки для езды в манеже. Капли крови им сопутствуют, становясь постепенно реже – значит, кровотечение постепенно успокаивается. Сам след петляет, и только в пяти ярдах от лошади становится прямым. Видимо там, где Джон её услышал и пошёл прямо на звук. Ну и мы пойдём по его следу. Только в другую сторону.
- Давай, давай, - буркнул Холмс. Он, казалось, настроен скептически. Казалось так и Роне. Но не мне. Я видел, что Холмс заставляет себя язвить, заставляет интересоваться действиями Роны, даже просто смотреть и думать над увиденным тоже заставляет себя. Происшествие с Чёртом выбило его из колеи очень серьёзно. Здесь смешалось многое: и реакция на пережитую опасность, и жалость к коню, и снова память о Шотландии, где пал при сходных обстоятельствах предшественник этого самого Чёрта – без отравленных дротиков, правда, но тоже убитый вместо своего седока. Я думаю даже, что будь Холмс один, он вернулся бы в усадьбу, отложив осмотр рощи до другого раза. Но небо хмурело, мог пойти дождь, а мы были рядом, и Рона даже пылала энтузиазмом.
Она двинулась по следу, и мы пошли за ней.
- Здесь, - указал, наконец, Холмс, останавливаясь. – Посмотрите, как истоптана земля. Участников было больше, чем двое.
- Четверо, - решила Рона. – Но один из них, по-видимому, Наркрот. Он ведь говорил, что был здесь, и вот эти следы наслаиваются на все предыдущие.
- А нас как раз интересуют больше «все предыдущие», - сказал Холмс. – Ну, и что ты можешь о них сказать?
- Два мужчины и женщина. Один – Джон. Другой – в охотничьих сапогах. Женщина тоже в сапогах, а значит, скорее всего, приехала верхом. Но следов её лошади здесь нет. А вот это я уже где-то видела, - и, отцепив что-то очень маленькое от куста, она протянула это «что-то» Холмсу на раскрытой ладони.
- Коричневая шерстинка, - пробормотал он, рассматривая находку через лупу, - Кажется, родная сестра той, что мы нашли неподалёку от места самоубийства Лонгли. Ну, Рона, продолжай. Следы перед тобой.
- Следы Джона здесь первые, женские – наслаиваются на них, охотничьи сапоги были третьими. Женщина, похоже, сначала сюда кралась чуть ли не на цыпочках. Носки вдавлены гораздо глубже, чем каблуки.
- А, может, она бежала? – вспомнил обычную ошибку полицейских я.
- Нет. Если бы она бежала, шаг был бы шире. И ветки она бы при этом надламывала, а не аккуратно отодвигала. Кралась. А потом стояла вот здесь, в тени вот этой поросли. И отсюда резко, почти прыжком, бросилась в сторону. Думаю, здесь, слева, мы нашли бы и гильзы, если бы их уже не подобрал Наркрот.
- Ты хочешь сказать, что в меня стреляла женщина?
- Мужчина, как я уже сказала, пришёл позже. И он не торопился и не нервничал – его шаг размерен, никаких прыжков, никаких метаний. К сожалению, вот тут много травы, и не видно, что у них было дальше. Но трава примята на довольно большом участке. Похоже, что… Ну да! Посмотри, какие глубокие следы мужчины, и ноги он ставит широко. Похоже, он нёс отсюда женщину на руках.
- Мёртвую?
- Не знаю. Крови больше нет.
- Ничего не слышал ни об умерших, ни о пропавших женщинах, - сказал Холмс. – Впрочем, мужчина меня волнует больше. Уотсон, где, вы говорите, двуколка остановилась, и Дегар пошёл поискать дорогу?
- Да вот здесь, кажется.
- Стало быть, это его следы?
Мы уставились на ясные отпечатки охотничьих сапог.
- Так значит…
- Пока что это значит только то, - быстро перебил меня Холмс, - что Дегар знает о ночном нападении на вас несколько больше, чем рассказал.
- Холмс, мне непонятна ваша нерешительность. Ведь ясно же, что Дегар если не главный виновник, то серьёзно причастен ко всему, что происходит.
