Воздух после ночи свежий, чистый, нетронутый.
Ни машин. Ни голосов.Лишь где-то вдали, за освещенным дуговыми фонарями проспектом , в который упирается темный переулок, прозвенел и чиркнул по рельсам невидимый трамвай.
Изредка проскрипят чьи-то шаги по выпавшему ночью снежку, легкому и разлетающемуся по ветру как тонкие женские волосы.
Еще очень рано и теплых, ярких квадратиков на фоне длинных крупнопанельных громад, выстроившихся вдоль проспекта, совсем мало.
В такое время это все сплошь кухонные окна-заново делает для себя маленькое открытие Анна.
За ними кипят чайники, шипят сковородки, колдуют у белых газовых плиток по-утреннему озабоченные женщины с полными голыми руками,-ее молчаливые сестры.
Анна перебежала дорогу, оглядываясь направо и налево-от одного горизонта до другого не было видно ни одной машины.
От проспекта до почты еще минут семь быстрой ходьбы. Звука собственных шагов она уже не слышала –прохожих стало больше.
Золотистые узоры окон проступали, проявлялись и расцветали как детские переводные картинки, как орнамент на черепках старинного сосуда, осторожно извлекаемых из темноты.
Окна почты со стороны комплектовки видны в темноте раннего городского утра издалека- пять одинаковых резко освещенных окон на первом этаже длинного пятиэтажного дома в районе новостроек, без подцветки абажуров и тюлевых штор.
В комплектовке работа уже кипит вовсю, в помещении стоит запах свежей типографской краски, бумажной пыли и сургуча, мерно, как водопад, шелестят газеты.
Сосредоточенно разбиравшие газетные кипы работницы почты вдруг одновременно подняли головы и увидели, что посреди комнаты стоит и озирается по сторонам незнакомая женщина лет сорока. Несколько мгновений ее молча разглядывали.
-Вы за бандеролью?- спросила наконец одна из служащих,-так почта еще не работает. Приходите в часы приема посетителей.
-Я не за бандеролью. Я вчера с вашей заведующей договаривалась о месте почтальона.
А!-
Ее опять недолго разглядывают, отчужденно и с явным недоверием.
-Я решила попробовать, знаете, меня время устраивает,-с театральной улыбкой сообщила о себе незнакомка.
--Проходите вон за тот стол, рядом с дверью,-буркнула почтальонша,-сейчас придет подменщица, покажет вам, что и как, проведет по участку.
Потоптавшись на месте, новенькая прошла к свободному комплектовочному столу, с надстроенной, как и на других столах, двухэтажной полкой, сбитой из некрашеного дерева. На столе, на табуретке рядом и на полу громоздились высокие кипы неразобранных газет.
-Наконец-то вы пришли. Вы раздевайтесь,- обратилась к новенькой Анна, только что вошедшая и уже успевшая переобуться в войлочные тапочки,-на этом участке три
недели не было постоянного человека. Теперь нам всем будет легче.
-Я не знала, что здесь жарко, и не оделась как следует.Так в домашнем и пришла.-Новенькая смущенно улыбнулась и отвернула полу своего неказистого пальтишки.
--Очень правильно оделись,-успокоила ее Анна,-здесь пыль, краска. Начинайте раскладывать газеты. Вот "Заря молодежи", эта газета приходит обычно уже сложенная по две, их надо разнять. А "Литературка" и "Экономическая" приходят из типографии сложенные покомплектно, нужно только перегнуть каждую пополам, чтобы удобнее было в ящик опускать. "Правда" и "Известия" тоже приходят отфальцованные, другие газеты-вот такими распластанными, их разнять и сделать перегибы, то есть отфальцевать.
Новенькая слушала с преувеличенным вниманием, поспешно кивала головой и горячо благодарила Анну за объяснения, с удивлением и любопытством глядя на неразобранные кипы, словно вообще видела газеты впервые.
Минут через пять Анна снова подошла к новенькой.
Та уже не улыбалась, лицо ее выражало усталость и напряжение, руки лоснились от черной типографской краски.
-Так вы не успеете, если будете каждую газету складывать отдельно. Вот-вот придет машина доставки, а домов на участке - семь, в каждом по девяносто квартир. Берите газету двумя пальцами посередине, вот так, за шкирку, и отбрасывайте полусогнутую, одну на другую, одну на другую. Штук по десять-пятнадцать сбивайте, подравняйте края и делайте сгиб. Потом разъединить, и то же самое еще раз - и вот у вас уже пачка полностью обработана, ложите ее на полку.Затем сортировка.
Меня Анна зовут, а вас как?-
--Маргарита Николаевна,-представилась новенькая.-То есть можно просто Рита,- так чувствуешь себя моложе. Скажите, зарплата здесь девяносто рублей?
Мне заведующая говорила.
-Да нет, зарплата шестьдесят, да еще премия на перевыполнение плана- нам по десятке подкидывают после праздников, когда много открыток приходит, да еще будете пенсию разносить, так старушки обычно почтальону стараются подсунуть кто гривенничек, кто десять копеек. Это вам, видно, заведующая и насчитала девяносто в среднем. А еще выходные у нас по скользящему графику и праздничных дней совсем нет. Зато по праздникам двойная оплата.
-Рита, ты пересчитала?-спросила Анна, получая очередную расфальцованную пачку
-Нет, забыла,-новенькая посмотрела на Анну испуганными глазами.
-Вот, расфальцуй еще эти две пачки, а я буду расписывать по квартирам, иначе нам не управиться. Всю почту надо еще по мешкам расфасовать, вместе с письмами.
