Волкова не спала всю ночь – мопсёнок ворочался, бродил по кровати, укладывался то в ногах, то прямо Волковой на голову, зарывался в одеяло, потом выбирался наружу, спрыгивал на пол и какал. Жидким вонючим поносом. А потом его рвало.
В одиннадцать его натужно вырвало плотной колбасой из вечерней овсянки с вареным мясом. В полдвенадцатого – печеной курицей, самой диетической ее частью – постной грудинкой. Курицу Волкова подала мопсёнку в обед, у нее было окно в расписании, так что получилось забежать домой. Курицу он обожал.
В двенадцать мопсик изошелся пенистой желчью, забурчал животом и, виновато глядя на Волкову, сделал большую лужу жидких какашек. Стало ясно, что дело тут не в банальном щенячьем обжорстве, и Волкова насторожилась.
Далее клиническая картина потеряла исходное разнообразие. Каждые полчаса мопсик удручал Волкову большой и зловонной коричневой лужей и еще маленькой лужицей янтарной рвоты. Волкова обострилась лицом, щенок видимо похудел. Она гладила его по голове, заглядывала в больные виноватые глазки. Мопсёнок ластился и снова спрыгивал на пол. Тряпка, совочек, жидкость для посуды… Около четырех она попыталась дать ему половинку нифуроксазида, но мопсик яростно выблевал лекарство. Еще хуже ему стало после энтерос-геля. К пяти Волкова собралась с мыслями и таки вкатала больному кубик но-шпы, в надежде хотя бы унять силу спазмов. До шести она соображала, уколоть ли ему церукал, но память вывешивала перед глазами длинные свитки инструкций к медикаментам, и вконец ошалевшая Волкова заблудилась в целесообразности и противопоказаниях. Токсико-инфекция, спазм желчных путей, кишечная непроходимость, аппендицит (где-то она читала, что у собак нет аппендикса), грозная неведомая чумка (черт знает, как она там проявляется!), гепатит и прочие ужасы толпились у Волковой в голове, топали и разговаривали друг с другом. Волкова в беседе не участвовала, только слушала загробные голоса и холодела от ужаса. Ветклиника работала с девяти.
К девяти у Волковой были другие дела. Разорваться между шестой группой пятого курса, что припрется на дифзачет по психиатрии, и больным мопсёнком было нереально. Она закурила и вышла на балкон. Вялый щенок подполз к стеклянной двери и уткнулся в нее носом. Волкова отвернулась и постаралась взять себя в руки. Докурила, вернулась в комнату, погладила больного и выудила из кармана халата мобильный – позвонить домработнице.
- Алла, доброе утро. Алла, помогитете мне, пожалуйста. Я знаю, что вы должны быть у меня завтра, но…
- Инна Евгеньевна, да, конечно…
В полдевятого Волкова передала взъерошенной пухленькой Аллочке деньги, ключи, переноску для собак, теплое одеяльце для младенцев (зима, холодно), адрес ветклиники, собачью медицинскую книжку и расплакалась.
- У меня больше никого нет, - сказала она домработнице. И вышла. У студентов пятого курса, блять, дифзачет. В девять.
В машине она пригрелась и успокоилась. В конце концов, все в ее руках, думала Волкова, привычно перестраиваясь и обгоняя хромые маршрутки. Она опытный врач, психиатр, кому, как не ей, положено владеть ситуацией, какой бы та ни была. Да и собака в добрых руках, все будет хорошо. Все будет хорошо.
Шестую группу Волкова не любила. Почти все – дети профессуры, которым плевать на знания, на честь, на имя. На нее, Волкову, им тоже было плевать. Волкова их тихо презирала. Как-то на практическом занятии она направила их собирать анамнез новой пациентки. Ту как раз недавно отвязали, так что она могла выходить в коридор, правда, под присмотром. Эти дебилы с раскрытыми ртами слушали ее бредни. Как она, например, войдя в столовую отделения, увидала вдруг струящийся с потолка желтый свет. Сияние, можно сказать. И услышала божественные голоса. Они вцепились в ее слуховые галлюцинации, придурки. Их хватило только на то, чтобы запомнить, что слуховые галлюцинации – гораздо более печальный прогностический симптом в клинике шизофрении. Более глубокое поражение мозга. Ну и прибежали, радостные, с диагнозом. Шизофрения, мол, вот мы какие тут грамотные у вас, цены нам нет. Волкова выслушала их тогда, причем каждого, обоснование спросила, предполагаемую тактику лечения. А потом медленно, издевательски объяснила, что у больной – алкогольный делирий. Белая горячка, стало быть. И что никому из них в голову не пришло спросить у пациентки, сколько и как давно она пьет. Внимательные, стало быть, наши будущие врачи, свет и гордость нашего общества, элита нации. Вкатала по двойке. Прониклась презрением.
