Ветви власти

Владислав Артемов
(Отрывок из романа "Поколение негодяев")

Четверо абсолютно здоровых, преуспевающих и нестарых ещё мужчин сидели на деревянных лавках и вели перед смертью неторопливый разговор.
О чём могут разговаривать люди перед смертью?
Разумеется, не о бабах, не о политике, не о футболе и не о делах...
Люди верующие в таких случаях, если им повезёт, загодя вызывают священника, исповедуются в грехах, причащаются, соборуются и трогательно прощаются с близкими.
Неверующие деловые мужчины обычно в предсмертные минуты отдают последние распоряжения, касающиеся раздела имущества. Затем, вероятно, подписывают какие-то важные документы с указанием процентов, дивидендов… Словом, приводят в порядок самые важные дела…
И верующие в вечную жизнь, и неверующие в неё относятся к собственной кончине вполне серьёзно. Даже презирающий смерть самоубийца, дрожащими руками подхватывающий то и дело ускользающий кусок мыла и намыливая им верёвку, вряд ли улыбается в этот момент.
В любом случае, никто перед смертью не говорит о пустяках, не думает о политике, не транжирит понапрасну драгоценного оставшегося времени. Разве что какой-нибудь умалишённый. Но даже и сумасшедшие, кажется, в эти торжественные минуты утихают, серьёзнеют и просветляются разумом.

Четверо беседующих мужчин были совершенно трезвы, в полном уме и в ясной памяти, но тем не менее посторонний свидетель, который смог бы подслушать их разговор, ни за что на свете не догадался бы, что это именно — предсмертная беседа. Ни по тону разговора, ни по его содержанию.
Конечно, такого свидетеля в данном случае можно представить чисто теоретически, поскольку место беседы охранялось и высокими заборами, и электронными системами и вышколенными охранниками. Всё-таки беседующие были людьми высочайшего ранга…
Внешние признаки их высокого ранга, вроде мундиров, орденов и прочего, отсутствовали. Разве что телесная дородность двоих из них выдавала в них людей не простого сословия.
Эти люди было совершенно голыми, упитанные тела их были красными и мокрыми, как у только что вылупившихся на свет младенцев. Они сидели парами друг напротив друга, в довольно тесном и жарком пространстве.
Это были — мэр города Каинска Федюков, прокурор Шлыков, начальник милиции Кабанов, и председатель местной Думы Забродько. Все ветви власти, тесно сплетённые в единый ствол… Люди облечённые политической властью, они и говорили перед смертью большей частью о политике.
Но, чёрт подери, даже и люди самого высочайшего ранга, даже сами всенародно избранные президенты не говорят перед смертью о посторонних пустяках!
Тем более — перед мучительной смертью.
Тем более — за несколько минут перед нею...

А между тем, дело обстояло именно так. И всё объяснялось исключительно просто — они ещё не знали о своей близкой смерти. То есть знали, разумеется, что все они люди из мяса и костей, что все они смертны, но это было уютное отстраненное знание. Когда она ещё, смерть-то?..
А смерть уже стояла у них под дверью.

— Подбрось-ка еще, Михалыч, — сказал Федюков. — Говорят, сухая сауна для лёгких вредна. Я, честно говоря, больше русскую парную люблю…
 — Это верно, Вениамин Аркадьевич, — поспешно согласился прокурор Шлыков, зачерпывая медным ковшиком эвкалиптовый настой и тонкой струйкой поливая камни. — А насчёт русской бани учтём. Как говорится, «бу зде!» Честное, как говорится, прокурорское слово. А крепче прокурорского слова, как говорится, ничего не бывает…
— Обязательно учтём, Вениамин Аркадьевич! — подхватил начальник милиции Кабанов и, ревниво поглядев на отмеченного начальственным приказанием прокурора, съязвил: — Насчёт того, что прокурорское слово «крепко» я соглашусь, а вот в смысле «честности» можно поспорить, сильно поспорить…
— Ну будет, будет, полковник, — усмехнулся главный. — Сауна не то место… Эх, хорошо-о, братцы вы мои!… — Не удержался он. — Ничего нет лучше такой вот парилочки…
— А после парилочки да чарку горилочки! — удачно срифмовал полковник Кабанов, хлопнул ладонями и крепко потёр руки… Он проследил за впечатлением, которое произвел его афоризм на начальство и ещё более развеселился.
