ТОТ САМЫЙ ОСТРОВ
ZWEI
27/VIII-1944
Вот интересно, сможет ли ещё кто-нибудь, кроме меня, прочесть мой дневник? У каждого стенографиста свои секреты…
Погода отличная, океан чист, идём на норд. До британского берега примерно столько же, сколько до норвежского. Северная часть Северного моря – такой вот каламбур – и мы посередине.
Несмотря на постоянную вентиляцию лодки, дышать практически нечем. От запаха колбасы просто тошнит. Она развешена везде, даже между дизелями. Ходил в носовое торпедное отделение к Вернеру, у них там ничуть не лучше. В гальюн почти всегда очередь (мы называем его «каюта N»). Кормовой гальюн весь забит провизией, так что обходимся носовым, но туда просто так не попадёшь. А что будет, когда нырнём? В учебных походах всё было совсем по-другому...
Дописываю через час, потому что спрятали шнорхель и срочно нырнули: опять самолёт. Бомбы не бросал – наверное, потерял нас. Старший брат злится: выяснилось, что от «Туниса» толку никакого. Бестолковый прибор, ничего он не обнаруживает. Или самолёт увидел нас и без радара? А что, при такой ясной погоде – запросто... Или мы что-то включили не так?
В 15.40 радиограмма-циркуляр от B.d.U.*: 24 августа силы Вермахта оставили Париж, база Первой флотилии переводится из Бреста в Лориан. Старший брат прочитал и спрятал бумажку в карман. У двух членов экипажа в Париже семьи, и неизвестно, успели эвакуироваться или нет. Командир велел пока молчать про радиограмму, даже вахтенным офицерам ни слова. Да-да, бывает так, что радист знает чуть больше, чем кто-либо на корабле...
* Befehlshaber der Unterseeboote – штаб подводных сил Кригсмарине.
Изредка в эфире проскакивают короткие сообщения от других лодок. Номер и индекс квадрата, больше ничего. Или даже так: на пространный запрос штаба лодка отвечает словом «да». Или «нет». Никому не хочется быть запеленгованным слухачами томми.
Ближе к сумеркам наполз реденький туман, и мы всплыли.
На сменившихся с верхней вахты страшно смотреть: глаза красные и обветренные, сильно слезятся. На мостике они всё время смотрят в бинокли, практически не отрываясь, ни на секунду не отводя глаз от своего сектора горизонта. От этих парней зависит, успеем мы нырнуть и спрятаться от атаки или нет. Фельдшер что-то закапывает им в глаза. Наблюдатели ругаются, на чём свет стоит, потому что глаза щиплет, однако потом благодарят Инквизитора. Снова начинает штормить. Да, Северное море – не подарок.
До самого вечера переносил в новую тетрадь всё написанное ранее, придумал себе новый шифр. Эту тетрадь в чёрном переплёте мне подарил Вернер. Он один знает, что я пишу дневник, даже второй радист Касс не в курсе. За такие вещи может здорово влететь, но я не хочу, чтобы что-то забылось. Мои записи, конечно, не могут претендовать на художественное повествование, но...
У самого Вернера, как он втайне признался, смутное ощущение, что наш первый боевой поход будет и последним. Не понимаю, с чего это он взял? Да, лодок теперь гибнет очень много – куда больше, чем, скажем, год назад, но почему же именно мы? У нас отличный экипаж и бравый командир – недаром он единственный из нас, кто носит фуражку с белым верхом. Мы ещё намылим хвост этим ребятам с больших островов.
28/VIII-1944
Всю ночь шли в подводном положении. А дело было так. Где-то в 23.00 противно запищал «Тунис», на индикаторе запрыгали зелёные всполохи. Нас облучал вражеский радар!!! Верхняя вахта горохом посыпалась в командный пост, а последним вместе с парой тонн воды свалился командир. Как он сказал, «задраил рубочный люк уже под водой». Оказалось, на нас налетел бомбардировщик. Он осветил нас своим прожектором аж за целую милю, однако промахнулся с заходом и этим дал нам возможность нырнуть. Через час подвсплыли в позиционное положение, но «Тунис» опять запищал. И так всю ночь. Только утром нас оставили в покое. Ждём, что появятся наведённые самолётом эсминцы и фрегаты.