Студенты вытянули билеты и стали писать. Волкова стояла у окна и наблюдала. Списать им она не даст.
Мопсёнок появился у нее случайно. Как незапланированный ребенок, от которого и горя, и радости – всего поровну. И от этого жизнь кажется острее. Ощутимей. Она ярче пахнет, у нее горьковатый вкус. И сладкий, истомный такой сон, из которого не хочется выныривать. Потому что реальность никогда не сравнится с теми снами, которые навевал мопсик, лежащий у нее на голове.
Его привез Сережка. Вытащил из-за пазухи дрожащее пузатое тельце, опустил на пол. Толстые ножки с черными коготками разъехались на гладкой плитке под весом тугого животика. Мопсёнок посмотрел виновато черными человеческими глазами и сделал лужу. И Волкова влюбилась.
Сережку она больше не видела. Потом уже, лежа без сна и охраняя детский сон собачьего ребенка, она позволила себе понять, что это был такой прощальный подарок. Такая замена, подмена одной любви – любовью другой, - наверное, именно такое гениальное вИдение было у ее любовника. Только пару месяцев спустя она разрешила себе назвать его бывшим. Разрешила, уже зная, что боль не разорвет ей живот. А до этого – не разрешала. До этого – ждала, надеялась. Ну как все нормальные одинокие дуры, что позволили себе последнюю (в этом Волкова уже точно была уверена) испепеляющую страсть.
Боль уже не разрывала. Сережка просто жил внутри и очень болел. Так, хронически. Как опухоль, которой не хватает сил на развитие, которая просто жмет, давит, но не растет. Волкова знала, что бывает и такой рак. У стариков. Когда нет уже тех жизненных сил, которые убивают сами. Остается жить и терпеть.
Мопсик ничего не знал о Сережке. Мало того, он ничего не хотел знать о том, что Волкова - доцент знаменитой кафедры, что у нее куча регалий, святая репутация, целый ворох обязанностей, авторитет и всякое такое прочее, что накапливается за плечами человека, посвятившего себя служению людям. Также мопсик не знал о психоанализе, о групповой психотерапии, о гештальт-направлении, символдраме и прочих инструментах, призванных облегчать человеческую участь. Волкова назвала его Никасом. Конечно, у нее не было картин Сафронова, и аж никак черномордая зверушка не напоминала холеного покорителя дамских сердец, но просто «Никас» - звучало. И черт с тем, что могли бы подумать другие.
Волкова научилась выслеживать его лужи, пока он не привык писать на улице. И отследила, овсянка какой фирмы вызывает у Никаса наибольший восторг. Еще она думала нанять ему инструктора, - тогда мопсик получился бы обученным и очень солидным. Но инструктор забыл приехать на первое же оговоренное занятие, и Волкова разочаровалась в самой идее. Ну чему может научить собаку человек, сам не приученный выполнять команды?
Никас спал с ней в одной постели, в обнимку, и сначала Волкова стеснялась этого обстоятельства. Пока не вычитала где-то, что китайцы специально вывели мопсов для обогрева в постели их китайского императора. Генетический продукт, оказывается, этот сон у нее на голове. И нет смысла переть против законов наследования. Тем более, что… Что ей нравилось спать с собакой. И не нравилось спать одной. Наверное, поэтому Сережка и принял решение с ней расстаться. По закону ему полагалось спать с женой. А женой его была, к сожалению, не Волкова.
В кармане заворочался мобильный. Волкова посмотрела на номер – звонили из ее отделения.