-Я бы хотела посмотреть, как вы это делаете,- робко вставила новенькая.
-Успеете еще. Я и завтра буду вас учить,-ответила Анна.
Про новенькую как-будто забыли.
-Я так сегодня еле поднялась на ноги,-вздохнула Валя Егорова, хмуря свои подведенные брови.-А как же будем работать с пяти?Ведь за ночь и отдохнуть не успеешь.При дется с почты тикать.А куда идти без специальности.Разве что в дворники.А ребенку что в школе сказать?Что мать у него старший подметайло?Засмеют ведь.Что скажешь, Родина?
-Если все убегут, кто же будет на почте работать?
Начнем пораньше, адресаты свою почту до работы получат, так ведь и нам к зарплате прибавят.Справимся…А как называлось, что вчера по телевизору показывали?-перевела Анна разговор на другое.-Как старичка-то обманули.Сказали, приснилось вам, дядюшка, все.
-Так и называется, "Дядюшкин сон".
- А закончилось все как?Женили его?-я до конца не досмотрела, уснула на диване.
-Где там женили.Обманули, еще и осрамили.Волосы с него накладные сорвали, усы.Не выдержал он, напоследок помер от удара.
Свет в комнате вдруг погас.Все задвигались.
-Вот не хватало еще!
-Не волнуйтесь, сейчас дадут,-подала голос Нина Ефремова.-Скоро будет свет дневной. Настоящий, а не искусственный человеческий.Свет божий.
Она стояла у окна, спиной к другим, и вся ее тщедушная фигурка выражала задумчивость.
Воцарилась тишина.Все застыли на своих местах.
-Ну что замечтались?-расмеялась Нина.
- Опять мне за бубликами бежать?Заказывайте, только поживее,-она натянула на себя рыжую плюшевую шубейку и быстро повязалась белым пуховым платком.
-Вам купить что-нибудь?-подошла она к новенькой.-Тут рядом булочная, только что свежий хлеб привезли.Если денег не захватили, завтра отдадите.
-Нет, спасибо, мне не надо.Я, знаете, никогда не ухожу из дома натощак и сегодня плотно позавтракала.
Нина скоро вернулась с витыми булками и маковыми бубликами, к ее приходу на маленькой круглой электроплитке закипел чайник, а комплектовщицы уже отмывыли в туалете закопченные типографской краской руки.
Комплектовщицы, за глаза именовавшие Нину Ефремову "рыжей паучихой", в такие минуты прощали ей то, что за лишнюю пятерку она по совместительству отмечала в табеле опоздания и делала это без всякого снисхождения.
И верили, что муж любит носить ее по вечерам из комнаты в комнату на руках, для потехи грозясь ребятишкам "закинуть мамку на шкаф".
Ее грубоватая,но добродушная предшественница Валя Егорова вылетела с должности табельщицы не без стараний Нины, любившей при случае пошептаться с заведующей.
Валя обычно в графике всем ставила положенное время прихода-6.30, рассудив, что так или иначе, все должны уложиться с комплектацией до приезда машины развозки-а не то тащи мешки по три или четыре пуда за километр на собственном горбу.
В конце концов заведующая отстранила Валю от табеля, выговорив ей на словах "за гнилой либерализм", и записывать рабочие часы была назначена Ефремова.
Сегодня она, затаившись в своей каморе, засекла с опозданием на пять минут Анну, о чем та уже и думать позабыла.Штрафами опоздания не облагались.
На фоне светлеющего неба все отчетливее проступали спутанные, точно нечесаные после сна волосы, ветки и веточки тонких тополей, затвердевали очертания громоздящихся друг за другом домов.
Наконец на улице рассвело, дуговые лампы фонарей погасли.
Рассчитав, что до прихода фургона доставки у нее есть не менее получаса, Анна решила заскочить в соседний коопторг, купить детям, если не будет очереди, черного, без косточек, изюма. Хотя время поджимало, по пути к коопторгу она привычно сделала крюк, обойдя стороной аккуратный, нарядный магазин "Продукты", пристроенный к первому этажу девятиэтажной башни, благодаря стеклянным стенам, изнутри уставленным вазонами-корзинками с цветущей оранжевой настурцией, напоминающий хрустальную шкатулочку. Шесть лет тому назад она стояла в этом магазине продавцом.
Приехав из деревни в город, Аня долго не могла привыкнуть к виду крупнопанельных домов и однажды не сдержала своего восхищения, когда вместе с подружкой возвращалась из училища "на квартиру",в съемную комнатушку частного бревенчатого дома.
-Ой, окна какие большущие, а стены против солнца блестят.Как в них люди, наверное, счастливо живут. Разве можно в таком доме быть несчастливым. В таком доме и умирать-то совестно.
-Глянько, Ванька, аероплан летить !Ох и деревня ты, Анька,- передразнила в ответ подружка, прожившая в городе уже целый год, успевшая заполучить в женихи курсантика и через несколько месяцев собиравшаяся стать офицершей.
-Стены блестят оттого, что в побелку стекольную крошку подмешивают. Для декоративности. А умирать и правда неудобно. Лестницы до того узкие, что гроб не вынести. Бывает, иной раз приходится с первого этажа покойников через окно вниз спускать. А ты говоришь,совестно,-окончательно развеселилась видавшая виды подружка.
Анна по-прежнему любовалась железобетонными пятиэтажными гигантами, их трехстворчатые окна по-прежнему казались ей огромными, но больше она ни с кем этими чувствами не делилась.
