Хорошую комнату Грушин с Подмалевичем сняли - просторную, не то что Зинкина. Одно окно в огород выходило с видом на туалет, другое - на улицу, что сквозь крапиву виднелась. Хозяйка дома уже с весны на веранде спала. Чтобы не будить ее среди ночи, им сподручней было в окно лазить, если приспичит. Неудобство, конечно, но зато до училища - рукой подать - ходьбы минут десять. Рядом с Николаем койка давно пустовала, вот и перебрался я к ним тогда.
Как-то ночью слышу - в плечо толкают. Колькино лицо нависло надо мною белой жутью.
- Тсс-с-с! - приставил Грушин палец к губам. - Туда смотри, - в дальний угол комнаты тычет.
Там, с отрешенным взглядом, высвеченный луной, облаченный в простынь, как патриций, стоял Подмалевич. Гордо так стоял, торжественно, будто речь толкать собрался.
- Что с ним?
- Позирует... Марк Аврелий. А может, Сократ - шут его знает. Подожди, сейчас плавать начнет.
- Он же не умеет.
- Учится, но как!.. Ихтиандры отдыхают!
Тем временем «Ихтиандр» решительно сбросил «тогу» и, оставшись в чем мать родила, действительно «поплыл». Уверенно, размашисто пробороздил к нашему окну и обратно. С «баттерфляя» перешел на «кроль», с «кроля» на «брасс»...
- Хорошо гребет! - восхищался Грушин.
- Давно это с ним?
- По полнолуниям. Как сюда перешли, так и заметил.
Тем временем Санька, плывший на «спинке», вдруг сделал «стойку» и «нырнул» под кровать.
- Раков ищет под корягой, - пояснил Грушин, - там их у него - тьма...
- И мой этюдник! - поздно я спохватился.
Сашка вынырнул с парой тюбиков белил и, загребая одной рукой, поплыл к своей кровати. Спрятав белила под подушку, какое-то время еще лопатил воздух, затем лег и безмятежно уснул.
- Теперь до утра дрыхнуть будет. Краски потом заберешь, незаметно только. Он все равно ничего не помнит. Главное, во время заплыва не разбудить.
- Утонет?
- Чердак потечет, - посерьезнел Николай. - Алка говорила.
Данилова все знала. Ей даже в медучилище поступать отсоветовали. На занятиях Алки давно уже не было. Говорили, травма головы - Зинка-соседка утюг с балкона уронила. Странно, конечно, - балконы-то рядом...
Встретила нас Алка мрачно. Вместо привычного «здрассь» с порога объявила:
- Зинка - сука!
Мы оторопели, но тут же согласились. Помнится, последний раз Данилова блондинкой была, а тут перед нами ярко-зеленой предстала.
- Вот, хотела след от утюга зеленкой закрасить, а получилась заливка акварельная. Теперь эту «а-ля приму» фиг смоешь, придется в свой, каштановый, перекрашиваться.
Алка прямые волосы на пробор зачесывала. Они прикрывали круглые щеки, как шторы - только нос виднелся и глаз, блестевший морской ракушкой - один, как минимум. Николай отметил разительное сходство Зинки с сукой, хотя Алкину соседку в глаза не видел, и только потом на Подмалевича переключился:
- Что делать, Ал? Он же и шею себе так свернет, и руки-ноги переломает. Или еще что-нибудь...
- Плавает, говорите?
- И ныряет - раков ловит. Сегодня краски у меня стянул, в этюдник нацедил.
- И мне в ботинок сходил по-маленькому, - жаловался Грушин.
- Это он территорию метит, - авторитетно заявила Данилова. - Они и по-большому могут - зов предков. Сомнамбула - Санек, лунатик. Был у меня один такой... - Алка погрустнела и уставилась в окно на плац военного училища. - Он по бельевой веревке с балкона на балкон ходил к Зинке...
- К суке?
- К ней. Метил-то у меня, а спать ходил к ней регулярно, как на дежурство. Тоже говорил, что ничего не помнит. Да, болезнь эта еще не совсем изучена; трудно сомнамбулы на контакт идут. Главное, не испугать, в образ вжиться. Сегодня еще полнолуние? Ладно, придумаю что-нибудь.
Придумывала Алка до часу ночи. Луна взошла чуть раньше и, пробившись сквозь густые заросли крапивы, подвигла Сашку на новые заплывы.
- Смотри!.. - тихо изумился Грушин. - Кажется, к нашему Ихтиандру Гутиэра пожаловала.