11.30, для B.d.U.: контакт, конвой в квадрате AL 2370 курсом ост, скорость семь, сильный эскорт, преследуем. Там было ещё что-то, но некоторые группы, в том числе и номер лодки, забились атмосферными помехами, я не смог расшифровать – а какая разница? Капитан угрюм. Ему хочется мстить за Фауста, а как?
Чуть позже, уже от B.d.U.: волкам следовать в квадрат AL 3600 на перехват конвоя, связь только на приём. Волкам – это двум лодкам, которым непосредственно адресована радиограмма. Вот если бы мы были там, и если б не эти дурацкие донесения о погоде… Но наша задача тоже важна!
Герхард Финцш – несостоявшийся учёный. Он второй помощник, или второй вахтенный офицер; он хотел стать физиком и двигать науку. Вместо этого он командует сигнальщиками, гоняет нас, радистов, и вообще контролирует на лодке всех и вся, покуда идёт его вахта. Ещё он старший артиллерист и отвечает за спаренный зенитный автомат, хотя и говорит, что пушки не любит. Он перечитал уйму книг и знает такие вещи, от которых просто сворачиваются мозги. Тем не менее, он отличный парень, и с ним очень интересно беседовать. Он непременно заглядывает в радиорубку, когда моя вахта, и мы вместе ждём входящие радиограммы, коротая время за болтовнёй. Потом его зовёт командир, и он снова склоняется над штурманским столом или поднимается наверх. А ещё он даже внутри лодки умудряется выглядеть щёгольски.
Мы вообще одеваемся совсем не так, как думают зрители кинохроники. Сразу после выхода в море команда напяливает, у кого что есть – рубашки, свитера, всякие цивильные куртки, шарфики... Иначе по возвращении нам будет просто не в чем принимать поздравления! Из формы остаются только фуражки, пилотки, форменные штаны и комбинезоны механиков, ну разве что ещё специальные костюмы для верхней вахты. И командир всегда в своей белой... впрочем, уже не совсем белой фуражке – но на то он и командир.
Отметили день рождения Алоиза Мюллера, нашего ученика акустика. Алоиз – скрипач, они с братом Гансом из Тироля. Полчаса развлекали нас деревенской музыкой и солёными анекдотами не для дамских ушей. Хохотали до упаду.
Сразу после ужина опять радиограмма от B.d.U. – на этот раз странная. Для нас. Закрытая на два ключа. Кноке предписано следовать в квадрат AF 7335 r.K.u. Задание остаётся прежним.
Вышел из строя шнорхель: напрочь срезалась шестерня механизма подъёма трубы, и он вообще чуть не упал. Если честно, с ним больше мороки, чем пользы. Каждый раз, когда головку накрывает волна, поплавок перекрывает заслонку, и дизеля сосут воздух прямо из отсеков. Дикая боль в ушах плюс дышать нечем, потому что в такие моменты выхлоп тоже идёт внутрь. Не экипаж, а компания чихающих трубочистов, проклинающих всё на свете. А теперь он ещё и сломался, так что для подзарядки придётся выставлять рубку из воды. Это очень опасно, но зато...
21.47. Радиограмма открытым текстом: «AN 6713 атакованы бомбами не можем погрузи...». Я был потрясён – даже не столько текстом и тем, что он не зашифрован, сколько мыслью о том, что, может, мне самому в один прекрасный день придётся передать подобную радиограмму, и что я могу вот так же не успеть передать номер лодки…
А завтра-послезавтра в океане к югу от Фарер, между Исландией и Ирландией развернётся драка. Увы, без нас...