— Будет, будет тебе горилочка, — улыбаясь, сказал Федюков. — Хотя есть у меня к тебе претензии по твоей части, но это отдельный разговор…
— Да какая ж претензия, Вениамин Аркадьевич? — брови полковника удивленно поползли вверх. — Всё же вроде на моём участке в УВД…
— Потом, потом, — отмахнулся Федюков. — Одно тебе скажу, бандюки у тебя так себя ведут, как будто над ним никакого закона нет. Да и Харьян, чёрт бы его подрал, в последнее время зарывается слишком. Все мы не без греха, конечно, но зачем же так нагло и напоказ богатство своё выставлять? Не в девяностые годы живём, братцы. Кончилась ельцинская эпоха…
— Да ведь и бандиты, Вениамин Аркадьевич, не те, что раньше. Они и на бандитов-то уже не похожи. Цивильные люди, бизнесмены… С другой стороны, народ ведь надо чем-то в узде держать. А народ у нас никакой власти не боится и не слушается, кроме бандитской. Так что поневоле…
— Это, конечно, так… — нахмурился мэр. — На этом, можно сказать, общая государственная политика все эти годы строилась. Но теперь всё-таки несколько иное время.
— Да уж, нет того беспредела, — мягко вмешался четвертый, совершенно лысый человек, до сих пор молчавший и внимательно слушавший других. — Я когда заседание Думы веду, то и дело ловлю себя на мысли, что и вон тот ворюга, а вон тот вообще натворил дел на расстрельную статью… И ничего, все при галстуках, у всех глаза честные-пречестные… Великая штука — жизнь! Всё перемелет, всё по местам расставит…
— Да ты философ, Стёпка! — растирая пот по бокам, сказал поджарый. — С другой стороны, и работа у тебя такая — слова говорить…
— Да я скорее не философ, а химик, — ухмыльнулся думец. — Я ведь, Вениамин Аркадьевич, в те первые годы ужасно робел, боялся… Думал порой, что полный конец всему пришел, такое кругом творилось… Вернее, что конца этому не будет. Как всё замешивалось густо…
— Причем тут химик? — не понял Федюков.
— А вот вы знаете, — думец пошевелил пальцами, подыскивая слова. — Есть в химии понятие «насыщенный раствор». Это когда, допустим, соль сыпешь в воду и размешиваешь. И вот эта жижа всё гуще, гуще, а потом раз — и всё, предел…
— Предел беспределу! — весело встрял полковник. — Это точно!
— Именно,— кивнул думец. — Потом происходит вот что. Когда раствор становится насыщенным, происходит кристаллизация, образуется структура, жёсткая и окончательная система…
— Говоришь мудрено, но абсолютно верно, — одобрил Вениамин Аркадьевич. — Ничто в природе не может долгое время находиться в промежуточном положении. Рано или поздно всё приходит в равновесие и в систему. Да что далеко ходить, вы наш регион возьмите. Всё устоялось, всё твердо… Но вспомните, чего нам стоило взять всё это под контроль. Эти бесконечные разборки вокруг комбината, вокруг рынков, эти бензоколонки, здания, территории, прииски, скважины… Сколько трупов, сколько памятников на кладбищах…
— А сколько трупов без всяких памятников закопано! — подхватил полковник. — Поройтесь в болотах вокруг Каинска, да что там в болотах… В городком парке, уверяю вас, целое кладбище… — он осёкся, заметив на себе взгляд начальника и понял, что брякнул лишнее.