И новый магазин, куда ее, уже продавца со стажем, приняли на работу, тоже Анне очень нравился. Красота, чистота, белые кафельные стены, обилие света, огненные настурции, цветущие среди зимы.
Но работа оказалась нервной. То неприятности с покупателями, то недостача обнаружится, и тут уже начинается грызня между самими работниками прилавка. Больше всего жалоб от покупателей поступало на продавщицу кондитерского отдела Клавку, которая отличалась особой жадностью и наглостью. Попадаясь на обсчетах, она обычно ловко выворачивалась:
-Вы такая интеллигентная дама, как вам не стыдно скандал устраивать?-говорила она с видом оскорбленной невинности в начале конфликта. Если покупательница не сдавала своих позиций, Клавка переходила к угрозам.
-Мы тебя давно заметили, воровка. И где ты живешь, знаем.
Уходи лучше по добру- по здорову.-
Если же раскричавшуюся женщину поддерживали другие покупатели, Клавка сразу отдавала всю причитающуюся ей сдачу, как будто только что поняла свою ошибку в денежных расчетах.
В конце концов ее отстранили от должности продавщицы и перевели на прием стеклотары. Но и в приемном пункте продолжалось все то же самое. Клавка впускала к себе по одному, и говоря, что у нее кончились деньги, заставляла очередь подолгу ждать на улице. Потом бесцеремонно выставляла обсчитанную старуху, и, слушая, как возмущается за стеной очередь, швыряла в дверь для устрашения бракованными бутылками. Когда испуганная очередь замолкала, появлялась в дверях.
-Вы не вмешивайтесь, вы в таких случаях никогда не вмешивайтесь. Я эту старуху знаю. Она уже третий раз лишних денег просит. Буду я из-за десяти копеек связываться со старухами. Если мне нужно будет, я так вас обману, что вы и не заметите.
Общитанная возмущалась:
-Я этого не оставлю, я оскорбления не потерплю.
И уходила со словами:"Ну и подавись моими деньгами, я не обеднею, ты не разбогатеешь".
Клавка действительно не разбогатела. Не разбогатела, потому что запила. Стала выпивать с грузчиками и с мусорщиком, который привозил ей бутылки.
В тот декабрьский день, когда Анна по-новому распорядилась своей судьбой, с самого утра все были оживлены, наряжали синтетическую магазинную елку стеклянными шариками, золотой канителью и гирляндами разноцветных лампочек. Настроение у всех было
приподнятое, тем более, что в магазин по случаю праздника завезли хорошую бочковую селедку и копченую колбасу.
Время приближалось к обеду, а заведующая Марья Васильевна помалкивала, и про колбасу ничего не говорила. Перед самым обедом кто-то пришел от заведующей и принес поразившую всех весть, что колбасы не будет. Было нетрудно догадаться, что заведующая все уже раздала через черный ход своим "блатным". Такого в практике магазина еще не бывало, чтобы за свои же деньги продавцы не могли получить к празднику килограмм колбасы.
Наступило время перерыва. Покупателей выпроводили раньше на пятнадцать минут, но никто из продавцов никуда не ушел. Все ждали заведующую,которая явно не торопилась выйти к своему коллективу. Тогда к ней в кабинет снарядили послов и велели передать, что магазин после перерыва не откроют, пока не будет получено объяснений по поводу копченой колбасы.
-А чего мне с вами объясняться,-лениво произнесла Марья Васильевна, появляясь наконец в дверях подсобки, скользя поверх голов собравшихся безразличным взглядом сытой гадюки.-Я вам к Новому году мясом глотки заткну.
-Ах так. Тогда иди сама магазин открывай, покупателей обслуживай.
Перерыв уже пять минут как закончился, очередь за закрытой дверью все нарастала, в среде желающих попасть в магазин чувствовалась обычная для таких случаев нервозность, и наконец послышались первые удары крепкого мужского кулака , от которых дверь затряслась, заходила ходуном, задрожала.
Осаждающие магазин сверили время по ручным часам, и в дверь застучали сразу в несколько рук. Затем начался следующий этап. После короткого совещания человек пять-шесть активистов , напутствуемые очередью, отправились к служебному входу требовать ответа с заведующей.
-Давайте открывать,- не выдержала Анна,- люди не виноваты.
-Как бы не так. Пускай бегут к кобре. Они ей голову сорвут.
В это время в дверях подсобки появилась заведующая, нагруженная кульками из серой оберточной бумаги.
Вот вам.-
Она раздала кульки, всем по одному, и ни слова больше не говоря, выплыла из подсобки.
В кульках было мясо, которое, оказывается, тоже завезли в магазин.
Как быть дальше никто не знал.
-Да вы посмотрите, что она нам подложила!- развернул кто-то свой кулек.- Это же одни обрезки, а не мясо!
Вот что, давайте ей вернем все ее мясо назад.-
Продавцы по очереди заходили в кабинет заведующей и , не говоря ни слова, оставляли на ее столе сверток за свертком.
Бунт продолжался. Магазин в этот день для покупателей так и не открылся. К дверному стеклу прилепили обрывок бумаги с коряво написанным чернильным карандашом словом "Переучет" и толпа быстро разошлась.
В подсобке не утихали страсти.
Жаловаться надо!-
На что?-
Да она воровка!-
А ты докажи.-
-Чего еще нужно доказывать. Квартира кооперативная, мебель арабская, телевизор цветной, пианино белое гдэровское в спальню поставила, чтоб людям глаза не мозолить. Да еще три года мужика содержит неработающего. И все на восемьдесят рублей.