30/VIII-1944
Весь день ползём по предписанному маршруту, выставив из воды только рубку. На поверхности никого и ничего. Погода балует, очень тепло, и совсем нет ветра. Лодку плавно покачивает на лёгкой зыби, она скользит, сопровождаемая одинокой косаткой. Сейчас допишу и полезу спать. Только бы томми не нарушили идиллию. С другой стороны, всем нам хочется боя, но атаковать не разрешено, да и некого.
Командир, обозлённый на штаб, устроил учения: сначала «пожар» в отделении электромоторов, потом срочное погружение на полсотни метров. Через час – снова, но теперь у нас «горело» носовое торпедное, притом под водой. Только после этого Старший брат успокоился, и по лодке объявили ужин.
Едва сели ужинать, как появились два бомбардировщика с запада, от солнца. Какие-то полминуты – и мы уже под водой. Командир приказал полный вперёд с уходом на глубину и влево. Первый взрыв потряс нашу «лошадку» так, что попадало всё, что могло попадать. У меня лопнул плафон освещения. В момент взрыва мне показалось, что вместе с ним лопнули мои глаза, а также голова и живот. Сразу пропал свет, и несколько секунд кругом была полная темнота, пока не включилось аварийное. Я ничего не соображал до второго взрыва, но он был куда слабей. Мне было страшно.
Течь в корме. Где-то возле торпедного аппарата. Механик со своими ребятами уже третий час ковыряется. В девять вечера всплыли под перископ.
22.30. Нам новая радиограмма. Прочиталась лишь первая фраза: «Для офицера связи». Финцш сел за машинку, выставил своё сочетание дисков, потыкал пальцем, но добавил к тексту только «лично командиру», а дальше опять абракадабра. Что-то особо секретное, раз закрыто аж на три ключа. Старший брат забрал ящичек с «энигмой» и пошёл к себе в «каюту» расшифровывать.
Через полчаса Герхард шепнул, что командир вскрыл особый пакет, и что идём в какую-то точку «Дигамма», квадрат AF 7282 – до неё миль тридцать – и что радиограмма от самого Льва, от гросс-адмирала лично, так что тс-с-с... Ого! Идём на перископной глубине, опасаемся, что самолёты могли вызвать британские эсминцы, но акустик успокаивает, докладывая, что горизонт чист. В перископ тоже никого не видно – мы его высовываем, осматриваемся и тут же снова прячем.
31/VIII-1944
Ночь провели под водой. По отсекам снова пошла вонь от колбасы и человеческих испарений. Однако терпимо. Или я начинаю привыкать? Лёг в койку и пытался уснуть, но в голову лезли всякие дурацкие мысли.
Под утро сменил Вилли, и меня сморило, когда сквозь липкую дрёму услышал доклад акустика: «Шум винтов – подводная лодка справа на траверзе, пеленг не меняется. Похоже на тип IX, но какой-то приглушённый, мили три или четыре от нас». Командир объявил боевую тревогу и приказал, чтоб по отсекам ни звука.
07.22. Радиограмма на средних волнах: Кноке всплыть в 08.00, время рандеву – тридцать минут. Подпись: Золотой лев. Сигнал был очень сильный.
Командир только помотал головой, словно отгоняя навязчивый кошмар. Мне показалось, что он чего-то не понимает. Тем не менее, приказал поднять перископ и осмотреться. Наверху было чисто, и мы точно в срок всплыли в позиционное положение. Кноке поднялся на мостик; за ним вахта наблюдения и зенитчик. Минуты через три он вызвал наверх старшего радиста.
Похоже, он решил, что я как радист что-то такое знаю. Мне и самому интересно что. Я поднялся на мостик; над океаном был уже почти день – впрочем, как и полагается летом в высоких широтах. Командир закурил и, взяв бинокль, принялся смотреть в сторону правого траверза, бросив на меня быстрый и пронзительный взгляд. Я только пожал плечами и тоже закурил, испросив разрешение.
Прошло ещё десять минут, и сигнальщик громко доложил: «Перископ справа по борту!».
