В детстве я часто болел. Мама моя работала врачом, и, возможно, зная о моём здоровье несколько больше, чем мне это представлялось самому, старалась оградить меня от возможных опасностей улицы. Она предпочитала видеть меня дома занимающимся музыкой или чтением, нежели за игрой с мальчишками во дворе. Видимо я был довольно хилым для моего возраста, но характер имел задиристый. Как результат – мне частенько влетало на просторах родного двора. Разобиженный на весь свет я прибегал домой и плакался родителям на злых и несправедливых обидчиков. Каждый раз мама говорила мне, что раз так всё плохо во дворе, нужно сидеть дома и заниматься полезным делом, а не выпрашивать неприятностей на улице. Отец злился, что я частенько являлся со двора жалким нытиком и говорил, что настоящий мальчик должен уметь дать сдачи обидчику.
Говорить то он говорил, но как это - дать сдачи, я так и не понимал. Как это – дать сдачи? Какой такой сдачи? Это ведь надо не пихаться, как девчата пихались, а бить кулаками! Как же я могу бить кого-то кулаками, если ни сил, ни опыта нет. Да и страшно! Ведь если я ударю кого-то, то выхвачу вполне определённо и сильно! Так это и продолжалось. В конце концов, мне всё меньше и меньше хотелось выходить во двор, так как таких потенциальных «слабаков» дворовая стая мгновенно чувствовала, и они становились постоянными объектами нападок более активных, и по- детски безжалостных мальчишек.
В те годы, как впрочем и сейчас, вся уличная братва играла в «войнушку». Совсем не важно как назывались игры. Казаки-разбойники ли, немцы и русские ли, мушкетёры и рыцари. Суть одна. Компания наша делилась на пару команд, и, вооружившись, кто чем мог, мы сражались до исступления. Частенько более шустрые ребята, по праву«сильного», назывались почётными названиями, а слабакам доставались менее интересные названия, по остаточному принципу. Как записной «слабак» я вечно оказывался то в немцах, то в разбойниках, то в пленных.
Однажды ко мне подбежал мой постоянный неприятель, изводивший раньше меня практически без всякого повода каждый день. Сохраняя важный вид он сообщил, что решил принять меня в его отряд «оторви-пацанов» в роли славного рыцаря Дон-Кихота! Он приказал мне явиться на завтра вечерком за дровяные сараи для посвящения меня в рыцари. Как передать то чувство восторга охватившее всего меня! Меня признали! Меня приняли в команду «сильных»! Всё время до следующего вечера я готовился к торжеству справедливости. Как я любил всех пацанов в те часы. Из штакетины я изготовил меч. Из снятой с уличного фонаря плоской эмалированной тарелки отражателя соорудил шлем, совсем как у Дон-Кихота. Я ждал своего часа славы. И вот он наступил. Вечером следующего дня я вышел во всеоружии во двор. Тут же ко мне подбежал мой новый предводитель и попросил снять шлем и на время отдать его ему. Он пояснил, что ритуал посвящения в рыцари заключается в водружении членом команды шлема на мою голову и в возложении предводителем его меча на моё плечо. Я безропотно отдал ему свой шлем, так как читал о похожем ритуале в книжке про рыцарей. Мне велено было ждать в беседке сигнала к началу торжества. Сказав свою команду, предводитель смылся за сарайки. Минут через десять кто-то позвал меня на место торжества.
Предводитель, возложив мне на плечо свой меч, потребовал, чтобы я поклялся в верности команде и ему, своему предводителю. Я произнёс положенные слова. Надевайте на него шлем – сказал предводитель пацанам, стоявшим за моей спиной. И они его одели на мою голову. Шлем был наполнен дерьмом! Вся эта гадость растеклась по мне. Кто был автором этой шутки - гадать не пришлось. Рожа предводителя светилась торжеством и нечеловеческой радостью. Он орал и прыгал от переполнявших его животных ощущений.
Что может сравниться с взрывом оскорблённости и унижения? Всё вокруг померкло.
Жизнь замерла на выдохе и не знала, продолжаться ли дальше. Как я рыдающий оказался дома я не знаю. В себя я пришёл уже отмытый и переодетый в чистое. Вокруг суетилась мать с причитающей проклятья бабушкой. Ждали прихода с работы отца.
В голове звенела отчаянная пустота. И вот папа дома. Он выслушал меня, маму о том, что он немедленно должен идти к родителям обидчика и потребовать наказание негодяя. Потом позвал меня в коридор и, вручив старый ватник, выгнал меня из квартиры. Он зло сказал, что если сегодня на меня не придут жаловаться родители предводителя, то он меня не пустит домой. Ибо в семье ещё не было таких никчемных ребят. С этим напутствием я и побрёл во двор. Горе моё требовало выхода. Я пришёл в дровяной сарай и сидя на поленьях, стал размышлять о том, что же теперь мне делать. Взгляд наткнулся на старый разобранный велосипед. Вернее на его цепь. Решение пришло мгновенно. Гнетущая тоска в один миг сменилась на ярость и жажду отмщения. Схватив цепь, я побежал домой к предводителю. Дверь он открыл сам. Не помню как я его бил той цепью. Я озверел от вида крови, которая брызнула на его лицо. Я только помню жалобный его крик – Не надо! Мамочка!
Домой я ворвался как вихрь. Сейчас придут – сказал я вышедшему отцу. И верно, через небольшой промежуток времени в нашу квартиру без стука влетел отец предводителя. Мой папа, видимо ожидавший этого момента, без всяких вопросов и разговоров врезал соседу в ухо, схватил его за грудки и поволок на улицу. Что там он делал с ним мне не ведомо. Домой он пришёл разгорячённый и злой. Никогда никого не бойся – сказал он. Но и сам не лезь. Теперь ты понял, что такое сдача? Да. Я понял. Понял на всю свою жизнь.
Прошло много-много лет. И у меня появился сын. И у него появились похожие проблемы. И однажды я подвёл его к двери. И он пошёл учить слово – сдача. И выучил. А этим летом его сын, мой внук, прошёл этот неприятный, но необходимый урок правописания. Теперь все мужчины в нашем роду крепко знают слово – сдача.