- Ну хорошо, с этим я согласен. А что вы, собственно, предлагаете в связи с этим?
- Заручиться поддержкой Наркрота, допросить Дегара…
- И?
- Что значит «и», Холмс? Я, честное слово, отказываюсь вас понимать!
- Это значит, мой милый Уотсон, вот что: улики, которые у нас имеются против Дегара – всё косвенные улики. Будь он человеком недалёким и слабонервным, этим можно бы было оперировать, и «всё, что вы скажете, может быть использовано против вас». Но Дегар далеко не дурак, и нервам его можно только позавидовать. И он от ваших косвенных улик камня на камне не оставит. Где у него револьвер? Ограбить вас по дороге из Фулворта именно он не мог, потому что сошёл совсем в другом месте, а в дилижансе был у всех на виду. Когда в вас, или в Перлинса – неважно, стреляли из этого самого револьвера на берегу, он был с Роной, следовательно, сделать этого тоже не мог. А сейчас, к тому же, и дождь смоет его следы до того, как мы успеем обратить на них внимание Наркрота.
Действительно, долго собиравшийся дождь собрался, наконец, и заморосил не по-летнему, назойливой мелкой моросью. Сразу сильно похолодало, задул ветер – похоже, погода портилась не на один час.
Я озяб в лёгком летнем костюме, но всё-таки снял пиджак и укрыл плечи Роны.
- Если это жест вежливости, - буркнул Холмс, становящийся ворчливым каждый раз, как только речь заходила о наших с Роной личных отношениях, - то лучше бросьте: простудитесь вы, Уотсон, скорее, чем она.
Я на это брюзжание только фыркнул. И Рона мне пиджак не вернула.
Между тем, вдруг быстро и сильно потемнело, как могло бы стемнеть при полном солнечном затмении. Я поднял голову и увидел, как крупными рывками по небу со стороны пролива движется ровная, словно нарисованная, густо-фиолетовая туча.
- Пора возвращаться, - озабоченно проговорил Холмс, поглядывая на небо. – Боюсь, природа готовит нам нечто большее, чем простой дождь.
Он оказался прав. Мы не успели ещё проехать и полдороги, как нас хлестнул порыв мокрого, как мокрая тряпка, ветра, а там уже пошло, не утихая. Ветер не свистел и не завывал – ни на вой, ни на свист это ничуть не было похоже. Похоже было на женщину, которая красиво поёт сильным низким голосом: «А-а-а-а!». И ливень, падающий не сверху, а то крутящий пируэты, то взмывающий, то обрушивающийся водопадом. Мы вымокли в считанные мгновения до костей. Лошади шли в галоп, потому что мы не жалели их боков, гривы облепили их головы, как набриолиненные, они сделались скользкими. Но нас захлестнуло сильное чувство какого-то неописуемого восторженного ужаса, и мы гикали и гнали, качая поводья, как заправские жокеи, а Рона на крупе Ласточки сидела, вытаращив глаза и судорожно вцепившись в седло.
- Держишься? – кричал ей Холмс, оборачивая назад облепленное мокрыми волосами лицо и щурясь от встречных струй.
- Держусь! – тоже криком отзывалась она и отплёвывала воду.
И так мы летели до самого Сэмплиер-холла, и так ворвались в ворота, а могли бы и перемахнуть забор, если бы не Рона у Холмса за спиной без стремян, а значит, без опоры на прыжке.
Холмс сам сухой рогожей обтёр мокрых лошадей и завёл их в конюшню, потому что открытая коновязь под порывами ветра чуть не взлетала. Когда он вошёл в дом, мы с Роной уже немного пришли в себя, опомнились и переменили мокрую одежду. Рона, сидя у камина, сушила распущенные волосы, а я взялся готовить некий горячительный напиток на меду – действительно, горячительный, без подвоха. Когда мы выпили его, даже у бледного от природы Холмса загорелось лицо, а на лбу выступил пот.
За стенами дома же творилось что-то невообразимое. Там поднялся ураган, пение его сделалось пронзительно-высоким. Яблони трещали и мотались по ветру. Летучие мыши пробудились и подняли тревожную возню. Рона, прислушивающаяся к их шуму, казалась испуганной.
