Наш вездесущий корреспондент побывала в гостях у бабы Мани и побеседовала с ней за самоваром.
– Что ж ты, Матрена Васильевна, так опрометчиво покаялась во грехе? – задала расслабившейся хозяйке больной вопрос Ксюха.
Баба Маня напряглась и, по мнению Ксении, немного сдвинула взглядом самовар.
– Ты, доча, не учи меня грешить и каяться, – зловещим шепотом произнесла она. – Я сама кого хошь научу. А к розгам я сызмальства привыкшая.
Ксюха оробела и затолкала сушку в рот, чтоб не ляпнуть еще чего невпопад.
А баба Маня предалась ностальгии.
– Папанька драл меня, как сидорову козу. Помню, запалила я стожок сена, приготовленный на зиму корове нашей. Он еще и не занялся как следует, а папанька тут, как тут. Хвать хворостину и ну охаживать мой тощий зад!
– Папаня! – ору. – Сено туши!
– Поучи еще меня! – огрызнулся папанька и продолжил лупцевать, пока стожок дотла не сгорел.
– Скормлю я тебя, Манька, корове нашей вместо сгоревшего сена. Почто ты, вражина, носишься везде со спичками и чиркаешь ими где не попадя?
– Дык, интересно, папаня, – смазала я кулаком текучую соплю.
– Интересно будет, когда Буренка уши тебе отжует, – сдвинул брови папаня.
Ох и люто он умел брови сдвигать, царство ему небесное.
– Баб Мань, глянь, чё Кузька вытворяет! – обратила внимание хозяйки на кота Ксения.
Кузя лежал на боку и пытался заглотить вязальную спицу.
– А я думаю, куда у меня спицы пропадают?! – всплеснула руками Матрена Васильевна. – А это Кузя шпагоглотатель их жрет и не давится.
Кузя широко открыл прищуренный до этого правый глаз и возмущенно мяукнул. Потом закатил спицу под половик и, задрав хвост, гордо удалился на кухню, откуда истошно потребовал себе еды.