-Это не доказательства. А колбасу не для вас привезли, а чтобы людям продавать. Так что молчите и не пикайте.
На том и разошлись.
По дороге домой Анна завернула на почту.
На почте было оживленно и людно.
За столом, усыпанным порванными на клочки лотерейными билетами, Анна еще раз проверила свои два билета по вырезкам тиражей под стеклом -а вдруг ей выпал настоящий выигрыш-ковер или холодильник. Но все было правильно. Вздохнув, разорвала зря купленные билеты, оставив два выигрышных, заняла очередь к окошку и получила свои два рубля. Накупила поздравительных открыток с зайцами и заснеженными елочными ветками и уселась за стол писать новогодние поздравления родным в деревню.
Рядом с ней сидела маленькая старушка, она держала в дрожащих пальцах обгрызенную на конце деревянную ручку, очень низко, почти за перо, и нацеливалась заполнять бланк денежного перевода, но словно передумав, выпрямлялась, макала ручку в черную чернильницу, а затем опять чего-то выжидала.
-Дочка, напиши за меня,- обратилась она наконец к Анне, протягивая ей свой паспорт, - я малограмотная.
-Кислицына? -переспросила Анна,-Агафья Тимофеевна?
-Кислицына. Агафья Тимофеевна,- радостно затрясла головой старушка, словно удивляясь тому, что она и вправду зовется таким складным хорошим именем.
Заполняя бланк, Анна узнала, что сын прислал к празднику матери- старушке пятнадцать рублей, что живет она вместе с дочерью, которая четыре года назад стала бабушкой. И малыш зовет их баба молоденька и баба старенька.
Получив свои пятнадцать рубликов, старушка еще раз подошла к Анне и ласково попрощалась, пожелав здоровья ей и ее деткам.
И сразу отлегло у Анны от сердца, забылись все склоки и дрязги прошедшего дня. Она думала о том, как бы хорошо
было сидеть весь день на почте и помогать безграмотным старушкам писать письма, заполнять бланки и оказывать другие почтовые услуги.
На другой день она пришла на почту и спросила, не требуются ли им работники. Ей ответили, что требуются только почтальоны и направили через другой вход в отдел доставки.
Участок, который обслуживала Анна Родина, состоял из семи девяностоквартирных пятиэтажных домов, двухсотшестнадцатиквартирной и тридцатишестиквартирной девятиэтажек.
-Ваш автофургон не подъезжал еще,-сообщил, поздоровавшись, стоящий у подъезда знакомый старичок, вопросительно глядя ей в лицо красными слезящимися глазами.
-Вы зайдите в парадное, погрейтесь, батареи сегодня горячие как печка. Когда подъедет ваша машина, я вас позову.
Анну уже пробрало до костей в легкомысленно надетой модной капроновой курточке, зато щеки от мороза горели у нее как у молодой девки. Если бы ее увидел муж, то непременно сказал бы :"Ах ты моя Мадонна Морозовна!" Или что-нибудь в этом роде. Но куражиться на морозе ради красоты сейчас не имело никакого смысла,
она нырнула внутрь подъезда и устроилась в закутке у горячего радиатора, под лестницей, где стояла голубая коляска, заправленная голубым же байковым одеяльцем. В подъезде пахло разогревшейся на радиаторе краской и теплой пылью.
Анна вспомнила, что фамилия старичка Коган и что живет он на третьем этаже.
-Целыми днями я один и один,-сказал он ей однажды, когда она пришла выдавать ему пенсию.
-Вы живете один, дедушка?-
-Что вы, у меня есть жена,она заботится обо мне,чтобы я хорошо питался и был чистый. Она работает в газетном киоске, тут, неподалеку, а дома всегда занята по хозяйству и у нее никогда нет времени со мной поговорить. Вторая жена что приставная нога,- вздохнул Коган.- И привыкнуть можно со временем. И красиво можно эту ногу сделать. И отморозить эту ногу
невозможно, и болеть она не будет. Она не болит, вы понимаете?
Чудной старик. Стал рассказывать о своей матери, о том, какие вкусные блюда она готовила из лапши и пережаренной с луком гречневой каши.
-С тех пор как она умерла, тридцать семь лет назад, мне ее так не хватает. Говорят, что со временем привыкаешь, а я с каждым днем скучаю за ней все больше и больше.
Я вам покажу сейчас фото.-
Старик выдвинул маленький боковой ящик под овальным зеркалом в высокой спинке громоздкого дивана и вытащил потертый, застегнутый на бронзовые лапки бархатный с тиснением альбом.
Вот она.-
С наклеенной на картон пожелтевшей семейной фотокарточки смотрела сидящая, со сложенными на коленях руками, полная седоватая женщина с широким приветливым лицом, в черном закрытом платье, с висящим на груди медальоном-часами.
--Это моя мамаша . А мальчик внизу, вы его узнаете?-старик указал рукой на остатки своих жидких седых волос, сквозь которые просвечивал коричневый череп.
Да. Как же было его не узнать в кудрявом черноглазом мальчугане, показывающем в широкой улыбке два крупных передних, видно недавно поменявшихся лопатообразных зуба, с широким просветом между ними.
-Мама пела нам, детям, песенку про котенка и паровоз - на рельсах спит котенок, и паровоз упрашивает его уступить ему дорогу, изо всех сил гудит в свою трубу, а нахальный котенок и ухом не ведет. Вы не слышали такой песенки, товарищ почтальон?