- Джон, - обратилась она ко мне, когда Холмс ушёл в свою комнату, и мы остались одни. – Скажи, ты, действительно, хочешь жениться на мне, не откладывая?
- Странный вопрос. Я твержу тебе об этом с самого первого дня. А почему ты спрашиваешь?
- Я давно хотела поговорить с тобой. Ты, наверное, знаешь, что Сэмплиер-холл – наша родовая собственность?
- Да, Холмс говорил мне, что они с братом унаследовали его, и что будто бы на него распространяется правило майората, то есть его нельзя продать и его сопровождает некий неотчуждаемый капитал.
- Размеры этого капитала известны тебе?
- Нет. Никогда не интересовался. Да и зачем? Неужели ты думаешь, что твоё имущественное положение имеет для меня решающее значение?
- Оно имеет кое-какое значение для меня, - вздохнула Рона. – Завещание составлено не совсем обычно. Ему лет двести уже, но оно не может быть изменено последующими поколениями, так и соблюдается без корректив.
- Дикость какая! Двести лет назад – ведь это немало. Тогда всё было по-другому.
- Конечно. В частности, на роль женщины в обществе глядели по-другому. Так наследство может передаваться только по мужской линии. Ну вот. А в завещании оговорено, что если по достижении владельцем пятидесяти лет он не имеет наследника мужского пола, право владения он утрачивает в пользу более молодого родственника.
- Так это значит, что…
- Дяде, насколько тебе известно, пятьдесят три года, а отцу – сорок шесть. Значит, если в течение трёх лет у нас не родится сын, мы потеряем Сэмплиер-холл в пользу какого-то дальнего родственника-француза, которого ни я, ни Холмс даже не знаем. Здесь тоскливо жить, правда?
- Пожалуй…, - осторожно проговорил я, не понимая ещё, к чему она клонит.
- Но Холмсу этот старый дом дорог, хотя он тоже едва ли сможет тут долго вытерпеть. Джон…, ты смог бы усыновить чужого ребёнка?
- То есть? – ещё больше насторожился я.
- Чужого тебе, я имею в виду. Ребёнка Пьера.
- Опять?! – в ужасе вскричал я.
- Что «опять»? – растерялась Рона.
- У вас всё-таки есть общий ребёнок? Ты лгала мне?
- Джон, успокойся. Я…
- Успокойся? Успокойся?!
- Джон, я не лгала! У нас нет ребёнка… пока.
- Так ты…хочешь сказать, что ты…?
- Нет! – её лицо сделалось пятнистым. – Но… ведь мы были уже близки с… Пьером. Неужели ты хочешь впутывать сюда ещё и третьего мужчину?
- Зачем ещё кого-то куда-то впутывать? – впал в тяжёлое недоумение я.
- Чтобы не потерять Сэмплиер-холл, конечно. Я говорю тебе: Холмс не любит этот дом, но мысль о том, что в нём сможет распоряжаться кто-то ещё, для него невыносима, я знаю. Неотчуждаемый капитал в фунтах почти четыреста тысяч. Это огромные деньги. Но Холмса, как и тебя, деньги почти не волнуют. А вот наследника-француза…Ты понимаешь?
Неизвестно, до чего бы мы договорились, но в этот самый миг меня, слава богу, посетило благоразумие. Я сосчитал про себя до десяти, скрутил в себе эмоции и почти спокойно спросил:
- Почему бы тебе не родить ребёнка от меня, Айрони?
- Но…ты же не можешь!
Я поперхнулся, откашлялся и, как мог вежливенько, спросил:
- Прошу прощения, с чего ты это взяла?
- Отец ещё зимой…, - она смешалась и, покраснев, замолчала.
- Ах так? Значит, Холмс? А выход из положения при помощи Пьера Дегара тоже он подсказал? – вскричал я, понимая, что это не так, и что Холмс попросту придумал аргумент против неугодного мезальянса дочери, не предвидя, к чему приведёт сей казус белли. - Ну, я сейчас…! – и, хорошенько разозлившись, я бросился в комнату Холмса, готовый затеять бурное выяснение отношений.