— Вот именно, — хмуро сказал мэр. — Я ведь о том говорю, что вот представьте себе, мы выроним власть из рук… Что тогда начнется в регионе, а? Чего нам стоит отбиваться от всех акул и удерживать равновесие… Ведь, положим, рухнем мы, не дай Бог, или спихнут нас — страшная война будет, бойня…
— Ад кромешный, — вставил думец.
— Что-то жарковато, Вениамин Аркадьевич, — подал голос толстяк Кабанов. — Не пора ли, как говорится…
— Ну уж нет, Михалыч! Уж тебе-то вес сгонять больше всех здесь надо! — снова развеселился мэр. — Удивляюсь я, как стал начальником УВД или прокурором, так сразу разносит вас... Сиди-сиди, жар костей не ломит…
— Жарко, — снова пожаловался Кабанов. — Жар костей не ломит, да бока жжёт…
— Ничего, — подмигнул мэр. — В аду жарче будет. А уж для тебя, можешь мне поверить, самый жаркий ад уже приготовлен…
— В аду огонь в семь раз горячее, чем земной, — задумчиво вставил думец.
— С чего ты взял? — удивился Федюков.
— Читал где-то… А в самом деле, пора на воздух, Вениамин Аркадьевич … Что-то мне жутковато стало, — признался он, оглядывая присутствующих. — Как про ад помянули… Представьте себе, всю вечность после смерти в такой вот парилке сидеть безвыходно, бр-р… А уж когда тебя в «пещь огненную» кинут, да опять же на всю вечность…
— Ладно, выходим, — смилостивился главный. — Выходим из ада на свет божий...
Он первым спустился с полка и шагнул к двери. Взялся за резную ручку и принюхался. Трое голых людей нетерпеливо перетаптывались, столпившись за ним.
— Бензином приванивает, а? — удивлённо обернулся Вениамин Аркадьевич.
— Что за ерунда? — удивился и думец. — Действительно, вонь идёт…
Федюков толкнул дверь от себя, но та плотно сидела в косяках и не сдвинулась с места. Поджарый ударил плечом, но дверь не открывалась…
— Херня какая-то, — дрогнувшим голосом сказал мэр.
— А позвольте-ка я, Вениамин Аркадьевич, — вызвался полковник, ласково отстраняя мэра. — Ещё не притёрлась двёрка-то, сауна свежая, да влажность, да перепады температур… Вот её и покосило-то, приклинило…
Он сильно ударил толстым плечом один раз, другой, третий…
— Ё-моё… — прошептал он сиплым, севшим от волнения голосом и беспомощно оглянулся на товарищей. Даже в не слишком ярком освещении сауны было заметно, как стремительно бледнеет его распаренное до красноты лицо.
— Вместе, вместе! — выкрикнул Федюков, подталкивая к двери прокурора. — Вместе, раз-два-а!..
Трое принялись бестолково, панически и не совсем в лад биться в глухую дверь. И хотя температура в сауне оставалась прежней, теперь всем четверым она казалась нестерпимой, поистине адской.
— Зови охрану! — приказал мэр. — Что ещё, твою мать, за шутки такие? Пьют они там, что ли? Кто у тебя там, полковник?..
— Захаров в предбаннике! — обрадовался полковник. — А два других снаружи… А Захаров дежурит, точно!.. Может, отлучился куда…
Полковник кинулся вглубь сауны, выхватил из бочонка медный ковш и, расплескивая воду, заторопился обратно. Поскользнулся, неловко взмахнул рукой и, заваливаясь назад, тяжко шмякнулся обширным своим задом о мокрые доски. Ковш с грохотом подкатился к дверям. Вениамин Аркадьевич подхватил ковш с пола и принялся изо всех сил стучать в дверь.
Бледный полковник, разевая рот, как рыба, сидел на полу. Очевидно, от удара у него перехватило дыхание.
Думец тихо заголосил и, цепляясь руками за локоть прокурора, стал оседать на пол.
— Молчать! — закричал Федюков. — Думать! Всем думать!.. Спокойно, Забродько, стоять, сука!.. Так, Михалыч, быстро доложи, есть снаружи запор?
