Про Севастополь всегда говорили (да и сейчас, небось, говорят) – город камней, бляdей (sorry) и белых бескозырок. Что есть – то есть. Конечно же, это не про всех подряд, но! – народный фольклор никогда не врёт.
А когда-то писал Лев Толстой о героине первой обороны Севастополя, о Даше Севастопольской... Продав всё своё нехитрое барахло, она накупила ткани и пустила её на бинты. В кислом пороховом дыму, под свист пуль и ядер, под душераздирающие стоны раненых и умирающих носила воду на позиции и бастионы, чтоб напоить бойцов, и отвага её, взращённая необъятной широтой не понятной французам и англичанам русской души, стала эталоном, синонимом русской женщины-солдатки, отважно идущей вслед за отцами, мужьями и братьями в бой, когда на Родину нахлынет чёрная туча войны...
...Мы бродили по вечернему Севастополю. Не просто бродили – накручивали километры по указанному маршруту. Маршрут пролегал по знаменитому Историческому бульвару (в просторечии – по Историкам), от Панорамы Первой обороны Севастополя и Четвёртого бастиона, мимо танцплощадки «Сковородка», мимо памятника генералу Тотлебену, вниз к площади Ушакова и обратно. Нас было четверо: каплей с пистолетом – начальник патруля, и мы, трое курсантиков третьего курса со штык-ножами на белых ремнях. У всех – новенькие красные повязки на левом рукаве. Весна... пьянящий запах акаций и цветущего миндаля... Ещё с нами был сержант-милиционер, тоже с пистолетом, но без палки (тогда их ещё в природе не было) и без собаки.
Кстати, о памятнике Тотлебену. Герой обороны Севастополя, отвечавший за инженерную часть и невиданную в истории минную войну, генерал Тотлебен по национальности был немцем, исправно и образцово служившим России, как и огромное количество его соплеменников. За то и был поставлен ему большой и красивый памятник на Историческом бульваре – генерал Тотлебен, сняв шляпу и держа её в руке, глядит сверху на Ахтиарскую бухту, а вдоль постамента барельефные сцены из времен той обороны.... В сорок первом памятнику снарядом оторвало голову. Когда в Севастополь пришли фашисты, они восстановили памятник, потому что, повторяю, Тотлебен был немец. Но фрицы маленько перестарались и увенчали голову генерала шикарной генеральской шляпой. Так и стоял генерал Тотлебен с двумя шляпами – шляпа на голове и шляпа в руке – до тех пор, пока заметили это дело, отсмеялись и уже после войны возвратили памятник в исходное нормальное состояние...
...Подходя к флешам Четвёртого Бастиона, мы услышали какую-то непонятную возню и чуть приглушённые томные стоны. Звуки доносились из кустов, буйно растущих по всем Историкам и обрамляющих ряды старинных окопов с историческими чугунными пушками. Каплей сказал «фас», и мы полезли в кусты смотреть. Картина, представшая нашим глазам, потрясла реалистичностью и романтизмом.
В полумраке под истерический стрёкот цикад на орудийном лафете проходило практическое занятие по изучению очередной главы Кама-Сутры. Точнее – финальная часть оратории. Бравый мастросик со стоном отвалился от упёршейся в лафет томной красавицы и тут же захрапел. Подруга продолжала стоять в позе, похожей на лафет, ещё находясь при этом в состоянии нирваны. Живая иллюстрация к понятию «мультиоргастичность». Особый колорит добавляли белоснежные трусики и белоснежная же бескозырка, аккуратно разложенные на стволе исторической пушки. Камни остались на берегу бухты..
Матросик оказался пьяным в готовальню. Красавицей занимался милиционер. В две секунды парочка была упакована и доставлена в отдел милиции на площади Ушакова. За матросиком (вернее, старшиной второй статьи) тут же приехала унылая и зловещая комендантская машина с тремя мордоворотами, и славный путь его лежал далее через дежурного инквизитора комендатуры и её КПЗ на мыс Хрустальный, на Севастопольскую гауптвахту, знаменитую своими жуткими порядками на весь военно-морской Флот. Красавицу (всё же значительно более трезвую, чем бедолага-матросик) посадили в обезьянник, а музейный экспонат – вещественное доказательство с дула пушки – передали худющему старлею, дежурному по внутренним делам.