-Это была удивительная женщина. Она никогда не унывала и не падала духом, даже в самые страшные минуты. Вы, может быть, слыхали о погромах, товарищ почтальон? Нет, конечно. Откуда вам было слыхать. Так вот, эта женщина, моя мать, спасла моего отца от топора погромщика.
Сначала погромщики пришли в дом моего дяди. Они выстрелили ему в живот. Мы слышали выстрел и крики его детей. Потом мы услышали, что они приближаются к нашему дому. Они выбили сапогами калитку, разделились на две части, и, пригибаясь под окнами, окружили весь дом. Мама с сестренками пряталась у наших соседей. Она вбежала в дом, когда погромщик стоял с топором, занесенным над головой моего отца. Отец уже
приготовился умереть. Мама бросилась к погромщику, схватилась обеими руками за топор, отклонила его в сторону и крикнула : "Опомнись, Христос с тобой!". Она стояла вплотную к погромщику и смотрела ему прямо в глаза. И он вдруг в страхе отпрянул от нее, осмотрел комнату мутными глазами, увидел нас с братом, дрожащих в углу, и забормотал сквозь зубы с досадой, даже обиженно, словно жалуясь: "Эх, в такую минуту Христа вспомнила…" Бросил топор и вышел, даже из вещей ничего не прихватил. Вот какая женщина была моя мать. Ее звали…-старик замолчал, словно к чему то прислушиваясь, и протянул многозначительно: -Клара.-Вдруг хитро улыбнулся и произнес писклявым голосом: "Тетя Клара! Тетя Клара!" - так ее звали мои двоюродные братья и сестры, ее племянники, и все дети на нашей улице,- "тетя Клара".
Старик говорил сбивчиво, взахлеб, размахивая руками, и взгляд его темных глаз был жутковатый, немного сумасшедший.
Анна слушала, и не то чтобы не понимала старика-смысл рассказанного был ясен, другое ускользало от нее, непонятны и неожиданны были интонации, паузы, жесты, улыбка, пробегавшая по губам старика в самом неожиданном месте, жалкая и удивленная. Она испытывала то же чувство, что и при просмотре дублированного фильма, когда замечаешь, что движение губ не соответствует прозвучавшему слову и невольно задумываешься о том, что слово, произнесенное губами артиста, даже отдаленно не было похоже по
звучанию на только что услышанное, так что невозможно представить себе, какое оно было, это слово, и начинает казаться, что и смысл тоже не совсем тот.
В другой раз, проходя мимо двери Когановской квартиры, она слышала, как старик пел на чужом гортанном языке, пел то спокойно, бормотал что-то себе под нос, то вдруг
голос его неожиданно взлетал вверх и звучал тонко-тонко, крикливо - вот-вот оборвется, и опять низко - так, словно старик мотал головой или раскачивался из стороны в сторону. Анна догадалась, что старик молится.
Однажды Анна, чтобы скоротать время, пошла на дневной сеанс в кино. Она купила стаканчик мороженого и ожидала конца предыдущего сеанса, рассматривая большие цветные фотографии, висевшие в фойе кинотеатра. Сквозь затянутую синей бархатной портьерой дверь зрительного зала до фойе доносились почти непрерывные крики, хохот и завывания.
-А что фильм хороший?-подалась вперед девчонка с заварным пирожным в руках, когда через фойе потянулась жидкая струйка зрителей, только что просмотревших фильм.
-Просто чудо!- саркастически фыркнула дама пенсионного возраста в меховой шляпе.
-Хороший, хороший,- насмешливо подхватил идущий следом за ней долговязый парень в старомодном пальто с облезлым воротником и такой же облезлой шапке, гоготнул,- пускай тоже посмотрят, что же нам одним страдать.- Очень хороший фильм, идите и даже не сомневайтесь.
Вероятно, на улице подобная рекомендация многих заставила бы подумать лишний раз, прежде чем выложить полполтинника за билет, но деваться было уже некуда, билеты куплены, корешки оторваны контролером, к тому же на улице стоял сорокаградусный мороз, а в фойе было тепло и уютно - развесистая пальма отражалась в настенных зеркалах, буфетчица торговала фруктовыми соками, пирожными, конфетами, мясными слоеными пирожками, можно было, стоя за высоким, по грудь, мраморным столиком на трубчатых алюминиевых ножках, выпить стакан черного дымящегося
кофе. Так не уходить же вот так, сходу, бросив деньги на ветер.
Начало фильма оказалось интересным.
Подножье старого полуразрушенного храма, проливной дождь, спасающиеся в храме от дождя бродяги говорят о страшном разбойнике и совершенных им убийствах.
Разбойник, бродячий самурай, убийство из-за женщины- все обещало захватывающее продолжение.
Один из прячущихся от дождя оборванцев начинает рассказывать о том, как однажды утром он обнаружил труп в бамбуковой роще.
Лесоруб с закинутым на плечо топором продирается сквозь заросли, лесоруб идет по лесу и поет, но слишком долго он идет и поет, так что в кинозале уже раздаются нетерпеливые возгласы и отдельные смешки. А лесоруб, как назло, все идет и идет по роще, и словно бы хитро прислушивается к нарастающему в темном кинозале бурному веселью, так что к месту убийства он является в тот момент, когда весь зал уже покатывается от смеха, вызванного его продолжительной ходьбой.
Женщина, которую герои фильма называют прекрасной, совсем не прекрасна, у нее опухшее лицо с похожими на щелки глазами, вместо бровей над глазами поставлены торчком смешные черные червячки.