Действительно, на глади воды появился небольшой бурунчик, примерно в кабельтове. Он быстро приближался, и Кноке опустил бинокль, снова резанув по мне взглядом, хотя я в этот момент понимал не больше, чем он – я ведь не читал содержимое вскрытого им секретного пакета. Когда перископ приблизился на четверть кабельтова, вода забурлила, вспенилась, и из воды показалась, словно голова Левиафана, выкрашенная серыми и зелёными пятнами рубка странной подводной лодки.
Первое, что бросилось в глаза – это раскраска. Уверен, ни один из нас такого никогда не видел. На рубке и корпусе лодки были нарисованы чуть ли не отдельные листики и веточки. И в то же время общий узор составлял несколько больших неправильных пятен, в которых преобладали элементы одного цвета. Боевые корабли обычно размалёвывают угловатыми пятнами, да, но изображать каждую веточку… Вообще, зачем корабль расписывать под кусты? Это было очень странно.
Потом – сама лодка. С виду обычная «семёрка», с таким же корпусом и даже со старомодным носовым сетепрорезателем, но совсем не то, что наша «рабочая лошадка». Во-первых, чуть побольше, водоизмещение – примерно тысячи полторы. Во-вторых, совершенно другая рубка, высокая и не удлинённая в корму, а почти что труба с небольшой кормовой площадкой. У неё не было палубного орудия – впрочем, как и у нас. На площадку вышел матрос в странной тёмно-синей форме и без пилотки, установил на турель поданный ему снизу ручной пулемёт, небрежно опёрся на леер и лениво закурил сигарету. На ограждении рубки спереди красовалась мрачная эмблема: чёрный бриг с разодранными в клочья парусами, этакий «Летучий голландец». Сбоку рубки торчала заваливающаяся штыревая антенна, совсем не такая, как у нас или на «девятках». Словом, лодка не была похожа ни на что. Какой-то единичный экземпляр.
На её мостике вместе с бородатыми сигнальщиками без пилоток появились две такие же бородатые головы – в тёмно-синей фуражке и в белой. Тот, что в белой, поднёс ко рту рупор и хрипло прокричал в нашу сторону:
– Эгей, волки! Принимай шлюпку! Вам приятные новости везут! – они оба засмеялись и закурили.
Такие же тёмно-синие матросы на палубе лодки уже спускали надутую резиновую шлюпку. Работа у них спорилась. Затем на мостике появились ещё два офицера, причём один из них также в белой фуражке. Они спустились на палубу, а затем в шлюпку, используя шпигаты как ступеньки, и вот она пошла к нашей лодке, которая уже полностью продула балласт. С помощью матросов офицеры поднялись к нам на борт, а шлюпка повернула обратно к таинственной субмарине.
– Добрый день, – произнёс тот, что был в белой фуражке, и прищурился.
В этом прищуре было что-то от матёрого волка, от вожака. Наш командир ответил на приветствие.
– Честь имею представиться: корветтен-капитан Пауль фон Рёйдлих. А это мой первый помощник, капитан-лейтенант Клаус Фогель.
С этими словами он распахнул видавшую виды серую непромокаемую куртку (при этом обнажился Рыцарский крест с листьями и мечами), полез в нагрудный карман и предъявил нашему Старшему брату небольшую золотую бляшку в виде вставшего на задние лапы льва. Я стоял чуть в стороне, но видел очень хорошо.
– Предлагаю сойти вниз, Гельмут, у меня важная информация для всех нас, – сказал фон Рёйдлих; эмблема на его фуражке была выцветшая, грязно-жёлто-коричневая; пристежной имперский орёл на когда-то белом чехле – тоже видавший виды: потускневший, с зеленоватой патиной.
Кноке кивнул, и они втроем спустились по трапу. Я решил воспользоваться отсутствием офицеров и выкурить вторую сигаретку на мостике. Когда ещё удастся?