— Никак нет, товарищ… товарищ… — сбился прокурор. — Никаких… Стучат! Стучат! Вениамин Аркадьевич!..
С той стороны двери раздался отчётливый стук.
— Ур-ра!.. — прошептал прокурор и осёкся…
Три удара с короткой паузой, три с длинной и снова три с короткой…
Эти звуки вовсе не походили на звуки пробивающихся на помощь спасателей. Что-то определённо глумливое, едва ли не дьявольское было в ритме этого стука, отчего все четверо замерли на месте. Ничего радостного не было в этом стуке, ничего... Все четверо поняли это до всякого рассуждения… К тому же бензиновая вонь уже настолько сильно проникла вовнутрь сауны, что от неё слезились глаза и першило в горле. И теперь они окончательно поверили в то, о чём давно уже догадались…
Издевательский стук прекратился так же внезапно, как и возник.
А затем снаружи густо и едко потянуло гарью.

С лица охранника Захарова всё это время не сходила тихая улыбка, в которой, несмотря на чудовищность совершаемого им дела, не было ничего зловещего. Такая улыбка бывает у одиноких мечтательных детей, когда они увлечены какой-нибудь занимательной интеллектуальной игрой. Она появилась в тот самый момент, когда Захаров, впустив в парилку своих подопечных, принялся сразу же тщательно укреплять дверь сауны снаружи, возводя сооружение из толстых скамеек, устанавливая надёжные распорки. Завершив свою работу и опробовав прочность конструкции, он приложил ухо к дверям. Изнутри доносились глухие неразборчивые звуки, отрывистые восклицания, послышался вроде взрыв смеха… Захаров ещё раз проверил надежность распорок, сунул руку под полу синего фирменного пиджака и вытащил пистолет. Затем извлёк из-под шкафчика пакет, из пакета вынул чёрную трубку, сноровисто навернул эту трубку на ствол и вышел наружу.
Вернулся он через полминуты. Пятясь задом, втащил в предбанник обмякшее крупное тело в таком же синем форменном пиджаке, привалил это тело к дубовым распоркам. Затем мягко похлопал в ладони и отряхнул руки, точно тащил он только что не труп сослуживца, а мешок цемента. Снова вышел наружу, и процедура повторилась. Теперь уже двое, склонив друг к другу простреленные виски и свесив до полу руки, косо лежали на дубовых досках, приставленных к двери. В третий раз выйдя наружу, Захаров отсутствовал немного дольше и вернулся уже не с трупом, а с двумя тяжёлыми пластиковыми канистрами. Поставил канистры на лавку у стены и присел рядом, откинувшись спиной к полированным янтарным брёвнам, замер. Все та же созерцательная улыбка блуждала по его тонким бескровным губам, взгляд был рассеян и покоен.
Встал он со скамьи незадолго до того, как изнутри сауны послышались первые мягкие стуки. Встал, свинтил крышки с канистр и, подойдя к двери, стал осторожно, стараясь не забрызгать себя, сверху вниз поливать наклонную конструкцию, сооруженную им из таких трудно совместимых между собой материалов, как дубовые доски и человеческие тела.
Изнутри между тем бились всё настойчивее, застучали чем-то твёрдым. «Ковш», — догадался Захаров. Он вынул дорогую зипповскую зажигалку, приятно щёлкнула металлическая крышечка. «Молодцы американцы. Даже звук запатентовали…» — одобрительно подумал Захаров и ещё раз щёлкнул крышечкой. Положил палец на колёсико, но что-то мешало ему крутануть его, мучила какая-то недовершённость сценария. Он помешкал секунду в нерешительности, прислушиваясь к паническим стукам изнутри, а затем шагнул к двери и принялся выстукивать в ответ азбукой Морзе международный сигнал бедствия SOS — три коротких, три длинных, три коротких, испытывая при этом какое-то острое нервное наслаждение. Чувство, которое, вероятно, охватывало в средние века толпу, наблюдающую за тем, как палач подносит горящий факел к куче хвороста, над которым возвышается привязанный к столбу какой-нибудь упитанный колбасник, обвинённый в ереси.