Само убийство было показано со всеми подробностями. Зрители, естественно, притихли. Когда же они как следует наволновались и напереживались, оказалось, что все происходило совершенно не так, как им только что показали.
И убийство показывают еще три или четыре раза, каждый раз по-другому.
Теперь было непонятно, кто кого убил, и сколько вообще было убийств. Дело все больше и больше запутывалось, так что под конец на суде в качестве свидетеля выступил сам труп. Да еще если бы сам, а то за него кричала мужским
голосом и бесновалась старая знахарка, в тело которой вселилась душа мертвеца.
-Пап, а пап, а как все было на самом деле? Пап, а кто из них наш, кто русский?-приставал к отцу неизвестно как попавший на фильм с предупреждением "Дети до шестнадцати лет не допускаются"- мальчишка лет десяти.
-Какие еще тебе русские, какие, к черту наши,- мрачно усмехнулся отец, сидевший по соседству с Анной.
В следующую минуту он, словно от щекотки, прыснул со смеху, при этом безуспешно хмуря брови в попытке сохранить солидность.
Анна возмутилась, не понимая, как можно потешаться над несчастьем. Но вдруг с ужасом почувствовала, что смех разбирает и ее, не в силах удержаться, она засмеялась вместе со всеми. Смех возникал в одном углу, пробегал по рядам и взрывался в другом углу.
-Тише! Успокойтесь, - четко и раздельно произнес вдруг женский голос.
Темный зал сразу же послушно притих и лишь в задних рядах, там где смеялись особенно громко, обиженно заскрипели стулья.
Анна обернулась и увидела в соседнем ряду недалеко от себя одиноко сидящую женщину в бархатном, низко надвинутом на лоб пятнистом берете и в темном пальто с небольшим светлым расстегнутым воротником. Ее лицо в полутьме зала показалось Анне очень красивым, глаза блестели и были явно заплаканы.
-Так это же муть страшная,- раздался из темноты молодой мужской голос.
Нет,-помолчав, ответила женщина в берете.-
Почему?-спросил все тот же мужской голос.-
-Это хороший фильм. Один из лучших фильмов двадцатого века,- ответила через весь зал женщина, -это фильм про человеческую боль. А над болью не смеются.
Женщина говорила тоном не терпящим возражений, ее голос чуть-чуть звенел.
-В фильмах не только драки интересны. Интересна игра актеров, их жесты, глаза, лица.
До конца фильма в зале больше не послышалось ни единого смешка.
После сеанса женщина в темно-синем пальто и берете одна из первых протиснулась к выходу и, очутившись на улице, долгим взглядом обвела заиндевелые крыши старых домов в тупичке, куда выходил кинотеатр, их прозрачно светящиеся в сумерках окна с лепными затейливыми карнизами, белые ветки деревьев.
Анна видела, как, не смешиваясь с предвечерней оживленной толпой, она быстро шла по улице и скрылась, свернув на перекрестке у светофора, в узком заснеженном переулке.
-Едут,- открывая дверь подъезда, торжественно сообщил старик.
Вот и Айша в своем косматом белом малахае, в аккуратных, на кожаной шнуровке бурках, широким бесстрастным лицом напоминающая восточного божка, уже вышла из пикапа и выгрузила на скамейку мешок с корреспонденцией, на котором крупно выведена цифра семь.
-Что, барышня, замерзла? А я с сейфами сегодня намучилась. Не отпираются ни в какую по случаю мороза.
-Пришлось скважины разогревать изнутри зажженными спичками. Ну, Анна, принимай свое добро!- и Айша заняла место рядом с водителем.
На почте никто точно не знал, сколько Айше лет. Она принадлежала к тем женщинам, которые никогда не перестают следить за собой- глаза подведены, брови подщипаны, на ноготках маникюр, в ушах сережки. А сама она маленькая, ладная, очень проворная. Говорят, еще несколько лет назад ей не давали проходу двадцатипятилетние парни, ровесники ее сыновей, которые называют мать не иначе как по имени-Айша. Наверное, так принято в той среде, где родилась и выросла эта женщина. Ее мать, отец, дедушки и бабушки, дядья и тетки, а по преданию, и прадеды и прабабки, были цирковыми
артистами. Шести лет от роду она сама уже выходила на арену с увеличенными тушью глазами, в газовой юбочке, в блестящем лифе и в шапочке с пером,- ассистировала братьям-акробатам.
Маленькая Айша жалела танцующих на задних лапках собачек, лишенных естественных собачьих радостей, ставшего жертвой закулисных интриг говорящего попугая, которому ткнули в нос горящую цигарку, затурканного аллигатора и одурманенных наркотиками удавов.
В десять лет она решила порвать с цирком.
Братья говорили, что ее испортила подружка.
У десятилетней Айши была семнадцатилетняя подруга. Тамара была подвеской-сидела на плече мускулистого велосипедиста, своего мужа, который крутил педали то ногами, то руками, то задом наперед, то вниз головой,-и на пару с другой девушкой кувыркалась над ним в воздухе. Муж пил, гулял , бил ее в припадках ревности, а потом бурно раскаивался в содеянном. Слушая подругу, Айша решила во что бы то ни стало переменить свою жизнь.
С тринадцати лет ей приходилось проводить на тренаже по восемь-девять часов в день без перерыва, под руководством старшего брата, поучавшего ее с помощью треххвостой плетки, сплетенной из жестких полосок бычьей кожи.