Резиновая шлюпка тем временем совершила ещё один рейс – на этот раз она везла какие-то баулы. Мне подумалось, что это личные вещи вновь прибывших офицеров, и я не ошибся. Когда их подняли на палубу и через носовой люк спустили внутрь, весь экипаж, за исключением второго вахтенного, двух сигнальщиков и зенитчика, был вызван вниз. Кроме баулов, внутрь лодки доставили ещё два странных серых цилиндра длиной с метр и диаметром в полметра. Цилиндры были лёгкие – я видел, как запросто матросы передавали их из рук в руки. На цилиндрах была маркировка чёрным цветом – то ли «666», то ли «999». Их положили в носу прямо на одну из запасных торпед, подложив ветошь и раскрепив линьком.
Офицеры (кроме командира) и унтер-офицеры собрались в посту управления. Остальной экипаж находился на своих местах, кое-кто выглядывал в люки смежных отсеков. Наши гости чуть меньше четверти часа о чём-то говорили со Старшим братом в капитанской выгородке, а потом вместе вышли в центральный. Я смотрел и слушал, опёршись на трос наблюдательного перископа; около меня стояли другие матросы и унтер-офицеры, расписанные в командном посту, а также особо любопытные, которые сумели найти причину оказаться здесь – ведь интересно же. Кок Риддер сопел мне прямо в ухо, и я несильно ткнул его локтём.
– Экипаж, – сказал Гельмут Кноке в боевую трансляцию и закашлялся. Он сильно волновался. – Друзья и соратники. Я сдаю лодку, – он осёкся, но тут же взял себя в руки и продолжил: – По приказу гросс-адмирала я передаю лодку корветтен-капитану Паулю фон Рёйдлиху и убываю в распоряжение штаба подводных сил. Со мной убывает и первый вахтенный офицер, обер-лейтенант Мюнке. Вместо него на лодку прибыл капитан-лейтенант Клаус Фогель. Мне было хорошо с вами, – видно было, что слова Старшему брату даются непросто. – Но приказ есть приказ. Судьба каждого из нас принадлежит Рейху. Я искренне верю, что особое задание, ради которого на лодку прибыл новый капитан, будет выполнено вами лучше, чем кем бы то ни было.
Я глазам и ушам своим не верил. Так не бывает! Смена командира и первого помощника в боевом океанском походе – где ж такое видано? Однако это был не сон. По всему было видно, что фон Рёйдлих принял лодку «как есть» за те десять минут, которые они там совещались. Затем слово взял новый командир. С минуту он внимательно сверлил нас своим прищуренным взглядом, медленно обводя глазами присутствующих, потом снял фуражку, пригладил жёсткую тёмно-рыжую шевелюру и потянулся к микрофонному пульту, заняв место Старшего брата.
– Внимание, парни, – проговорил он негромко; его скрипучий голос разнёсся из динамиков по всей лодке. – Кто меня плохо слышит в других отсеках – не беда. У нас впереди достаточно времени, чтобы познакомиться и поболтать о чём угодно. С этого момента лодкой командую я. Так распорядился лично папаша Дёниц, а я привык его приказания выполнять, не раздумывая и не останавливаясь ни перед чем.
Я онемел. Называть нашего гросс-адмирала, главного подводника Рейха, командующего Кригсмарине Львом или папой Дёницем – среди нас почти норма. Ну, в обиходе. Он, говорят, сам об этом знает и даже гордится. Но не при всех же! И не в первом официальном обращении к экипажу… Нахальство какое-то. Однако фон Рёйдлих продолжал:
– Обер-лейтенант Гельмут Кноке – достойный командир, точно так же, как и Карл-Гейнц Мюнке – отличный офицер-подводник. Гросс-адмирал забирает их к себе в штаб. А вы – прекрасный экипаж, вышедший в море на свою первую охоту, готовый драться и умирать во имя фюрера. Поэтому я выбрал вас. Умереть во имя фюрера – раз плюнуть. Гораздо труднее остаться в живых и сделать для великой Германии что-то ещё. Я здесь для того, чтобы вы имели такую возможность. Все вопросы – потом. Через десять минут погружение. Десять минут – это более чем достаточно, чтобы поблагодарить своего командира за доставленное удовольствие тренировочных походов. Пожелайте же ему и обер-лейтенанту Мюнке удачи; кто знает – может, ещё встретитесь когда-нибудь. Время пошло. Мы и так уже торчим над водой слишком долго.