Охранник Захаров быстрым шагом прошёл к выходу, задержался на миг, щёлкнул зажигалкой и, вспомнив, как это делается в американских боевиках, бросил её на обильно политый бензином пол. Взметнувшееся к потолку пламя буквально вышвырнуло его наружу. Он обернулся, быстро захлопнул входную дверь и побежал к машине.
Разворачиваясь на узкой асфальтовой площадке, ещё раз косо глянул на покинутый им укромный домик в зарослях сирени, увидел в его маленьких окошках что-то очень похожее на отражение закатного зарева и нажал на газ. Теперь лицо его было сосредоточено и спокойно.
Спустя несколько минут, попетляв по узким дорожкам, он выбрался из зарослей, подъехал к высокому сплошному забору, к кованным воротам, перед которыми для вящей должно быть надёжности опущен был ещё и полосатый автоматический шлагбаум.
— Ты чё это, Захар? — выглянув из будки, спросил его сонный охранник.
— Бугры за тёлками послали, — так же лениво ответил Захаров, глядя на подымающийся шлагбаум. — В «Шахерезаду». Отпирай, Понт… Невтерпёж им.
— Отпираю, Захар… — покачав головой, ответил охранник и, паскудно ухмыльнувшись, добавил: — А Забродько что ж, без пары останется? Он же пидор, хлопцев любит…
— Все они в сущности пидоры, Понт, — философски заметил Захаров и машина его медленно двинулась к расходящимся створкам ворот.
Минут через двадцать, проезжая мимо железнодорожного вокзала, он услышал завывание сирен и свернул в крайний правый ряд, уступая дорогу мчащимся навстречу красным пожарным машинам.
— Опоздали, парни, — пробормотал он, представив себе, что сейчас творится в укромных задворках лесопарка. — Опоздали… Не дадут вам орден.
Поставил машину за перекрёстком, перешёл дорогу, сел в другую машину и спустя еще пятнадцать минут остановился напротив гостиницы «Парадиз». Отсюда до офиса, где ожидал его заказчик с окончательным расчётом, можно было дойти пешком. Захаров вынул пистолет из-под мышки, переложил его зачем-то за пояс сзади, хотя прекрасно знал, что прежде чем он войдет в офис Баракуды, его десять раз обыщут и просветят.
Через пять минут Захаров, пройдя небольшой парк, приблизился к двухэтажному каменному особняку.
Здесь ждал его Баракуда.
Баракуду в детстве звали во дворе «жабой», что было вполне естественно. Его всё равно прозвали бы как-нибудь досадно, ну не «жабой» так «салом» по крайней мере, ибо с раннего детства слишком рыхл и толст был Игорь Ильич, а с годами эта рыхлость и толщина только усугублялась.
Надо ли говорить о том, что детство его было трудным, что перенёс он много скорбей и унижений, что затаил он в душе своей глубокую обиду на сверстников, обиду, которая самым естественным образом распространилась затем и на всё остальное человечество. Можно было бы очень подробно описать ту длинную цепь унижений, которым подвергался он с первого класса школы до самого последнего. Как всякий норовил больно ущипнуть его за жирный бок… Как порою какой-нибудь вёрткий рыжий шкет из младших классов, подкравшись на перемене, больно пинал его в кисельно колыхающуюся задницу и отбегал прочь под безжалостный гогот окружающих…
Но блажен тот, кто не только мужественно пережил трудное детство и стойко перенёс все обиды, но и сумел извлечь из этого горького опыта драгоценный и мудрый урок. Чем-то нужно было компенсировать свою физическую ущербность, и способ такой компенсации был стар как мир — деньги! Деньги — лучшая защита от всех напастей мира сего, деньги — это власть, сила, влияние…
Баракуда был именно тем человеком, который понял эту простую истину очень рано и со всей энергией принялся сооружать вокруг себя защитные крепости и редуты. Он неутомимо искал способы добычи этих самых денег и, надо сказать, весьма преуспел в этом деле. Два раза, правда, он споткнулся на своем пути, больно накололся на тернии, и пришлось ему отбывать небольшие сроки. Но даже и там, в том чрезвычайно жёстком мире, огороженном колючей проволокой, деньги спасли его, помогли выжить и даже завоевать со временем авторитет и уважение окружающих. Деньги плюс невероятная холодная хитрость.