После одной из таких репетиций, когда брат сильно, причем незаслуженно, ее избил, Айша решила выйти замуж за кого угодно, даже за первого встречного, но распроститься с цирком навсегда. Такой случай представился, когда ей едва исполнилось восемнадцать лет.
Несмотря на угрозы братьев, которые лишались в ее лице хорошо обученной партнерши, она вышла замуж.
-Когда он вышвырнет тебя на улицу,-напутствовал ее в новую жизнь старший брат, -приползешь к нам на четвереньках, но это будет напрасно, мы посмеемся над тобой, но не возьмем тебя даже убирать клетки.
Айша стала женой, хозяйкой большой, по ее понятиям, собственной квартиры. Терпения ей было не занимать, и она прилежно училась всему тому, что обычная женщина знает и умеет с самого детства. Айша дала себе слово быть хорошей женой своего вечно занятого мужа, который спас ее от братниих побоев, постепенно постигала науку создавать уют и удобства, при этом стараясь быть как можно менее заметной.
Когда ее муж, партийный работник из рабочих-выдвиженцев, закончил вечерний институт и получил новый высокий пост, их и без того прохладные отношения совсем разладились.
Она ждала ребенка, целыми днями шила приданое, вязала чепчики и пинеточки, и однажды решилась спросить мужа, почему он ею недоволен.
-Мне с тобой скучно,-сухо ответил он,-ничего ты не знаешь, едва умеешь читать и писать, с тобой не о чем поговорить.
Ровно через неделю она покинула его дом, поступила уборщицей на табачную фабрику, получила койку в общежитии, и, когда он приехал за ней в роддом, попросила выпустить ее через запасной вход.
Через год она вышла замуж за другого, родила еще двоих сыновей и прожила со вторым мужем в любви и согласии всю жизнь,- вплоть до самой его смерти, случившейся несколько лет назад.
Несмотря на протесты сыновей, устроилась работать на почту и мечтает о том, чтобы ее младший сын, которому уже почти тридцать лет, наконец-то женился.
"Вот встречу такую же честную и красивую женщину как ты, Айша, сразу женюсь",- обещает ей сын.
Пятиэтажный дом номер семь, казавшийся несколько минут тому назад совершенно безлюдным, на самом деле приглядывался, прислушивался своими окнами ко всему, что происходило на улице. У подъездов на скамейках появились старики и старушки -дом отреагировал на появление почтальона.
Старики в этих домах- все ее добрые знакомые, ждут-не дождутся своего почтальона с пузатой сумкой, как утренней звезды или доброго ангела: а вдруг запустит однажды
бабуля руку в почтовый ящик и найдет что-то нежданно-негаданное, вроде всемогущей щуки, которую выловил в проруби Иванушка своим дырявым ведром.
Ожидая, пока Анна разложит в подъездах по их почтовым ящикам письма и газеты, они с увлечением говорили о своих болезнях, сердитых невестках, притесняемых ими сыновьях, забавных внуках, последних скандалах и гулянках в соседних квартирах.
Следующий дом был кооперативный, построен исполкомом специально для тех, кто в свое время уезжал по вербовке работать на север, а потом пожелал вернуться в родной город. Дом заселен совсем недавно, но у подъездов уже разбиты газоны с источающими в летние вечера волны дурманящего ванильного аромата ночными фиалками, посажены тонкие тополя, поставлены и покрашены скамейки, сооружен турник, расчищена и посыпана песком детская площадка. В этом доме много пенсионеров, жильцы выписывают газету "Труд", журналы "Здоровье","Крокодил" и "Работница", держат комнатных собак и кошек различных пород.
У одной старушки из кооперативки на днях пропал кот, хозяйка скучала за ним и спрашивала Анну, не встречался ли ей по дороге загулявший серенький Васька. Анна, как и обещала, расспросила про кота у своих подопечных в других домах и
держала в голове полезный совет от знающих людей-по возвращении показать гуляке- коту зеркало, тогда он непременно вернется домой из любых странствий,-но уже несколько дней неутешной старушки не было видно на лавочке у дома.
В подъездах пахло свежим непросохшим лаком, картошкой, тушеной с луком и мясом, вымытыми полами, -в последнем из них сверху до Анны донеслась мелодия веселой "полечки".
Старуха Логинова не упускала случая похвастаться своей внучкой- двенадцатилетняя Аллочка училась в музыкальной школе и даже выступала в концерте по телевизору, но ни с того ни с сего отказалась заниматься музыкой. Был созван семейный совет, на котором старшая сестра матери настаивала, что надо оставить замученного ребенка в покое, во избежание болезни. Мать, жалея деньги и время, затраченные на обучение, утверждала, что музыка-судьба ее дочери, а если и не судьба, то все равно "красиво, когда девочка играет на пианино в праздники"-"Так ради того, чтобы девочка развлекала пьяную компанию, ты готова ее погубить?!"-парировала тетка. И мать отступилась. А Аллочка через две недели сама к инструменту подошла и стала наигрывать какую-то мелодию. Выходит, правда, судьба,-умилялась ее бабушка.
-Письмо в шестидесятую квартиру,-у подъезда девятиэтажки Анне заступила дорогу толстая большеглазая старуха с широким носом.
Вам пишут, бабушка.-
-Нету? Не может быть,-старуха выставила вперед указательный палец с черным побитым ногтем, указывая на уже заметно похудевшую кургузую пачку с письмами в руках у почтальона,-ты посмотри еще раз, я уже четыре месяца жду письма.