Сказав так, новый командир повесил микрофон, надел фуражку, глянул на часы и поднялся на мостик; за ним – и новый первый вахтенный офицер.
Оказалось, обер-лейтенант Кноке уже собрал свои нехитрые пожитки и теперь пошёл по отсекам прощаться с экипажем. Вместе с ним был и Мюнке – личность, в общем-то, серая, но: во время тренировочных атак он не промазал торпедой ни разу.
Не знаю, что там говорили командиру на других постах, и что отвечал он, но когда очередь дошла до радиорубки, я сказал:
– Мне жаль, герр капитан.
Старший брат посмотрел мне прямо в глаза и спросил в упор:
– Скажите, Биндач, ведь вы знали?
– Никак нет, герр капитан. Откуда же я мог знать? – я пожал плечами.
В самом деле – ну да, я старший радист. И что?
– Пожалуй, ничего и не должны были… чёрт их разберёт. Всё это как-то… Ладно, – Кноке протянул мне ладонь. – Вы хороший человек и хороший моряк. Прошу вас, не подведите нового командира.
– Яволь, герр капитан, – ответил я, встав «смирно». – До свидания, герр капитан.
– До свидания, Гейнц. Удачи.
А что я ещё мог сказать, кроме «яволь»?
Кноке и Мюнке поднялись на палубу, где их ждала надувная шлюпка. Потом (как рассказал сигнальщик Шмюкинг) размалёванная подлодка прямо на месте погрузилась, будто её и не было, а перед погружением с неё пропели в рупор: «До свиданья, моя крошка, до свидания!» – и засмеялись.
– Внимание, экипаж, – раздался из динамиков спокойный голос нового командира. – В носовом торпедном отделении находится ценный груз. Он безопасен, но к нему не прикасаться. Никому и ни при каких условиях без моего разрешения. Теперь ныряем. На глубину А минус десять*, пока томми не налетели. Инженер-механик, оба мотора малый вперёд, спокойно, как на учениях. Смотреть в отсеках. После погружения офицерам, штурману и старшему радисту прибыть в каюту командира.
* Глубина А – восемьдесят метров.
TWO
…Ну, шли себе и шли. Определённой цели у нас не было – откуда ей быть у парусных цыган? Впрочем, стоп. Мы очень старались попасть в Клифтон к двадцатому июля, чтобы нежданно нагрянуть на день рождения к Хосе, нашему старому приятелю, с которым познакомились года за два до того. Хосе тогда здорово выручил нас с покраской днища, после чего мы с недельку бражничали в его марине. Он вправду замечательный человек, и поэтому мы сильно расстроились, попав в полосу мёртвого штиля. Дело в том, что наш старый дизель имел дурацкое обыкновение беспричинно бастовать – вот вроде всё в нём нормально, а не крутится. Подрынчит часок и стоп. Только и хватало – аккумуляторы подбить. Нашим другом был ветер, но ветра-то как раз и не было. До острова Юнион оставалось сто пять миль, это я помню очень хорошо, меньше суток хода при умеренном ветре, но тут мы завязли. На календаре было восемнадцатое.
Мы выкупались за бортом – по очереди, потому что пока один барахтается в лазурной воде, другой бдительно дежурит у лееров с винтовкой. Видите ли, мало приятного быть сожранным акулой вместо того, чтобы петь «Ла кукарачу» в компании с Хосе. Однако акул не было, и всё шло нормально, если не считать абсолютного безветрия. Мэг сварила лангуста, пойманного пару дней назад у Ла-Тортуги, и мы запили его: я ромом, а Мэгги – хорошим белым вином. После этого мы предались тому, чему предаются безгранично влюблённые друг в друга люди, оказавшись в открытом море в полосе полного штиля. Других дел не было – на дизель мы давно плюнули, его надо было просто менять.