— Ну что, Деркач, волнуешься? Играет, небось, очко? — добродушно обратился Баракуда к человеку в милицейской форме с погонами подполковника. — Ничего, ничего… А то ещё по рюмочке?
— Не возражаю, — сипло отозвался собеседник и левая бритая щека его дернулась. — Не помешает…
Был он довольно плотен, кругл лицом и, действительно, выглядел не вполне спокойным.
— Наливай сам, мент, — сказал Баракуда. — Выпьем за удачу…
— Пили уже «за удачу», Игорь, — напомнил подполковник Деркач. — Два раза пили…
— За такое дело не то, что два раза… За такое дело неделю пить надо, — Игорь Ильич поднял рюмку коньяку. — Повезло тебе, Серый, повезло по-крупному… Нам твой Кабанов сто лет был не нужен, он и так прикормленый был, ручной… Дёрнуло его с мэром увязаться в эту парилку. Ну что ж, до кучи, как говорится… Представляю, как эти ветви власти гореть там будут… Давай, будь здоров! За освободившееся место начальника милиции, за твою карьеру…
— Не сглазить бы… — подполковник поднял рюмку и замер.
— Ага! — прислушался и Баракуда. — Сирены!.. Значит, полыхает уже… Сейчас Захар тут будет, за расчётом… За расчётом, за расчётом… — голос его стал озабоченным. — Как ты думаешь, гражданин начальник, какой у нас ним должен быть расчёт?
— То есть? — не понял Деркач.
— Ну, то есть по уговору или по закону?
— Уговор дороже денег, — заметил подполковник и, косо поглядев на Баракуду, тотчас поправился: — Но закон… превыше!
— Замечательно! — хлопнул ладошками Баракуда и бока его жирно колыхнулись. — Именно так, Серый! Закон есть закон. Сильно сказано… А по закону что полагается за такие делишки, а? Тут ведь не просто убийство, а с особо тяжкими последствиями…
— Политический терроризм, — подхватил подполковник. — Это, Игорь, не бытовуха. Общественно опасное деяние… Бен Ладен тот же…
Баракуда поперхнулся и с удивлением маленькими глазками уставился на подполковника. Щека у того снова дёрнулась, но он стойко выдержал долгий взгляд.
— Бенладеновщина! — воскликнул вдруг Баракуда и, колыхнувшись всей своей тушей, зашелся в смехе. — Бенландо… Бендла… Ох, достал ты меня, Серый! Молодец! Ай да молодец!.. Честное слово! Политический терроризм, надо же… Да ты, брат, далеко пойдёшь… Масштабно мыслишь. Не-ет, правильно мы Кабана зажарили, с тобой приятней работать. Тот, всё-таки, тупой был. Исполнительный, но тупой. А мы с тобой сговоримся легче… Только… — Баракуда посерьёзнел и снова маленькими своими глазками в упор посмотрел на собеседника.
— Что «только», Игорь? — дрогнувшим голосом спросил Деркач.
Мягко зажужжало на столе.