- Инна Евгеньевна, мы опять звонили сыну Ильиной, но он говорит, что приехать не может, у него там на работе что-то, обещает к вечеру только.
- Сволочь, - процедила, - что, хуже ей?
- Вызвали реаниматолога, но переводить ее они не хотят, - смысла?
- Да, смысла нет. Я приду сейчас, минут двадцать, у меня студенты.
Нажала отбой. Провела взглядом по аудитории.
- Новикова, положите на стол ваши записи и покиньте аудиторию!
-Инна Евгеньевна, я не списываю!
- Новикова, положите ваши записи на стол.
- Инна Евгеньевна! – дородная Новикова ухмыляется влажной помадой, вытянутые белые волосы разложены на спине, красные гелевые ногти вцепились в ручку.
- Ваш зачет отменяется на сегодня. Давайте зачетку.
Встает, бросает синюю книжицу через стол. В глазах ненависть и обещание крупного разговора с деканом. Плевать. Пошла нахрен, дрянь…
- Вам неуд. Остальные - сдавайте ответы, результат на следующем занятии.
Собираются торопливо, кто-то что-то еще дописывает. Быстрее, быстрее… Ильина сейчас умрет, господи, как это все не по-человечески…
- Ну как, что она?
Прозрачная старушка лежит в серой постели. Остальные вышли, как раз время обеда. Ну, это к лучшему…
- Ну что она… умирает, видите…
Взгляд блуждающий, дыхание… Где оно, это дыхание?..
- Игорек приехал? – шепчет.
- Едет, едет ваш Игорек, все будет хорошо, не нервничайте, сейчас вам станет полегче, - это медсестра, бедная девочка, с ночи колбасится с несчастной бабкой, синие круги вокруг глаз…
- Не успею я… повидать… Деточка, ты скажи ему…
- Что сказать, Надежда Степановна?
- Скажи ему… что все я оставила ему… Максимчик и Настенька пусть помнят бабушку…
- Скажем, Надежда Степановна, скажем…
Волкова устала врать. И что она может наврать умирающей старушке, - умирающей в полном уме? Какая же дрянь этот сынок…
Волкова присаживается на край постели и берет невесомую кисть в свои ладони. Сынок сбагрил мать в психушку. Диагноз – маразм. Старческий. А она помнит его, умирая. Кто вспомнит о тебе, Игорек, или как тебя там? Максимчик и Настенька? Волкова очень надеется, что Настенька сдаст папашу в эту же клинику лет так через тридцать. А у Максимчика будет очень важное совещание.
Звонок. Алла. Волкова мягко укладывает прозрачную руку на постель.
- Я приду сейчас. Вы подождете меня, Надежда Степановна? Подождите, я быстро!
Вылетает в коридор.
- Да, Алла! Ну что там?!
- Инна Евгеньевна, мы сейчас у врача, я все ему рассказала, Никас здесь, его рвет, ему сделали три укола…
- Так что с ним? Аллочка, дай трубочку врачу, пожалуйста!
- Алло.
- Да, доктор, здравствуйте! Ну что там? Что вы думаете?
- Понимаете, клиника токсико-инфекции очень напоминает вначале кишечную непроходимость… Что он у вас ел?
Волкова перечисляет овсянку, курицу, утренний творожок… И тут ее пробивает догадка.
- Доктор… Он залез в мусорный кулёк…
- Что там было?
- Господи, я не помню… Шкурки от селедки, может, остатки колбасы… я не помню!!!
- Успокойтесь, не надо так кричать. Смотрите, я уколол ему но-шпу, чтобы снять спазм, формазин, это ветеринарный антибиотик…
- Я знаю, я врач, не надо объяснять…
- Ага, тем лучше. Смотрите, я сделал еще витамин В12, это хорошо помогает при кишечной непроходимости, и тиотриазолин, для уменьшения интоксикации и улучшения функции печени.
- Я понимаю…
- Так вот. Как давно вы его кормили?
- Вечером, в семь.
- Сейчас его можно покормить. Сварите ему жидкую овсянку, ему нужно теплое, обволакивающее питание. Если он вырвет до обеда – надо сделать рентген. Потому что если это непроходимость, то препятствие будет мешать пище проходить дальше по кишечнику и он вырвет. Если же он покакает – возможно, он просто отравился или переел. Тогда – диета, формазин несколько дней, В12 и тиотриазолин, я напишу.