Разобравшись с парой обычных работяг-алкашей, дежурный решил перейти к красотке. Девчонка, чёрт побери, в самом деле была хороша – точёная фигурка, непонятно откуда взявшийся весной загар, аппетитные бёдра и высокая грудь, не знавшая лифчиков. Короткая юбчонка, босоножки на каблуке, распущенные густые тёмно-русые волосы и огромные пьяные глазищи. Плюс губы – на зависть Мерилин Монро.
Магдалина, подбоченясь, вызывающе глядела на дежурного и презрительно улыбалась. Мы находились тут же, с интересом ожидая представления. И представление состоялось!
– Имя? – строго вопросил старлей.
– Даша, – гордо сказала магдалина, вскинув вверх упрямый подбородок.
Ни дать, ни взять – пионерка-партизанка на допросе у гитлеровцев: «не знаю! не помню! не скажу! тьфу!..». (Тьфу – это в рожу палачам то есть).
– Это от слова «дашь», да? – ехидно поинтересовался мент.
– Паш-шол на хер.
Что ж, ответ, вполне достойный кающейся грешницы.
– Н-да? Ну-ну... И не стыдно тебе?
Всё, что мог сделать старлей – это пристыдить. Статьи за проституцию у нас тогда ещё не было, а за бляdство и вовсе никогда не будет. Сажать же её на пятнадцать суток за банальное пьянство старлей, похоже, просто не хотел, откровенно и нагло ею любуясь.
– А чё мне – «стыдно»? Чё «стыдно»-то? На себя глянь!
– А я бляdством по кустам не занимаюсь, между прочим.
– А я чё, занимаюсь? Я занимаюсь, да? Чё ты мне шьёшь тут? А ну, докажи!
– А если докажу? – хитро улыбнулся старлей.
– А вот докажешь – тогда и посмотрим, понял?
Нам было весело. Девчонка держалась – пять с плюсом. С другой стороны, она была противна в своём доморощенном юном цинизме.
– Добро, – и старлей не спеша выдвинул ящик стола. Брезгливо держа узенькие трусики двумя пальцами, подальше от себя, мент торжественно потряс ими в воздухе. Даша-Магдалина усмехнулась.
– Ха! Не моё! Моё-то всё на мне! На, любуйся! – и нахально задрала короткую юбчонку, изящно при этом выгнувшись. Глазам предстал маленький тёмный треугольничек волос и светлая полоска от плавочек. Любование длилось недолго. Красавица, заподозрив неладное (уж больно слюнявые рожи у нас у всех были в тот момент), проследила направление взглядов и посмотрела туда же. Юбка мгновенно вернулась на место.
– Ой! Дядечки... милые! Простите-отпустите, пжалста!!! Я больше никогда не буду!!!!! Ну, пжалста!!!!!
– Что – «не буду»? – строго вопросил старлей.
– Никогда не буду!.. Этим заниматься!.. – в отчаянии она чуть было не плюхнулась на колени, и тут, видимо, до неё дошло, что бульвар недаром зовётся Историческим: – Я никогда больше не буду... этого делать... НА ПУШКЕ... никогда...
Вот так, ни прибавить, ни отнять. Старлей невозмутимо швырнул ей трусы и указал на дверь. Только мы её и видели. Немного посмеялись и пошли дальше на маршрут – ещё целый час шарахаться...
А кто знает? Вдруг (не дай Бог) снова наползёт на Севастополь чёрная туча войны, и может, именно она станет новой Дашей Севастопольской... ведь нельзя же судить человека по одному поступку, да? И глаза у неё были, хоть и пьянючие, но никак уж не сучьи. Не бляdские глаза, хоть и бляdь.
Красивые, огромные и гордые глаза севастопольской девчонки.
1998
* Из ненапечатанного сборника «Макароны по-флотски»