— Сейчас, сейчас, Серый… — Баракуда шагнул к столу, склонился над чёрным аппаратом и нажал кнопку. — Захаров? Обыскали? Да что ты? Ну веди сюда… Да, Шершня захвати с собой… Сейчас, Серый, сейчас… Мы ведь, Серый, не одни тут вертимся. Тут и Москва орудует… Тут большая ещё будет схватка, очень большая… Мэра своего пропихнуть чего стоит? Большая, Серый, схватка будет, страшная, свирепая… А в бою трупов не считают, Серый…
Подполковник Деркач беспокойно ёрзал в кресле, слушая эту взволнованную тираду. Он догадывался о том, что Жаба задумал пакость и сейчас произойдет нечто страшное…
— Входи, Захарушка, входи, — ласково сказал Баракуда, видя как двое громадных быков втаскивают в дверь бледного упирающегося Захарова, рот которого был плотно залеплен скотчем. — Входи, гостем будешь. Гость в дом, бог в дом, так ведь, Серый? — обернулся он к подполковнику.
Тот машинально кивнул в ответ.
— Ну вот, правда… Входи, Захарушка…
Захарова втащили, силой усадили в глубокое кресло. Он замычал, выкатил глаза и бешено замотал головой.
— Знаю, знаю, — всё так же ласково продолжал Баракуда. — Все твои слова наперед знаю. Ох, горюшко ты моё, придётся рот тебе всё-таки разлепить. Надо мне от тебя один ответ получить, Захар… Разлепи ему пасть, Шершень…
Один из быков грубо сорвал скотч.
— Сука! — прохрипел Захаров. — Сучара подколодная…
— Тихо, Захар, — Баракуда поднял ладонь и, как ни удивительно, но Захаров подчинился и замолчал. — Так-то лучше… Ты мне сейчас скажешь, куда аванс припрятал и мы тебя отпустим с миром… Деньги, сам согласись, немалые… А тебе они ни к чему уже, Захар…
— Отпустишь, говоришь? — Захаров с ненавистью глядел на Баракуду.
— Отпущу, Захар. На тот свет отпущу. Но обещаю тебе, легко уйдёшь, без мучений. А будешь запираться, в муках подохнешь… Так-то… А то и укол можно сделать, идиотом помрёшь… Сам знаешь, сам такие уколы делал и видел, что потом происходит…
— Сучара, — обречённо повторил Захаров. — Жаба!
— Э-э, а вот это ты зря… Усугубил вину.
— За что? — сказал Захаров упавшим голосом. — Уговор был. За что, Игорь?
— За что? А не убий! — сказал Баракуда и поднял назидательно палец. Затем подошёл к стенному шкафчику, открыл дверку и вытащил большую пластмассовую коробку. Встряхнул её. Внутри коробки что-то звякнуло. Баракуда поставил коробку на стол прямо перед Захаровым и извлёк из того же настенного шкафчика короткий шёлковый шнурок и показал приговоренному. — Ну? Или-или… Что в коробочке, ты знаешь…
— В «Парадизе» деньги, — сказал Захаров. — Номер 300. За панелью под окном. Сука…
— Слышал, Шершень? Номер 300, за панелью под окном. Прощай, Захар. Я тебе обещал лёгкую смерть, но не знаю… Всё-таки непрофессионал, — сказал Баракуда и протянул шелковый шнур подполковнику.
— Я… Я… — подполковник выставил перед собою дрожащие ладони, закрываясь. — Я же ни разу… Я не умею…
— Так я же и сказал, что ты непрофессионал, — напомнил Баракуда. — Давай, управляйся поскорее, не мучь человека… А потом выпьем, закусим. Помянем хорошего хлопца, Захарушку-то нашего... Царства ему небесного пожелаем… Давай, Серый, не тяни… Дело это нетрудное, сам убедишься. Не за станком, как говорится, стоять…
Подполковник дрожащими руками взял шнур.
— А ты, Шершень, как только этот дело сладит, труп вниз унеси. Там разделаешь как обычно, ручки отдельно, ножки отдельно… Упакуешь аккуратно… — деловым тоном отдавал распоряжения Баракуда, не обращая никакого внимания на дёргающегося в кресле Захарова и подступающего к нему Деркача. — Завтра вывезешь на природу. А теперь бери братков и в «Парадиз». Хотя, нет… Пока разделаешь его…
— Жилистый, — пощупав плечо Захарова, сообщил Шершень. — И электропила сломана… Вручную придется...