Шторм налетел, как принято говорить, внезапно, но эти слова – просто ничто по сравнению с тем, что было. Скорее, шквал длиной в сутки – мощный, упругий и очень, очень сильный. Небо враз почернело, на яхту навалилась липкая мгла, из которой бичом хлестнул ливень. Ветер, которого мы так ждали, мигом заставил нас бросить любовные утехи и прямо нагишом кинуться к парусам: ведь в надежде на лёгкий бриз мы вывесили и грот, и бизань, и лёгкую геную. Её первым делом и убрали, иначе она бы просто порвалась в клочья. Затем принялись за грот, и здесь пришлось помучиться. Яхту сильно накренило, она развернулась, взрезала форштевнем быстро поднявшуюся волну и стремительно пошла с ветром на ост. Пока занимались с гротом, бизань только помахала нам своими ошмётками. Чёрт! Это был наш самый лучший парус, сработанный во Фримантле – единственный, с которым у нас никогда не было проблем. Кроме того, Мэгги сильно ушиблась, работая с лебёдкой грота. Когда, наконец, мы набили трисель и облегчённо вздохнули, нас волокло по ветру, как пустую сигаретную пачку. Ветер постоянно заходил – я смотрел по компасу – и становилось ясно, что «Отчаянного» тянет в глаз тайфуна. Ничего хорошего это не сулило, как вы понимаете. Но что мы могли поделать? Нас тащило чуть ли не боком. Вот это было да! Оставалось только вывалить с кормы плавучий якорь, который примерно через час оторвался к чертям, а другого у нас не было. Мы дрейфовали вместе с ураганом, и единственное, что могло хоть как-то порадовать – так это то, что почти прямёхонько к Гренадинам.
Вы не плавали в Карибском море? А-а, сэр, тогда вы не знаете, что там бывает вот так. Погода может смениться в считанные часы, а в нашем случае на это ушли минуты. Потом тайфун уходит столь же неожиданно, как и появился. Улетает дальше и крушит всё на своём пути, а потом быстро исчезает. Малой Антильской гряде везёт на такие события, так что островитяне привыкшие. Привязывают всё покрепче да прячутся… Уходить перед ураганом в море бесполезно: не успеваешь. Вас застаёт ещё за снятием со швартовов. По всему берегу потом яхты валяются.
Мэг колдовала на камбузе, пытаясь приготовить что-нибудь перекусить; мы подбадривали друг друга шутками и рассуждали о том, что неплохо бы всё же как-то вывалиться из круга урагана (а точнее – гигантской воронки), чтобы не напороться на берег вместе с ней. Рифам ведь всё едино – что мыльница, что деревянная яхта, что стальной корвет. Разобьёт, раскрошит, утопит – поминай, как звали… никакие якоря не помогут. Решили, что когда ветер немного ослабнет, нужно пытаться пробиваться на норд-вест. Уже будет не так сильно дуть, и можно будет идти хотя бы в полветра. Выскочим. Я был уверен, что циклон не очень обширный, хотя и глубокий – кстати, так оно потом и оказалось.
Всё это время мы были по-прежнему голые и мокрые, это добавляло ситуации остроты и, если хотите, пикантности. С Мэг можно было идти в любую бурю, и единственное, что огорчало меня в её внешности – это грубые мозолистые ладони и пальцы без малейших признаков маникюра. А мне так хотелось, чтобы у неё были красивые руки… И ещё её глаза – огромные, серые глаза с густыми и длинными от природы ресницами… да.