У меня дух перехватило: в окно со стороны огорода в одних трусиках со знакомыми кружевами... вползала Данилова...
В густом обволакивающем свете луны мягко покачивались соблазнительные формы; изумрудная вуаль волос струилась по ее лицу, а комнату наполняли диковинные ароматы магнолий и кипарисов. Колыхая руками вдоль бедер, Данилова «подплыла» к сомнамбуле, грациозно разгребавшему воздух, и закружила вокруг, извиваясь подобно морскому угрю.
- Бис!.. - восторженно прошептал Грушин. - Ты бы так смог? Балет!.. Иду Рубинштейн сейчас бы жаба задушила. Слушай, а может, у нее тоже этот... самоблудизм?
- Нет, такое без тренировки не выдашь. Это она в образ вжилась.
Когда дуэт синхронного плавания, исполнив немыслимые па с пируэтами, причалил к окну, Сашка неожиданно заговорил утробным голосом с легким завыванием:
- Ты кто-о-о?..
- Судьба-а-а твоя!.. - подвыла Данилова. - Руса-а-алка озерная!.. Разве ты не узнал меня?..
- Узнал... - признался Подмалевич неуверенно.
- Ты мой суженый! - Данилова проворно вспорхнула на подоконник, увлекая за собой «суженого». - Иди сюда, на мостик! Видишь эти водоросли? Там, в густых кущах, наше ложе из серебристой чешуи. Я намечу тебе там много-много икры...
- Черную мечи, черную!.. - горячим шепотом подсказывал Грушин. - Он черную любит!
- Так давай же нырнем туда - к нашей тайне! - вкрадчиво ворковала «Гутиэра».
- Давай, - кивнул Подмалевич...
- Ох, е..! - не успел договорить Николай, как они уже «нырнули». Вернее, нырнул только Сашка. Данилова, спрыгнув на пол, метнулась к другому окну.
Стрелой летела «Гутиэра» по огородам, спешно натягивая платье.
Жаркие объятия крапивы не походили на русалочьи. Санька завизжал не сразу: сомнамбулизм отступал медленно. Наша хозяйка, разбуженная истошным воплем, в одной ночнушке, бледная, как сама луна, уже стояла на крыльце, когда ошпаренный «Ихтиандр» чуть с ног ее не сшиб.
- А-а! Так ты уже оделась? А хвост где? Я только что его щупал! - сыпал вопросами ошалевший от ожогов Подмалевич.
Хозяйка показывать хвост не стала. Вместо этого влепила Саньке звонкую оплеуху, как последнюю пилюлю от лунатизма.
- Ошизели совсем, художники долбаные! Чего голым выперся? Пялятся целый день на своих натурщиц, потом на людей кидаются! Что, окна перепутал? Зачем в крапиву гадить ходил?
- Там икра... - лепетал Подмалевич, прикрывая стыд руками.
- Я тебе покажу икру! Ты у меня жрать ее сейчас будешь? - разорялась хозяйка. - Хвост он нащупал...
Сашка лежал, укрывшись с головой одеялом. Его колотило.
- Это ж надо! - сокрушался Грушин. - С разбегу в крапиву, да голой... И зачем ты в то окно полез? Инстинкт утратил? - развивал версию хозяйки. - Шурик, а почему ты без трусов спишь? - не унимался. - С ними ведь и комфортней, и защиты больше.
- Чтоб кожа дышала! - проскулил Подмалевич.
- Да, надышалась она у тебя там. Полной грудью.
- Причем здесь грудь? - стонал Сашка.
- И правда что, грудь, конечно, ни при чем...
Тут я не выдержал:
- Ты что, не видишь? У человека и так психика крапивой травмирована. Осложнений хочешь?
Замолчал тогда Николай. Мы оба тот случай больше не вспоминали. Пусть Сашка думает - приснилось. И Данилову не выдали. После училища несколько лет ее не видели. Говорили, будто бы преподает где-то в художке.
Сомнамбулизм у Сашки прошел, но в полнолуние он долго еще не мог засыпать. Заложит руки за голову и в потолок смотрит не мигая.
Может быть, виделись ему там, в зачарованной глубине озера, волшебные волны водорослей, изумрудные локоны волос на серебристой чешуе подушки и манящие руки в лунных бликах?
Только однажды, в такое же новолуние, Николай не выдержал, спросил:
- Шурик, скажи честно: а вот сейчас чего тебе больше всего на свете хочется?
Сашка помолчал, потом сдавленно так, не сказал, а выдохнул:
- Выть!..
И мне показалось, что на глазах у него блеснули слезы