Вот еще одна старая ссутулившаяся женщина молча встала у нее на пути, прямо на улице, смотрит ей в глаза, стыдится уже спрашивать.
Анна вообще человек не злой, но таких сыновьев и дочек, что забывают писать своим старым матерям, она, по ее собственному выражению, сажала бы на пятнадцать суток. Любой человек может оступиться, наделать поправимых и непоправимых бед, причинить вред себе и другим,-но худшей, чем эта, подлости не придумаешь, когда сын или дочь ленятся или забывают чиркнуть пару слов, заклеить в пятикопеечный конверт и опустить в почтовый ящик по дороге в магазин или на работу, чтобы успокоить старое материнское сердце. Ведь умрет старуха, долго ли, когда и молодые то и дело умирают,- как же
потом сыну или дочери на свете жить с такой тяжелой душой. И где совесть у людей, живут себе спокойно и думать не думают, что мать-старуха где-то за почтальоном бегает да за полы его хватает. Ей-богу, ведь хуже фашистов.
-Пенсию сегодня будешь давать, дочка?-донесся до Анны ласковый старушечий голосок.
Думая, что Анна не расслышала, старушка прокричала свой вопрос еще раз. Анна с непроницаемым лицом молча прошла мимо болтливой старухи. В дневные часы в подъездах не менее безлюдно, чем в глухом лесу, и совсем не обязательно всей улице знать, что в сумке почтальона может находиться пенсия для стариков из девяти многоэтажек.
Однажды в 64-м почтовом отделении обсуждалась газетная статья о том, как на девушку-почтальона в подъезде набросился парень с ножом. Девушка не растерялась, а наоборот, сумела вырвать у злоумышленника нож и сама нанесла ему ранение, оказавшееся смертельным. Заведующая зачитала им на собрании приказ по министерству: девушка-почтальон получила благодарность за то, что с риском для жизни спасла государственные деньги, и путевку в санаторий для восстановления здоровья.
В сортировочной и в оперативном зале было много разговоров на эту тему, и почтальоны пришли к выводу, что парень испугался, увидев кровь,-иначе раненая девушка не смогла бы выхватить нож и нанести ему удар. Но было и другое мнение- почтальонше, дескать, злость прибавила сил, ведь в случае ограбления ей пришлось бы выплачивать старикам пенсии из своей нищенской зарплаты.
Вторая девятиэтажка встретила Анну смешанным запахом дезинфекции, камфары и резины. На первом этаже уже два года тяжело болеет молодая женщина, к ней каждый день наведывается медсестра, приносит кислородные подушки, делает уколы и перевязки.
Анна ловко совершала свой посев, опуская газеты и письма в железные кармашки почтовых ящиков, закрепленных в несколько рядов на стене между первым и вторым этажом. Она испытывала почти то же самое чувство, что и в своем огороде, когда забрасывала в ямку маленькую картофелину или лук-сеянец.
Снизу протяжно гудела пружина приоткрывшейся входной двери. В самом подъезде было тихо, пустынно. Настолько тихо, что Анне казалось, будто площадки верхних этажей перегибаются и смотрят на нее сверху в просветы между перилами.
Отворилась со стоном дверь на третьем или четвертом этаже, но ухающего звука,с которым дверь наглухо захлопывается не последовало, и послышались
шаркающие шаги, спускающиеся вниз по лестнице. Анна старательно заталкивала, в соответствии с инструкцией, газеты вглубь ящиков, чтобы их нельзя было достать без ключа, и прислушиваясь, чувствовала, что приближающиеся шаги связаны с ее приходом.
По лестнице спускалась полная невысокая девушка, кутающаяся в цветастый халатик. Голова ее была низко перевязана косынкой, под которой бугрились крупные бигуди, на ногах были потертые шлепанцы.
-Здравствуйте,-вежливо поздоровалась девушка и принялась открывать черный замочек почтового ящика, вытащила газеты, повертела их в руках и заглянула еще раз, для верности, в потемневшие дырочки.
В течение полугода эта девушка получала почти каждый день письма от военнослужащего, но затем поток писем стал оскудевать, пока не иссяк окончательно.
-Ах, возьмите,- девушка с разочарованным видом вынула из кармана и протянула Анне вскрытый конверт,- это письмо попало ко мне случайно.
Анна не глядя сунула конверт в почтовую сумку.
Содержание письма было ей хорошо известно, она даже могла бы пересказать его наизусть.
"Здравствуй, незнакомая девушка!
C большим приветом к тебе Николай.
Скоро уже кончается срок моего заключения.
За время своего заключения многое я понял что жил не так как другие живут, для себя чтобы все в квартире было как у людей а также одеться.
Начальство наше меня хвалит что работаю я хорошо, даю по две смены в день.
Очень много я думал за время своего заключения.
Вот пишу я тебе это письмо а на душе у меня такая неспокойная грусть что даже действует на нервную систему. Пишу а самому плакать хочется.
А еще вчера показывали нам фильм про наших доблестных пограничников и водили в баню.
С нетерпением жду от тебя ответа, как соловей лета.
Твой Николай".
Не кто иной как сама Анна уже несколько раз вкладывала это письмо в чистый конверт, надписывала новый адрес, с тем чтобы "посеять" его в очередной почтовый ящик,-но посев пока не принимался…
Отойдя шагов двадцать от "огазеченного" дома, почтальонша невольно оглянулась на свой участок. Ей показалось, что обслуженные ею дома даже внешне выглядят несколько иначе, чем те, в которых она еще не побывала.