Навалившуюся ночь мы даже не заметили – из-за мглы, изрядно сдобрённой солёными брызгами. Нет, даже не так. Мы просто дышали этой солёной водяной взвесью. Было тепло. Мы по очереди ужинали, вываливая лапшу на грудь, живот и колени, потом по очереди и вдвоём стояли у штурвала, надеясь вывернуть на более удобный галс, но кроме полного бакштага ничего путного не выходило, и толку было – чуть. Постепенно мы свыклись со стихией – благо, «Отчаянный» переносил её удары весьма стойко. Ведь мало того, что сам проект я считаю очень удачным (в конторе «Брюс Робертс» сидят отличные ребята, совсем не дураки) – яхту-то мы строили сами и словно предвидели, что однажды попадём в такую вот переделку. Например, на три фута укоротили мачты. Если бы «Отчаянный» был классическим шлюпом, мы бы вряд ли сейчас сидели с вами в его каюте и коротали время за славным кубинским ромом… кстати, налить вам? Мы с «Отчаянным» пьём так: сначала глотну я, а теперь он – я ему плесну на пайолы. Вот так… будь здоров, старина. Мы ещё поплаваем.
Ну, и что дальше? А дальше нас нормально пронесло мимо Гренадин. В Клифтон к двадцатому мы не попали. «Отчаянного» затащило точнёхонько в пролив между островами Майро и Кануан, и были все основания ожидать скорой встречи с Барбадосом, однако ветер начал постепенно слабеть. К этому времени мы уже могли кое-как держать курс зюйд-вест – единственный галс, который нас хоть как-то устраивал из-за ветра и сумасшедших волн, левый бакштаг. Несмотря на достаточный опыт мореплавания, мы с Мэг основательно укачались, что, кстати, не особенно вредит моему самолюбию. Быть подверженным морской болезни – сэр, я расцениваю это как возможность хоть в чём-то походить на адмирала Нельсона. Покормить рыб во время шторма – что ж в том плохого? Рыбки-то ведь тоже кушать хотят…
Вот. То есть, удача, наконец, начала поворачиваться к нам лицом – по крайней мере, мы так думали... Знаете, бывает такая волна-убийца? Они возникают в океане каждые пять-шесть минут, то там, то здесь, где сильно штормит. Ни с того, ни с сего – вот такая гора пенной воды вдруг вырастает рядом с бортом и свинцовой грудой падает на вас сверху. Так оно и было. «Отчаянный» завалился на правый борт, мачты легли в воду. Ничего страшного не случилось – просто внутри всё полетело кувырком, в том числе и Мэг, а я был у штурвала, и если б не страховочный линь… Я тогда чуть не захлебнулся. Мэг разбила затылок об трап – я вообще от неё почти не слышал ругательств, но тут она выдала такое… Какой-нибудь пиратский боцман покраснел бы и стеснительно прикрыл рот ладошкой. Я удивился, а Мэг, торча в сдвижном люке, вся в крови, показала мне пальцами «о’кэй». Яхта уже была на ровном киле, если это можно сказать о паруснике в такой шторм. Хуже было другое – аккумуляторы вывалились из ящика, и из нескольких банок вытёк электролит. Впереди замаячила приятная перспектива остаться без электричества, а значит – вообще без дизеля, без освещения, связи и навигации. Оставшихся банок не хватало. Я сполоснул пайолы, собрал аккумуляторы обратно, но ток был просто тьфу. Всё, доплавались... В принципе, ничего страшного: место мы приблизительно знали, но нас тащило дальше. Мы кое-как держали зюйд-зюйд-вест, а ветер всё слабел и слабел. Часов через семь мы увидели солнце, и шторм уже был баллов шесть, а то и меньше. Волна пошла на убыль.
Потом – непонятно почему – ветер зашёл на норд-вест. Мэг встала за штурвал, а я сменил трисель на тяжёлый грот, зарифленный наглухо. Легли на двести семьдесят и, кое-как взбираясь на очередной гребень и стремительно скатываясь с него вниз, пошли острый бейдевинд обратно к Гренадинам – во всяком случае, мы были уверены, что они там. Вероятно, так оно и было, хотя «пошли» – это слишком громко сказано, ход был узла два, а ставить стаксель было пока опасно. Словом, ещё через сутки всё успокоилось, «Отчаянный» полетел на своих обычных семи узлах, и рано утром, едва рассвело, я увидел прямо по курсу парусную яхту.