- А где делать рентген? У вас есть?
- Да, если что, вы мне позвоните, я вызову рентгенолога, и будем уже решать. Я напишу вам свой телефон.
- Да, спасибо, доктор… Спасибо…
- Не за что. Следите за ним. У вас хороший пес.
- Подождите. А если непроходимость – то что?
- Тогда нужна будет операция.
- Понятно. Спасибо вам… спасибо…
Нажала отбой. Оказалось, что рядом стоит медсестра.
- Что?
- Всё.
- Всё? Умерла?
- Умерла, Инна Евгеньевна. Сын так и не приехал.
- Сука. Ну, оформляем. Что сделаешь…
До вечера крутилась в отделении. Ильину отправила в ПАО. Потом приехал ее сын. Лощеный, сука. Делает встревоженное лицо. Не стала с ним общаться, сказала, документы будут завтра, а сейчас ее смена закончилась.
Позвонила Алле. Алла пропустила еще одну работу, другая клиентка осталась без уборки. Волкова обещала компенсировать потери. Никас поел теплой жидкой овсянки и снова вырвал. Позвонила ветеринару, хоть время обеда давно прошло. Сто процентов, что ветеринарка уже не работает. Вет взял трубку сразу, выслушал. Обещал приехать и привезти рентгенолога. Прыгнула в машину и полетела домой.
Дом встретил запахом борща с чесноком, маринованной по-вологодски капусты, котлет… Стерильной чистотой.
- Я не могла сидеть без дела, Инна Евгеньевна, - оправдывается Алла.
Обняла ее за плечи, заплакала.
- Как маленький?
Прошла в комнату. Мопсик лежит в постели, на подушке. Огромные глазищи по-человечески скорбят. Осунувшаяся мордочка. Погладила.
- Он пил?
- Нет, он только поел и снова стал рвать.
- А понос есть?
- Не было. Наверное, ему уже и какать нечем, бедняге…
Опять уложили в переноску одеяльце, умостили мопсёнка. Сели в машину, поехали.
Ветеринары приехали чуть позже. Пока открыли клинику, включили свет, Волкова изошлась.
- Укладывайте его, придерживаете.
Что придерживать – мопсик даже не сопротивлялся…
Через минут десять вынесли снимок.
На фоне брюшной полости, с её вздутым кишечником, с уровнями жидкости и воздуха, такими же, как у людей (Волкова удивилась) – яркая белая двойная петелька.
- Это металл, - сказал вет, - что было у вас в мусоре?
Волкова смотрела на снимок, не соображая, шевеля губами.
- Я знаю, что это.
- ?
- Это застежка от батона колбасы. Полоска гибкого металла. Я срезала ее с хвостиком колбасы и куском полиэтилена…
- Да. Очень похоже. Нужно оперировать.
- Когда?
- Где-то через час можно. Я должен вызвать сестру.
Волкова подумала.
- Нам здесь ждать?
- Можно здесь.
- А можно я подъеду через час – минут сорок? Мне дома надо кое-что сделать.
- Можно и так. Вы его, главное, не беспокойте сильно.
- Не буду.
Вышли, сели в машину. Алла сзади, Никас у нее на коленях. Не плачет, не скулит – смотрит. Черные блестящие глаза. Человеческие. Как у Сережки.
- Алла, я тебя отвезу.
- Инна Евгеньевна, не надо, я буду с вами!
- Аллочка, я справлюсь. Спасибо тебе огромное. Ты мне очень помогла… Ты же знаешь – у меня, кроме него, больше никого нет…
Довезла до Черемушек, высадила Аллу. Уверила, что справится. Выдала Алле потерянную прибыль.
Вернулась домой.
Никаса устроила на подушку. Села рядом, погладила. Осторожно прикоснулась ко вздутому, напряженному животу. Поцеловала в горячий сухой черный пятачок.
- Прости, Сережа, - сказала.
Вышла из дому.
Заперла дверь.
Завтра студенты. Ей нужно где-то выспаться.
Порулила к дешевой гостинице.
-----------------------------
*ПАО – патологоанатомическое отделение